Капля дождя угодила мне прямо за ворот. Я поежился, поправил свою красную накидку и тихо ругнулся. Хорошо бы сейчас в теплые хоромы, да чего-то горячего съесть. Но в сотне верст вокруг нет ни одной захудалой деревушки, ни одного покошенного постоялого двора. Занесла же нас судьба в эти дремучие края. Полное запустение. За ту неделю, что мы начали подниматься в горы, по дороге все больше заброшенных селений видели, чем обжитых. И тишина. Только ночью слышно как звери в лесу шумят. И то, делают это как-то странно, боязливо. Будто боятся, что их услышат.

В дороге всегда встречаешь каких-нибудь людей. То просто нагоняешь попутчиков, и вы сбиваетесь в кучу, чтобы спокойней было. То наоборот, набредаешь на лихих ребят с большой дороги. Те, конечно, видя мою накидку и белые штандарты учителя – не нападают. Но все равно, замечаешь какие-то приметы: стоянки, следы, потушенные костры и так далее. То, почему можно судить о том, что здесь недавно был человек. На этом же тракте за целую неделю нам ничего подобного не попалось.

Один раз я ушел немного вперед с дозором, дорогу разведать. Я вообще люблю солдатам помогать. Учитель на это смотрит сквозь пальцы, хотя, вроде как, статус чудотворца не потворствует с наемниками дело иметь.

Так вот, ушли мы шагов на триста вперед, и увидел я мужика, что брел по тропе. Честно скажу, прям обрадовался. Наконец, хоть кто-то встретился. Окликнул – нет ответа. Не сразу догадался я, кого вижу, все звал этого мужика. А он сухим оказался. Одна оболочка, жизни в ней нет. Я сухому помог, конечно, упокоится окончательно. Однако, раз сухие свободно прямо по тракту бродят, значит сюда даже судьи не заглядывают. А для них это важное дело – по миру сухих искать. Они иногда плошают, конечно, но чтобы прямо на северном тракте встретился сухой, такого я и не слышал даже. Поганое здесь место – мертвое.

А еще этот мерзкий, холодный дождь, что шел уже битых три дня с редкими перерывами. Дороги размыло напрочь. Один из кучеров вчера за ужином сказал, что даже если дождь прекратиться прямо сию секунду, то еще два дня будем ждать, чтобы дорога хоть немного подсохла. А потом, как дойдем до перевала, будем еще там торчать невесть сколько, пока подвернется возможность через горы перемахнуть. И, главное еще до начала холодов успеть, ибо зимой через перевал не ходят.

Когда ливень только начался, мы еще как то сопротивлялись непогоде, шли вперед. Но потом увязли окончательно, и стали лагерем в этом заброшенном селении. Вояки очень лихо один дом подлатали, там и расквартировались. Но там от порядочного дома только крыша-то и есть, все равно сыро, заплесневело и холодно. Вон половина отряда уже начали стыть и заболевать. Люди из обслуги не стали что-то грандиозного замышлять – прямо на повозках укрылись. А учитель, по неясной причине, приказал шатер разбить в разрушенном храме. Будет, мол, там ему спокойнее. Храм этот был разрушен настолько, что я даже не мог определить, в честь кого он был воздвигнут. Да, если честно, без подсказки я бы даже не смог сказать, что это храм.

Исан сказал, что строение похоже на старый храм адептов. И, скорее всего, он опустел около тысячи лет назад. Однако учителя это не отвадило от его странного бдения. Исан на это лишь что-то проворчал, но не стал спорить с учителем.

Сейчас, когда учитель почти высох, моей подготовкой все больше занимается Исан. Природа не позволила ему одеть красную накидку, и ему приходится нести свое бремя, облаченным в белое одеяние. Людская масса так запросто и обзывала их «белыми». Хотя, формально, человек в белой накидке носил гордый титул вельможи «Ордена Чудотворцев». «Красные» тоже входили в этот орден, но не могли носить титул выше подмастерья. Однако во все эти перипетии вникали только сами «белые» и «красные». Обыватели же одинаково шарахались в стороны и при виде белых накидок, и при виде красных. Но «белых» все же боялись куда больше, чем нас. Они намного могущественней нас, практически всесильны. Но взамен они обречены высохнуть, расстаться со своей бессмертной душой.

