Kitabı oku: «Железный начдив Азин. Между красными и белыми»
Памяти участников Гражданской войны —
красных и белых, павших и выживших,
победивших и побеждённых – посвящаю…
© Сенча В.Н., 2021
© ООО «Издательство Родина», 2021
Предыстория
Чем темнее история, тем больше в ней белых пятен.
Б. Крутиер
…Когда я сообщил одному своему товарищу, что собираюсь писать о начдиве-28 Азине, он сначала удивился, а потом сказал:
– Ты бы лучше вспомнил блистательного донского атамана Петра Краснова!
– Нет, – возразил я, – про этого писать не стану.
– Ты что, красный? – удивился мой собеседник.
– Да нет. Просто за все эти годы так и не стал полностью белым.
Гражданская война продолжается. В наших умах…
Ещё в детстве, когда в Вятских Полянах только-только распахнул двери исторический музей, меня заинтересовала судьба красного начдива Азина. Быть может, по той причине, что фамилия начальника легендарной 28‐й дивизии была, что называется, всегда на слуху.
В местном музее, размещавшемся поначалу в простом деревянном доме, теме Гражданской войны отводилась большая экспозиция: там Азину посвящалось не менее её половины. Одна из больших вятскополянских улиц опять же называлась именем начдива (именно по этой улице я много лет ходил в школу). Ну а если скажу, что настольной книгой в начальных классах у меня была потрёпанная книжица «С пакетом из 28‐й» (автора не помню, кажется, Кулябин), то становится понятно: имя начдива Азина мне знакомо очень давно.
Однако уточню: была хорошо знакома фамилия, но, как потом выяснилось, не его настоящее имя. Вообще, вспоминая те годы, ловлю себя на мысли, что биография начдива и в музее, и в книгах как-то не договаривалась, слегка смазывалась, что ли. Да, говорилось всегда, Азин был лихой рубака и признанный командир; да, из латышей. Зато оставались открытыми многие вопросы. Например, если начдив был латышом, то почему звали его не Янис или, скажем, Гунар, а… Владимир Михайлович? И как латыш Азин оказался в центральной России? При каких обстоятельствах и где стал, как уверяют, унтер-офицером? Словом, вопросов хватало, причём многие из них зачастую оставались без ответа.
Как показывает жизнь, если что-то смазывается, то однозначно неспроста. С Азиным – то же самое. А всё потому, что имени у ставшего для нас за давностью лет полумифическим героем Азина, как оказалось, было… два. Отсюда и такая скудная информация о легендарном начдиве, который не только отстоял от колчаковцев маленькое село Вятские Поляны, но и освободил Ижевск, Воткинск, Сарапул и даже Екатеринбург.
И всё же попробуем сбросить завесу таинственности с образа красного начдива. Ведь многое из того, что когда-то носило гриф строгой секретности, в наши дни уже давно не секрет…
* * *
Можно предположить, что в центральной России Вольдемар Азин появился как все – как все латыши. Однако это не так. Потому что приходится признать: да, Азин – латыш, но родился и проживал в Белоруссии. И, судя по всему, был призван в армию, как призывались сотни и тысячи его сверстников на большей части Российской империи. Именно поэтому начинал службу рядовым в инженерно-строительном батальоне, расквартированном в смоленской Сычёвке.
Ажиотаж вокруг имени Азина поднялся в конце пятидесятых, когда в канун сорокалетнего юбилея Октября в одной из центральных газет маршал Будённый назвал его в числе шести выдающихся начальников дивизий Гражданской войны1. Подхватив статью, историки дружно зарылись в архивах. Вскоре отыскался послужной список Азина от октября 1919 года, лично им же подписанный2.
