Kitabı oku: «Проклятые замки», sayfa 2
– Франтишек, я хочу стать художницей, – заявила она мужу.
Мужчины растерялись.
– Я хочу научиться писать картины, – настойчиво повторила Каролина, как маленький ребенок, которому не выдали леденец после первой просьбы.
Те вновь переглянулись. Франтишек внезапно обрадовался. Наконец-то его Каролина проявила интерес к новому занятию! Значит, еще не все потеряно, она больше жива, чем мертва, ее сердце не камень, а всего лишь лед! Быть может, постепенно оживая, она сможет подарить ему настоящую семью? Было решено: нужно найти Каролине учителя рисования. Роберт пообещал помочь: он определенно больше вращался в творческих кругах, нежели Франтишек. Остаток оперы, дальнейший путь домой не произвели на девушку никакого впечатления. Время вновь потекло в привычном русле, и она вела себя подозрительно спокойно, что все удивлялись ее безмятежности. Они не знали, что последующие дни Каролина делала вид, что выздоровела от странной душевной болезни, только чтобы скрыть: внутри, в самых глубинах души, наверное, в самом сердце начал разгораться слабый огонек. Видение не отпускало ее воображение. Закрывая глаза, она видела ночную реку и обнаженное тело по пояс в воде. Кому же оно принадлежало – ей, или другой, незнакомой женщине, кого она скоро встретит, и кто точно изменит ее никчемную и пустую жизнь?
Глава 3
Около полудня небольшой экипаж остановился в одном из узких переулков городского квартала. Дверь кареты, издав глухой скрип, распахнулась, и наружу показался Роберт Лишка, а вслед за ним вышел гувернер. Воспитатель уже практически достиг пожилого возраста, о чем свидетельствовали его густые седые усы, но держался он весьма уверенно и достойно, что присуще тем, кто посвятил свою жизнь заботе о чужих детях. Роберт больше не считался ребенком, поэтому по возвращению из путешествия мужчина попросил у Константина расчет, и теперь проводил в Квиливитре свои последние дни. Привыкшие к тишине и уединенности поместья, они слегка удивились непрекращающемуся городскому шуму. С восточной стороны улицы прохладный ветер приносил запах рынка: несвежего мяса вперемешку с жиром и вонючими специями. Ругались купцы и покупатели, нещадно торгующиеся за последние несколько крон; мимо проносились лошади с гремящими колесами повозок. Роберт погладил кота, лакающего воду из лужицы под водосточным желобом, зашагал по каменному тротуару, и, догнав гувернера, прошел к дверям красно-коричневого здания с вывеской «ателье».
В тот день они выбрались в город по личным делам: недавно Роберт заказал у знакомого портного пошив новой накидки, а воспитатель не мог позволить юноше сделать нерациональный выбор. Сентябрь уже достиг своей середины, и настала пора задумываться о приближающихся холодах зимы. Обмениваясь любезностями с мастером модных покроев, юноша делился историями из путешествия. Разумеется, он дал тому полистать и книгу записанного фольклора – Роберт очень любил свое творение и гордился им.
– Ваше сиятельство выбрало черный цвет, – болтал портной, пока гувернер со всех сторон осматривал новый костюм подопечного. – А мне так хотелось сшить вам что-нибудь поярче!
– Английская мода добирается и до нас. Мужчины повсеместно снимают пышные парики и напудренные косы. Скоро мы будем ходить в сдержанных сюртуках.
– Костюмы меняются, а мужская галантность так и останется в моде, – чтобы подкрепить серьезность фразы, тот поднял указательный палец вверх.
– Точно, точно… Погодите! – воскликнул Роберт, скользнув взглядом по комнате. – Что это за картина у вас на стене? Не припомню ее здесь в прошлый наш визит.
Портной оглянулся и пожал плечами.
– А, это… Это мне один парень сделал подарок. Просил у меня пошить красный кафтан с золотой вышивкой, и принес мне свою картину после окончания работы. Сам повесил. Я еще думал, откуда у такого мальца деньги на качественные наряды? Фамилии его не знаю, судя по виду – не рожден аристократом. Видимо, художники, они такие… День в карете, год пешком.
