Kitabı oku: «Серенький волчок», sayfa 4
Катюше я объяснил, что скоро мы отсюда уедем и у нас начнется совсем другая жизнь.
Наконец прошли эти полгода. Я снова съездил в новый дом. Все находилось в порядке, хоть сейчас переезжай. Я с легким сердцем вернулся назад.
Было начало августа. Наше северное лето выдалось на редкость жарким и сухим. Старожилы говорили, что не упомнят такой погоды. Ситуация складывалась удачно, и жара оказалась кстати.
Я сходил к Муштакову. Это единственный человек, кроме сестренки, который был мне дорог. Он вытащил бутыль отличной медовухи, и мы выпили за перемены. Я обещал ему захаживать до отъезда.
Дома ждал сюрприз. Оказывается, папаня втихомолку от нас нашел покупателей на дом. В принципе, это не меняло моих планов и даже было мне на руку. Папаша по пьяни раззвонил на всю деревню, что мы переезжаем и станем почти что москвичами.
Тайком я отвез тете Клаве несколько самых необходимых вещей, кое-что из инструментов. И еще накопленные деньги. Из Катюшкиных игрушек взял только ее любимого утенка. Очень жаль было оставлять все остальное, но так требовалось.
Наступил понедельник. В среду должны были прийти покупатели для окончательной сделки. А в субботу мы всей семьей переезжали. Так думал папаня. Он загодя заказал контейнер-трехтонник, чтобы загрузить весь домашний скарб. Контейнер, еще пустой, стоял во дворе. Папаня лазал в нем, чесал затылок и матерился, что не все пожитки влезут.
Нужно сказать: отца поперли с работы за две недели до этого. Но все-таки не забыли, что когда-то он был классным слесарем. Дали хороший расчет. Так что оставшееся до переезда время он праздновал: слонялся по деревне, да бегал то к соседке за самогоном, то в магазин за водкой.
В понедельник я, как всегда, отвел Катюшку в подготовительный класс. По пути из школы остановился поболтать с соседями. Точнее, они сами меня окликнули. Это было очень кстати.
Я пожаловался им, что отец не просыхает, мол, после переезда положу его в больницу на лечение, сделаю все возможное, чтобы вернуть ему человеческий облик. Потом я пошел домой. Можно было не сомневаться: соседи быстро разнесут этот разговор по деревне.
Дальше мне следовало поступать очень осторожно и аккуратно. Я знал, что отец дома. У него выработался режим: с утра он запасался самогоном и шатался по округе, а потом ложился спать и вставал часам к четырем и заправлялся новой порцией.
Так вышло и на этот раз.
Я зашел в дом. В комнатах стоял крепкий запах перегара. За все годы мы с Катюшей так и не привыкли к нему, но сейчас эта вонь была особенно невыносима. Я заглянул в отцовскую спальню.
Папаша лежал на кровати, даже галоши не снял. Сил не хватило. На полу валялась пустая бутылка из-под водки и почти приконченная бутыль самогона. Папаня надрался особенно сильно. Наверное, мне помогала сама судьба.
Я вышел во двор, насобирал в ведре папашиных окурков. Курить он всегда выходил на крыльцо, даже когда был пьяный. Мама рассказывала, что, когда они только сошлись, она попросила не дымить в доме. Как ни странно, но отец никогда не нарушал это правило. Даже после смерти матери.
Я задернул занавески. Раскидал окурки по веранде и в комнатах. Соседи не знали, что папаня до сих пор курит исключительно во дворе. Несколько бычков я бросил возле его кровати.
В нашей комнате я достал из шкафа припасенную бутылку спирта, свечку и вату. Руки у меня дрожали: доставал свечку – и сломал ее.
Я сел на пол возле шкафа и постарался успокоиться. Повторял раз за разом: это не зло, я восстанавливаю справедливость, ради мамы, ради Катюшки, ради себя.
И это подействовало. Мне стало легче, и дрожь почти прекратилась. В голове словно щелкнуло. Я будто раздвоился и видел себя со стороны: кто-то другой, а не я, крался в спальню отца. Очень странное чувство.
