Kitabı oku: «Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону», sayfa 14

Среди суеты повседневных дел венский двор решил в дни пребывания Павла Петровича поставить трагедию Шекспира «Гамлет». Во время репетиций в театре шло обсуждение пьесы, особенно привлекал образ Гамлета. Сложный, противоречивый, трагический образ Гамлета в чем-то поразительно напоминал великого князя Павла Петровича, его зависимость от императрицы, его противоречивость и полное отсутствие участия в управлении страной. Уже несколько недель в Вене чаще всего и говорили о нем, сравнивали его судьбу с печальной судьбой опального принца. Наконец актер Брокман отказался играть эту роль в присутствии русского великого князя:

– Если великий князь будет нашим зрителем, то он увидит в этом образе самого себя, вместо одного Гамлета будет два: один на сцене, второй в зрительном зале.

Иосиф II, когда ему доложили, что театр не будет ставить «Гамлета» и в качестве причины указали слова актера Брокмана, пришел в восторг от прозорливости суждения венского актера, ведь и ему самому приходили похожие мысли, и послал актеру 50 дукатов в награду.

Эта весть быстро разнеслась по Вене и венскому двору.

Шесть недель провели граф и графиня Северные (великокняжеская чета путешествовала под этим именем) в Австрии, пользуясь высшими почестями, которые оказывал им император и венский двор, они познакомились со строгими правилами и этикетом венского двора, великий князь стремился познать систему государственного управления, общался с послом Дмитрием Голицыным, князем Кауницем, вечерами же посещали театральные представления и концерты.

9 января 1782 года граф и графиня Северные покинули Вену, проехали через Триест и остановились на несколько дней в Венеции, потом были Падуя, Болонья, Анкона, Рим. В Неаполе произошел эпизод, который надолго запомнился Павлу Петровичу и сопровождавшим его царедворцам. Павел Петрович встретился с российским послом графом Андреем Разумовским, бывшим ближайшим другом, так трагически вмешавшимся в его жизнь во время первого его брака. Шесть лет прошло с тех пор, а рана по-прежнему болью отзывалась в его сердце. Историки и биографы упоминают, как Павел Петрович пригласил графа в отдельную комнату, вытащил шпагу и предложил ему защищаться. Но придворные не позволили продолжить поединок. Потом об этом эпизоде говорили как об анекдоте. Но что было, то и было, не выкинешь из биографии исторического лица. По мнению историков, Павел Петрович обиду не простил и свои дружеские отношения с князем Андреем Разумовским не возобновил.

Из Неаполя великокняжеская чета вернулась в Рим, где пробыла три недели. «Здешнее пребывание наше приятно со стороны древностей, художеств и самой летней погоды», – писал Павел Петрович к московскому архиепископу Платону, упомянул о величественной церкви Святого Петра и о папе Пие VI, с которым не раз беседовал.

Во Флоренции вновь встретились с герцогами Тосканскими, с женихом принцессы Елизаветы эрцгерцогом Францем.

Обычно сдержанный, Павел Петрович во Флоренции неожиданно высказал резко критическую оценку внешней и внутренней политики своей матери, российской императрицы. Герцог Леопольд при всех обстоятельствах поддерживал брата Иосифа II, естественно, с удовлетворением воспринимал и новые отношения Австрии с Россией.

– Вот его императорское величество Иосиф II не раз говорил о ближайшем приобретении полуострова Крым в собственное владение нашей империей, – в минуты раздражения говорил Павел Петрович. – Матушка императрица думает о приобретении новых земель. А разве у нас земли мало? Россия достаточно велика и не нуждается в новых приобретениях. А за Крым вновь цепляется Блистательная Порта, и без боя Крым она не отдаст. Недавняя война с турками разорила Россию, пора подумать о внутренних делах. Жаль, но ближайшие сотрудники императрицы думают чаще всего о себе, тот же Потемкин, Безбородко, Бакунин, Воронцовы, посланник в Голландии Морков, мне известно, кто они такие… Я не скрываю своего мнения, называю их, и, как только я буду иметь власть, я их высеку, разжалую и выгоню.