Героиня картины смотрела на мужчин из-под длинной черной вуали, закрепленной на высоко поднятых и затянутых в узел волосах. Свободной рукой она опиралась о перила балкона, а другой прижимала к сердцу красную розу. За спиной алым светом горел закат, а далеко на горизонте виднелись поросли леса, и крона его блестела в лучах прячущегося среди зеленых глубин солнца. Темное закрытое платье с длинными рукавами и без всяких украшений давало понять, что женщина недавно овдовела. Роберт подошел поближе, пытаясь увидеть лицо героини под сеткой черной ткани. В правом нижнем углу он рассмотрел аккуратную подпись: «Вдовий час. М.Г.».
– Он объяснял мне, что соотнес утратившую мужа даму с красками заката. Как для солнца на нашей земле истекает время, так и для нее надежды окончены. Хоть и цвет заката алый, а цвет вдовы – черный, в данном контексте они рассказывают об одном – финале. Однако, после заката обязательно наступают сумерки, а наутро солнце поднимается вновь, и кто знает, что принесет ночь для этой женщины, и каким будет ее утро.
– Это довольно интересная мысль и необычная метафора, – не отрываясь от картины, протянул Роберт. – М.Г. – это инициалы художника?
Портной почесал затылок.
– У меня плохая память на имена. Вот лица я помню отлично. А почему вы спрашиваете, граф?
– Моя невестка хочет учиться рисованию. Мы с братом искали некоторых учителей, но все они не вынесли ее сквер… – он осекся, подбирая нужное слово, – непростого характера.
– Поддерживаю, – внезапно кивнул гувернер.
– Мне пришла в голову мысль: быть может, ей нужен не учитель, а сам непосредственно художник. Мне кажется, они бы лучше поняли натуру моей родственницы, чем педантичные мастера преподавания искусств. Она не терпит дисциплины и прилежности. Буйство, непостоянство – вот ее стихия. Вы говорите, этот юноша молод и не знатен?
– Во всяком случае, мне так показалось.
Роберт достал из кармана карточку.
– Если встретите вашего «М.Г.» – передайте ему от меня. Не рассказывайте всего: я хочу его увидеть и самостоятельно обрисовать ситуацию. Возможно, за приличное жалованье он согласится нам помочь.
– Обрисовать! – рассмеялся портной. – Надо же, ваше сиятельство! Какая игра слов – обрисовать художнику.
Роберт слегка улыбнулся в ответ.
– Но что, если он больше ко мне не явится?
– Не явится, значит, не судьба. Я ведь слышу о нем впервые и даже не возлагаю никаких надежд. Ad meliorem – к лучшему, как говорят мудрецы. Значит, супругу моего брата суждено спасти кому-то другому, и мы будем продолжать его искать.
Франтишек, как и всякий влюбленный, был склонен ошибаться в предмете своего обожания. Он полагал, что есть такое средство, есть такое занятие, которое способно унять печаль возлюбленной. Узнав от брата о художнике, картину которого тот случайно заметил в швейной мастерской, он подумал – и сам не мог объяснить себе эту мысль – что лекарство найдено. Но ни от портного, ни от самого загадочного М.Г. уже несколько недель не было никаких известий. Роберт выглядел так, словно и забыл о том художнике, и занимался своими обычными делами – писал что-то на листах, сидя в спальне. Мать с отцом еще в детстве прозвали младшего сына Сказочником – в хорошем, разумеется, смысле. Каролина проводила дни, греясь у камина. Сколько раз Аннета, используя юркую Марлу, пробовала вложить в руки невестки вышивание, старания оставались безуспешными. Иногда по вечерам Роберт садился в кресле напротив Каролины и читал ей свой дневник. Без напускного внимания она интересовалась записями единственного человека в Квиливитре, кто смог стать для нее другом. Она слушала истории о ведьмах и колдунах, эльфах и гномах, русалках и лесных духах, и уносилась в своих фантазиях куда-то далеко-далеко. Каролина то становилась королевой древних эльфов, то оборачивалась птицей сирин, то тонула в болоте, слыша волчий вой. Свекровь, однако, заметила, что молодые люди проводят вместе слишком много времени, и забеспокоилась, не примет ли подобное общение других нежелательных оборотов. А сама Каролина однажды прервала разговор Роберта, коснувшись его локтя и наклонилась к нему немного ближе:
– Как жаль, что Франтишек не так романтичен, не так увлечен потусторонним, как ты. Я знаю, я звучу глупо: но ты способен понять меня больше, чем муж, которого интересует только охота. Если бы передо мной стоял выбор, я бы предпочла тебя, нежели Франтишека.