Кровать папаши была старого типа, на пружинах. Я отрезал от свечки часть и прикрепил этот кусочек под кроватью. На днях я проверял, сколько времени горит такой огрызок, поэтому знал, что он будет плавиться полтора часа. У основания свечки и по всему полу под кроватью я положил вату. Обильно смочил ее спиртом. Я загодя разбавил его немного водой, чтобы он медленнее испарялся. В бутылке осталась половина. Я укрыл папашу одеялом и вылил под него остатки. Один угол одеяла спустил к полу, на вату. Бутылку протер и запихал в постель, положил на нее папашину руку. Оставшиеся куски свечки сунул себе в карман, чтобы выбросить позже.
Я опустился на корточки, чиркнул спичкой о коробок, поддержал одну руку другой и поднес огонек к фитилю. Свечка загорелась. Пламя потянулось высоко. Я испугался. Хотел загасить огонек, но он быстро поутих и стал ровным. Отсчет пошел. Папаня по-прежнему спал мертвецким сном. У меня появилась уверенность, что все получится. Я не имел права ошибиться. Даже не ради себя, а ради сестренки.
Я прикрыл везде двери и вышел из дома. Следовало попасться на глаза соседям. Еще нужно было зайти к бабке Ульяне и сказать, чтобы она не продавала самогон отцу, что он уже до зеленых чертиков напился, а нам скоро переезжать, и папаша должен хоть немного протрезветь к субботе.
Удача продолжала помогать мне. В конце улицы я заметил бабку Ульяну. Старуха сделала вид, что не замечает меня. Хотела прошмыгнуть мимо. Она снабжала отца самогоном и понимала, что косвенно виновата в его пьянстве. Я окликнул, и ей пришлось остановиться.
Я объяснил ситуацию. Вряд ли жадную до денег барыгу тронула моя просьба, но она пообещала не давать папаше спиртное. Бабка, конечно, врала. Но мне просто нужен был свидетель.
Потом я пошел в магазин.
За прилавком стояла Райка, такая же мелочная и жадная, как бабка Ульяна, только в пять раз толще. Я стал умолять ее не отпускать папаше водку. Райка уперла жирные руки в прилавок и заявила, что, мол, все понимает, но не имеет права отказывать покупателю в приобретении товара и все такое. Я сделал понимающий вид и попросил взвесить колбасы и сыра, еще взял бутылку коньяка. Мой путь лежал к Муштакову.
Через пятьдесят минут после того, как я вышел из своего дома, мы сидели в мастерской моего учителя. Я нарезал продукты. Муштаков положил на стол большой кусок осетрины, разлил по рюмкам коньяк. Мы выпили за жизнь. Поговорили о работе.
Я украдкой поглядывал на часы. Отсчет подходил к критической точке. И если я рассчитал все правильно, минут через пятнадцать должен был начаться пожар.
Но уверенность быстро сменялась страхом. Я сомневался: что если спирт испарится из ваты и она не вспыхнет? Вдруг свечка просто прогорит и потухнет? Может, папаня проснулся раньше и заглянул под кровать? Хоть он и алкоголик конченый, но у него хватит мозгов понять, что к чему. Мне ясно представилось, как он с криком бежит по деревне: помогите, сын отца родного поджег! Улики на белую горячку не спишешь.
Муштаков заметил мое состояние, но решил, что это из-за предстоящего переезда. Он показал свою последнюю работу: большой комод из черного палисандра, весь увитый тонкой резьбой в древнеславянском стиле. Заказчик был из Питера, видимо, особенно денежный и толковый, потому что такой заказ стоил немало. Мне тогда подумалось: а я когда-нибудь так смогу?
Муштаков положил руку мне на плечо и сказал, что главное в нашей работе – это вера в себя, и что с ней сам черт не страшен, где бы я ни жил. И как-то плавно разговор наш стал откровенным. Я рассказал мастеру ту же историю про отца, что и всем остальным. Мучила ли меня совесть, когда я обманывал Муштакова? Нет. Потому что так было нужно для блага, для справедливости.