При входе в небольшие города и села, чудотворцы старались прятать свои накидки, чтобы не выдать себя. Но человек, пробывший «белым» долгое время, приобретал внешние признаки высыхания, которые ни с чем нельзя было спутать.

Исан, кажется, ненавидел меня за то, что мне моим естеством даровано то, ради чего он принял свою страшную участь. Я чувствовал эту неприязнь в воздухе, когда разговаривал с ним. Особенно она ощущалась во время тренировок на мечах. Только воспитание и дисциплина не позволяли ему проявлять свою вражду открыто. Я точно знаю, когда учитель высохнет – Исан исчезнет. Еще не успеет упокоится телесная оболочка учителя, как этот заносчивый чудотворец уже будет на полпути к Столице.

Сзади кто-то зашептал. Видимо учитель проснулся, вспомнил, что у него вообще то сегодня по плану знакомство с корреспонденцией из Секретариата, и забормотал какие-то неразборчивые слова. Бедный старик, я знал его сильным мужчиной, великим «белым». Он нашел меня в разрушенной столице запада, городе, что носит имя – Терриал. Мне в ту пору было всего-то десять лет от роду. Хотя, по меркам «белых», я уже был слишком стар для начала обучения.

В те годы учитель пребывал на вершине своего мастерства, но уже обзавелся первыми признаками утраты души – глаза его почернели, волосы заметно поредели, а сосуды под кожей начали темнеть. Ему уже не надо было носить накидку, чтобы все знали, что он – чудотворец. Но он еще не начал увядать, и его еще ни разу его не допрашивали судьи. Учитель забрал меня с собой, в Столицу, где я и поступил под его начало.

С тех пор миновало еще десять лет. Все эти годы я был его учеником, семь лет назад я получил свою красную накидку и навет от главы Ордена Чудотворцев: «Учится у господина, покуда он не высохнет, а потом поступить во служение другому чудотворцу».

И вот теперь мой любимый учитель почти высох. Его душа почти истощилась. Я думаю, что если он возьмет свой посох и зажжет им свечу, то высохнет окончательно в туже секунду. За спиной раздался шорох, затем в палатке жалобно застонали. Я порывался войти, но знал, учитель обидится. Он сам прекрасно понимал свою немощь, но жалости к себе не допускал. Он знает, что это его последнее путешествие, назад в Столицу ему уже не вернуться.

Учитель страдал. Глаза его потеряли возможность видеть, и были перемотаны повязкой чтобы не пугать простой люд. Так бывает, когда человеку осталось совсем недолго до высыхания. Учитель мог сносно видеть и без глаз, чудотворцы специально изучают особую практику, чтобы в конце жизненного пути, лишившись глаз, оставаться зрячими. Это иссушало их еще больше, но слепой «белый» становился абсолютно беспомощным, несмотря на всю свою былую силу. Передвигался учитель очень тяжело, но упорно отвергал любую помощь. В его теле души осталось совсем немного. Боюсь, что со дня на день он специально сотворит какое-то чудо, чтобы высохнуть окончательно. И тогда я останусь совершенно один.

Очень тяжело видеть, как увядает тот, кто тебе дорог. Но таков удел всех тех, кто надел белую накидку. Сейчас он в своем шатре, вслух зачитывает текст какого-то донесения, тратя на это последние силы. При этом мы находимся в святыне давно забытых богов. Наверно – это отчаяние. Отказ от смирения в последние дни. И мне очень тяжело видеть самого близкого мне человека в таком положении.