Роберт почувствовал, как от откровений невестки его щеки заливаются краской. Хорошо, что смущение осталось незамеченным – его лицо скрывалось в полумраке комнаты, по которому плясали отблески огней камина, отнимая у всякого предмета его зримые очертания.
– Ты ошибаешься, – ответил он, – мой брат не менее глубокий человек, нежели я, Каролина, и мне неудобно слушать подобное о нем. Если ты вновь заведешь такой разговор, я прекращу читать тебе сказки по вечерам.
– Нет, пожалуйста, не бросай меня! – расхохоталась Каролина. – Я ведь не знаю, чем обернулась месть королевы гномам! Не бойся меня: я говорю так, потому что размышляю о своей жизни. Мои слова никого не компрометируют, я фантазирую, как и ты в своих историях. Просто… просто мне здесь очень одиноко, – ее голос дрогнул.
– Большинство из них не мои – я их только начал перерабатывать.
– Мне нет разницы. Я никогда не влюблюсь в тебя, можешь быть спокоен.
– Каролина, – его тон стал серьезнее, – почему ты говоришь со мной о любви? Это ужасно неприлично.
– Дело в том, что я и есть особа ужасная и постыдная: я не люблю своего мужа. Вся его семья знает об этом, и он тоже, однако, меня еще не выбросили за ограду замка. Стало быть, всем нравится эта драма, раз никто не находит в себе сил ее закончить. Как жаль, что брак может расторгнуть только смерть одного из супругов.
Роберт встревожился.
– Что ты собралась делать?
– Ты переживаешь обо мне или о Франтишеке?
– О вас двоих. Вы мучаете друг друга; мне неприятно это видеть.
– Вот видишь, никто по-настоящему не заботится о сиротке Каролине, – вновь рассмеялась она. – Смотри! Сейчас полная луна. Иногда я взбираюсь до самой высокой капеллы замка и смотрю из окна, сначала далеко в небо, затем вниз. Я рассматриваю звезды и протягиваю к ним руку в надежде дотянуться до белых огоньков. Затем я смотрю на караульных у ворот и думаю, что они охраняют мою жизнь. Но Роберт, я совсем не дорожу своей жизнью! Я бы камнем бросилась вниз с башни, чтобы прекратить мои терзания…
– Мне очень жаль, Каролина. Ты действительно больна и нуждаешься в помощи.
– А когда ночное небо ясное, я вижу вдалеке шпили того замка – помнишь, мы проезжали недавно мимо и останавливались в тех землях? Точнее, я не уверена, что очертания вдалеке принадлежат ему, но мне приятно так воображать. Я много думаю о том замке: мне даже снилось, что я его владычица, и я освободилась от вашей семьи. Не держи зла, но я вышла замуж за Франтишека, потому что меня заставила моя тетка. Мне не было дела до титула графини, но для моей воспитательницы я была обузой. Я думаю о том замке, как о месте, где я хозяйка своей судьбы. Роберт, ты думаешь, я сумасшедшая?
– Я думаю, что ты запутавшийся человек, – он вытянулся и подбадривающе, но целомудренно погладил девушку по плечу. – Но ты можешь найти прелесть и очарование в своей нынешней жизни. Возможно, не сразу, но твоя душа откроется навстречу любви мужа.