Как свидетельствовал беспристрастный документ, подлинное имя начдива-28 – Азин Владимир Михайлович; родился в 1887 году в Ростове-на-Дону. Затем в списке шло перечисление «этапов большого пути»: Елисаветградское (Кировоградское – В. С.) кавалерийское училище, 46‐й Донской казачий полк, с которым в звании подхорунжего встретил Первую мировую войну. Три ранения на фронте. К Февральской революции Азин был уже есаулом и кавалером орденов св. Станислава 2‐й степени и св. Георгия. Награждён Георгиевским оружием. Что было потом, хорошо известно: служба в Красной армии, командование дивизией и геройская гибель на Маныче в феврале 1920-го.
Казалось бы, всё ясно и понятно. Но только на первый взгляд…
Дотошнее всех оказались ижевские историки, которые ещё в тридцатые годы, отыскав в Центральном архиве Красной армии тот самый послужной список начдива Азина, открыто заявили: документ «липовый»! Как пишет историк А. Симонов, тогда в Удмуртском научно-исследовательском институте истории, языка, литературы и фольклора шла работа над трёхтомником «Октябрьская революция и Гражданская война в Удмуртии», на страницах которого, по вполне понятным причинам, 28‐й стрелковой дивизии отводилось почётное место3. Материал об азинцах был поручен сотруднику института П.Д. Щёголеву, служившему у Азина одним из комиссаров. Столкнувшись при работе в архивах с «белыми пятнами» в биографии героя, исследователь принялся за кропотливую изыскательскую работу. Так краевед вышел на латышских родственников легендарного начдива, которые, как оказалось, проживали в Белоруссии. Щёголеву удалось встретился с сестрой Азина, Ольгой Мартиновной, после чего он стал именовать начдива по отчеству не Михайловичем, а исключительно – Мартиновичем; причём с этого времени уже никто не сомневался, что Азин – латыш по национальности.
То, что родственники поведали Щёголеву, полностью перечёркивало привычный портрет того Азина – начальника дивизии, которого все хорошо знали по послужному списку.
Как оказалось, Вольдемар (Вольдемарс) Азин родился в 1895 году, в деревне Марьяново Артиковецкой волости Полоцкого уезда Витебской губернии в семье латышского портного Мартина Андреевича Азина и его жены – домохозяйки Евы Ивановны. Помимо него, у четы Азиных росло ещё двое младших детей – сын Оскар, 1898 г.р. (умрёт в 1930 году), и дочь Ольга (1901 г.р.). До 1910 года Вольдемар проживал с родителями. После окончания церковно-приходской школы он переводится в Полоцкое городское училище. Потом – переезжает в Ригу, к дяде по матери, Р. Индэну, который устраивает племянника на тёплое местечко – счетоводом-бухгалтером на рижскую ткацкую фабрику Френкеля.
Однако там Азин проработал недолго. В 1913 году якобы за участие в демонстрации рабочих молодого бухгалтера уволили. Сладкая жизнь закончилась, пришлось перебиваться случайными заработками. Возвратился в Полоцк, откуда его призвали в армию. Начинал службу в инженерно-строительном батальоне, дислоцированном под Смоленском. Там грамотного солдата, быстро заметив, перевели на должность штабного писаря. В будущем Азину это очень пригодится: тонкости штабного языка и канцелярская грамота будут усвоены им в совершенстве.
В 1939 году скончался первый биограф начдива, бывший комиссар азинской артиллерии П.Д. Щёголев. Его дело подхватили оставшиеся в живых соратники, в частности, бывший завделами штаба Азина П. П. Ладонин и начальник артиллерии 28‐й дивизии А.П. Гундорин (ставший потом генерал‐майором). Активизировал эту работу молодой и очень деятельный историк И. Д. Калюжный. Именно последний направил запросы в Ростов-на-Дону и в Полоцк, но там не смогли отыскать в метрических книгах за 1887 и 1895 годы каких-либо сведений о рождении Азина. Тогда Калюжный пошёл дальше, решив сверить сохранившуюся у родителей фотографию сына периода Первой мировой войны с теми, которые имелись на руках у азинцев с Гражданской войны. Однако доделать начатое историк не успел: началась Великая Отечественная война. Калюжный отправился на фронт и вскоре погиб.