2. Исан

«Природа сухого известна и понятна. Его рождение начинается либо со страшного горя, либо с великой жертвы. Пустое тело без души – самая непоэтичная вещь в этом мире. И называя сухого – вещью, я не преуменьшаю ни жертв его, ни страданий. Ибо есть он сосуд пустой, сосуд из которого утекла жизнь. Секи голову брату своему, если такая участь постигла его и знай, что милость творишь, а не зло».

Судья Малех Селуд «Наставления сомневающимся».

862 год со дня Возрождения. К югу от Перевала. Главный северный тракт.

Вестовой, верное дело, сейчас тоже застрял где-то в лесах из-за непогоды. Мой отчет о встреченном сухом, скорее всего, дойдет до судий тогда, когда от Веллеса уже ничего не останется. Предполагаю, что мы даже не успеем добраться до перевала. Старик очень плох, очень быстро высыхает. Даже быстрее, чем должен. Возможно, это особое влияние внешних сил, с которыми он столь неосторожно сошелся. Его положение незавидно. Однако, надо отдать старику должное, как только меня приставили к нему – он сразу все понял, повел себя как подобает.

Официально, меня прикрепили к нему в качестве личного помощника. Формально я прибыл для вверения мне всех его дел. Одет я был в белое, заверенные бумаги при мне – не придерешься. Но он сразу все осознал и без обиняков сказал мне:

– Я знаю, зачем вы здесь. Вы и ваши коллеги уверенны, что это скоро произойдет?

– Если бы мы хоть немного сомневались, меня бы здесь не было. – Заверил я его.

– Могу ли кое о чем просить?

– Джесс?

– Да.

– Я буду помогать ему, пока я с вами. Может, немного дольше, если позволят обстоятельства. Потом мне надлежит вернуться к своим делам. Столица, скорее всего, сама назначит Джессу нового вельможу.

– Я понимаю, но пока я жив…

– До этого момента можете на меня рассчитывать.

Старик улыбнулся мне в ответ. Это был последний раз, когда я увидел улыбку на его лице. Вскоре он потеряет зрение, а сейчас он уже и говорит-то с трудом. Думаю, в мире есть только одна истинная причина, что держит его душу в теле. И это – Джесс. Звучит излишне романтично, но я готов в это поверить.

Парень был ему как сын. Довольно диковинно было видеть такое стремление к традиционным ценностям у столь сильного чудотворца. Все, кто имеет что-то общее с чудесами, принимают обед безбрачия и никогда не заводят семей. И если к безбрачию «белые», особенно еще не подверженные действию чудес, относятся довольно-таки наплевательски, то к запрету на продолжение рода все члены ордена относятся более чем серьезно. Веллес не нарушил прямого запрета, но он воспитывал мальчика с излишней теплотой, а теперь вот нашел в нем смысл своего существования на время упадка души.

Допускаю, что он до сих пор не высох только из-за теплых чувств к Джессу, которые он не умеет в себе побороть. Ну, или старик тянул жизнь из кого-то, пока никто не видит. Веллес очень силен, он вполне может творить подобные чудеса. Однако, я с ними уже второй год, и почувствовал бы, если бы Веллес начал прибегать к таким практикам. Чуять подобное меня тренировали всю мою жизнь. Я ощущаю темные дела за сотню верст. И могу заверить – Веллес все то время, что я его знаю, ничего недостойного не совершал. Более того, не так давно старика вызывали в Секретариат, где его не могли не прощупать мои более искушенные братья.

Сам Джесс был простоватым парнем с запада. В том краю ситуация остается непростой уже третий десяток лет. Джесс был обречен либо замерзнуть в одну из суровых, снежных зим, либо стать бандитом и умереть от арбалетного болта в горле. Но ему, можно сказать, повезло – Веллес обнаружил, что мальчишка родился «красным».

Парень родился в самом страшном месте на всем белом свете, но судьба все-таки сжалилась над ним, и он попал в надежные руки. Более того, Джесс оказался весьма талантливым «красным». Обычно эти ребята годны только фонари в порту зажигать, да вино вельможам подносить. А этот юноша был другим, он мог очень многое. Конечно, он никогда не достигнет и половины того могущества, которым располагают «белые», но его успех в чудесах очевиден.