«Замок не дает покоя и мне, – размышлял Роберт. – За эти дни я так не смог выяснить его держателей, точно они призраки. Однако, крестьяне трудятся, значит, это не заброшенное место. Возможно, мне удастся что-то выяснить от них. И Каролина довольно странно реагирует на то место. Я помню, как ей стало плохо, когда мы проезжали мимо. Допустим, ее рассудок поврежден: но почему тогда я, здоровый мужчина, так тянусь к тому месту? Стало быть, там есть нечто странное, некая тайна, которая желает быть разгаданной. Возможно, провидение выбрало меня на роль сыщика этой загадочной истории отсутствующих хозяев?»
Однажды он вновь попытался заговорить с отцом о том, кто же теперь владеет мрачным замком в нескольких милях от их поместья. Но реакция графа Константина оказалась несколько нетипичной и настораживающей. Словно столкнувшись с неприятным, забытым, давно вытесненным воспоминанием, глава семейства, всегда сдержанный и спокойный, внезапно беспомощно замахал руками и несколько раз прокричал сыну, что ничего не знает. На вопрос о женщине, что повесилась в тех стенах, отец возмутился еще больше. Лоб и толстые щеки болезненно раскраснелись, а пальцы рук начали подрагивать, как от судороги. Шокированная Аннета под руки вывела разгоряченного мужа из его кабинета на свежий воздух, а после напоила лавандовым чаем и уложила в мягкую постель, оставив Роберта недоумевать в одиночестве. Сама она так же несколько погрустнела и упрямо отказывалась отвечать на расспросы сына, ссылаясь на озабоченность более значимыми вещами.
Итак, в семье Лишек у Роберта не осталось ни одного союзника, кто мог бы помочь ему удовлетворить интерес к таинственному помещичьему владению. Нет, один, возможно, был – Каролина. Но стоило ли рассчитывать на нее?..
«Отчего мне так врезались в душу ее слова об одиночестве? – с тоской размышлял он. – Возможно, я тоже одинок здесь, в Квиливитре, но боюсь сам себе в этом признаться? Да, я ужасно одинок. Мне не с кем говорить: отец не жалует мое общество, брат только и занят тем, что ссорится с Каролиной и тем временем защищается от вмешательства мамы в их семейную жизнь. О, Квиливитр, мой родной дом, почему я не могу найти себе места ни в одной из твоих Башен? Неужели долгое отсутствие так сильно все изменило?»
Так, дожидаясь обеда, прохаживаясь туда-сюда по саду в окружении яблоневых и сливовых деревьев, Роберт строил в голове планы. В какие-то моменты ему становилось смешно, что он с таким рвением занялся ненужной, самолично выдуманной проблемой, но такова была его натура – чем запутаннее становилась ситуация, тем больше ему хотелось потянуть за нить и идти по ее следу. Отдельное недоумение ему доставляло поведение родителей. Неужели они имели к происходящему некое отношение, прямое или косвенное, раз так обеспокоены обнаружением возможной правды? Возможно ли отступить теперь, когда он наблюдал их истинную реакцию?
Его мысли прервал неожиданно подошедший охранник.
– Ваше сиятельство. У ворот вас поджидает некий молодой человек. У него ваша карточка, но мы видим его впервые, поэтому решили перестраховаться.
– Впускайте, впускайте, раз моя карточка…
Роберт поспешил в приемную, которая располагалась в Большой Башне. Несколько растерянный, он сел в глубокое кресло у окна. Совсем скоро слуга объявил гостя. Вошел юноша лет двадцати или двадцати пяти. Красный кафтан, расшитый золотыми нитями, заставил Роберта удивиться и усмехнуться одновременно. Вот он, художник! Парень стоял напротив и нервно перебирал пальцами. Его черные волосы падали небрежными, не причесанными как следует локонами, чуть-чуть касаясь плеч. Он без стеснения вертел головой, осматривая комнату, и, кажется, остался не очень доволен устаревшей обстановкой. Невысокого роста, с орлиным носом, делающим его лицо несколько грубоватым, художник не производил впечатление богатого человека. Держался он неумело, и его помпезно расшитый туалет смотрелся скорее нелепо, чем достойно. Роберт попросил слугу разыскать Франтишека и привести к ним. Поздоровавшись с гостем, вежливо справившись о дороге и пожеланиях к еде или напитку, он решил перейти сразу к делу.