И по поводу отца моя совесть молчала подавно: судья ведь не мучается душевными муками после вынесения приговора убийце. Может, в душе он и не ликует, но знает, что поступает верно. Папаша заслужил высшую меру уже только за одну маму, не считая всего остального. Иногда добрая цель требует плохих и жестоких, с точки зрения обывательской морали, поступков. Это что касается моего папаши. А ложь Муштакову была необходимым кусочком моего алиби.
Учитель согласился, что отца нужно лечить.
Он сказал: «Ты теперь для Кати – как отец. А семья, род, память предков – это то, ради чего стоит жить. Весь этот наш художественный промысел гроша ломаного не стоит, если ты одинок и потерян. Не повторяй моих ошибок».
Мы выпили еще, и он рассказал историю. Очень странную и страшную. Она потрясла меня. Я помню все почти дословно и перескажу от лица учителя.
Рассказ Муштакова
«Я ведь не всегда жил здесь как отшельник. Родился и рос я в Москве. Так что мы с тобой теперь вроде как земляки будем. Но речь не об этом. Была у меня девушка, Варенька. Нам тогда почти по восемнадцать исполнилось. Мы встречались уже год, а мне вот-вот повестка из военкомата должна была прийти. Варенька обещала ждать, я предчувствовал долгую разлуку, и мы проводили вместе все дни. Теперь такие отношения кажутся молодежи наивными, но у нас все было серьезно.
Однажды мы поехали за город. Хотели устроить небольшой пикник. Варенька взяла корзинку продуктов, я тоже кое-что в сумку собрал, еще бутылку вермута прихватил. Мы нашли в лесу маленькую полянку, с березой и кленом. Варенька сказала, что мы – как эти два дерева: всегда будем вместе.
Как говорится, счастливые часов не наблюдают. Вот и мы припозднились. До станции из лесу быстрым шагом – минут двадцать, а электричка была последней. Стало холодать. Мы заторопились. Варенька спешно собирала плед и остатки еды, а я взял бутылку. На дне оставалось немного, хотел допить.
Вот тут они и появились.
Может, давно украдкой следили за нами, а может, только подъехали. Но в любом случае возникли эти двое как из-под земли. Луна светила ярко, и лица сержантов я разглядел очень хорошо. Они были в форме, но без фуражек. Один, скуластый и помоложе, все время нервно глядел по сторонам, на физиономии второго – похабная улыбочка. Я почувствовал недоброе.
– Так, так, распитие спиртных напитков в общественном месте! – сказал этот похабный и подошел ближе. Скуластый маячил за его спиной.
Я попытался объяснить.
– Никак нет, товарищ сержант. Место это не общественное. Мы здесь вроде как на прощальном ужине по случаю моего предстоящего призыва в ряды вооруженных сил.
Я хотел свести все к шутке. Но сержанта мой ответ не впечатлил. Он разглядывал Вареньку. И этот взгляд мне очень не понравился.
Потом он обернулся к напарнику и сказал:
– Видишь, коллега, какая нынче молодежь пошла. Хамят правоохранительным органам.
Скуластый все дергался по сторонам и поспешно кивал. Хоть звания были у обоих и равные, но чувствовалось, что он подчиняется своему дружку. Похабный попытался взять Вареньку за руку, я шагнул и закрыл ее собой. Скуластый пошел по кругу и оказался позади нас.
Я был наивен тогда. Мне в тот момент стало ясным как дважды два, что нам встретились переодетые в милицейскую форму бандиты. Ведь настоящие служители порядка – они такие, как в фильмах про нашу добрую и честную милицию: жизнь отдадут ради долга. Только после развала Союза выявилось, какие страшные преступления творили они в советское время – безнаказанно, прикрываясь своими корочками и званиями! Мне эта жуткая истина открылась гораздо раньше, на собственном опыте.
