Kitabı oku: «Солнечная тропа», sayfa 18
– В один год померли, – сказал Акимыч и потрогал оба креста, не качаются ли. – Дождались меня с войны, а сами вскоре…
На берёзовую ветку села какая-то мелкая пичуга и залилась такой звонкой трелью, что Лёнька помимо воли улыбнулся.
– Пой, пой, – сказал ей Акимыч, – порадуй их хоть песней, а мы пойдём…
Во второй раз дед остановился перед могилой, сплошь утопавшей в цветах. Цветы были не луговые, а такие, которые растут на городских клумбах.
– Тут похоронен Егор? – Лёнька с недоумением смотрел на эти цветы, словно явившиеся из другого мира.
– Тут, Лёнька, похоронены твои прадед и прабабка, – ответил Акимыч. – Тонины родители. Видишь, какой она цветник развела.
Лёнька смотрел на могилу и не мог понять, что он чувствует. Здесь, в этой земле, лежали люди, которых он никогда не видел, почти ничего о них не знал, но без которых он не появился бы на свет. Это были корни, которыми Лёнька уходил глубоко-глубоко в прошлое, туда, где среди первобытного леса однажды явилась миру маленькая убогая деревенька, долго не имевшая названия… Лёнька проглотил подступивший к горлу комок.
– А почему бабушка посадила городские цветы?
– Тонина мама, – сказал Акимыч, – за всю свою жизнь один раз в городе побывала. И потом всё вспоминала эти самые цветы… Не магазины, не рестораны, не парикмахерские там всякие… Вот и попросила Тоню перед смертью: не надо мне никакого памятника, а посади, доченька, на моей могилке такие цветы. Тоня теперь каждый год в город ездит, покупает луковицы, семена…
…Могилу Егора Сеничева Лёнька узнал сразу. Что-то толкнулось в его груди при виде невысокого зелёного холмика с потемневшим крестом, вокруг которого не было ни оградки, ни деревьев… Подойдя поближе, мальчик увидел вырезанную на кресте надпись: «Сеничев Егор Алексеевич. 1917 – 1969». Акимыч опустился на колени и поцеловал деревянный крест.
– Ну, здравствуй, Егорушка, – тихо проговорил он, и по щеке старика прокатилась маленькая слезинка.
Лёнька вдруг почувствовал, что и сам сейчас заплачет, и крепко сжал зубы. Дед Фёдор отступил от креста и опустился на мягкую травку.
– Садись, Лёня, – сказал он, часто мигая покрасневшими глазами, – погости у нашего Егора…
– Дедушка, расскажи мне про него, – промолвил мальчик, усаживаясь рядом.
Акимыч долго не отзывался, и Лёнька уже подумал, что старик не услышал его.
– Читал я когда-то байку одну интересную, – наконец заговорил Акимыч, – будто бы некоторые люди приходят к нам на Землю с других планет…
Лёнька решил показать свою осведомлённость:
– Инопланетяне, что ли?
– Ну, можно и так сказать. Только они не в тарелках своих прилетают, а рождаются на Земле, как все люди.
– А если они рождаются, как все люди, тогда как узнать, что они инопланетяне? – заинтригованно спросил Лёнька.
– Так не похожи они на остальных людей! – Акимыч хлопнул своей кепкой по колену. – Что-то такое в них есть, чего у других нету!.. Вот, скажем, взять, к примеру, курицу и орла. Кто из них по полёту выше?
Лёнька прыснул:
– Ну, не курица же!
– Верно, орёл. Вот и Егор, примерно выразиться, был такой же орёл… среди кур.
– Акимыч, так ты думаешь, он был с другой планеты?!
– Не знаю, Лёнька. Иногда так думаю, иногда иначе. Чудно мне от мысли, что он нездешний, не наш…
– А зачем они к нам приходят… ну, эти, с других планет? – немного подумав, спросил мальчик.
