Kitabı oku: «По метеоусловиям Таймыра»
По метеоусловиям Таймыра
Как ни молился в душе Антипин, ничего не помогло – над аэропортом висели тяжёлые облака, из которых лениво сыпался мокрый снег, и «аннушки» ровной шеренгой стояли на приколе. Но он всё-таки пошёл к справочной. Молоденькая дежурная оторвалась от журнала, привычно произнесла:
– По метеоусловиям все местные авиалинии закрыты.
– Надолго? – спросил он, хотя прекрасно знал, что на этот вопрос ему никто не сможет ответить, и, постояв, вернулся к рабочим.
– Загораем, – понятливо встретил его Харитонов. – Работа стоит, деньги идут… Так мы, с твоего позволения, начальник, отметим перелёт полярного круга…
Антипин обвёл взглядом рабочих, стоящих за спиной у Харитонова, буркнул:
– Только не до вытрезвителя.
– Обижаешь!.. – Харитонов прищурился. – Мы как миллионеры, в банке много, в кармане – шиш.
Он повернулся, вразвалку пошёл через зал на яркий указатель «Ресторан», и следом послушно потянулись остальные.
Золотоискатели, так вас и растак, – уныло подумал Антипин, провожая взглядом сутулые спины в одинаковых, защитного цвета телогрейках. Крикнул вслед:
– Харитонов! В шесть у справочной жду!
– Замётано.
Антипин вышел на улицу.
Снег падал ещё гуще, не оставляя надежд пассажирам на скорый вылет. На горизонте смутно серели унылые пятиэтажки Алыкели и два виднеющихся вагона ждущей электрички. Махнуть бы в город к приятелям – и ожидания бы не заметил, помечтал он и с раздражением подумал о своей команде: накуролесят без него, за всё лето не расхлебаешь. Потом, с таким же раздражением, вспомнил начальство, оттянувшее вылет на два дня, а эти два дня – вот они и обернулись теперь июньской метелью.
Он курил, стоя под козырьком аэровокзала, провожая спешащих на электричку неулетевших отпускников. И завидовал им: пусть через день, два, неделю, но всё равно улетят они в свой длинный отпуск, на морские пляжи, под жаркое солнце, а у него пятый год лето проходит в тундре, пятый год купаться и загорать будет в бане да под кварцевыми лампами.
– Бородатенький, – потянула его за рукав намалёванная красавица в дублёнке. – Будь любезен, разреши сигаретку?..
Он вытащил из пачки две.
– Зачем? – Она скользнула пальцами по его руке. – Я сама могу тебя угостить…
Он оглядел когда-то красивое, а теперь уже помятое усталое лицо, стараясь поймать взгляд, но женщина отводила глаза и, кривя губы, шумно выпускала дым.
– Так я ведь, миленькая, ещё только туда, а не оттуда, так что… – он похлопал по планшету, – пустой ещё.
Она прищурилась, жеманно оттопыривая пальцы с зажатой сигаретой, постучала носком сапога по мокрому бетону; он усмехнулся – точь-в-точь, как скаковая лошадь.
– Ты мне нравишься. Когда обратно ждать?
– Когда пухлый станет, – он опять похлопал по планшету.
Женщина натянуто засмеялась, но не уходила, и Антипин спросил:
– Может, три рубля дать? Авансом.
– Я о таком мальчике всю жизнь мечтала.
– Помечтай ещё, девочка…
Он пошёл в зал, с горечью думая, что вот и здесь, у чёрта на куличках, появились ждущие девочки, с услужливым телом и цепкими пальчиками…
На выдаче багажа остались только его ящики, и дежурный, недовольно ворча, придирчиво сверил номера и вытолкнул их за перегородку. Антипин хотел попросить его помочь отнести багаж в камеру хранения, но передумал, стал таскать сам.
Потом опять вышел на улицу, хотя и так было видно, что снег не только не убавился, а повалил ещё пуще – ночь в аэропорту им была гарантирована. И хорошо, если только одна.
В маленькой гостинице мест не было, в ожидании, что кто-то вдруг съедет, в фойе томилась сонная очередь, и Антипин пошёл в комнату дежурного милиционера. Белёсому сержанту сказал, что по делу к старшему, и тот неохотно пропустил его к лейтенанту, пристроившемуся в маленьком закутке между камерой предварительного заключения и столом дежурного милиционера.