Но эти угрозы были не опасны, Павел Петрович придет к власти только через 14 лет.

7 мая 1782 года великокняжеская чета со своими придворными со всеми почестями была принята королем Франции и его придворной свитой.

У Н. Шильдера подобраны документы о пребывании великокняжеской семьи в Париже. «Вы видите, откуда я вам пишу, – делился Павел Петрович с бароном Сакеном 14 мая 1782 года, – из настоящего водоворота людей, вещей и событий; молю Бога, чтобы Он даровал мне силы справиться со всем. Друг мой, я вижу здесь совершенно иное, чем то, что известно было доселе. Я еще не знаю, что я буду делать, я едва помню, что со мной было; вот какой я веду образ в данный момент; но когда немного заботишься о своей репутации, то труды и бдения не кажутся страшными. Сеешь для того, чтобы собрать жатву, и тогда чувствуешь себя вознагражденным за все. Вспоминайте иногда о вашем друге и молите за него Бога».

«Сын Екатерины прибыл во Францию в трагический момент ея истории, – писал П. Моран. – Каждый шаг по пути реформ задерживался могучими интересами привилегированных сословий. Власть слабела. Парламенты были в состоянии возмущения, правительство было в состоянии полного упадка. Своим падением Неккер искупил попытку опубликовать отчет о государственных приходах и расходах и внести в них порядок и гласность. Людовик XVI перебрал всех людей и исчерпал все средства. Франция находилась на пороге революции. Но надо удивляться тому, что русский великий князь, по-видимому, не предчувствовал событий, ареной которых предстояло сделаться Франции. (Моран П. Павел I до восшествия на престол (1754–1796 гг.) М., 1912. С. 258).

Но таковы были общие условия приема. Великий князь присутствовал только там, куда допускал его этикет. Все представало взору – красивые женщины, роскошные интерьеры, изящные миниатюры, вереницы сановных гостей, мелькание ливрей, но принятые в королевском кругу правила строго соблюдались – мрачные настроения, напряженность, которые незримо висели в парижском воздухе, в королевском дворце полностью отсутствовали.

Часть четвертая
В Европе

1. Начало дипломатической службы

После выполнения государственного долга и рождения двух наследников русского престола Александра и Константина волна слухов и противоречивых толкований о великой княгине Марии Федоровне в придворной среде поутихла. Екатерина II торжествовала – как удачно выбрали нареченную великому князю. Поздравления пришли ото всех королевских дворов.

Положение Николая Петровича Румянцева при великокняжеской чете несколько лет оставалось двусмысленным. Уйти на дипломатическую службу не удавалось, росло осознание, что придворная жизнь не для него. Одновременно у него сложились превосходные отношения с великим князем, а Марию Федоровну он начал чтить уже сразу после их свадьбы. Сначала великая княгиня была сдержанна, но с течением лет их отношения стали более близкими, повсюду они находили точки соприкосновения.

Этим событиям много внимания уделила современная исследовательница Т.А. Соловьева, опубликовавшая ряд статей и писем, выявивших много подробностей внутреннего мира и Николая Петровича Румянцева, и Марии Федоровны, и великого князя Павла Петровича.

Николай Петрович Румянцев был включен, как член сопровождающей цесаревича делегации, в свиту графов Северных, однако, когда Екатерина II узнала подробности взаимоотношений Марии Федоровны и Николая Петровича Румянцева, у нее созрел план их развода в разные стороны. Пусть Николай Петрович останется членом делегации цесаревича, но получит должность уполномоченного министра при Курфюрстском округе Нижнего Рейна и при многих других владетельных принцах ближайших округов.

Неожиданное назначение Николая Петровича на дипломатическую должность вначале озадачило его, но вскоре он понял, что императрица узнала подробности жизни малого двора и пресекла дальнейшее развитие событий; впрочем, он получил весьма важное и ответственное назначение.