Лишь после войны Удмуртский НИИ восстановил связь с родственниками начдива – его сестрой и матерью; тогда же выяснилось, что отец Азина, Мартин Андреевич, скончался во время оккупации. Они же, родственники, предоставили исследователям рижские снимки Азина с его автографами. Кроме того, подтвердили и дату его рождения – 26 сентября 1895 года по старому стилю4, – а также латышское происхождение.
* * *
И всё же участие Азина в Первой мировой продолжало оставаться за плотной завесой неизвестности. Причём, складывается впечатление, что эта страница азинской биографии была прикрыта им же самим. О военном периоде ничего не знали даже родственники нашего героя.
«С 1914 по 1916 год семья ничего не знала о Володе, – вспоминала его сестра, Ольга Мартиновна. – Шла Первая мировая война, и люди терялись легко. Но в конце 1916 года Володя вернулся. Хорошо помню, как вошёл он в дом. С ним был какой-то латыш. Оба грязные, оборванные. И снова ничего не рассказывал о себе Владимир. С трудом удалось узнать, что эти годы он был на фронте, в одной из кавалерийских частей»5.
Но откуда тогда все те военные навыки, командирский голос и талант полководца? Некоторые считали, что Азин во время войны вполне мог получить офицерский чин, закончив полковую унтер-офицерскую школу или какой-нибудь ускоренный курс военного училища. Именно таким образом, как правило, и пополнялся офицерский корпус в годы войны.
Как уверял сам, в одном из боёв с немцами на Северо-Западном направлении он был ранен.
И вот мы подошли к самому главному: каким образом «мальчик-счетовод» в 23 года смог возглавить целую дивизию?
Бывший начальник артиллерии 28‐й дивизии Алексей Гундорин был уверен, что его начальник – казачий офицер, причём «не ниже есаула»6. Для тех лет, вспоминал он, у него было неплохое образование: говорил без акцента, правильно и красиво писал. Азин выделялся хорошей эрудицией и знанием иностранных языков (помимо русского и латышского, хорошо владел немецким и чуть похуже – французским). Многие сослуживцы в один голос заявляли, что их командир, вне всякого сомнения, из донских казаков. Несмотря на молодость, начдив обладал офицерской выправкой, отлично держался в седле, хорошо вольтижировал, а его обращение с шашкой и огнестрельным оружием вызывало зависть многих опытных солдат. Рассказывали, что у Азина был даже свой «конёк»: скача галопом на коне, он с трёх выстрелов из нагана без промаха угадывал в столб – спереди, сбоку и сзади. Повторить подобное в дивизии не мог никто. Всё это давало повод бойцам-азинцам считать своего командира кадровым офицером.
Азинец Г.И. Видякин придерживался такого же мнения: «Мы, рядовые бойцы, да и многие командиры в дивизии не знали, кто такой Азин В. М. По одной версии его называли латышом из офицеров, по другой казачьим офицером, так как без коня, да ещё очень хорошего, его нельзя представить. К тому же у него был сложившийся твёрдый волевой характер, военные знания и практика. В августе 1918 года ему было 23 года, но мне казалось, учитывая внешность и выправку, а особенно сложившийся характер и волю повелевать, Азину было около 30 лет»7.
«Я ценил Азина как мудрого боевого учителя, – вспоминал маршал Советского Союза В.И. Чуйков, начинавший в 28‐й азинской дивизии заместителем командира 40-го стрелкового полка. – 8Он не признавал шаблона, не придерживался буквы устава, как слепой стены, всегда мыслил в бою дерзко, творчески. Он учил молодых краскомов видеть в гражданской войне то новое, о чем нельзя было прочесть ни в уставах, ни в наставлениях. Словом, это был замечательный, одаренный, горячо преданный революции военачальник… Долгое время утверждалось, что Владимир Мартынович Азин происходит из донских казаков. Я тоже видел Азина в казачьей форме, тоже считал его офицером 46-го Донского казачьего полка»9.