– Слушаю, – сказал лейтенант, отводя взгляд от окна.
Антипин протянул свои документы, потом пачку паспортов рабочих и, не ожидая приглашения, присел на стул. Тот полистал документы, недоуменно вскинул глаза.
– Так в чём дело?
– Контингент у меня, сами понимаете, – неторопливо начал Антипин. – И из мест заключения, и такие, что чудом там не побывали, а тут вот нелётная погода. В гостиницу их устраивать опасаюсь, да и мест нет, ну а в зале, сами понимаете, всё может случиться… Помогли бы с ночлегом, у вас вот свободно…
Лейтенант пристально посмотрел на Антипина, не шутит ли, но лицо у того было серьёзным, и произнёс:
– Попрошу ещё документы.
Антипин опять вывалил всё на стол. На этот раз лейтенант листал их гораздо дольше.
– Ладно, – возвращая паспорта, сказал он. – Учтём. Если часиков до двенадцати никого не посадим, переночуете в кэпэзэ, устраивает?
– Их всё устраивает.
– А вас?
– Меня тем более… Благодарю.
До шести часов Антипин побродил по залам, прочитал с первой до последней строчки трёхдневной давности «Известия». В шесть вечера у справочной никого не нашёл и поднялся в ресторан.
Рабочих он увидел в дальнем углу, в дымном тумане, и пока пробирался к ним между тесно стоящими столиками, заметил и давешнюю «девочку». Она что-то нашёптывала заросшему грязной щетиной мужичку, ласково поглаживая обмороженные, со слезшими ногтями, пальцы. «Мальчик» пьяно улыбался.
– А, начальник… – поднялся навстречу Харитонов. – Садись, не побрезгуй.
Антипин придвинул свободный стул, выпил протянутую Харитоновым рюмку, закусил балыком.
– Красиво гуляете, – сказал он, оглядывая стол с початыми бутылками коньяка, водки, дорогими закусками.
– Напоследок… – ткнулся через стол пьяный Сёмушкин.
Харитонов положил ему на плечо руку:
– Отдыхай, Семён, отдыхай… Познакомься, начальник.
Антипин кивнул. Он уже давно разглядывал краснощёкого вербовщика, сидящего рядом с Харитоновым.
– Ну, как положено, за знакомство, – потянулся тот с рюмкой через стол, и Антипин чокнулся.
– Угощаем, значит, – сказал он вербовщику, и тот, нагло усмехнувшись, кивнул: «Угощаем».
«Знаем твоё угощение», безмолвно продолжил Антипин, и тот так же безмолвно ответил: «а как же иначе?» И по тому, как блеснули его глаза, Антипин понял, что дело своё вербовщик считает сделанным и его, Антипина, совсем не боится.
Он положил на планшет руку, и вербовщик его понял.
– Ну всё, мужики, – сказал он. – Вы сидите, а у меня дела…
И покатил между столами, поблёскивая вытертым костюмом.
– Допьёте, найдёте меня в зале, – поднялся Антипин.
– Сделаем, начальник, будь спок.
Он вышел из ресторана, обошёл зал, но вербовщика и след простыл.
Понятливый, подумал Антипин, и без особой надежды, но всё же помолился на хорошую погоду. Больше он ничего сделать не мог…
В полночь кпз осталась свободной и пьяных, но ещё держащихся на ногах рабочих Антипин разместил на ночлег.
– С вас бы не только за удобства, за вытрезвление брать деньги надо, – сказал лейтенант.
– У них в карманах дырки, брать нечего, – трезво объяснил Антипин. – Ничего, они спокойно спят.
– А вы здесь можете переночевать, – посочувствовал лейтенант, кивая на свой угол. – На стульях. Жёстко, конечно, но выспаться можно.
– Да я уж с ними, за компанию.
Антипин, подвинув храпящего Харитонова, опустился на пол у двери, снял куртку, бросил под голову планшет, хотел сдать на хранение лейтенанту наган, но передумал, сунул его туда же, под голову, и с наслаждением вытянулся, всем телом чувствуя неодолимую усталость.
…Проснулся Антипин от криков, причитаний и громких голосов.
В кпз никого не было. Натянул сапоги, подхватил свои вещи и вышел на свет. Перед лейтенантом, размазывая слезы, сидел вчерашний «мальчик». Из расстёгнутого ворота рубашки выглядывали седые, мокрые от слёз волосы.