Правда ему стоит внимательнее относиться к тренировкам по фехтованию, ибо «красным» нельзя полагаться только на чудеса. Старый Мисса дает «белым» и «красным» лишь азы боя на мечах. Только мы и судьи получаем полноценную боевую подготовку. Я стараюсь муштровать парня по мере сил, но тому кажется, что я придираюсь к нему.

Я так же стараюсь отбить у Джесса отвратительную мирскую привычку курить табак, чтобы он не терял физическую кондицию попусту, но юнец считает мои искренние порывы – некой мерой наказания.

Большая капля упала с потолка прямо на книгу передо мной. Я попытался было смахнуть каплю со страницы, но только лишь размазал чернила по листу. Досадно. Книга не очень ценная, но любой источник знаний достоин того чтобы его беречь. Я купил эту книгу на базаре в Столице, зов долга не позволил мне пройти мимо книги с названием: «Кошмары. Трактовка». Я, естественно, не рассчитывал получить и крупицу истины. Так и получилось – макулатура.

Никогда не понимал людей, которые пишут книги для развлечения. Просто придумывают сходу какой-то сюжет и рассказывают его на бумаге. Никакой ценности, никакой полезной информации. Я слышал, брат Могг какое-то время считал, что писатели черпают вдохновение не просто из головы, а откуда-то из области наших интересов. Брат Могг некогда имел значительное влияние в Братстве, говорили даже что он непременно войдет в Совет. Но его сгубила именно погоня за фантазиями. Он ничего не добился на этом пути. В конце концов, ему отдали для изучения известного писателя-фантазера, что оказался по совместительству казнокрадом. Могг изучил его вдоль и поперек, сам почти высох, используя против него свои чудеса, а ответ один, человеческий мозг просто имеет такую возможность – воображать. Никаких выходов из тела, никаких переходов в нашу вотчину, просто спонтанный бред.

Могг с тех пор совсем захирел. Уже практически сухой на четвертом десятке. Карьера его была загублена и Могга отправили на восток заниматься непыльной работой. Но там он и года не протянул, как совсем высох. Говорят, использовал чудеса без надобности, даже со стула без их помощи не вставал.

Так, кстати, сухие. На днях Джесс одного прямо на дороге встретил. Я составил отчет и отправил в Столицу. Судьи всеми силами делают вид, что ничем кроме пыток и казней не занимаются. Это нужно, чтобы люди не переживали из-за того что Секретариат на самом деле контролирует почти все сферы мирской жизни. Каждый шаг любого, кто имеет что-то общее с чудесами, неусыпно ими контролируется. За каждой человеческой трагедией непременно следит специально подготовленный человек. А тут сухой посреди дороги! Такого давно не было. Вероятно, тут имеет место быть простая халатность судий. Но каждый из них прекрасно знает, что такой просчет может стоить ему головы.

Хартия судий. Документ, которого имеют честь прикоснуться немногие. После многих лет тренировок и службы в Секретариате, человек получает право сдать экзамен. И, либо он, наконец, становится судьей и одевает коричневую робу. Либо становится слугой хартии и, получая лишь отличительный знак, отправляется на полевые работы – ловить по кустам адептов.

Так вот, при посвящении в судьи, человек получает право прикоснуться к Хартии судей и читает первую заповедь. «Да буду я убит ближним своим, если допущу оплошность». Сухой прямо на тракте, пускай и довольно пустом – это приговор по первой заповеди судий.

Но, если отмести вероятность простой халатности, то, что все это значит? Скорее всего, он высох недавно, такой вывод вполне можно сделать по внешнему виду высохшего. Но как он забрел так далеко на север? Обычно сухие беспорядочно передвигаются в довольно небольшом радиусе от того места где окончательно теряют свою душу. Варианта всего два, его сюда привезли или он высох неподалеку.