В «Биографическом словаре» говорится: Николай Петрович «обязан был следить за соблюдением Германской конституции, т. е. охранять в равной мере как фюрстов, так и власть императора в своей столице».

В Иностранной коллегии стали готовить Николаю Петровичу инструкцию для отправления его служебных обязанностей, а сам Николай Петрович, не раз побеседовав с Александром Андреевичем Безбородко о предстоящих ему поручениях, отбыл в одну из деревень к графу Румянцеву, чтобы поблагодарить его за содействие в получении дипломатической должности.

Как только Николай Петрович вернулся в Петербург, ему тут же поступило приглашение на беседу к императрице перед отъездом во Франкфурт-на-Майне, где определено место для его канцелярии.

В рабочем кабинете императрицы его уже ждали. Как только он вошел в приемную, тут же доложили Екатерине Алексеевне, она вышла к графу.

– Я давно, граф, задумала эту должность…

После того как граф Румянцев приложился к ее ручке, она повернулась и жестом пригласила графа последовать за ней. После того как императрица вновь села на свое место, она возбужденно заговорила:

– Эта миссия, Николай Петрович, откроет перед вами широкий круг вопросов. История XVIII века – это великая борьба между королевствами, Петр Великий начал эту борьбу, он сокрушил, казалось бы, непобедимого шведского короля Карла ХII, раздвинул свои границы, а в это время мелкий фюрст Бранденбургский собрал стотысячную несокрушимую армию и стал поглядывать на доступные ему польские земли. Вы, граф, знаете историю Петра Великого, вникали в ход происходивших событий?

– Государыня, история – это моя любовь, я давно изучаю русскую историю с древнейших времен…

– Николай Петрович, о наших союзах с Пруссией, Австрией, противоречиях, о баварском конфликте, Тешенском мирном договоре вы, конечно, знаете. Россия, Николай Петрович, поворачивает свой дипломатический руль на сто восемьдесят градусов… Раньше – Фридрих II, Семилетняя война, Петр III, перечеркнувший все наши достижения, потом – немецкие принцессы в качестве жен нашего наследника. Не будем преуменьшать роль Фридриха II в историческом процессе… Но после совещаний в Могилеве в прошлом году, путешествия графа Фалькенштейна в Петербург, разговоров императора Иосифа с великой княгиней о предстоящем браке ее сестры и племянника императора все изменилось. И даже с внешней стороны. Мы вместе с Австрией и Францией укрепим наше положение на юге России. Граф Румянцев так расположил свои войска в Крыму, что вычистил остатки турецких отрядов с полуострова, Крым для Турции стал недоступен, а русские войска полностью контролируют татарского хана, которого избирают с помощью наших денежных ресурсов. Вы, граф, надеюсь, внимательно следите за происходящим?

– Я недавно был у отца, внимательно изучил обстановку и в Крыму, и в окрестностях. Князь Потемкин развернул обширную деятельность в окрестностях Крыма и вообще на юге России. Отец говорил, что ближайшая цель нашего государства – возвращение Крыма в лоно своего Отечества, ведь Крым – это в прошлом российское княжество.

– Вот-вот, мы ничего не стремимся завоевать, мы лишь отбираем ранее утраченное, как земли Белоруссии в ходе польского раздела. Я очень рада, что вы, граф, в курсе событий. На юге России началось большое строительство, закладывают корабли, возводят дома, возникают целые поселения…

Екатерина II на мгновение замолчала. Она пришла на трон быть решительницей судеб Европы, с захватом власти дала себе обязательство быть в дружбе со всеми державами, чтобы всегда сохранять возможность стать на сторону слабейшего, держать руки свободными и ни за кем хвостом не тащиться. Императрица тут же вспомнила Петра Великого, который обязался развивать новую систему Германии, и сама Екатерина II стремилась установить в Германии столь нужное для интересов своей империи равенство сил. Две державы – Пруссия и Австрия – держали это равновесие, отсюда постоянные колебания и противоречия между ними, а Союз немецких князей – это опора для баланса противостоящих сил. Чуть ли не вся история последних лет промелькнула перед Екатериной II.