– Проснулись? – повернулся лейтенант. – А ваши недавно пошли завтракать.
– Стер-р-ва, – канючил мужчина. – Паскуда…
– Ну-ка, не выражайся! – прикрикнул лейтенант и, повернувшись к Антипину, пояснил: – Пять тысяч, говорит, спёрла. А кто – не помнит.
– Спасибо за ночлег, лейтенант.
Ресторан был закрыт.
В буфете рабочих не оказалось. Антипин выпил кофе и пошёл к справочной. Уже другая дежурная, ещё более юная, чем вчерашняя, сообщила, что вроде скоро должно распогодиться. Антипин потолкался у регистрационной стойки. Длинная очередь упорно дремала на ногах, и он тоже решил далеко не отходить. Только вышел на крыльцо, посмотреть погоду.
Снег действительно поредел и тучи вроде бы поднялись повыше, отодвинулся горизонт – он теперь опирался на белую полоску тундры и последний вагон электрички.
Вернувшись, увидел спресованную толпу у стойки. Дежурная, возвышающаяся над ней, хрипло кричала:
– На Хантайское озеро за вчерашнее число. Только за вчерашнее!..
– Есть за вчерашнее! – крикнул Антипин и врезался в толпу, поднимая над головой планшет. – Вот здесь, девушка…
– Что вы мне суете?! – прокричала дежурная.
– Да не граната же, билеты там, документы…
Проклиная запропавших куда-то рабочих, Антипин пробился к стойке, расстегнул планшет.
– Сейчас, девушка, сейчас, – вытащил свои документы и снова приподнял крышку планшета, уже догадываясь, но ещё не веря в случившееся.
– Есть на Хантайское озеро за вчерашнее число?! – кричала дежурная. – Где ваши билеты?
– Простите, – сказал Антипин. – У нас на завтра, я ошибся. – И стал выбираться из толпы.
«Ах, золотой ты мой, понятливый, -думал он. – Ах ты, девочка моя лысая. Как ещё наган не унесли, а то так бы в камере и прописался.
Ну, душенька, чтоб тебе намучиться с моими рабочими, чтоб тебя начальство поскорее вытурило за такую работу.»
И ему казалось, что его искренние пожелания должны были дойти до ловкого вербовщика, и сильно ему икалось.
Но он всё-таки заглянул к лейтенанту. Тот уже передавал дела такому же неторопливому, но строгому коллеге, и на вопрос Антипина, радуясь предстоящему отдыху, бросил:
– Не было, не было твоих, как ушли с утра, так и всё. – И насторожился: – Случилось что?
– Всё нормально, – успокоил его Антипин.
Он нашёл в зале пустое кресло и просидел в нём, оценивая ситуацию, до тех пор, пока не услышал произнесённую по динамику свою фамилию.
– Антипин Павел Сергеевич, вас просят подойти к справочной…
Антипин Павел Сергеевич, вас ожидают у справочного бюро.
Кто меня может ожидать, кроме моих болот? – подумал Антипин, но всё же пошёл.
Сначала он решил, что в телогрейке защитного цвета стоит у окошка Сёмушкин. Но похожий на Сёмушкина обернулся и оказался незнакомым парнем.
– Я Антипин, – сказал он в окошко. – Кто меня ждёт?
– Вот этот товарищ, – высунулась дежурная, показывая на парня.
– Вы Антипин? – обрадовался тот. – Я – Жигайло, Вадим Жигайло, слава богу, догнал вас, а то боялся, придётся в тундре искать.
– Догнали, – протягивая руку, согласился Антипин. – Только зачем?
– Я – практикант, меня к вам направили.
– Прекрасно. Только вас?
– Да, сказали, что у вас рабочие есть, я буду техником.
– Правильно сказали. Ну, идём…
Антипин повёл Жигайло в ресторан.
Смотрел, как изголодавшийся практикант ест, внимал его восторгам от Заполярья, куда тот попал впервые, и думал.
– Нет у меня рабочих, Вадим, – сказал он наконец. – Сбежали. Так что пока нас двое.
Он не стал объяснять, что произошло, начальственным тоном произнёс:
– Вот здесь, в аэропорту, мы должны найти с тобой двух рабочих.
И улететь сегодня. Задача ясна?
– Не совсем.
– Значит, ясна. Встречаемся возле кабинета начальника аэропорта.