– Я видел вашу картину в мастерской городского портного. Как же она называлась?.. «Вдовий час»?
– «Вдовий час», – кивнул художник.
– Да, именно… Признаться, я сразу заинтересовался вами и попросил моего доброго знакомого помочь связаться с вами…
– Он связался.
– Хорошо… Я вижу. Сейчас подойдет мой брат. У него к вам есть, скажем так, дело, и…
– Он хочет купить картину?
– Нет, то есть, не совсем картину и не совсем купить.
– Тогда чем я могу быть вам полезен?
Три раза он перебил Роберта. Подобная манера поведения его вовсе не обидела, но заставила насторожиться. Гость вызывал в нем необъяснимое неприятное ощущение чего-то неправильного и неразумного, не вписывающегося в эту комнату, в этот дом и в этот мир.
Вошедший в приемную Франтишек несколько спас умирающий от нелепой заминки разговор. Следом за ним появилась Каролина в багровом платье со вставками кремового цвета, слегка собранными сзади волосами и тонкой ниткой жемчуга вокруг шеи. Бесцеремонно приоткрыв рот, она принялась разглядывать гостя.
– Мы с вами одеты, как пара на маскараде. Оба в красном, – голос ее прозвучал неожиданно томно. – Я люблю красный.
– Я тоже люблю красный. Всякий выглядит лучше, если носит оттенки красного, – заискивающе, но самодовольно ответил он.
Каролина громко рассмеялась. Художник улыбнулся в ответ, показав ряд неожиданно белоснежных заостренных зубов. Роберт устало вздохнул и отвернулся к окну, а Франтишек с недоумением посмотрел на жену и слегка дернул ее за рукав. Проигнорировав тихий вопрос, что же такого она сказала, муж принялся излагать гостю их намерения. Тот согласился сразу, не спуская глаз с прекрасной будущей ученицы. Очевидно, Марек Гавран – так звали художника – из присутствующих не понравился никому, кроме Каролины.
Глава 4
Изначально Франтишек предложил разместить Марека в пристройках для слуг, объяснив это тем, что наемному персоналу, кем с того момента стал художник, не следует жить вместе с членами семьи. Роберт пожал плечами. Такое отношение к человеку, которого он приглашал как гостя, ему не очень нравилось, но еще меньше ему хотелось начинать спорить с братом – если тот что-то решил, переубедить его не представлялось возможным. Они уже было отправили Марлу, которая все это время крутилась в приемной позади них и вытирала полки, худо-бедно заставленные безделицами, готовить комнату для художника, как вдруг столкнулись с возражениями Каролины. Юная графиня села на край кресла Роберта и начала убеждать его, что художник приглашен в Квиливитр в качестве гостя, поэтому бесстыдно и подло отправлять его спать вместе со слугами, толкаться с ними по утрам и страдать от бессонницы, выслушивая их храп. Она добавила, что сразу испытала к юноше нечто вроде человеческого сострадания, так как сама она незнатного, низшего происхождения, и будет только счастлива от того, что окажет своеобразное покровительство похожему на нее человеку.
Слова Каролины с досадой отозвались в сердце Франтишека. Он, который ждал ее внимания и заботы почти два года, стоял, разлученный с нею темно-коричневым дубовым столом, и слушал, как она печется о другом, едва знакомом человеке, беспокоится о его комфорте и даже призывает в союзники Роберта. Впервые за два года брака мужчина явно ощутил в голове огонь, по силе и боли напоминающий терновые путы ревности. Если до этого Каролина не покидала дом и могла беседовать только со слугами, его родителями и редкими гостями, не вызывающими в ней особого интереса, то сейчас что-то начало меняться. Порой Франтишек подозревал, что рядом с ним Каролину удерживает исключительно отсутствие других вариантов для проживания, иначе она давно бы уже испарилась из его жизни. Теперь эта мысль овладела им всерьез. Но, испугавшись, что сейчас он взорвется и покажется ей ревнивым мужланом, из-за чего окончательно отвратит ее от себя, Франтишек решил тихо согласиться с ее прихотью. Как только все покинули приемную, он остался один и выместил гнев на стол, шлепнув по нему тяжелой ладонью и сметя на пол все, что там лежало.