Везти сухого сюда, с первого взгляда, бессмысленно. Но не все так просто. Иногда людей на пороге высыхания используют как сосуд те, кому нужно явить очень сильное чудо. Те, кто жертвует последние силы, получают вечный покой, тот, кто их принимает, творит очень сильное чудо. Я не говорю сейчас о нашем отряде. Веллес слишком слаб для подобной практики. А Джесс – «красный». Тот, у кого и так нет, ни тянуть, ни отдавать не может. Вдобавок мое чутье молчало, а такую серьезную деятельность я ощутил бы за тысячи верст.

Впрочем, сухого могли привезти люди, вовсе не имевшие какой-то корыстной цели. Например, родичи человека, который не справился с утратой, могли попытаться доставить его клирикам или, допустим, травникам для излечения. Не редко, узнав, что тут ничем уже не помочь, родня просто отпускала сухого на все четыре стороны не в силах прервать его страдания. Или он сам во время ночевки отвязывался от повозки и скрывался в ближайшем лесу. Такие случаи имели место быть.

И еще более странно выглядит то, что тот человек высох здесь. Высохнуть человек может в трех случаях: если он пользовался чудесами до тех пор, пока его душа не истощилась, если он попал под воздействие такого мощного чуда, что его душа распалась или он перенес такую тяжкую утрату, что душа не могла более удерживаться в теле.

На севере ничего серьезного несколько последних лет не происходило. Крупные и страшные инциденты педантично фиксировались судьями. Если трагедия не отмечена в архиве Секретариата – значит, она не произошла.

Да и место для каких-либо практик не слишком удачное, любой знает, что на севере веками казнили всех, кто что-то разумел в чудесах. Да, север безоговорочно подчинялся Столице, власть чудотворцев в этих краях никто не оспаривал. Но по сей день тут было довольно темное место в этом плане. Почти все чудотворцы были приезжими. К ним относились со странной смесью презрения и страха. Те в свою очередь старались, едва сделав свои дела, как можно скорее убраться на юг.

Когда я готовился к отъезду, глава судейской коллегии на севере шепнул мне о том, что за последние десять лет по глухим северным деревням сгинули два «белых» и один член Братства. Он ничего конкретно не сказал, но рекомендовал быть более осмотрительным.

Скорее всего, местные жители развесили «пропавших» на деревьях, как украшения к празднику. Для этих краев – это в пределах нормы. Но сухой прямо посреди дороги? Тут что-то другое. Никак не получается найти разумный ответ. Самое очевидное, в том, что на севере действовал чудотворец на грани высыхания. Но я представляю, что сделали бы в первой же деревне с «белым», который пришел туда на пороге высыхания совсем один. Жители бы убили его просто из суеверного страха, думая что он демон во плоти.

Странно все это. Пойду, сменю Джесса на посту. Надо еще раз пощупать Веллеса, вдруг, что почувствую. А старик, кстати, не зря решил здесь расположится лагерем. Пускай «молитвы» его не те, но место подходящее. Храм Мирры Кошмарной – правильное место. Очень скоро ему, вероятно, предстоит встретиться с ней лично, да и не только с ней.

И я провожу его, помогу проделать последний путь. Может показаться, что я отношусь к Веллесу как к противнику. Но нет, к старику я не испытываю никакой ненависти. Просто любое столкновение с иной плоскостью бытия может быть опасным не только для него, но и для всех вокруг. Поэтому я и старался держаться обособленно.

Я намеренно не стал объяснять Джессу и остальным, что это за развалины, хотя естественно знал о них многое. Есть вещи, которые лучше не знать и лишний раз не припоминать. Культ Мирры угас уже очень давно, но сама она, вероятно, существует. Кто знает, может, услышит старика – сжалится.

3. Строккур

«Клириков всегда будут считать слабейшими среди чудотворцев. Таков наш рок. Но мы сильны в простых истинах и мирских познаниях. Черный Лист, что растет вдоль дорог, столь же целителен в лихорадке, как и чудеса. Но, сотворив чудо, ты лишишь жизни тех, на кого уже не хватит твоих сил. А применив Черный Лист – спасешь не только больного, но тех о ком еще и помыслить не можешь».