– Вот, это главный вопрос – зачем. А приходят они затем, чтобы научить нас летать. Летать, понимаешь, а не в сору копаться… Я однажды у него спросил: Егор, что она такое – жизнь человеческая? А он мне отвечает: жизнь, Федя, это солнечная тропа. И идти по ней можно бесконечно. Как это, говорю, бесконечно? Помрём – вот тебе и конец. Или ты про бессмертие души мне толкуешь? Так ведь я не против бессмертия, только мне на этом свете подольше задержаться хочется. А сыграю в ящик – вот она, моя земная жизнь, и кончится. И тропа оборвётся… Разве не так? А он мне и говорит: а ты знаешь, Федя, в будущем люди не станут умирать. «Как это не станут?» – «А вот так, будут жить вечно» – «Господь с тобой, Егор, виданное ли это дело, чтоб человек вечно жил?! С чего ты такое взял? Ты, Егорка, хоть и провидец, да что-то уж больно того… загнул». А он улыбается и говорит: вот-вот, самое сложное – поверить в бессмертие, а ведь это первый шаг. Ты, стало быть, веришь, говорю ему. Значит, не умрёшь? Умру, Федя. Понимаешь, нужно, чтобы большинство людей поверили в бессмертие, чтобы эта идея стала всеобщей, и чтобы ничего необычного в ней для человека не было. Ну, Егорка, говорю, тогда нам с тобой точно не поспеть. Это когда ещё люди привыкнут… к такому. А он мне отвечает: сначала этих людей будут единицы, потом сотни, а когда счёт на тысячи перевалит, как будто лавина покатится – вот тогда бессмертие станет реальностью. Лёня, – в голову Акимыча пришла неожиданная мысль, – а может, ты доживёшь… до бессмертия? Ты-то веришь?..
– Конечно, верю, – сказал Лёнька. – Я и сам думал, зачем люди умирают? Несправедливо это.
– Несправедливо? – переспросил Акимыч так, точно вслушивался в это слово. – Видишь, как ты просто сказал…
Глядя на этого белобрысого мальчишку, со слегка вздёрнутым носом и широко распахнутыми глазами, Фёдор Акимович чувствовал, как он близок сейчас к тому, чтобы поверить словам Егора… А Лёнька думал о солнечной тропе. Он представлял сосновый бор, который пересекала усыпанная хвоей тропинка. Тропинку заливали солнечные лучи, и Лёнька шёл по ней, а рядом с ним был Акимыч. Старик рассказывал мальчику свои удивительные истории, а тот слушал, и всё в нём замирало от счастья, потому что Лёнька знал: эта тропинка не кончится никогда.
СВАДЬБА ДОМОВЫХ
Лёньке уже не раз казалось, что он привык ко всем чудесам и неожиданностям, которые происходят с ним в деревне. Но затем случалось что-то ещё, что поражало мальчика до глубины души.
В этот вечер вместо Хлопотуна к Лёньке пожаловал Кадило.
– Ты… чего? – растерянно спросил мальчик, увидев домового в своей спальне. – Где Хлопотун?
– Тебя, значит, тоже не взяли, – криво усмехнулся Кадило. – Ну, понятно, ты же не домовой. А вот я…
– Куда не взяли?
Кадило снова недобро ухмыльнулся:
– На свадьбу, Лёнька, в Харино.
– Какую свадьбу?
– Ну, ты даёшь! У нас тут жених, прямо из курятника, у них там невеста…
Лёнька начал что-то понимать:
– Так Пила женится?
Кадило сплюнул за окошко.
– Тебе могли бы и сказать, ты же уже совсем наш… Ну, пила куриная, ну, сверчок запечный, не ожидал я от тебя!..
– Кадило, – сказал Лёнька, который наконец всё понял, – ты не обижайся, но ты ведь над Пилой всё время смеёшься… В Песках уже к этому привыкли, а в Харине… там чужие домовые, невеста… Пиле неудобно будет…
– Неудобно ему будет в глаза мне посмотреть, – проворчал Кадило. – Тоже мне, друг называется! Они там на свадьбе веселятся, а я тут с тобой сиди!..
Пока Лёнька удивлялся Кадилиным представлениям о дружбе, тот о чём-то сосредоточенно размышлял.
– Слушай, а тебе не обидно, что тебя на свадьбу не пригласили? – вдруг спросил он.
– Не очень, – после минутного колебания ответил Лёнька. – Но если бы было можно, то, наверное, пригласили бы…
– Ну а почему нельзя? – Кадило заёрзал по подоконнику. – Значит, воду в Пески возвращать можно, в лес к лешему можно, а на свадьбу – нельзя?
– Я не знаю, – неуверенно проговорил Лёнька. – Но если они не пригласили, что же мы можем сделать?..
– Сами пойдём, – сказал Кадило. – Без всякого их дурацкого приглашения.