В общем, я окончательно понял, что мы влипли, когда услышал крик Вареньки: «Андрей!». А в следующую секунду меня сзади ударили по голове чем-то тяжелым. Я упал, но остался в сознании. Удар пришелся немного вскользь. Наверное, так чувствует себя рыба, когда ее глушат динамитом. Я полз по траве за бандитами. Они тащили Вареньку вглубь леса. Один зажимал ей рот, другой выкручивал руки. Скуластый посмотрел на меня, и они остановились. Потом он сильно ударил Вареньку в живот, и она перестала сопротивляться. Тогда он отпустил ее и шагнул ко мне. Я попытался встать на колени и поднять руки. Но не успел. И снова получил удар по голове. На этот раз я отключился.
Когда пришел в себя – уже светало. Голова раскалывалась и была липкой от крови. Сильно тошнило. Один глаз заплыл, и качало меня как пьяного, когда поднялся на ноги. Но я хорошо помнил, что произошло. Мысли путались, я пытался соображать, думал: наверняка эти бандиты приехали не на электричке, следы от машины должны быть где-то поблизости.
Я начал искать их. Боялся, что вместо следов найду тело Вареньки. Я звал ее…
Потом я стал убеждать себя, что эти нелюди отвезли ее подальше за город и там бросили. Может быть, она пообещала, что ничего никому не расскажет…
Около часа я бродил вокруг, вглядывался здоровым глазом в траву. Иногда мне казалось, что я вижу отпечатки колес. В отчаянии побрел к станции. Вышел на тропинку. Там стали попадаться прохожие. Я что-то говорил им, но они шарахались в сторону. Я свернул с тропинки и дошел до станции окольным путем. По дороге меня стошнило.
На станции я первым делом зашел в туалет и смыл с головы кровь. На мне была теплая рубашка и майка. Я снял майку, разорвал, сделал бинты и перевязал голову.
После туалета я побежал в местное отделение милиции, здесь же, на станции.
– На нас напали бандиты! Они переоделись в милицейскую форму! – вот так с ходу заявил я им. Я не сомневался, что после таких слов за преступниками сразу бросится все отделение с розыскными собаками, отправят машину с мигалкой и по всей области объявят перехват.
Но на меня смотрели очень подозрительно. Лениво начали выяснять, кто я, как здесь оказался и почему голова разбита. Спросили документы. Напрасно я в десятый раз объяснял им, умолял поверить, требовал поехать на место преступления. Когда я говорил про милицейскую форму, на меня глядели еще хуже.
В общем, дело кончилось тем, что меня доставили в Москву, в отделение милиции по месту прописки. Там история повторилась. Как только я рассказал о милицейской форме, меня тут же оборвали и посоветовали не валять дурака. Мне стало казаться, что я попал в сумасшедший дом. Все словно сговорились, и я не понимал, что происходит.
Я начал кричать и требовать, чтобы они съездили к Вареньке домой. Меня посадили за решетку. А на следующее утро отвезли в следственный комитет.
Следователь принялся подробно выяснять, что произошло. Я по глупости думал, что вот нашелся добрый человек, который мне поверил. И был буквально оглушен, когда понял, что стал главным подозреваемым. Как мне сказали, родители Вареньки всю ночь звонили ее подругам и знакомым. Кто-то вспомнил, что мы с ней собирались за город. Родители моего точного адреса не знали. Они пошли в дежурную часть и настояли, чтобы там приняли заявление о пропажи дочери. Рассказали, что она встречается со мной. Вот тогда я впервые серьезно ощутил, что такое несправедливость. Не приведи господь попасть в следственный изолятор. Там я встретил свой восемнадцатый день рождения, в разношерстной компании урок, интеллигентов и простых мужиков.
Через день меня снова повели на допрос. Я так думал. В кабинете со следователем сидел какой-то майор.
Следователь кивнул в мою сторону.
– Вот, Михалыч, забирай своего новобранца.
Потом подошел ко мне.
– Слушай внимательно, Муштаков. Сейчас ты с товарищем майором проследуешь на призывной пункт и в законном порядке отправишься к месту службы. Тебе ведь восемнадцать исполнилось? Ну так считай, что дешево отделался. Потом мне спасибо скажешь. Забудь эту историю и никогда не вспоминай, для твоего же счастливого будущего.
Не успел я опомниться, как оказался в военкомате. В голове крутилась одна мысль: что с Варенькой?