Чтобы один рабочий с тобой был.
…Жигайло привёл Манохина, а Антипин нашёл Сердюка. Манохин Антипину не понравился. Он смотрел исподлобья и всё время руки держал в карманах нового ватника. Сердюк же был здоровый, широкоплечий флегматик с простецким, даже несколько глуповатым лицом.
– Согласен? – спросил Антипин Манохина.
– Всё одно.
– Ну, давай паспорт.
– А это не подходяще?
Манохин протянул справку, и Антипин понял, что первое впечатленине его не обмануло. Он посмотрел Манохину в глаза и пошёл к начальнику аэропорта добывать билеты.
– Не брешет? – спросил Сердюк у Вадима Жигайло, кивая в сторону двери. – Говорит, за месяц больше чем по пятьсот чистыми будет?
– Точно, – ответил за него Манохин. – А то и вся тыща, готовь мешок.
– Зачем мешок? У меня сберкнижка есть, я деньги туда…
– Ну-ну…
…Антипин вышел из кабинета красный и злой, но с билетами.
Через толпу к стойке его протолкнул Сердюк. Дежурная сказала, что самолёт уже переполнен, но Антипин раскрыл планшет, дал взглянуть ей на воронёный наган и сказал, что везёт спешный и важный груз.
Пока они таскали ящики, пассажиры мёрзли в неотапливаемом салоне самолёта, а лётчик многозначительно стучал по часам. Потом, когда самолёт поднялся, Антипин зашёл в кабину и оставил пилотам вторую флягу со спиртом из своего «энзэ».
– Геолог? – наклонился второй пилот, засовывая флягу в карман меховой кожанки.
– Вроде… За поле, на удачу.
– Как положено… А то пусть до обратной тропы полежит, вместе и отметим… – Пилот широко улыбался, зная, что никак фляжка не долежит до возвращения Антипина и что тот понимает это, и Антипин улыбнулся:
– Тогда другая будет.
Самолёт начало бросать, и лётчикам стало не до него.
Он вернулся на свои ящики. Под крылом тянулась тундра, которая, пожалуй, не приелась ещё только Жигайло, прилипшему к иллюминатору. Тундра тянулась бесконечной и безмолвной пятнистой гладью, и Антипин удивился, что даже сейчас он не ненавидит её…
Евсеич, председатель рыболовецкого колхоза, словно ждал его, и Антипина это растрогало, хотя он знал, что так встречают здесь каждый самолёт. Они обнялись, похлопали друг друга по спинам. Евсеич увёл его к себе, велев накормить и позаботиться об остальных.
Скоротали вечерок, повспоминали, но второпях, как, впрочем, всегда бывало в первый день.
Ночевали в доме правления, который Евсеич с удовольствием уступал всем приезжим, Поздно вечером, покуривая на крылечке правления, они предварительно, вчерновую обговорили маршрут, разделили участки и рабочих, а наутро вышли на маршрут.
Сердюка Антипин отправил с практикантом. Сердюк был ему ясен: трудяга-старатель, одержимый мечтой побольше накопить да побыстрее вернуться к себе в деревню, где и мамка с батькой живут, и ядрёная девка ждёт не дождётся… Манохин больше молчал, деньгами не интересовался, посмеивался над Сердюком. Но в этом молчании была какая-то опасность, в которой Антипин никак не мог разобраться. Из-за Манохина он был сердит на практиканта, который привёл того.
Антипин показал по карте маршруты, сообщил сроки, сказал, что так как они будут брать пробы двумя, а не тремя парами, а сроки жёсткие, придётся работать от темна до темна.
– Которого здесь не бывает, – с иронией заметил Манохин.
Антипин пропустил это мимо ушей: пусть считает, что он новичок в тундре, если ему хочется; но сделал вывод, что срок Манохин отбывал в этих краях. Сердюка длина рабочего дня не интересовала, по четыре часа спать, так по четыре, только бы деньги платили.
– Так каждый за полторых будет работать? – спросил он. – А заработок?
– Тоже за полторых, – кивнул Антипин. И чтобы Сердюк не мучился, добавил: – Почти тысяча получится.
Теперь он был уверен, что тот будет работать на совесть. Манохин отнёсся к сказанному вроде бы равнодушно.