– Хочу вам кое-что объяснить о баварском деле. Как вы знаете, переговоры о баварском наследстве тянулись долго, князь Репнин со своим отрядом прибыл в помощь этой тяжбе. Фридрих II подумал, что князь Репнин прибыл в его распоряжение, а император Иосиф II – в его распоряжение, но князю было поручено наблюдать за ходом переговоров, не вмешиваясь. Мелкие фюрсты – пфальцский, цвейбрюкенский, саксонский, мекленбургский – выступали один за другим с заносчивыми феодальными притязаниями, думая получить что-нибудь на свою долю при ссоре великих немецких держав. Одновременно с этими переговорами Франция хлопотала о том, чтобы в дополнение к Канарджийскому миру Россия получила возможность свободного плавания в Черном море, протекторат над Молдавией-Валахией и независимость Крыма от Порты. В итоге Австрия получила крошечный кусочек Баварии, а затем Бавария должна была отойти к Карлу Цвейбрюкенскому. И еще вы, граф, должны запомнить, что Россия, Франция, Германская империя поручились за незыблемость Тешенского договора, который лишь подтвердил обязательства Вестфальского мира, заключенного в 1648 году, как итог многолетней войны, следовательно, эти три государства есть и гарантия имперской конституции.

– Я заметил, ваше величество, как резко изменились разговоры о нашей политике в Германии при российском малом дворе. Если чуть раньше слова «Берлин» и «Фридрих» с почтением произносили, то с приездом посланника Пруссии графа Гёрца, который не скрывает своей главной дипломатической цели: Фридрих II предложил ему уговорить Россию заключить союз с Пруссией и Турцией, тон поскучнел.

– Ваше сиятельство Николай Петрович! Вы еще не вступили на этот шаткий дипломатический мостик, а уж верные мысли возникают у вас… Граф Гёрц и мне изложил этот план прусского короля Фридриха, вздорный, конечно, план. Прусский король после Тешенского мирного договора подумал, что Россия поддерживала Пруссию в этом конфликте, но он ошибся, как ошибся и австрийский император. У России есть свои интересы, и вы, граф, будете отстаивать их. При большом и малом дворах открыто говорили, что русская императрица, старая союзница Фридриха, стала высказывать чувства раздражения и ненависти к Потсдаму, вот, дескать, даже запретила своим детям бывать в Берлине во время их длительного путешествия. Бедный граф Гёрц, повинуясь Фридриху, оказался в комичном положении, я объяснила ему всю нелепость этого союза с Турцией, у нас Крым, там наши войска, которые берегут татарского хана, чтобы не вышел из-под нашего контроля… Никита Иванович Панин очень болен, он семнадцать лет поддерживал интересы Пруссии в России, я с ним была во многом согласна, но теперь ветер подул в другую сторону, и вы, Николай Петрович, должны это помнить в своей деятельности. Ваша канцелярия будет во Франкфурте-на-Майне, вы должны побывать в Берлине, у Фридриха, и в Вене, у императора Иосифа, вы должны отвечать на письма членов Иностранной коллегии и на мои, если таковые последуют, граф. Европа с тех пор, пока я управляю Российской империей, коренным образом изменилась. Нужны новые взгляды и новые методы управления. В добрый путь!

Так началась дипломатическая карьера графа Николая Петровича Румянцева.

8 февраля 1782 года граф Николай Румянцев отправился в длительную заграничную командировку.