Итак, почти никто не сомневался: Азин – донской казак…
* * *
Споры вокруг имени Азина закончились 18 января 1964 года. В тот день состоялось открытое заседание Свердловского областного суда по заявлению Областного краеведческого музея, решением которого, по сути, был поставлен крест на том послужном списке, под которым когда-то подписался Азин. В частности, признавалась идентичность двух лиц – Азина Владимира Михайловича, 1887 г. р., и Азина Вольдемара Мартиновича, 1895 г. р. Помимо этого, суд признал не соответствующими действительности анкетные данные послужного списка начдива Азина от 1919 года, в том числе его чин офицера (следовательно, и приписанные им себе награды).
Суд не оставил без внимания и причины, которые, по его мнению, могли привести к составлению подложного послужного списка: «Когда в ноябре 1918 года стала формироваться 28‐я дивизия, командование фронта направляло в академию некоторых командиров, возглавлявших полки и соединения, но не имевших специального военного образования. В это время шли жестокие бои. Владимир Мартинович Азин никак не хотел уезжать с фронта, даже временно. Видимо, из этих соображений он и придумал себе военное образование, чин казачьего есаула и прочее»10.
Основным свидетелем являлся специально приехавший из Саратова бывший начальник артиллерии 28‐й дивизии 72-летний Алексей Павлович Гундорин, который по долгу службы почти ежедневно на протяжении полутора лет лично встречался с Азиным. (Помимо Гундорина, на суде присутствовали бывшие азинцы Ф.Ф. Глухов и А.Г. Лобанов.)
Таким образом, исходя из вердикта областного суда, Азин Вольдемар Мартинович, 1895 г. р., латыш по происхождению, и есть тот человек, оставшийся в истории Гражданской войны как легендарный начдив 28‐й Железной дивизии.
Всё это в контексте нашего повествования – важная предыстория.
Часть первая
«Наш паровоз, вперёд лети!..»
Глава I
Мстить истории бессмысленно. Смеяться над ней глупо. Значительно важнее её понять и… увидеть, где мы «запнулись» или «рухнули».
Д. Волкогонов
У наших сказок печальная судьба. Они становятся былью…
Б. Крутиер
…Волостное село Вятские Поляны Малмыжского уезда Вятской губернии получило вторую жизнь после постройки рядом с ним железнодорожного моста через реку Вятку. Впервые тяжёлый состав гулко прогремел над быками моста в апреле 1916-го; до Мировой войны в России никто и не слыхивал про такую глубинку. Именно это больше всего и угнетало местных купцов и лесопромышленников – Зайцева, Санникова, Кощеева, Свистунова, Шишкина и других. Как же так?! Огромные возможности для торговли: низовье большой реки, впадающей в Каму и изобилующей стерлядью, судаком и налимом; лес, мед, дёготь – да много чего, – только вот до «железки» далековато. Потому-то, когда узнали купцы, что собираются рельсы тянуть через реку Вятку в уездном Малмыже, к вести отнеслись серьёзно.