Перед выходом Антипин выдал каждому по водозащитному костюму, комплекту «энзэ», распределил по рюкзакам продукты и бензин для примуса. Карабин отдал Жигайло. Он планировал в две недели закончить одно большое кольцо к северу от озера, затем, забрав в посёлке оставшиеся продукты – второе, поменьше.
Сразу за посёлком разделились, разошлись вдоль разных речушек. Замеряя показания, занося всё новые и новые данные в блокнот, Антипин иногда ловил себя на мысли, что всего лишь месяц – и кончится его пятилетняя бродяжья жизнь, кончится, закроется тема в его институте и подойдёт к концу его кандидатская. Нет, он хотел вернуться в тундру, хотел, но только после длинного жаркого лета, после тёплого моря, и наконец-то без цели, без вечной гонки, спешки, без рюкзака, пригибающего к земле. Приехать туристом, пощёлкать фотоаппаратом, полюбоваться экзотикой, попить чайку недалеко от посёлка, но в настоящей тундре, и вернуться на комфортабельный пароход с уютной каютой, душем, унитазом…
Манохин послушно, но без энтузиазма выполнял всё, что Антипин приказывал: таскал рюкзак, брал пробы, но если выдавалась свободная минута, садился и тусклым взглядом озирал тундру, блюдца озёр, болота и Антипина. По вечерам, почти не ошибаясь, кто раньше, кто позже, обе пары выходили на место ночёвки. Если рядом оказывались чахлые деревца, разжигали костёр, если нет – кипятили на примусе чай и ужинали консервами. Консервы и концентраты – это всё, что несли они на себе, остальное давала тундра. Больше всех везло Сердюку. И рыба ему попадалась крупнее, и утки чаще вылетали на него. К концу недели карабин перекочевал к нему и Жигайло, постигший правоту пословицы, что в походе и иголка тяжела, был этому только рад.
Первый маршрут сделали в планируемые две недели. Председатель колхоза приготовил им сюрприз: протопил баньку. После баньки Антипин распечатал припрятанную именно для такого случая бутылку спирта.
– Ну, Евсеич, за очередное лето, – и повторил, что говорил при каждой встречи за пять лет: – За богатую тундру.
– За тундру, Сергеич…
Жигайло опьянел сразу. Это было неудивительно после двухнедельного недосыпания, после почти двухсоткилометрового маршрута по болотам и кочкам, и, слушая его пьяные, но не лишённые мысли разлагольствования, Антипин подумал, что Вадим практику выдержал. И не только производственную… А может, даже не столько производственную…
– Давай ещё смажем, – сказал Евсеич и достал свою, припрятанную тоже для такого случая, бутылку.
– Что, скрипят? – спросил Антипин.
– Скрипят, – поморщился председатель и потёр припухшие колени.
– На грязи тебе надо да на горячий песочек, – в который раз повторил Антипин говоренное и прошлым, и позапрошлым летом.
– Я уж и так в непогодь в море не хожу.
– А вы что, всё время здесь живёте? – спросил Сердюк.
– Так и этак, считай, лет двадцать, – отозвался Евсеич.
И охотно стал рассказывать, о чём Антипин хорошо знал. Как не по своей воле попал Евсеич в Норильск, отработал положенное, вернулся в родной провинциальный городок в центре России и не застал в живых ни мать, ни отца. Не дождалась его и жена, уехала с новым милым на целину. Ехал домой, а оказалось, что нет у него никого и ничего. И от такой тоски и одиночества развернулся Евсеич опять и полетел на север. Тут его один приятель и подбил в рыболовецкую бригаду махнуть.
– Помянем, – сказал Евсеич, и все выпили, хотя только один Антипин знал, кого помянули. Приятель Евсеича лет десять назад утонул в озере. Его не нашли, но Евсеич соорудил памятник: на скале, нависшей над озером, поставил плоский, окатанный холодной водой камень и каждый год подновлял на нём надпись. Надпись эту Антипин хорошо помнил: «Не отцу, не брату, не другу, самому себе, каким был, каким стал и каким умру. Скорблю и внемлю. Здесь похоронен Сидор Макухин – человек».
– А как вы с местными живёте, нормально? – спросил Сердюк. -
Ничего народ?
– Народ хороший, работящий.
– Так вы и по-ихнему говорите?
– За двадцать лет я уж многому научился, – усмехнулся Евсеич.
Сердюк расспрашивал о заработках.
Жигайло спал, по-детски пуская слюни.