– Нет, – Лёнька решительно замотал головой, – я без приглашения не пойду.
Кадило спрыгнул с подоконника и, приблизившись к Лёньке вплотную, заговорил тихо, но отчётливо:
– Ты про ведьму Федосью слышал? Помнишь, как она Пиле грозила? Ты думаешь, она вот так просто отвяжется?
Лёнька почувствовал холодок под ложечкой.
– Что же будет?
Кадило перешёл на шёпот:
– Бабке Федосье сейчас ничего не стоит какую-нибудь пакость устроить. Пока эти гулёны бражку дуют и радуются…
– Что же делать? – испуганно спросил Лёнька. – Надо их предупредить, надо им помочь!..
– Ну а я про что? В Харино нужно идти. У нас-то с тобой головы глупостью не заняты!..
– А если они рассердятся? – спросил Лёнька. – Возьмут и прогонят…
– Ещё чего, прогонят! Мы, во-первых, к ним не пойдём. Мы где-нибудь из уголочка за ними понаблюдаем… И за Федосьей, если что… А во-вторых, ещё спасибо скажут, если мы их от ведьмы убережём.
Эта идея Лёньке понравилась.
– Идём, Кадило, – подхватился он. – Я знаю, как до Харина дойти, я там сегодня уже был!
– Один ты там и был, – фыркнул домовой и снова взобрался на подоконник. – Давай, уходим через окно, а то ещё бабушку твою разбудим…
…Лёнька ужасно торопился, все его мысли были в Харине, рядом с Панамкой, Хлопотушей… даже ворчливым Пилой. Им угрожала опасность! Мальчик шёл так быстро, почти бежал, что вскоре запыхался.
– Неправильно спешишь, – сказал ему Кадило. Сам он дышал ровно и не проявлял никаких признаков усталости.
– Как это неправильно? – удивился Лёнька.
– Да ты же прямо разрываешься! Сам здесь, а ум уже по Харину скачет. А между вами – провал, в него-то время и утекает.
Лёнька замедлил шаг:
– Ну а как правильно?
– Иди и думай о том, как идёшь, смотри, слушай, чувствуй…
Поняв, что Кадило не шутит, Лёнька последовал его совету. И странное дело: пока мальчик оставался мыслями в ночном лесу, он ясно ощущал, как быстро и легко они идут, но едва только его ум сбегал в Харино, как всё вокруг застывало, темнота наваливалась и давила…
– Ты молодец, быстро учишься, – похвалил Лёньку Кадило. – И вообще будь всегда там, где ты есть. Ваш брат, человек, вечно норовит куда-нибудь сбежать – то в прошлое, то в будущее, то на молочную реку с кисельными берегами…
– Слушай, Кадило, – сказал вдруг Лёнька, – а как ты узнал про свадьбу Пилы? Ведь у домовых очень трудно прочитать мысли…
– Трудно, – согласился Кадило. – Но тут кто-то из них дал маху. Наверное, этот дурачок, Панамка.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Лёнька. – Теперь мы знаем, где они.
…Деревня Харино в столь поздний час казалась совсем пустой. Лёнька ожидал, что здешние собаки поднимут лай, но все они словно куда-то подевались.
– Кадило, а ты знаешь, куда идти? – спросил мальчик.
– Спокойно, – ответил тот.
Через несколько минут домовой остановился возле дома, показавшегося Лёньке жилым.
– Пришли.
– Тут живут люди?
– Ещё недавно жили, – Кадило, подняв голову, что-то соображал. – Постой здесь, я мигом.
Он исчез, а Лёнька ещё раз оглядел незнакомую избу. Понятно, почему она показалась мальчику обитаемой. Люди совсем недавно покинули этот дом, и в нём ещё витал дух жизни. Было похоже, что хозяева ненадолго уехали и дом ожидает их возвращения…
– Здесь они, на чердаке, – сказал невесть откуда взявшийся Кадило. – Танцуют, голубчики.
– А Федосья?
– Федосьи тут нет, – домовой взял Лёньку за руку и повлёк за собой. – И чтоб тихо!..
Дверь в дом была не заперта и без скрипа отворилась. Кадило с Лёнькой прошмыгнули в коридор и остановились возле лестницы, которая вела на чердак. Лёнька уже занёс ногу над первой ступенькой, но Кадило его остановил.