«Николай Румянцев, – писал Александр Трачевский, – принадлежал к поколению молодых екатерининцев, долго поддерживавшему предания блестящей императрицы, на глазах которой оно воспитывалось. Младшие екатерининцы разделяли со старшими живое чувство собственного достоинства и гордое национальное сознание. Но они были другого закала. Они получили более счастливое воспитание и отличались более широким кругом идей; но просвещение досталось им легко, просто, так сказать готовое. Они не вырабатывали его тяжелым опытом, как их отцы-самоучки, воспитывавшиеся на медный грош. Сравнительно с стариками, у младших екатерининцев больше упрямства и порывистости, чем характера и энергии, больше страсти рассуждать и говорить, чем жить и действовать. Они не боялись пера, как их отцы, и хорошо владели им; велика разница между лаконизмом и многословием этих двух поколений. Двадцатипятилетний Николай Румянцев не без блеска начинал тогда свою карьеру: вскоре о нем заговорили в Европе» (Трачевский А. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877. С. 68).

Фридрих II в ожидании русского посланника постоянно думал о России, Екатерине II, о своих интересах в России, о Никите Панине… Неужели все с такой тщательностью продуманное рухнуло? Ведь он надеялся, что Екатерина подхватит его план союза, будет ему благодарна за проницательность.

В кабинет Фридриха II вошел министр иностранных дел граф Гёрцбергер.

– Получены сведения, ваше величество, что русский посол граф Николай Петрович Румянцев прибудет в Берлин 1 марта 1782 года, то есть через несколько дней.

– А я все голову ломаю, граф, где я просчитался. Конечно, Иосиф одержал победу в битве за баварское наследство, но и мы, Гогенцоллерны, выиграли эту войну в политическом значении, все мелкие князья поверили в нашу серьезную патриотическую роль, прусский король начал приобретать ту национальную популярность, которую он искал всю свою жизнь. Мы убедили немцев, что имеем искреннее желание утвердить Союз немцев как начало объединения германских народов в единое государство. Что вы скажете?

– Вы просчитались, государь, тогда, когда подумали, что Екатерина II не может быть самостоятельна, вы поддались самообольщению и подумали, что сумеете по-своему направлять ее европейскую политику, по-прежнему верили, что русские министры бессмысленные невежи, а Никита Панин по-прежнему всемогущ. Но в министерстве сейчас заправляют другие люди, особенно активен Александр Безбородко.

– Так проложите к нему пути!

– Уже пытались. Он неподкупен.

Выехав из Петербурга, Николай Румянцев не мог отрешиться от мыслей, которые императрица внушила ему во время их разговора. «Доселе не понимают Германской империи, – размышлял Николай Румянцев по дороге в Берлин, – потому что судят о ней или лица, принадлежашие к ней и, следовательно, заинтересованные, или же французы – плохие наблюдатели, вследствие их суетливости. А Германию нельзя наблюдать без изучения, порой скучного и тяжелого. Немецкие министры засели на конституции своей империи. Заметив здесь какую-то канву республиканской формы, они стали раздувать эту идею: и все возмечтали о себе слишком много, любовь к отечеству выродилась в личный интерес, а личный интересен мелочен. И что же вышло? Вместо широкой идеи явились узкие мыслишки. То, что должно быть трудом министра, стало не более как делом педанта. Французам всюду чудится их Версаль. Они, правда, изучили фюрстов и их министров и получили перевес, но не могут сохранить его, ибо пасуют, как скоро заговорят о германской конституции. Ее трудно постигнуть: нужно изучать ее в книгах и в людях. Это может сделать русский: он посторонний для германских интересов, как француз, но обладает немецким прилежанием и обдуманной настойчивостью… Все, кто провожал меня в Берлин, восхищались прусским королем Фридрихом, хоть ему под семьдесят, но ум и память его просто великолепны, он полководец, он руководитель государства, которое из мелкого герцогства стало одним из крупных европейских государств, и ни одно из европейских решений не обходится без прусского короля. Отважный и хитрый немец, полководец, один из руководителей Семилетней войны, французским владеет лучше, чем немецким, воспитан на французской литературе и философии, переписывался с Вольтером и энциклопедистами… Но каков его итог?»