Марта I «Жизнь во спасение. Книга медицины и врачевания»

862 год со дня Возрождения. К югу от Перевала. Главный северный тракт.

Хорошо! Вино приятно плещется в голове, на груди дремлет Мара – наша кухарка, по тенту стучит дождь, а мы лежим в продуктовой повозке, где Мара обустроила нам с ней ложе. Ну как нам, мне и некоторым ребятам из нашего отряда. Надеюсь, в число избранных входил хотя бы не весь отряд и мне не «повезет» что-то подцепить.

Я закашлялся. Чертов отсыревший табак! А другого-то и нет. И вот будь ты проклят, ни одной деревеньки в округе! Джесс, один из чудотворцев, подарил нам небольшой кисет хорошего табака. Но весь он разошелся между командиром и его друзьями. Жадные собаки, все хапают. Когда служил стражником в Столице – таких крыс не видывал. И дернул черт перейти в воинские отряды к «белым». Платят то вдвое, но теперь вот и в Столице бываю пару раз за год. И командиры здесь еще большие ослы, чем прежние. Тут все как на подбор бывшие вояки, сами все время в самую трясину лезут и нас с собой прихватить хотят.

Вернусь, попрошусь назад в стражу. Если вернусь, конечно. Страшное дело будет, из Столицы-то точно вышлют. Буду служить где-нибудь на востоке, а то и на запад отправят. От таких мыслей сразу мрачновато стало на душе. Я посильнее прижал к себе Мару и ее мясистые груди, очень теплые и мягкие, быстро выветрили из головы все мрачные мысли. У столичных девок таких сисек не бывает, они там все худые, что жерди. Ладно, может, и не буду просить перевода.

Мара замурчала во сне и ответила на мое объятье. Хороша чертовка, но это профессиональное. Минут через пять по деревянному настилу повозки постучат, значит пришло время смены караула у Мары. Ну а пока можно просто насладиться моментом.

Да, пугают меня эти «белые», если честно. Смотрятся жутко. Старый черт вообще ужасно выглядит. Еще эта повязка на глазах. Б-р-р-р-р. Им детей можно пугать. Да если его просто оставить одного посреди деревни, то местные мгновенно на площадь выведут и сожгут. Так и будет, зуб даю, я сам с этих краев, знаю наши нравы.

Исан. Или как его там? Этот мне еще больше не нравится. Этот на пике могущества. Самоуверенный как царь. Он еще на человека вполне похож, а в глазах уже ничего кроме смерти и нет. Он щелчком пальца весь наш отряд сожжет. Потом весь север мором смертельным затопит каким, а у самого при этом только волосы на голове поредеют. Усы еще себе отрастил, видимо для маскировки. Или у них там, на востоке так принято, не знаю.

Совсем другое дело – Джесс. Но он «красный». Тут все иначе. «Красные» высохнуть не могут. Говорят потому что души нет. Как так? Пес его знает. Его Веллес еще мальчиком нашел в Терриале. Не завидую парню. На западе, с тех пор как они со Столицей сцепились, и жить-то толком нельзя. Думаю, он, поэтому и нормальный, что с народом рос. «Белых» же с младенчества находят и сразу в Столицу увозят. От этого все людское им и чуждо. А Джесс вон и в патрули с нами ходит, и ночует рядом, а не в царских шатрах. Хороший малый, свой.

Надо бы «белым» давать сначала людям хоть немного пожить, а потом уж пусть чудесами своими занимаются. Тогда и любить «белых» будут больше. А то с малых ногтей уже в своей Цитадели сидят, учатся чудеса делать. Так человек отличным чудотворцем становится, а вот человеком стать забывает.