– Здесь не полезем, заметят, – прошептал он. – Тут рядом кладовая, а в ней запасной лаз на чердак…
Чердак со стороны кладовой был завален старыми вещами, что для Лёньки и Кадила оказалось очень кстати. Они спрятались за горой каких-то пыльных мешков и принялись наблюдать за происходящим.
Очевидно, домовые расчистили место для гулянья, потому что в середине чердака виднелась просторная площадка, в центре которой стоял какой-то короб, играющий роль стола, а на нём – большая деревянная чаша. Вокруг «стола» танцевали домовые.
Лёнька сразу узнал Панамку, потом пригляделся и увидел Хлопотуна. Но тут его внимание переключилось на жениха с невестой, и Лёнька разинул рот от удивления. Молодые сидели за столом и не участвовали в танцах. Пилу было трудно узнать: всем своим видом он излучал глубокое удовлетворение, даже счастье. Но Лёнька лишь вскользь посмотрел на Пилу, он во все глаза глядел на его невесту.
Мальчик впервые видел домованю, но ему хватило и нескольких секунд, чтобы понять, как сильно отличалось это существо от всех знакомых Лёньке домовых. Больше всего Соловушка была похожа на человека. Или, если точнее, на первобытную женщину, как её рисовали в детских книжках, но полностью покрытую шерстью. Шерсть была короткой и дымчатой, как у бабушкиного кота, а на голове домовани красовалась копна тёмных волос.
Движимый каким-то интуитивным чувством, Лёнька повнимательнее присмотрелся к танцующим домовым и безошибочно угадал ещё двух похожих на Соловушку существ.
Танцующих было около двадцати. Сначала их движения показались Лёньке несуразными и лишёнными смысла, но, приглядевшись, он уловил что-то знакомое в медленном вращении домовых, сопровождаемом тихими и тоскливыми завываниями. «Это зима, – неожиданно понял мальчик. – Они показывают, что метёт метель и кружится снег…» Он обернулся к Кадилу.
– Да, это «танец четырёх времен», очень древний, – подтвердил тот, не глядя на мальчика. – Его всегда исполняют на свадьбах домовых. Во время этого танца мы соприкасаемся с живой душой земли…
…Голос у Кадила дрожал от возбуждения и обиды, и Лёнька понял, как хочется доможилу принять участие в древнем священном обычае.
Тем временем «зима» вокруг Пилы и Соловушки кончилась, вьюга утихла, и под снегом зажурчали невидимые ручейки… Деревья проснулись и потянулись к солнцу, весенний ветерок заиграл их ветвями, и вот уже звонко и радостно запели птицы. Всё это Лёнька видел и чувствовал так ясно, словно он находился в весеннем лесу, а не на чердаке брошенного дома.
…Когда шумное, хлопотливое «лето» домовых сменилось тихой и плавной «осенью», в танце появилось что-то новое: домовики и домовани стали по очереди подходить к чаше, окунать в неё лапы и облизывать их. В воздухе пролился запах чего-то пряного и сладкого. Лёнька снова повернулся к Кадилу.
– Это брага домовых, – тихо сказал тот, жадно втягивая ноздрями необычный аромат. – Особый, волшебный напиток…
– Почему волшебный? – одними губами спросил мальчик.
– Домовани собирают для него все травы и листочки с деревьев, которые растут в округе, – объяснял Кадило. – А когда варят брагу, читают специальные заклинания… Если они забудут хоть одну травинку или пропустят одно слово в заклинании, брага не получится.
Лёнька хотел спросить, для чего же предназначен этот волшебный напиток, но тут увидел, что домовые перестали облизывать лапы. Вместо этого они подходили к жениху с невестой и брызгали в них брагой или оглаживали Пилу и Соловушку мокрыми лапами.
– Они попробовали напиток и сочли, что он приготовлен правильно, – комментировал Кадило.
– А сейчас что они делают?
– Единят суженых.
– Как это?
– Когда брага в чашке кончится, Пила и Соловушка станут мужем и женой. Их уже никто и ничто не сможет разлучить до конца жизни…
Единение суженых сопровождалось негромким монотонным пением, в котором нельзя было разобрать слов, подстать песне были движения – тягучие, замедленные, как будто домовые танцевали во сне. Лёнька обратил внимание на их лица, выражение которых у всех было одинаковое – блаженно-отсутствующее, – и вдруг понял, что домовые опьянели от волшебной браги… Даже Кадило, который лишь нюхал её пары, прикрыл глаза и чему-то загадочно улыбался. И в это самое время неподалёку от того места, где они прятались от домовых, Лёнька заметил какое-то шевеление. Сперва над полом показалась чья-то всклокоченная голова, потом плечи, а потом… Лёнька похолодел, когда понял, кто перед ним.