А чем он сам может похвастаться?

Александр Безбородко писал фельдмаршалу Румянцеву о положении Николая Румянцева в обществе малого двора: «…Быть праздным зрителем мелких сцен придворных или хотя бы актером в них с опасностью для себя никогда не было целью намерений. Он имел в виду всегда достигнуть употребление его к делу и преимущественно в дипломатическом корпусе: к сему он всегда приготовлял себя по склонности к чтениям книг и дел и содержанием себя в знании про связь в оных… Граф Николай Петрович имеет для него еще два неприятных свойства, первое: что он сын ваш, человека коего славе, сколько он завистлив и исполнен недоброхотства, я могу сам быть наилучшим свидетелем; второе: что он весь исполнен благородных мыслей…» (Письма А.А. Безбородко к графу П.А. Румянцеву. С. 82).

Неожиданно для него самого дурные слухи о Николае Румянцеве, в которых явно проглядывало стремление унизить, стали курсировать в дворцовых кругах. Особенно ярко это проявилось, когда Мария Федоровна стала выделять умного и яркого Николая Петровича. Она часто вызывала графа, давала ему поручения, по исполнении они подолгу разговаривали. Мария Федоровна, родив Александра и Константина, двух наследников русского престола, полностью отдалась наплыву любовных чувств. В «Русском биографическом словаре» скупо говорится об этих чувствах: «…а тем временем, отправляя придворную службу при Дворе великого князя, постепенно приобретал все более и более расположение не только последнего, но и его молодой супруги» (РБС. СПб., 1913. Т. 13. С. 495).

Александр Иванович Тургенев (1784–1845), друг и единомышленник П.Я. Чаадаева и многих известных литературных деятелей, собрал за свою жизнь книгу «Российский двор в XVIII веке», и его потомки опубликовали ее в XIX веке. Свидетельства английских и французских дипломатов в Петербурге в XVIII веке дают объективную и субъективную картину нравов и взаимоотношений в высшем обществе, пишут о русской императрице и главных ее сотрудниках. Вот лишь некоторые документы.

13 февраля 1778 года английский посол господин Гаррис писал в Великобританию: «Я нахожусь здесь еще слишком недолгое время, дабы иметь какое-то определенное мнение касательно персон, составляющих двор и высшее общество. Мне кажется, что для всех классов свойственна излишняя роскошь и не столь высокая нравственность. Низшим присущи лесть и раболепство, а высшим – самонадеянность и высокомерие. Под тонким слоем внешнего блеска и у тех и у других скрыты грубые и невежественные умы. Их развлечения, их жилища, обилие слуг – все сие являет собой зрелище воистину азиатское… Есть основания опасаться, что Потемкин, оба Чернышева и Шувалов полностью преданы политике Франции, но более всего поражает меня у всех них развращенность, легкомыслие и непостоянство в мыслях. Тем не менее именно сии люди, по всей вероятности, будут править после смерти императрицы. Ее репутация, решительность и сопутствующая ей удача заменяют умелых государственных мужей и опытных генералов. Будем надеяться, что присущий ей здравый рассудок положит конец ее склонности к беспечной жизни и сладострастным развлечениям, каковые, похоже, только возрастают с течением лет… Двор являет собой непередаваемое зрелище распущенности и беспорядка. Годы отнюдь не унимают страстей, напротив, сии последние становятся еще более неистовыми. Глядя с близкого расстояния, я убеждаюсь, что добрые качества императрицы преувеличены, а недостатки сильно смягчены… Насколько могу я судить по собственным своим наблюдениям и тому, что сообщали мне осведомленные и вполне беспристрастные особы, государыня имеет чисто мужеской ум, настойчивость и бесстрашие в достижении задуманного. Но ей недостает других качеств, таковых, как верность суждения и умеренность при благоприятных конъюнктурах. Зато обладает она сверх меры слабостями прекрасного пола, приверженностью к лести и тщеславием. Нежелание слушать и исполнять благие, но неприятные советы и сладострастие ввергают ее в таковые крайности, кои опозорили бы любую женщину независимо от положения ее в обществе…» (Тургенев А.И. Российский двор в XVIII веке. СПб., 2005. С. 311–314 и др.).