Кто-то зашуршал о борт повозки. Все, видать мое время вышло. Я поцеловал Мару в щеку. Та, толком не просыпаясь, сунула мне подмышку небольшую бутыль вина и залезла поглубже под одеяло. Я встал и намеренно медленно оделся. Пускай отдохнет красотка, перед следующим гостем. А снаружи кто-то упорно скребся в борта телеги. Вот припекло у кого-то видать! Может кто из новобранцев. Небось, минуту назад только узнал о некоей доступности кухарки. Теперь ломится бедный, в штанах видимо огонь горит.

Я отодвинул полог тента и спрыгнул в лужу, скопившуюся под телегой. Дождь все поливает уж какой день, так перевал до зимы точно не проедем. Хотя, может и повезет, проскочим до холодов. Вообще, уж лучше за перевалом зимовать, там город большой. А в большом городе квартировать всегда приятнее. Хоть рожи каждое утро разные. А если повезет, то и на работу можно подрядиться. Две зарплаты за раз – мечта любого наемника.

Я медленно обошел телегу, чтобы доступно пояснить новоприбывшему, что да как. Заодно вина ему для храбрости в глотку залью…

И тут я остолбенел. Замер прямо с бутылкой в руках. Сухой! Высох совсем недавно. Одежда еще целая, только грязная очень. и кожа еще бледно розовая. А кто давно высох у них кожа коричневая. Он стоял прямо посреди лагеря и упорно скребся в борт телеги. Уже почти полностью соскреб себе плоть с пальцев рук. Я, смотря прямо на него, начал пятится к дому, где квартировали наши ребята. Сухие сохраняют от себя былых только привычные движения, думать они уже не могут. Однако, у этого на поясе висела рапира. Значит, он может в любой момент начать ей размахивать. Просто по старой привычке.

И тут я наступил на какую-то толи чашку, толи бутылку и раздавил ее. Сухой отскочил от телеги и выхватил рапиру. А я по привычке схватился за невидимый меч. А ведь знал, что он остался в доме у лежанки. Кто ж на свидание берет меч? Это движение было выполнено мышцами, не головой. Тяжело не сделать то, что вбито голову годами муштры.

Сухой, хаотично размахивая руками, побежал на меня. И, буду стесняться этого до конца дней, но мне ничего не оставалось – только заорать что есть мочи. Крик немного смутил сухого. Он замер на пару секунд. Но потом, немного постояв, он снова побежал, правда, немного в другую сторону. Но я, не будь дурак, уже воспользовался этой форой и улепетывал к дому. Шансы хороши. Надеюсь, успею как раз к тому моменту, когда ребята выскочат на порог.

Тут что-то бухнуло. Я обернулся. Сухой уже валялся на мокрой траве, его одежда горела. Откуда-то взялся Джесс. Он подбежал к сухому и своим мечом решительно отсек ему голову. Увидев меня Джесс кивнул. Парень и сам немного перетрухал, грудь тяжело и часто вздымалась. Он держал в одной руке маленькую тряпичную куклу, от нее шел дым. Лицо Джесса при этом выражало крайний испуг. Видно не совсем гладко чудо сотворил.

Я, кашляя из-за вони от обгоревшей плоти, подошел к нему. Со всех сторон на шум уже стягивались люди. Мара высунулась из повозки, сделав вид, что очень давно и крепко спит.

– Ты что тут делал? – резко сказал Джесс.

– Я… Ну… Мара. – Я никак не мог выбрать, что говорить. Рассказать про Мару и получить по шапке от ребят? Или сказать, что просто шлялся по лагерю и получить по голове уже от «белых»?

– Я понял. Где дозор? – вдруг завертел головой Джесс. – Где дозор, мать вашу?

Я скажу, что мне почти повезло в тот день. Ибо дозорные устроили себе в заброшенном стойле на окраине деревни настоящий праздник. Они, совершенно пьяные, беззаветно дрыхли, пропустив в лагерь сухого. Да они в том состоянии могли целую армию прозевать, и моя вылазка в поисках любви немного потеряла в яркости на их фоне.