– Тута лошадями, мёдом да стерлядкою не отделасси, браты: червонцев нужно поболе, – рассудительно, поглаживая тёмную, с проседью, бороду, говорил своим единомышленникам самый уважаемый и дальновидный из купцов Василий Кощеев. – Везде живые люди работают, и всё имеет свою цену, а потому – сколь подрядчик ни попросит, столь и нужно будет дать. При любом раскладе дело, слыш-ко, прибыльное, коли мимо нас «железка» пойдет. Эт тябе не на лошаде до Казани чавкать…
Напомню, разговоры о соединении кратчайшим рельсовым путем Москвы и Урала (а там – и с Сибирью) шли давно. Но только в 1909 году Общество Московско-Казанской железной дороги выступило с предложением построить линию от Казани до пункта Пермской железной дороги – станции Большой Исток, что в 20 километрах к востоку от Екатеринбурга. Через 2 года с целью наилучшего обслуживания Вятского края было возбуждено ходатайство о предоставлении вышеуказанному Обществу постройки линии Нижний Новгород – Яранск – Котельнич. Однако тогда же в противовес этому плану группа московских предпринимателей во главе с бывшим председателем второй Государственной Думы Ф.А. Головиным предложила соорудить линию Нижний Новгород – Малмыж – Екатеринбург – Курган с веткой от Малмыжа на Казань.
Наверняка победила бы одна из влиятельных групп, если б не вятскополянские купцы. Скинулись по-крупному, отправили «гонцов» куда надо, но только с тех пор на проектных картах рельсовая ветка чуть-чуть съехала южнее – аккурат на пятьдесят вёрст, что разделяли уездный Малмыж от волости – Вятских Полян.
Убыток торговцы возместили ещё до постройки моста, когда составы переправлялись баржою (зимой вагоны шли по рельсам, проложенным по толстому намороженному льду). Зато, когда мост успешно прошел испытания, и поезда замельтешили туда-сюда, полянские купцы дружно вздохнули:
– Ну, теперя нам можно и без билетов ездить на поезде, потому как – заслужили! Ведь проезд оплачен нами на всю остатнюю жизню…
Правы оказались деловые мужички: со временем чахнуть стал Малмыж, издыхаться; ну а в Вятские Поляны (вроде и село-то всего ничего – две улицы да четыре проулка) будто свежие силы влились через стальные артерии железной дороги. На средства лесопромышленника Зайцева в Поваренном логу была смонтирована водокачка; он же построил мельницу, провел в городе первый водопровод. Главное же, школу для детей поставил и достроил начатый ещё отцом Никольский собор. А купец Кощеев, не жалея средств, ссуживал торговцев деньгами и товарами, требуя от всех, чтобы торговля в Полянах была самая лучшая – «как в столицах!..»
Ах, купцы, купцы… Памятник каждому ещё при жизни ставить бы надо. Ан нет! Русская душа – потёмки; в период же грозных перемен – темнее ночи! 1917‐й год круто изменил жизнь как Вятских Полян, так и жителей села. В доме купца Кощеева в Гражданскую разместится штаб 2‐й армии Восточного фронта во главе с его командармом, Василием Шориным там же, у резных кирпичных ворот дома, чаще других командиров можно было встретить молодого начальника 28‐й дивизии11 Вольдемара Азина, будущего освободителя Ижевска и Екатеринбурга.
До сих пор стоят дома купцов этих! Красуется, словно игрушка, начальная школа – та, что построил когда-то купец Зайцев; вновь восстановлен Никольский собор, поруганный когда-то большевиками. И долгие годы радужным монолитом висел над Вяткой старинный мост – стратегический ключ к сердцу России.
Одно жаль: тех людей уже не вернёшь, шапку в благодарность перед ними не снимешь – поздно. Остаётся единственное: подольше не забывать…
* * *
…Февраль 1917-го стал сущим наказанием для русского народа.
Горе не обошло стороной и Царскую семью. Совсем неожиданно для всех юный цесаревич, общаясь со своим приятелем – учащимся кадетского корпуса Алёшей Макаровым, – заразился от последнего безобидной с виду корью. А уже через несколько дней в горячечном бреду лежали все княжны; причём у средней, Марии, и младшей, Анастасии, болезнь осложнилась тяжёлой пневмонией. Потому-то выехать тотчас после своего отречения из России вчерашний император никак не мог.12
Именно этим обстоятельством и воспользуется Петросовет, лидеры которого, нажав на нерешительных членов Временного правительства, добьются-таки своего: менее чем через неделю после отречения Николая II от престола Семья будет взята под стражу.