Каким-то чудом уже ближе к вечеру, перед самой отправкой, мне передали большой сверток от моих родителей. Там была одежда и немного необходимых вещей.
Нас повели через двор. Я увидел отца и мать за оградой в толпе провожающих. Вид у них был ужасный. Конечно же, они ничего не понимали: сначала я исчез, затем оказался под следствием, а теперь уже был новобранцем. Они увидели меня. Я дал знаками понять, что напишу им как можно скорее.
Но написать я смог только через три недели, когда был уже в учебке. Я умолял родителей выяснить, что случилось с Варенькой. Хотя и без того чувствовал: ее больше нет. Сердце не обманешь.
Через месяц я получил от отца с матерью письмо. Они путано писали, что с Варенькой случилось несчастье, ее нашли погибшей в нескольких километрах от того места, где мы на пикнике были.
Я крутил в голове тот проклятый вечер, и зубы скрипели от гнева и бессилия. Лица тех мразей я помнил очень хорошо, но на всякий случай нарисовал их в блокноте. Постепенно я добавлял в портреты новые детали, так что у меня потом получились почти фотографии.
Я служил в танковых войсках. Через год с небольшим, после призыва, мы были в Праге. Помню, как высунулся из башенки нашей тридцатьчетверки на одной из улочек. Толпа с проклятиями плевала в нашу сторону. В ту минуту в моей голове словно пленку крутнули назад, и я увидел себя сидящим в следственном изоляторе, когда убили Вареньку. Наверное, и ментам я казался маленькой козявкой, которую легко размазать по земле.
После дембеля я вернулся в Москву. Первым делом съездил на могилку к любимой. Поклялся ей разыскать убийц. Но сначала нужно было найти работу и собраться с мыслями.
Мне удалось устроиться на мебельную фабрику. Работа рутинная, никакого творчества. Но меня она устраивала тем, что не отвлекала от основного дела: я пытался понять, как найти преступников.
К тому времени я уже не был наивным мальчиком, который верит во вселенскую справедливость. Я понимал, что те менты в лесу – настоящие.
Но ненаказанного зла оставаться не должно. Милосердие и всепрощение приятны, когда хочется порассуждать о них за сытным ужином с бутылкой у камина, или с прихожанами в церкви. Такие мысли хороши, пока беда не коснется тебя лично. И тогда срабатывают уже другие законы: тот, кто щадит злонамеренного убийцу, становится хуже этого убийцы.
Я не буду долго рассказывать, как ездил по областным отделениям милиции. Я украдкой рассматривал ментов, осторожно расспрашивал подозрительных личностей в переходах и метро, показывал им портреты.
Прошел год. Мне все чаще стало казаться, что все бесполезно. Если бы речь шла о маленьком городе – шансы были бы намного больше. Но как найти иголку в стоге сена, то бишь в Москве и тем более в области?
Однако справедливо говорят: случай правит всем. Так вышло и со мной.
Я увидел его при выходе из метро на Павелецкой. Меня как кипятком обдало. Без всяких сомнений, это был тот, с поганой усмешкой, который на полянке командовал скуластым. Только растолстел малость и стал старшим сержантом.
Я шел за ним по длинному подземному переходу. Старался держаться незаметно. Может, он и не помнил меня, но рисковать не хотелось. В голове вертелась единственная мысль: только бы не упустить! Впрочем, тот не торопился, спокойно свернул к выходу на вокзал, поднялся по ступенькам. Двигался он так, словно весь мир принадлежал ему.
У меня возникло сильное желание придавить эту мразь тут же, в переходе. Если бы с ним был его дружок, наверное, я так и сделал бы. А там – хоть тюрьма, хоть расстрел. Но попасться, не наказав скуластого, в мои планы не входило.
У входа на вокзал он остановился возле уборщицы, они о чем-то поговорили. Я спрятался за аркой и разговора не слышал. Зато понял, что моего сержанта здесь хорошо знают и если я его потеряю, то уборщица наверняка подскажет, где искать.