Принцесса Вюртембергская писала дочери великой княгине Марии Федоровне: «Мне говорили, что Вы вздумали иметь при себе фаворита (un amant) и что выбор пал на молодого графа Румянцева, но это не беспокоило меня, потому что я уверена была в Вашем образе мыслей и в Ваших нравственных правилах. Пренебрежение к нашим обязанностям есть единственное действительное несчастие, которое может постигнуть нас, и пример, который Вы видите перед своими глазами, может только уверить Вас в этой истине, нет ничего более тяжкого и ужасного, как общественное презрение» (Шумигорский Е.С. Императрица Мария Федоровна (1759–1828): Ея биография. СПб., 1892. С. 82).

Биограф Виктор Лопатников писал об этом примечательном эпизоде светской жизни: «У молодого камер-юнкера имелись другие, более серьезные основания тяготиться своим положением, тревожиться за свою будущность. Великая княгиня Мария Федоровна стала оказывать ему особые знаки внимания. Пребывать в этой двусмысленной ситуации, чреватой конфликтом и скандалом, Николаю Румянцеву не хватало сил. Не было возможности и условий сохранять отношения в тайне. Двор на разные лады заговорил об этом, да так, что подробности стали известны в Европе, в доме Вюртембергских… Положение фаворита его, наоборот, угнетало, и неспособность устоять перед чарами властительной дамы угнетала… Это была странная жизнь, тревожная и счастливая, со своими опасностями и восторгами. Когда все это только начиналось, всем им было в пределах двадцати лет: Павлу Петровичу, Марии Федоровне, Николаю Румянцеву, его брату Сергею, Александру и Алексею Куракиным. Если поставить рядом портреты молодых людей, написанных тогда, примерно в одно и то же время, легко предположить, кому могли принадлежать симпатии молодой восемнадцатилетней иностранной особы…» (Лопатников В. Канцлер Румянцев. М.: ЖЗЛ, 2010. С. 38–39).

Никакие уговоры графини Екатерины Михайловны Румянцевой, «дамы известной своими достоинствами и честностью», не подействовали на сына, отношения с великой княгиней продолжались.

Екатерина II по-своему решила этот вопрос: Николая Румянцева назначила послом в германские княжества, а Павла Петровича и Марию Федоровну отправила в длительное путешествие по европейским странам. То, что было позволено ей, Екатерине II, не позволено никому более, она вдова, она зрелая, свободная женщина, она может иметь фаворита, возможно и не одного. А Мария Федоровна – законная жена, обойдется тем, что посулили ей высшие силы небесные. Но это лишь на какое-то время отдалило влюбленных.

Фридрих II прибыл из Потсдама в Берлин, с минуты на минуту должен был представиться ему русский посланник Екатерины II. «Странное дело, – думал прусский король, – у Франции есть посланники или резиденты почти во всех важнейших немецких дворах и даже в значительных городах, в Майнце, Кобленце, Бонне, Мюнхене, Касселе, Люттихе, Нюрнберге и Франкфурте; у Великобритании, Голландии и Дании по три или четыре дипломата в различных местах Германии; во Франкфурте или же Майнце, как в средоточиях Германской империи, эти державы, а равно и Австрия с Пруссией, всегда имеют своих посланников. Так уверяли меня все мои министры, а они не станут врать. И сколько раз я говорил Екатерине II, что и ей пора наладить с нами дипломатическую связь…»

В кабинет вошел министр иностранных дел граф Финкенштейн (Гёрцбергер):

– Ваше величество! Граф Румянцев, по донесениям агентов, прибудет сегодня, 1 марта 1782 года.