Марек поселился в Малой Башне, на этаже под спальнями Каролины и Франтишека, и не сказать, что не был рад подобной перспективе. Тут же его комнату наполнило множество безвкусных предметов гардероба и необходимых рисовальных принадлежностей. Марла, по мнению многих слуг, сразу положила глаз на нового обитателя замка.
Тот тоже не терял времени зря. По лицу Марлы он сразу понял, что такая служанка может стать для него либо верной союзницей, либо заклятым врагом – люди, подобные ей, не умеют быть кем-то посередине. Судя по тому, как быстро они сошлись и даже внешне отдаленно казались похожими, она выбрала первое. Жалованье, назначенное за развлечение госпожи мазней по холсту, более чем покрывало расходы на инструменты и моральную компенсацию для юноши, поэтому он с удовольствием крутил в голове воображаемую сумму и уже представлял, как отсчитывает кроны в элитных местах сборища аристократов. За месяц и несколько недель пребывания в Квиливитре художник понял, что представляют из себя проживающие там люди. Марла – темная лошадка, в каждую дырку затычка, которая в глубине души недолюбливает хозяев, особенно Каролину, потому что та обращается с ней как с низшей прислугой и не очень-то спешит взять в близкие подружки. Константин и Аннета, которых он видел не столь часто, напомнили ему два вековых дуба, которые захватили корнями всю окружающую территорию, не давая расти и подниматься молодым деревьям, но, к сожалению, сами давно сгнили внутри и превратились в труху. Франтишек Лишка – существо, которое хотело бы казаться добрым, скрывая от других не самую гуманную душу, но в результате таких попыток выглядело разве что глупо. Очевидно, он не обладал никакими особенными талантами, не был красив и искусно галантен, не рассуждал о музыке, собственно говоря, являлся обыкновенной посредственностью. Заросший подбородок и грубоватая одежда демонстрировали его неухоженность. Роберт сразу понравился художнику хотя бы тем, что из всех Лишек выглядел самым своеобразным и непосредственным человеком. Да, старший брат во многом уступал младшему! Душа Роберта казалась более глубокой и притом абсолютно естественной. В нем не было фальши и присущего дворянству лицемерия. Все, что он говорил и что делал, без сомнения, было истинным и напрямую отражало его мысли.
Творческий гений Марека позволял ему быстро распознавать таких же тонких натур. И пусть он ощущал некую напряженность и, можно сказать, легкую неприязнь Роберта в свою сторону, это заставляло уважать нового знакомого еще больше, потому что Гавран, несомненно, догадывался о причинах такого отношения.
Марек думал, что сумел разгадать и Каролину. Но можно ли разгадать ту, кто вовсе не представляет из себя никакой загадки? Здесь нужно всего лишь умение наблюдать. Всякое ее чувство неизменно находило отражение в движениях бровей или губ, взглядах или неосторожно брошенных фразах. То, как по утрам она хлопала дверью спальни, уже многое говорило о ее настроении на весь день. Художник даже с улыбкой прикинул про себя: будь Каролина женой Роберта, а не Франтишека, Квиливитр окончательно бы умер от тоски. Будучи ровесниками, эти двое дружили, но никакое другое чувство не могло их связывать. Брак Каролины напоминал бурю: сначала она ссорилась с мужем, шокируя Аннету и досаждая шумом Константину, затем Франтишек пытался помириться с женой, и в итоге раздосадованный уходил куда-то прочь. Каролина заметно повеселела в обществе художника – с новым человеком в этом доме ей будто приоткрыли окно, впустили свежесть и проредили сонный тяжелый воздух.