Я не стал заходить за ним на вокзал, а подождал неподалеку. Надеялся, что он выйдет в эти же двери. Старший сержант появился ровно через час. Видимо, служебный обход у него был. Так же неторопливо он пошел вдоль здания, завернул за угол.
Я шагал за ним по тротуару, в толпе прохожих. Держался на расстоянии. В какой-то момент мне показалось, что он заметил слежку. Сержант остановился возле поворота в переулок, встал на обочине, заложил руки за спину и посмотрел в мою сторону. Я отвел глаза, принял беззаботный вид, а самому сделалось страшно. Повернуть назад я не мог, иначе сразу бы привлек его внимание. Поток прохожих нес меня все ближе к убийце, как течение несет рыбу в сети рыбака.
Страх появился не потому, что я боялся обнаружить себя. Я знал, что справлюсь с гадом наверняка, если дело дойдет до этого. Но что-то потустороннее почудилось в ту минуту. Сержант показался мне слугой роковых чудовищных сил. Эти силы несколько лет назад отметили меня на пикнике, а теперь снова тащили к себе.
До сержанта оставалось с пяток метров. До меня вдруг дошло, что заинтересовался он не мной, а шагающим возле меня восточным гражданином. Так оно и получилось. Он остановил гостя столицы и козырнул: «Старший сержант Плетнев, предъявите документы!».
Вот это была удача! Теперь я знал фамилию убийцы.
Я прошел мимо Плетнева в переулок. Потом обернулся.
С моего места хорошо было видно, как восточный гость что-то горячо доказывает Плетневу. А тот держал рацию. Видимо, уже успел вызвать наряд, потому как через минуту-другую возле них остановился милицейский газик. Туда и засунули задержанного. Плетнев сел на переднее сиденье, и они уехали. Я пошел обратно к метро. На ходу обдумывал, что делать дальше. Пока я ехал домой, план появился сам собой, словно мне вложили его в голову, до того просто и ясно увидел я, как нужно действовать.
На следующий день, это была суббота, я поехал на поляну, где мы с Варенькой устроили проклятый пикник. Там так же вилась низенькая травка, а вот березку и клен, под которыми мы тогда сидели, кто-то спилил. Остались пни. Вот и нашу с Варенькой жизнь – как пилой.
Эти пни и поставили точку в моем плане. Я внимательно осмотрел их. Лучше и не придумаешь.
У нас, на мебельной фабрике, был отдельный токарный цех, в основном там изготовляли металлические крепежные детали к гарнитурам. Но и в личных целях не запрещалось станочек тихонько покрутить. В советское время с такими делами на фабриках было просто. Мастер закрывал глаза. Мы тоже ребятам из цеха в чем-то помогали, доски там, рейки-планки разные. В общем, частный взаиморасчет.
В понедельник я нашел в цеховом загашнике кусок металлической трубы, диаметром сто пятьдесят миллиметров. Отрезал нужную длину, посадил на резьбу с одного конца глухую крышку, и для верности еще заклепал соединение. Получился высокий металлический стакан. В крышке я высверлил три круглых отверстия. Нашел еще в загашнике пружины и другие детальки. Подточил их на станке. Теперь оставалось все это собрать.
Раньше в домашнем арсенале многих советских мальчишек обязательно была горстка пороха. У меня же имелся не только порох, но и капсюля для охотничьих патронов. Еще до армии я спрятал коробку с этим добром в своей комнате за шкафом, от греха подальше. Там она и лежала.
Проверочная щепотка пороха хорошо вспыхнула, когда я поднес спичку. Капсюля тоже были в порядке.
Я приладил к донышку металлического стакана тройной металлический боек, который выточил на станке. Он крепился через пружину и стопор. Стакан этот, конечно, следует называть гильзой. Но суть не в этом.
Потом я вставил капсюля в дно гильзы и сдернул пружину со стопора. Звонко щелкнуло. Механизм сработал четко. Три бойка – верная гарантия от осечки.
Еще пацаном я насобирал кучу шариков из металлических подшипников всех размеров. Самые маленькие – с дробинку, а самые большие – хоть в бильярд играй. Я отобрал те, что размером от дроби до крупной картечи. Хотелось, чтобы заряд вышел разнокалиберным.