Ведьма Федосья поднялась на чердак по той самой лестнице, которую отверг Кадило, и теперь по-хозяйски осматривалась. Жёлто поблёскивали в темноте её глаза.
Лёнька тронул Кадилу за плечо – тот мутно посмотрел на мальчика и расплылся в бессмысленной улыбке. Лёнька изо всех сил затормошил домового. Кадило прижал палец к губам, сказал Лёньке: «Ш-ш-ш» – и уронил голову себе на грудь.
Мальчик в отчаянии посмотрел на домовых. Они продолжали совершать обряд, загипнотизированные волшебным напитком, и, конечно, не замечали Федосью. А она, оценив обстановку, заковыляла к свадебному столу.
«Если брага сейчас кончится, Пиле и Соловушке уже никто не помешает», – с надеждой подумал Лёнька и даже высунулся из-за мешка, но ведьма заглянула в чашку – и на её губах зазмеилась улыбка. Никем, кроме Лёньки, не видимая, она вытащила из своих лохмотьев какую-то склянку… Лёнька подался вперед. Федосья откупорила склянку. Мальчик поднялся во весь рост. Ведьма занесла руку над свадебной чашей…
– Стой! – закричал Лёнька, вырываясь из своей засады.
Старуха удивлённо повернула голову, рука её дрогнула, и Лёнька, подскочив к Федосье, выхватил у неё колдовское зелье.
– Вот! – крикнул он и со всего размаху грохнул склянку об пол. – Вот, вот, вот!.. – Лёнька давил ногами осколки стекла и отвратительно пахнущую чёрную жидкость…
Откуда-то налетел сильный ветер. Он поднял пыль и мусор на чердаке, и Лёнька закрыл глаза руками. Было слышно, как ветер с шумом расшвыривает старые вещи… Вдруг он утих.
– Лёня, – услышал Лёнька и открыл глаза.
Перед ним стоял Толмач, чуть поодаль – остальные домовые. Ведьму на чердаке мальчик не увидел.
– А где… Федосья? – спросил он, смахивая приставшую к влажной щеке пушинку.
– Ты можешь больше не бояться её, – ответил Толмач и положил свои лапы на плечи Лёньке. – Да и все мы теперь надолго забудем о ведьме, потому что сегодня ты оказался здесь и сделал то, чего мы ожидали.
– Ожидали?!
– Видишь ли, мальчик, во время ритуала с напитком мы становимся беззащитны – перед ведьмой и перед любой злой силой, угрожающей нам. Ты – человек и не можешь охмелеть от нашей браги. Но главное – у тебя смелое и любящее сердце. Мы не сомневались, что ты встанешь на защиту своих друзей.
Лёнька хотел спросить, почему домовые в таком случае не взяли его с собой и не попросили о помощи, но вспомнил встречу с «дядей Гришей» у колодца и всё понял. И тогда он спросил:
– А если бы я не пришёл?
Толмач улыбнулся:
– Мы слишком хорошо знаем Кадилу.
– Так вы подбросили ему «галку»… нарочно?!
Домовые рассмеялись, громче всех веселился Панамка.
– Ну, может, ты всё-таки покажешься? – спросил Толмач, обращаясь к пирамиде из грязных мешков.
Кадило встал и вразвалочку направился к домовым. Он определённо не знал, как держаться. Кадило хотел обвести домовых вокруг пальца, а получилось, что его самого перехитрили, использовали как пешку в чужой игре.
– Ну, спасибо тебе, – сказал Кадилу Толмач.
Что угодно ожидал услышать Кадило, но только не это спасибо.
– За что?! – изумился он.
Толмач сделал вид, что задумался.
– Действительно, за что?.. Ну, будем считать, что за постоянство характера, – и он хлопнул Кадилу по спине.
Это послужило сигналом: домовые, свои и харинские, окружили Лёньку и Кадилу, обнимали их, благодарили, а Панамка тёрся об мальчика, как кошка, разве что не мурлыкал.