Отведенное для занятий рисованием место в замке было расположено на самом верху Малой Башни. Каролина еще давно полюбила прятаться там ото всех. Всегда нежилая, верхняя комната обладала арочным потолком и служила разве что сборищем старого хлама, которому Аннета больше не могла найти применения. Теперь там стояли мольберты, висели холсты, а повсюду валялись кисти, грифели и тюбики с красками. Так как госпожа предпочитала или нежиться в постели, или просто скрываться от мужа и свекрови до самого полудня, занятия назначили на вечерние часы. Из-под кисти Каролины уже вышли несколько картин: ваза с амарантами, чайник и блюдце с выпечкой, овчар Цезарь, но ни ученица, ни ее наставник не остались искренне довольны результатами. Их отношения между собой казались еще более сложными: оба демонстрировали незаинтересованность, безразличие и даже немного презрение к друг другу, но для обоих это являлось всего лишь своеобразным способом стать ближе, достучаться до собеседника. С момента встречи в замке между ними образовалась невидимая связь, вызванная то ли общим нищим и безрадостным прошлым, то ли же искусственно созданная одним из них и инстинктивно одобренная вторым. В тот день они вновь встретились за рисованием. Было еще светло, но солнце уже заметно шло к закату. Стены, отделанные темным деревом, создавали несколько мрачную атмосферу с немного неестественным запахом древесины и лака. Ее рассеивали оранжевые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь решетки стрельчатого окна. Смешиваясь с темнотой комнаты, они становились мягкими, теплыми и обволакивающими.
– Вам приятно здесь находиться?
Каролина сидела на стуле перед мольбертом, а Марек в тот момент как раз наклонился над плечом ученицы и, придерживая ее руку своей, помогал ей верно водить черным грифелем по холсту, вырисовывая нужные очертания будущей картины. От его кафтана всегда сильно пахло одеколоном, и этот аромат с каждым днем все больше впитывался в деревянные стены комнаты, избавляя их от легкой вони прелости.
– Мне приятно здесь находиться, – ответил он, немного приблизившись к ее уху. – Мне приятно находиться везде, где есть вы. Просто мне приятно ваше общество.
Последняя фраза была сказана тихо, практически шепотом, отчего грудь Каролины внезапно покрылась мурашками. Она инстинктивно хотела потереть ухо о плечо, но вдруг задела волосами щеку Марека. Рука замерла в воздухе, и вместе с его рукой потянулась к талии. Каролина испытала невообразимый трепет от таких заурядных прикосновений, и ей хотелось вскочить и закричать, но не от отвращения, а от разрывающих ее тело приятных чувств. Марек наклонился еще ближе, и она почувствовала его дыхание где-то в области своего рта. Ее губы приоткрылись, готовые к тому, что сейчас художник ее поцелует. Но тут он резко выпрямился и вернул ее руку к холсту, черкнув грифелем по нему. Каролина захлопала ресницами и даже покраснела.
– Кривая вышла, неправильная, – заметил Марек. – Продолжайте, продолжайте, не отвлекайтесь.
Каролина постаралась сосредоточиться на наброске.
– А художники все такие?
– Какие – такие?
– Развращенные, – в ее голосе звякнул металл.
Марек немного растерялся и в недоумении попробовал поймать ее взгляд.
– Почему вдруг развращенные? Кто вам такое сказал? Это вы меня так обзываете развращенным?
– Да, вас. Сейчас вы чуть было не соблазнили замужнюю даму.
– Возможно, замужняя дама была не против оказаться соблазненной?
– Да, не против. Возможно, замужняя дама только и ждет, чтобы ее соблазнили.
Лицо Марека запылало. Он не ожидал, что Каролина окажется столь прямолинейной, но это еще сильнее пробудило его вожделение. Когда женское проявление страсти облагалось общественным табу, такие слова вызывали скорее страх и торможение, но только не у него.
«Она подразумевает меня? – подумал он. – Или имеет в виду любого мужчину?»