Несложно было зарядить гильзу порохом, шариками, запыжевать войлоком и залить парафином, но это следовало делать в последнюю очередь. А вот с установкой гигантского патрона требовалось повозиться, потому что от этого зависел не только успех дела, но и моя жизнь. Как потом оказалось – так и вышло.
В следующую субботу я положил в сумку снаряд, порох, запасные капсюля и шарики, прихватил инструмент, заготовки и поехал в лес, на полянку. Я оделся как типичный дачник и в электричке отвернулся к окну. Я правильно размышлял: если все получится – менты за своего сотрудника землю носом перероют. Так что чем меньше буду обращать на себя внимания, тем лучше.
К месту я шел с предосторожностями, покружил стороной, чтобы ни с кем не встретиться. На полянке я первым делом провертел коловоротом в кленовом пне отверстия по кругу. Аккуратно, с помощью стамесок, снял верхний слой древесины, как крышку – потом ее снова нужно было вложить в пень. Затем выдолбил сердцевину. Получилось дупло по диаметру чуть шире снаряда. Я вставил в коловорот сверло подлиннее и углубил выемку. Теперь гильза уходила в пень полностью, и сверху еще оставалось место.
Потом я разрыл под кленовым пнем землю и сделал в нем боковое отверстие – просверлил дырку в дупло, напротив березового пня. Засунул в отверстие тонкую стальную проволоку, но соединять со снарядом пока не стал. Сначала следовало протянуть проволоку к березовому пню и незаметно закрепить ее. Возможно, моя конструкция и выходила сложной и нелепой, но функцию растяжки она должна была выполнить четко.
Я пропустил проволоку в канавке под землей, вырыл рядом с березовым пнем небольшую ямку. Через нее и прошла проволока, ее конец я закрепил на корне пня толстыми шурупами. Засыпал крепление землей. А ямку закрыл веточками и листьями. Теперь нужно было проверить.
Я соединил растяжку со спусковым механизмом снаряда, вставил в него капсюля, механизм прикрепил к гильзе и опустил ее в кленовое дупло. Сел на березовый пенек и нажал ногой на ямку. Проволока натянулась. В пне хлопнули капсюля. Все работало.
Но тут я понял, что не продумал очень важную вещь: когда ставить механизм на боевой взвод? Сделать сейчас или после того, как выманю сюда Плетнева? Если заранее – то может случиться, что какой-нибудь дачник начнет здесь копаться. Или кому-то придет в голову пикник устроить, как нам с Варенькой. Не дай бог, пострадают невинные люди. Такого греха на душу брать я не хотел. Не говоря уже о полном провале дела.
Если минировать перед приходом Плетнева – то нужно сделать все быстро и аккуратно. У сержанта хватит хитрости явиться заранее – проверить обстановку. Тогда время будет иметь решающее значение для нас обоих.
Но я решил, что лучше подготовить снаряд сейчас, а установленную растяжку разрезать посередине на две части, и сделать на каждом конце крючок. Тогда мне останется только соединить два куска проволоки. А это можно сделать за минуту.
Я думал: все приготовления займут целый день, но оказалось гораздо легче и быстрее. Помогла армейская выучка. Я поменял капсюля, засыпал порох, шарики, расплавил на спиртовке парафин и залил запыжеванный войлоком снаряд – а время подошло только к обеду.
Крышка из снятой древесины легла на кленовый пень плотно и крепко. Поверхность пня я тщательно затер землей и опилками. Растяжку под дерном утрамбовал, а перед этим разрезал ее посередине. В месте разреза вдавил в землю для отметки маленький камешек.
Я осмотрел поляну. Следов приготовлений практически не виделось. А трава за пару дней должна была расправиться.
Кстати, насчет следов. На встречу с Плетневым я решил надеть кеды двумя размерами больше. Надеялся: это собьет с толку криминалистов.