Манохин вертел в руках кружку и, всё краснея, не спускал глаз с Евсеича. Вдруг спросил:
– Доволен?
– Живу, – ответил Евсеич.
– Денег, наверное, мешок скопил?
– Деньги-то есть, тратить здесь их некуда. Могилки родительские в порядок привёл, главное сделал…
– Да не счастлив ты, притворяешься! – с нескрываемой злобой перебил Манохин. – Гниёшь тут, а довольного жизнью корчишь, для простачков.
– Манохин… – предупреждающе произнёс Антипин.
– Что Манохин? Говорю, что думаю, запретишь?.. Запрещать все любят.
– Пусть, – вступился Евсеич. – Человеку выговориться надо, пусть.
– Ладно, этот, деревня, – кивнул Манохин на Сердюка,– он хоть не скрывает, что деньги любит, а то – «народ хороший, привык, дело делать надо»… Кому надо? Жизнь – это когда всё есть, когда что хочешь, то и делаешь, что хочешь – покупаешь, куда хочешь – едешь. Да если б ты, старик, волен был, ты в этой дыре часу лишнего не высидел бы, а начальник, тот никогда б на севере и не побывал… Честно надо: жить не умеете! Сил нет на настоящую жизнь. Притворяетесь…
– А ты? – спросил Антипин.
– Я?.. – Манохин медленно допил спирт. – У меня сила есть. Только не дают всякие-разные… А каждый в жизни о себе думать должен. Ты для меня пальцем не пошевелишь, и я для тебя. Своя шкура – главное.
– Он прав. – Евсеич потёр коленки. – Ломит… Прав он, Сергеич, каждый о себе должен думать, только не по тому кодексу, через который и я прошёл, а по человеческому, общему… Как Сидор, который на перевёрнутый баркас всех разместил, а самому места не хватило.
Манохин заскрежетал зубами и вышел.
– Ничего, – повернулся к Антипину Евсеич. – Правильно сделал, что с собой взял. Раз заговорил, значит, сомневается.
– Нервный он, – добродушно произнёс Сердюк. – А если за деньги, плохо разве?.. Я ж не краду, своими руками, вот. – Он вытянул широкие мозолистые ладони. – А если кому надо помочь, я и за так, просто, что Сердюк – не человек?..
Он вышел за Манохиным. Поднялся было и Антипин, но Евсеич придержал:
– Сами разберутся, ничего… Так обратно ждать в срок?
– Думаю, успеем, – кивнул Антипин.
За стеной бубнили.
Он прислушивался к интонациям, но разговор, похоже, шёл мирный.
Первым вернулся Манохин, молча завалился спать.
Поёживаясь вошёл Сердюк, принеся с собой прохладный, пахнущий рыбой воздух. Помог Антипину уложить уснувшего за столом практиканта. Прихрамывая то на одну, то на другую ногу, пошёл к двери Евсеич. Антипин вышел с ним на крыльцо. Там уже ждал молодой эвенк Алексей, который называл Евсеича отцом. Он подставил плечо, и Евсеич, опершись на него, спустился и медленно, держась за Алексея, побрёл в сторону своего дома.
…На третью неделю пригрело солнышко. Белые шапки снега на северных склонах недалёких гор посерели, стали на глазах уменьшаться. Тундра оживала. Откровеннее всех стремительному наступлению заполярного лета радовался Жигайло. Радовался и поражался, как некогда поражался Антипин, прежде чем поверил в своеобразную, суровую жизнь в этих, безжизненных на первый взглдяд, безлюдных просторах. Поверил и принял.
Хозяйственный Сердюк досаждал вопросами о ягодах, дичи, куда сбывать добычу и почём, да и Манохин вроде разошёлся, не так уныло стал оглядывать болота, оживившиеся длинноногими шустрыми куликами и суетливыми утками. И всё-таки нет-нет да ловил на себе Антипин его изучающий взгляд.
Как ни торопились, но к намеченному сроку уложиться не успевали. Поползли наледи, вскрылись болота, и прочерченный на карте маршрут приходилось постоянно корректировать.
Антипин решил не делать больше совместных ночёвок; договорившись с Жигайло встретиться через три дня, они разошлись. После первой ночёвки он понял, что сделал это напрасно, потому что проснулся разбитый, с ломотой во всём теле. Понял, что заболел, но, преодолевая слабость, уложил рюкзак, нацепил планшет.