– Как только прибудет, пусть направляется ко мне. У меня возникло много мыслей по поводу наших дипломатических отношений.

К вечеру Николай Румянцев привел себя в соответствующий вид, чтобы явиться ко двору, и предстал перед Фридрихом II. На мгновение приостановим развитие событий и процитируем замечательную книгу Дэвида Фрейзера «Фридрих Великий», те страницы, на которых автор излагает взгляды прусского короля на общие темы как раз в это время, 1780-е годы:

«Король писал не только о политике; в трактате по германской литературе, опубликованном в 1780 году, он подверг атаке варварскую, по его мнению, природу немецкого языка. Пренебрежительное отношение к родному языку и его безразличие к немецкой литературе часто было причиной возмущения в Германии – все оставалось по-прежнему, хотя это был период, когда уже творил Гёте. Однако его мысли чаще занимали собственная жизнь и судьба Пруссии, которую ему вскоре предстояло передавать в другие руки. Король уже в 1779 году написал отчет о предшествующих пяти годах, доведя до текущего года рассказ о своем правлении, Histoir de mon Temps, попутно дав характеристику молодому императору Иосифу и включив в текст длинную записку с предупреждением о неизменных амбициях Австрии. В 1782 году он написал отдельный трактат «Размышления о политической ситуации в Европе» (естественно, на французском языке), ставший его политическим завещанием. Он проникнут пессимистическим духом. Если бы правители Пруссии не были решительны и сильны, то их государство исчезло бы с лица земли. Германия вслед за этим стала бы унитарным государством, наподобие Франции и под властью Габсбургов. Суверенные германские монархи исчезли бы. Может, кому-то посчастливится такое увидеть; но для мыслящих по-иному – а к какому разряду относится Пруссия, не вызывает сомнений – какую найти альтернативу? Откуда появятся альянсы для создания противовесов? Если Франция продолжит поддерживать тесные отношения с Австрией, то каков будет выбор? С Англией? Всегда, писал он, ненадежный партнер. С Оттоманской Портой? Возможно, но бесполезно, разве только для нескольких мелких военных диверсий. Если германским государствам будут противостоять союз Австрии – с одобрения Франции – и России, – а когда он писал эти строки, такое казалось наиболее вероятным, то где искать помощи центральноевропейским монархам?

Фридрих сам отвечал на собственный вопрос. В единстве.

И побуждающим мотивом для того, чтобы вновь попытаться добиться германского единства, независимо от мощи Австрии, являлось поведение императора.

Иосиф, энергичный и гордый, с самого вступления на престол продемонстрировал отсутствие понятий реализма и практичности. Памятным примером этого является его решение попытаться улучшить во всех областях – экономической, социальной, юридической – ситуацию в Австрийских Нидерландах. Там много лет должность имперского губернатора занимал дядя Иосифа, старый и знаменитый противник Фридриха, эрцгерцог Карл Лотарингский. Его правление было мудрым, полезным и популярным. Иосиф же решил, что все еще можно улучшить, и, когда Карл умер, незадолго до смерти Марии-Терезии император назначил на пост губернатора свою сестру, эрцгерцогиню Марию-Кристину. Она намеревалась проводить реформы, которые диктовал император. Во-первых, внутри страны необходимо установить боUльшую религиозную терпимость, это было любимым коньком Иосифа. Некоторые конкретные законы нарушали этот принцип – население, будь то фламандцы или валлоны, было католическим, а существовавшие предрассудки уходили корнями в религиозные войны. Во-вторых, существовал так называемый Договор о границе (Barrier Treaty). В соответствии с ним в некоторых шельдских городах размещали датские гарнизоны, так что торговля Антверпена регулировалась другим государством. Иосиф выступал с заявлением относительно подобного положения вещей, которое он находил устаревшим и неоправданным. Принцесса Оранская, племянница Фридриха, поинтересовалась его мнением.