Узнав о случившемся, бывший монарх срочно выедет из Могилёва в Царское Село. Там, в Александровском дворце – том самом, где полвека назад этот человек появился на свет, – его с нетерпением дожидались самые близкие люди – жена и дети.
Когда императорский автомобиль притормозил у ограды дворца, сердце Николая резанула гортанная команда начальника караула: «Открыть ворота бывшему царю!!!»
Несколько месяцев относительно спокойной жизни в кругу семьи, вдали от фронта и большой политики, стали для Николая Романова существенной передышкой перед ещё более грозными испытаниями. Он сам расчищал от снега дворцовые дорожки, колол и пилил дрова, копался на грядках, играл с детьми и катался с ними на лодке, находя во всём этом истинное удовольствие.
«…День их ареста в Царском Селе, – вспоминал генерал М. Дитерихс, – складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, ещё не выходивших из своих комнат. Гулять разрешалось им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у себя в кабинете и приводил в порядок свои бумаги. Вечером после чая отец приходил в комнату дочерей; ему ставили кресло, столик, и он читал вслух произведения русских классиков, а жена и дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и своих детей. …Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы»13.
Керенский, изредка навещавший Николая в Александровском дворце, как-то отметил: «Он сбросил эту власть, как когда-то сбрасывал парадную форму, меняя её на домашнее платье… Уход в частную жизнь не принёс ему ничего, кроме облегчения…»
Но именно здесь, в Царском Селе, Романовы впервые ощутят зловещий холод близкой расправы – пока лишь в виде лёгких «заморозков» по отношению к себе со стороны вчерашних подданных, будь то демонстративный отказ обнаглевшего солдата подать руку поздоровавшемуся с ним «царю-батюшке», ставшего с недавних пор «кровопийцей»; или злорадная ухмылка праздного зеваки при виде бывшего императора у поленницы с берёзовыми поленьями. Ещё тяжелее было видеть резкую перемену в поведении офицеров охраны, которые, нагло игнорируя вчерашнего монарха, прохаживались перед ним с цигарками в зубах и, демонстративно держа руки в карманах, никак не желали отдавать Николаю честь…
Романовы, лишившись любви своего народа, оказались совершенно беззащитными перед грозной толпой задолго до Екатеринбурга – возможно, в тот день, когда у слабого и больного цесаревича жилистая рука караульного вырвала детскую винтовку, подаренную когда-то сыну его заботливым отцом; или когда Николай впервые услышал за своей спиной окрик солдата-часового. Окружённые людским равнодушием, они вдруг со страхом увидели, что больше никому не нужны.
То был холод близкой трагедии, которую, кто знает, ощущали, пожалуй, лишь сами обречённые…
Сказать по поводу всего этого абсолютно нечего. Разве что – вспомнить строки Зинаиды Гиппиус:
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли всё святое:
И стыд души, и честь земли…
Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной…
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!
И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.
К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть – или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!
* * *
Нет большего несчастья для народа, когда власть в государстве вдруг оказывается в руках слабого и нерешительного человека – бездарного демагога и философствующего болтуна. Разрушать всегда проще, нежели созидать. Этим «окончательным разрушителем» российской государственности оказался некто Александр Керенский, последний российский премьер‐министр (министр-председатель) так называемого Временного правительства в июле-октябре 1917 года.
Подавая в отставку, глава правительства князь Георгий Львов с грустью заметит, что порядок в стране можно навести, лишь начав стрелять в народ. Именно тогда князь скажет: «Я не мог этого сделать, а Керенский может».
Однако, оказавшись на вершине власти, Керенский, человек большой энергии и ума, при решении сложных вопросов предпочтёт полагаться на слова и убеждения, нежели на силу и железную волю. Именно за «мягкотелость» и излишнюю демагогию вскоре с чьей-то легкой руки его, ставшего Верховным Главнокомандующим, за глаза будут звать… «Главноуговаривающим».
