Kitabı oku: «Лунные и грошовые», sayfa 3
Глава 3. Случайность признания
В романе затрагивается жизненно важная проблема любого творческого человека – проблема признания. Вполне очевидно, что несколько персонажей романа (включая рассказчика и Стрикленда) отнюдь не считают, что у достойного произведения всегда счастливая судьба быть по достоинству оцененным. Успех и неуспех – это, скорее, счастливый и несчастливый случаи соответственно.
В начале романа на эту тему высказывается рассказчик. Его взгляды прекрасно выражает следующее высказывание, относящееся к профессиональной сфере молодого писателя:
Поистине это душеспасительная епитимья – размышлять об огромном количестве книг, вышедших в свет, о сладостных надеждах, которые возлагают на них авторы, и о судьбе, ожидающей эти книги. Много ли шансов у отдельной книги пробить себе дорогу в этой сутолоке? А если ей даже сужден успех, то ведь ненадолго. Один Бог знает, какое страдание перенес автор, какой горький опыт остался у него за плечами, какие сердечные боли терзали его, и все лишь для того, чтобы его книга часок-другой поразвлекала случайного читателя или помогла ему разогнать дорожную скуку. А ведь, если судить по рецензиям, многие из этих книг превосходно написаны, авторами вложено в них немало мыслей, а некоторые – плод неустанного труда целой жизни. Из всего этого я делаю вывод, что удовлетворения писатель должен искать только в самой работе и в освобождении от груза своих мыслей, оставаясь равнодушным ко всему привходящему – к хуле и хвале, к успеху и провалу (гл.2).
В приведенном отрывке ставится несколько вопросов, которые затем рефреном будут проходить по роману. Первый из них заключается в том, что творчество требует немалых жертв, но приносить эти жертвы в надежде на признание означает играть в рулетку. Успех не приходит автоматически к создавшим достойные произведения, он – нечто непредсказуемое, улыбка фортуны одному из многих достойных. И только по факту успеха можно говорить о гениальности художника, в других случаях художник лишь один из многих рядовых мучеников искусства.
По крайней мере, в таком духе говорит продавец картин, у которого Дирк Стрев решил забрать непроданные картины Стрикленда:
– По правде сказать, я не очень-то огорчаюсь. Я взял их только из любезности, мсье Стрев, и, конечно, пообещал продать, если удастся, хотя, ей-богу… – он пожал плечами, – я, конечно, стараюсь поддерживать молодых художников, но тут voyons, мсье Стрев, вы сами знаете, таланта ни на грош.
– Даю вам честное слово, нет в наши дни более даровитого художника. Помяните мое слово, вы упускаете выгодное дело. Придет время, когда эти картины будут стоить дороже всех, что имеются у вас в лавке. Вспомните Моне, которому не удавалось сбыть свои вещи за сотню франков. А сколько они стоят теперь?
– Правильно, но десятки художников не хуже Моне не могли сбыть свои картины, которые и теперь ничего не стоят. Что тут можно знать? Разве успех дается по заслугам? Вздор. Du reste, надо еще доказать, что этот ваш приятель достоин успеха. Кроме вас, мсье Стрев, никто этого не считает.
– А как вы в таком случае определяете, кто его достоин? – спросил Дирк, красный от гнева.
– Только одним способом – по успеху (гл.22).
Прекрасно понимает проблему и Чарльз Стрикленд. В разговоре с рассказчиком он говорит о том, что славу делают критики, писатели, биржевые маклеры, женщины (гл. 20). Он не договаривает, но если вспомнить характеристики, которые Стрикленд давал женщинам, то можно предположить, как бы он продолжил свою мысль. Возможно, он бы сказал, что славу художнику делают люди, которые хотят извлечь из нее немалую выгоду для себя, а заодно и привязать художника благодарностью к себе, делая его в конце концов своей собственностью. И что это не имеет никакого отношения к творчеству как таковому.