К обеду он почувствовал себя хуже, но не подал виду. Велел Манохину открыть консервы. Начал спускаться к речушке, возле которой остановились, но каждый шаг отзывался тупой болью, и Антипин вернулся, впервые нарушив им самим заведённый порядок.
– Я открою, – забрал у Манохина банку. – Возьми пробы.
Манохин ничего не сказал, но всё так же продолжал сидеть на подсохшем мху прогретого пригорка. Чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, Антипин спустился к воде сам, сначала бросил в рот пару таблеток, потом набрал пробирки. Повернулся и растерянно замер.
Манохин стоял на пригорке и в его вытянутой руке чернел наган.
Антипин сунул руку в карман куртки, но Манохин хрипло сказал:
– Твой наган, не ищи.
– Выпал, значит.
– Не выпал, начальник. – Манохин обхватил рукоятку двумя руками, и Антипин увидел чёрный маленький круг, направленный в его переносицу. Глаза у Манохина были белыми и невидящими, и Антипин почувствовал, как по лопаткам, позвоночнику прокатилась горячая волна.
– Страшно? – скривил тонкие губы Манохин.
– Страшно,– хрипло ответил он. – Только зачем тебе? Денег у меня – двести рублей на обратную дорогу. Да и не уйдёшь отсюда, только на озеро…
– Страшно всё-таки. А я думал, что не испугаешься. – Манохин опустил левую руку. – Возьми.
Антипин качнулся и медленно пошёл к нему, стараясь не смотреть в это притягивающее отверстие, физически ощущая, как «отпечатывается» оно то в одном, то в другом месте его тела.
– Эх, начальник… – срывающимся голосом произнёс Манохин. – Жизнь моя и так загубленная…
И выстрелил.
Антипин пригнулся, уже не в силах не смотреть на покачивающийся ствол и пуля прожужжала над его головой Манохин опустил руку, разжал ладонь и носком сапога толкнул упавший наган к Антипину:
– А если ты меня убьёшь, пойдёшь ведь со смягчающими, в целях самозащиты…
– Как убийца.
Антипин поднял наган, прокрутил барабан, выбрасывая патроны в болото и, разрядив, рукояткой вниз засунул его в рюкзак. Опустился на мягкий мох, переждал черноту в глазах, стал записывать показания приборов.
Манохин молча постоял над ним, потом с пробирками спустился к речке.
…На следующий день Антипин почувствовал себя совсем худо.
Его знобило, на шеё зловеще набухал фурункул. Он прикинул по карте, где могут быть Жигайло с Сердюком, и весь день они шли с Манохиным, как туристы на экскурсии, не делая замеров. Антипин, тяжело дыша – впереди, преодолевая всё усиливающуюся слабость.
Манохин молча шёл следом, иногда что-то насвистывая или отбегая в сторону, чтобы спугнуть увлёкшихся поединком драчливых петухов. Всё чаще Антипин ложился отдыхать. Лежал, хватая ртом колючий воздух. И Манохин ложился, лениво жуя вытаявшую из-под снега морошку…
После обеда они наткнулись на следы, и Антипин отправил Манохина догонять мужиков, а сам побрёл следом. Одному идти было легче, он не тянулся из последних сил, чаще останавливался, ожидая, пока успокоится колотящееся в груди сердце. Ему было уже безразлично, закончит он в этом году диссертацию или нет. Ему был безразличен Манохин. Ему было безразлично всё, кроме упругой, кочковатой, покрытой мхами, остатками снега и водными зеркалами тундры.
Так он шёл, наверное, долго, потому что сухость во рту стала обжигающей – ведь когда Манохин уходил, он совсем не хотел пить. Антипин думал, как хорошо в пустыне, как жарко, как приятно это, когда жарко, когда прожигает насквозь…
Сначала он увидел Сердюка, стоящего на самом краю горизонта, и только потом Манохина. Сердюк был далеко и где-то вверху, а Манохин рядом и внизу, были видны только его плечи и руки, вскинутые кверху и судорожно цепляющиеся за воздух. Манохин молча скрёб пальцами по скользящему во льду мху и, увидев Антипина, сдавленно прохрипел:
– Всё. Хана мне…
И тогда Антипин догадался, что того засасывает болото, что Манохин не отдыхает, как он думал секунду назад, а медленно уходит в тягучую жижу.