Князь Алексей Павлович Щербатов вспоминал:
«…Когда Николай II был под арестом, еще в Царском Селе, секретную миссию по переправке его за границу через Финляндию в Швецию предлагал организовать генерал Карл Густавович Маннергейм, будущий главнокомандующий финской армией. Находясь на русской службе, он был беззаветно предан государю… В 1936 году я встречался с Маннергеймом, элегантным, красивым, успешным бывшим офицером Кавалергардского полка, к моменту встречи прославившимся как герой Первой мировой войны. Он уже носил титул финляндского маршала, но по-прежнему очень позитивно относился к России, хорошо говорил по-русски… Встреча наша проходила, можно сказать, в домашней обстановке: Карл Густавович был очень дружен с моей богатой тетей, графиней Елизаветой Владимировной Шуваловой, урожденной Барятинской. Маннергейм сказал мне тогда, что вывезти царскую семью на тайном эшелоне не составляло труда, и он готов был в 1917 году вместе с армией поддержать генерала Юденича, но Керенский на это не пошел: бегство императора сразу после революции привело бы к краху Временного правительства…»14
Таким образом, называя вещи своими именами, Семья оказалась заложником не обстоятельств, а его, Керенского – главы Временного правительства. Пока премьер, переминаясь в мучительной нерешительности, раздумывал, Романовы продолжали надеяться. А мешкать был нельзя.
«Первую пулю – Керенскому!» — выкрикнул незадолго до Октябрьского переворота Ленин: большевики открыто заговорили о вооружённом мятеже.
К сожалению, г-н Керенский и весь его кабинет министров проявили себя слишком слабым звеном в сложной государственной цепи, сложившейся к осени 1917-го года. Германские деньги, выделенные кайзером большевикам для революционного переворота в России, явились живительной росой для всякого рода бунтарей-проходимцев, оказавшихся в нужное время и в нужном месте. И лишь сильной личности, облачённой всей полнотой власти, было под силу свернуть шею большевистской гидре. Не удалось. Если до августа 1917-го ещё можно было сюсюкать, то после – следовало только действовать! Вот так, за мудрствованиями и растерянными уговорами, незаметно подкрался роковой для России Октябрь…
Страна бурлила. Людские толпы ходили на митинги, горланили, стаканами хлестали запрещённый самогон и… пели. Распевали же отнюдь не «Интернационал», мудрёные слова которого, в общем-то, никто особо и не знал (не говоря уж о совсем чуждой «Варшавянке» или какой-нибудь «Марсельезе»). Именно в это время откуда-то из недр российского Юга была завезена озорная частушка «Яблочко», быстро полюбившаяся каждому.
Под частушку эту, которой суждено было стать неким гимном разухабистой русской удали, отплясывал и кронштадтский матрос, и солдат-дезертир, и рубаха-парень из Тамбова, прибывший в столицу в надежде разжиться на продаже семечек. Глядя на них, таких молодых и задорных, ох как любили прищёлкивать каблучками молодые розовощёкие девахи, нутром почувствовавшие, за кем теперь власть:
Эх, яблочко,
Да куда котишься?
Ой, мамочка,
Да замуж хочется —
Не за старого,
Не за малого,
За солдатика
Разудалого.
Эх, яблочко,
Да покатилося;
Эх, царская власть
Да провалилася!..15
* * *
История – вещь капризная. И потому требует к себе внимательного отношения. Быть поверхностным – значит, непременно заплутать в её потёмках. Например, при ответе на каверзные вопросы.