Но тогда как же относиться к случайности успеха творческим людям? «Равнодушно» – такой рецепт дает рассказчик, предлагающий искать творческим личностям удовлетворение в самой работе и освобождении от того, требует в душе выхода и реализации в какой-либо объективной форме (картине, литературном произведении и т.д.).
Что касается равнодушия, то Стрикленд полностью согласен с рассказчиком. Во имя своего пути он являет немыслимую степень равнодушия к деньгам, славе, мнению других и вообще ко всему, кроме своей мечты и своих усилий по ее исполнению. Но столь явный, видимый «перехлест» – верный признак того, что к логике исполнения предназначения в Стрикленде примешалась и сильная страсть, которая искажает эту логику предназначения, хотя и действует, казалось бы, в одном с ней направлении.
Возьмем сцену, в которой Стрев просит Стрикленда, чтобы тот воспрепятствовал уходу Бланш Стрев. Ответ был таков:
– Она вольна поступать как ей заблагорассудится, – отвечал Стрикленд. -
Я не принуждаю ее идти со мной (гл.28).
Кажется, что сказано правильно, так как человек в любых обстоятельствах имеет право сделать свой выбор. Да, это так, но при условии, если выбор есть. А выбор есть тогда, когда сознательная воля человека не побеждена страстью, принуждающей человека сделать выбор в пользу удовлетворения этой страсти любой ценой. Как Стрикленд, так и Стрев оказались побеждены страстью. Стрикленд под влиянием своего неконтролируемого влечения соблазнил ненужную ему женщину, а та отдалась страсти, в которой Стрикленд стал таким источником ее удовлетворения, расставание с которым лишало жизнь Бланш всякого смысла. Фатальный финал их отношений был предопределен их обоюдной несвободой и в силу этого отсутствием свободного выбора у обоих.
Страсть – это отсутствие свободы, вот что настораживает в отношении Стрикленда к живописи, которое часто предстает на страницах романа именно как страсть. Это обстоятельство подчеркивается сходством отношения художника к своим картинам и женщинам: после того, как картины написаны, Стрикленд теряет к ним интерес; точно также он теряет интерес к женщинам после удовлетворения своего влечения.
Источником любой страсти является гордость, которая через самые разные страсти неизменно проталкивает в сознание человека мысль о собственном превосходстве. Стрикленд, точно зная, насколько он выше, как художник, многих других, абсолютизировал это локальное превосходство, посчитав, что оно дает ему право презирать других. Когда Стрикленд, говоря о Бланш, сказал, что «женщина может простить мужчине зло, которое он причинил ей, но жертв, которые он ей принес, она не прощает» (гл.41), то он, возможно, охарактеризовал этими словами и свой характер. Ведь приходил же он к Стреву, чтобы попросить денег, и получал помощь из тех самых денег, которые Дирк выручал за свои столь презираемые Стриклендом картины. Возможно, эти унижающие его жертвы Чарльз Стрикленд не простил Стреву. Отсюда его холодное безразличие к Дирку в следующем диалоге с рассказчиком:
– Вы, видимо, забыли, что разрушили его жизнь, – сказал я.
Он в задумчивости теребил свою бороду.
– Он очень плохой художник.
– Но очень хороший человек.
– И отличный повар, – насмешливо присовокупил Стрикленд (гл.41).
Но вернемся к исходному вопросу: как относиться творческому человеку, особенно одаренному, к весьма неопределенной перспективе получить признание и славу? Рассказчик, повторим, советует относиться к этому равнодушно. Но есть равнодушие гордости, и есть равнодушие смирения. Стрикленд выбрал равнодушие гордости. Он сделал тот же самый выбор, которые сделали люди в отношении его таланта.
С точки зрения СТТ, художник достиг выдающегося результата в профессиональном труде, но оказался несостоятельным в труде аскетическом (освобождении от гордости и порождаемых ею страстей, обретении смирения). Этот резкий дисбаланс в структуре личного труда создал сложную и противоречивую личность, которую трудно охарактеризовать однозначно.