– Держись! – прохрипел Антипин и, сбрасывая рюкзак, стал искать глазами хоть какой-нибудь кустик. Но вокруг безбрежным полем стлался мох.
Антипин лёг на край болота, но не достал ищущих рук Манохина.
И тогда он стащил болотные сапоги с длинными отворотами, двумя чёрными лыжами бросил их в трясину, сорвал куртку, накинул сверху, лёг на неё, чувствуя, как медленно проваливается вниз, но всё же успев втолкнуть руку в цепкие пальцы Манохина.
– Ногами не шевели, – прохрипел, сплёвывая холодную коричневую жижу, заползающую в рот, и тянул, тянул Манохина, проваливаясь сам всё больше и больше.
Лицо Манохина приближалось, и глядя в его глаза, Антипин подумал, что если и есть в человеке душа, то душа Манохина сейчас в этих огромных глазах…
Потом Манохин сумел ухватиться одной рукой за кочку и, плеснув в лицо Антипину сгусток грязи, пополз к берегу, а Антипин поехал на куртке в другую сторону – туда, где только что был Манохин. Он уже весь был в коричневой жиже, только пальцы ног всё ещё чувствовали мокрый мох и руки упирались в податливую ткань куртки там, под грязью, и их можно было выдернуть. Он их выдернул и почувствовал, как потянула его к себе ненасытная и бездушная глубь, подумал, что дело дрянь, но тут кто-то сильно дёрнул его за ноги и он окунулся в вязкую жижу…
Антипин пришёл в себя от тепла, расходящегося по телу. Жигайло прижимал к его губам фляжку и он, ещё раз глотнув, спросил:
– Манохину дали?
– Дали, – сказал Жигайло. – Вон он, сушится.
Манохин сидел между маленьким костерком и гудящим примусом и смотрел на Антипина.
– Ну как? – спросил Жигайло.
– Нормально,– кивнул Антипин.
– Тогда я пойду, помогу Сердюку, он там в километре отсюда сушняк нашёл.
– Иди.
Антипин лежал и смотрел на солнце. Красный шар скользил по горизонту, и Антипин подумал, что сейчас по метеоусловиям Таймыра все маленькие и большие порты и днём, и светлой ночью будут бесперебойно принимать борта.
Манохин перетащил его вместе со спальным мешком к костру, поставил рядом примус и сел, плотно прижавшись к его спине.
– Скажи, зачем ты полез ко мне? – хрипло спросил он.
Антипин помолчал, всё ещё думая о лётной погоде, потом ответил:
– От страха… Страшно, когда рядом кто-то умирает. Страшно…
… К следующему вечеру Сердюк и Манохин вынесли его к посёлку. Жигайло связался по рации с Норильском, самолёт обещали прислать утром. Евсеич натопил баньку, и вдвоём с Алексеем они пропарили Антипина, закутали в оленьи шкуры, и ему снилось, что он лежит на огромном раскалённом пляже и самое живительное тепло – тепло земли – множеством игл пронизывает его тело…
К самолёту он хотел идти сам, но его уложили на носилки, и Манохин с Сердюком осторожно поставили их возле кабины. Жигайло сел рядом. Рабочие всё ещё стояли, и Антипин попытался пошутить:
– Так стоя и полетите?..
– Останемся мы, – отозвался Сердюк. – Я там Вадиму всё записал, пусть деньги перечислит на книжку. С Евсеичем мы… Порыбачим…
Выздоравливайте, на следующее лето прилетайте.
– Дождёшься?
– Дождусь, – твёрдо пообещал Сердюк.
Он загремел сапожищами, а Манохин задержался, поглядывая на Жигайло, и Антипин сказал:
– Где там Евсеич? Взгляни, Вадим.
Жигайло понятливо оставил их одних.
– Ну что, Манохин, и ты остаёшься?
– Не говори, что запомнишь, – сказал Манохин. – Я тоже постараюсь скорей всё забыть. Неприятное надо забывать. Если милиции понадоблюсь, зимой здесь найти смогут.
– Живи, Манохин, – сказал Антипин. – Никому ты не нужен. Вот только если Евсеичу…
Он протянул руку, и Манохин, помедлив, протянул свою. Его ладонь, крепко сжимавшая антипинскую, подрагивала.
Поднялся в самолёт Евсеич, поставил в угол мешок вяленой рыбы, перекрестил Антипина.