Вот один из них: в каком году красный командир Вольдемар Азин воевал в районе Вятских Полян – в восемнадцатом или всё же в девятнадцатом? Для тех, кто за первый вариант, имеется дополнительный вопрос: как могло получиться, что начдив-28 воевал в этих местах, когда двадцать восьмой дивизии как таковой ещё не существовало? Хотя достоверно известно: в августе 1918 года Азин в Вятских Полянах, действительно, был. И в 1919‐м – тоже. Так в чём же дело?
Всё дело в ходе боевых действий на Восточном фронте. Азин трижды входил в Вятские Поляны. Первый раз (в августе 1918 года) он появился в селе Вятские Поляны, будучи командиром Первого батальона 19-го Уральского полка; вернулся уже командиром Арской группы (в сентябре 1918-го). В 1919‐м – Азин появляется в Вятских Полянах начдивом двадцать восьмой «Железной». И ещё: в 1918‐м Азин в этих местах лишь формировал свою будущую дивизию, а вот в следующем году – уже воевал с нею…
В губернскую Вятку Вольдемар Азин приехал в марте 1918-го, вместе с Псковским военно-инженерным управлением, прибывшим туда для расформирования. Военному комиссару Вятки Леонтьеву будущий начдив запомнился казачьими шароварами с выцветшими красными лампасами.
12 июня Азин пишет в исполком Вятского горсовета рапорт:
«Просьба выдать два пулемёта, а также выдать мандат на право реквизиции у состоятельных обывателей лошадей для приведения в боевую готовность Коммунистического отряда. При сем присовокупляю, что в означенном отряде предполагается организация артиллерийских, кавалерийских и пулеметных частей.
Напоминаю, товарищи, что создание такого отряда есть залог и гарантия процветания социалистического порядка и Советской власти. Вербовка бойцов производится среди лиц, заслуживающих доверия и имеющих достаточный боевой опыт»16.
Летом 1918 года, опять же в Вятке, Азин вступил в РКП(б) и возглавил Первую (коммунистическую) роту, объединив всех латышей в так называемую «латышскую секцию», где была введена суровая дисциплина. Когда в июне в Вятской губернии началось крестьянское восстание (так называемый «мятеж вятских кулаков»), подавлял его карательный батальон, костяком которого стали полторы сотни латышских стрелков. Говорят, Азин был одним из тех латышей.
О высокой дисциплине среди латышей можно судить по следующему случаю. В июле месяце во время обыска в уездном городке Уржуме некто Егор Эдуард (латыш) украл часы и был пойман с поличным. 29 июля на заседании секции было вынесено постановление: «Российская коммунистическая партия (большевиков) (РКП) латышской секции: коммуниста т. Эдуарда Егора за воровство часов на произведенном обыске в г. Уржуме посадить в тюрьму, в одиночную камеру сроком ареста на 3 недели и считать его уволенным со службы с отряда и исключить из рядов достойных и честных борцов за права трудящихся масс, которые завоевала Всероссийская революция»17.
Кстати, в июле месяце 1918 года в губернской советской иерархии латыш Азин, ставший за какие-то несколько месяцев членом Коллегии особых поручений при Вятском губернском военном комиссариате, всего лишь «адъютант».
Вот телеграмма, отправленная им в Вятку во время инспекционной поездки: «Из Ижевска. Подана 20 июля. Губвоенкому Малыгину. Из Ижевска сегодня высланы два орудия в полной боевой готовности, сто красноармейцев. Инспекция выезжает в Уржум. Адъютант Азин»18.
Гражданская война набирала обороты. По решению Вятского губкома РКП(б), губвоенкомата и губернского чрезвычайного штаба формируется Первый батальон 19-го Уральского полка 2‐й армии, который поручено возглавить коммунисту Азину. Именно во главе этого батальона 12 августа 1918 года он впервые и появляется в Вятских Полянах. Отряд был небольшой – всего 400 штыков, взвод конной разведки и двухорудийная батарея19. Всё это подразделение погрузилось на пароход «Небогатов» и прицепленные к нему баржи. И так от Вятки по реке до села Вятские Поляны.