Домой я возвращался с другой станции. Пока топал до нее, появилась мысль, из-за которой я чуть не отменил задуманное: а если Плетнев приедет на встречу со своим скуластым дружком? Допустим, уничтожу я Плетнева. А скуластый убьет меня. Спрячется заранее в кустах, а потом пальнет. Не такой Плетнев дурак, он наверняка позаботится о подстраховке.
Я повернул назад, чтобы убрать заряд. Я мог придумать что-то еще. Но потом остановился, решил не убирать. Про скуластого следовало поспрашивать на Павелецком вокзале. Возможно, они с Плетневым уже и не работали на пару.
Среди недели я отпросился с работы пораньше и поехал на вокзал. В моем кармане лежал запечатанный конверт с запиской. Накануне дома я со всеми предосторожностями приклеил к бумажному листу вырезанные из старых журналов и газет слова. Текст получился вполне ясный: «Помнишь девушку и парня в лесу на поляне три года назад? Ты и твой дружок убили мою невесту. Приезжай на поляну один 17 июля ровно в полдень».
Мне нужна была вокзальная уборщица. Я планировал передать конверт Плетневу через нее, после того, как разузнаю о скуластом.
Ту женщину с метлой я увидел издалека. Она, как и в прошлый раз, убиралась у входа. Я надвинул козырек кепки пониже, походил возле здания вокзала, зашел внутрь. Сержанта нигде не было. Я сделал залихватский вид, подошел к уборщице и сказал:
– Бог помощь!
Она махнула метлой в сторону дверей.
– Справочная там!
Я рассмеялся.
– Да какая справочная, гражданочка. Друга ищу, сто лет не виделись, уезжаю скоро, а найти не могу. Мне сказали: он здесь бывает, может, вы его знаете?
Я очень надеялся разговорить ее.
Она перестала мести. Подошла ближе, вроде заинтересовалась.
– Может, знаю – может, нет. А друга звать-то как?
– Да Плетнев, сержант. Мы до армии с ним не разлей вода были, хоть он и постарше. А потом потерялись.
Женщина заулыбалась.
– Так вы друг Евгения Петровича! Ну как же, конечно, знаю. Только он теперь старший сержант.
– Ну так точно, Евгения Петровича! Я Женькин друг, – заверил я.
– Ой, да его сегодня не будет, – сказала уборщица. – На похороны поехал, напарника его бандиты убили, Ренатика Саитова, хороший был паренек, царствие ему небесное. Да вы, наверное, знали его, коли с Евгением Петровичем в друзьях.
Она вздохнула и закрестилась.
Какое-то наитие нахлынуло на меня тогда. Я достал записную книжку и открыл страницу с портретом скуластого.
– Он самый, он самый, – сказала уборщица, – жалко-то как, молодой такой, жить да жить еще.
«Вот тебе и раз!» – подумалось мне. Какая ирония! Хотел наказать гада, а судьба опередила. Я не зря оставил заряд в пне и подготовил записку Плетневу.
– Да, жалко Рената. Мы особо не общались с ним, а вот для Женьки, это, конечно, удар, – сказал я.
– Где живет Евгений Петрович, я не подскажу, а здесь он бывает два раза в неделю. Но вы бы зашли в привокзальное отделение милиции, там его хорошо знают, – посоветовала уборщица.
Я достал конверт.
– А вы можете Женьке… Евгению Петровичу письмо передать? Дело в том, что я уезжаю, и, боюсь, в этот раз мы не увидимся.
Женщина взяла конверт.
– Передам, даже не беспокойтесь! У меня надежней, чем в камере хранения. Как только Евгений Петрович появится, так сразу и передам. А от кого письмо, вас как звать-величать?
– Алексей, – соврал я.
Потом я быстро ушел. Пока ехал домой – все размышлял о скуластом. Вот ведь как получилось. Одной тварью меньше. Уборщица, конечно, нипочем не решится из любопытства вскрыть конверт. Потому что он адресован самому Евгению Петровичу Плетневу, старшему сержанту милиции, уважаемому человеку, который на самом деле мразь, оскверняющая землю. Но запомнила она меня наверняка. А это плохо. В случае чего и описать сможет. До семнадцатого июля оставалось девять дней. Назад пути не было.