Урок рисования ненадолго продолжился в тишине. Только грифель в руках отрывисто шуршал по холсту, и можно было услышать тяжелое и напряженное дыхание молодых людей.
– Почему вы молчите? – прервала молчание Каролина. – Скажите, что вы обо мне думаете.
– А что я должен о вас думать?
– Ну, например… что я грязная и испорченная.
– Я так не думаю, – покачал головой Марек.
– Зато я так думаю.
– И каково это: самостоятельно ставить на себе клеймо?
– Забавно. Тебе не так больно слышать, что ты распутна, когда сама давно так считаешь.
– А вы уверены, что вы распутны?
– В мыслях – безусловно. На деле – нет.
– Никто не несет наказания за мысли.
– Это вы где такое вычитали?
– Это фраза на латыни. Выражение крылатое.
– Откуда вам знать латынь? Вы простой художник.
– Я хватаюсь за любую возможность в этой жизни.
– Попасть в этот дом – тоже своеобразная возможность?
– В какой-то степени.
– Значит, вы здесь не только потому, что очень хотите кого-то научить рисовать?
– Я вообще не хочу вас учить рисовать, Каролина, – внезапно отбросил ее руку Марек. – Я считаю, что таким вещам научить невозможно – они идут прямиком из сердца. И если там пусто, то ничего и выйти не сможет. Это талант, дар: вы либо можете, либо нет. Посмотрите, – он постучал пальцами по холсту, – я объясняю вам, как сделать пропорциональный контур, но как только отпускаю вашу руку, все идет вкривь и вкось.
Каролина понимающе кивнула.
– Я знаю, что плохая ученица и неумеха. Я вообще сомневаюсь, что чему-то научусь в этой жизни, не только рисованию. Благодарю за честность! Вы не такой лицемер, как другие.
– Простите, – он испугался, – я не хотел вас обидеть, не понимаю, как это вырвалось.
– Не за что извиняться, вы сказали то, что думаете. Вот что, Марек – говорите мне «ты».
– Хорошо, Каролина.
– Я видела в театре некую картину, подписанную Мареком Г. Она называлась «Видение». Признаться, она так тронула меня, до глубины моего черствого сердца, что я чуть не разрыдалась посреди холла. Словно с меня счистили острым ножом внешнюю затверделость, и открылось нечто живое, пульсирующее. Я знаю, что это твоя картина: я поняла это, как только тебя увидела. Только ты мог ее нарисовать. Я даже смею думать, что ты рисовал именно меня.
– Почему тебя? – смутился Марек.
– Потому что так выглядит моя душа.
– Душа?
– Душа.
Она в порыве вскочила со стула и впилась поцелуем в его губы, схватившись за воротник его кафтана. Марек беспомощно замахал руками в воздухе, но скоро сдался, прижав ее голову к своей. Кафтан упал на немного пыльный пол; осталась только рубашка. Не разнимая поцелуя, они прошли несколько шагов и опустились на диван. Следом к кафтану полетела заколка из прически Каролины. Ее темные кудрявые волосы рассыпались по плечам. Марек спустил ниже рукава платья с и так глубоким декольте и принялся целовать ее шею. Она засмеялась, то ли от щекотки, то ли от переполнявших тело и душу эмоций. Но вдруг Каролина неожиданно для обоих грубо схватила его за волосы и оттолкнула от себя. Марек не был готов к полету вдоль дивана и слегка стукнулся о его мягкое ребро затылком. Он растерянно посмотрел в глаза Каролине. В них сквозили испуг и отчаяние. Она тяжело дышала; трясущимися руками натянула платье, как было, уронила голову в ладони и горько разрыдалась.
– Каролина?..
– Оставь меня, оставь! Ты такой же, как и Франтишек! Вы ничем друг друга не отличаетесь, только лица разные, я про всех вас!
– Кого – вас?
– Вас! Покупателей и соблазнителей девушек!
Марек вздохнул и легонько стукнул кулаком по дивану. Поведение Каролины его обескуражило и совсем запутало. Еще четверть часа назад она кокетничала и флиртовала с ним, теперь же обрушила на его голову упреки.