– Лёня, а ведь наш обряд не закончен, – сказал Толмач, когда шум немного утих, и подвёл Лёньку к свадебной чаше. В ней ещё оставалось немного волшебной браги. Мальчик неуверенно взглянул на Толмача.
– Ну, смелее, – подбодрил его старый домовой, – ты заслужил это право.
Лёнька уже хотел зачерпнуть из чаши, но вдруг передумал и тихонько вздохнул.
– Кадило, давай лучше ты, – сказал он и отступил от стола.
Кадило с благоговением приблизился к чаше, слегка обмакнул лапу и провел ею по головам Пилы и Соловушки.
– А теперь ты, – сказал он Лёньке, и мальчик завершил единение суженых.
Едва только чаша опустела, как откуда-то сверху, из-под потолка посыпался дождь из тысяч разноцветных цветочных лепестков.
– Вот это да!.. – ахнул Лёнька, он задрал голову и попытался понять, откуда появляются лепестки. Но они как будто рождались в воздухе, а вскоре чудесный дождь кончился.
– Они ниоткуда, – сказал Лёньке Панамка, – это просто волшебство.
– Просто волшебство… – повторил мальчик, разглядывая сердечко вишнёвого лепестка на своей ладони.
– А сейчас будут подарки, – с воодушевлением сообщил Панамка.
– Ой, а мы без подарка пришли, – расстроился Лёнька.
– Да ты не понял. На этой свадьбе подарки получат не жених с невестой, а мы с тобой.
– Мы? Но почему?
– Жениху с невестой и так хорошо, – Панамка кивнул на Пилу и Соловушку, которые сидели обнявшись. – А вот домовят на свадьбе принято одаривать.
Лёнька всё-таки не понимал.
– Да ты же сам спрашивал, почему у нас так мало домовят, – напомнил Панамка. – Взрослые домовые и хотели бы домовёнка завести, да только что его завтра ждёт в пустой деревне? Поэтому хохлик – нынче редкость. Но, с другой стороны, мы – это ведь будущее. Если мы перестанем рождаться – конец нашему роду. Поэтому когда на свадьбах одаривают детей – это значит, надеются на будущее, верят, что тяжёлые времена пройдут…
– Теперь ясно, – сказал Лёнька. – Только при чём здесь я? Я же не домовёнок.
Панамка оглянулся и прошептал Лёньке на ухо:
– Они хотят тебя наградить. Ты же столько всего сделал для нас!.. И потом, ты ведь тоже ребёнок. – Тут он снова воровато оглянулся и зашептал ещё тише: – Ты, главное, на первый подарок не соглашайся. Второй тоже не бери, а вот третий – в самый раз, можно…
– Ну-ка, друзья, идите сюда, – позвал их Пила к коробу, на котором ещё недавно стояла свадебная чаша. – Ну что, Панамка, принимаешь наш подарок?
Соловушка достала из короба новенький самовар и подняла его, чтобы всем было видно.
– Нет, – с важностью ответил Панамка.
Домованя убрала самовар обратно и вместо него вынула куклу с волосами из пакли. Панамка вытянул шею.
– Принимаешь подарок? – опять спросил Пила.
Домовёнок с трудом переборол искушение:
– Нет.
– Ишь ты какой! – и Соловушка вынула из короба огромный домашний пирог – покрытый румяной корочкой и почему-то горячий.
– Принимаю, принимаю!.. – закричал Панамка, даже не дождавшись вопроса. – Ещё как принимаю! У меня такого никогда не было!..
– Ну а теперь ты, Лёнька, – сказал Пила, и в лапах у Соловушки мелькнуло что-то маленькое. Домованя раскрыла ладошку – на ней лежала деревянная свистулька в виде птички.
– Не бери, – прошипел за спиной Панамка, но Лёньке чем-то понравилась немудрёная игрушка.
– Эту свистульку вырезал твой дед, давно, ещё до войны, – проговорил Пила. – Ну так что, принимаешь подарок?
– Принимаю! – радостно воскликнул Лёнька, прижимая птичку к груди. – А как же она у вас оказалась?
Соловушка и Пила переглянулись.
– Про это ты не спрашивай, – посоветовал Панамка. – Я же вот не спрашиваю, почему мой пирог горячий. И вообще короб – это так, для видимости, на самом деле он пустой.
– Пустой? Но как же…
– Сегодня ночь такая, – коротко ответил домовёнок. – А всё равно зря ты меня не послушался. Может, тоже пирог бы получил…
