Kitabı oku: «Инструкция к жизни», sayfa 3
На Эбби эти истории производят самое значимое впечатление. Ей представляется чувство безопасности. Никто ведь не посмеет тронуть Барона, а если и решится, то в миг будет наказан. Представить такие возможности у себя означает заставить себя улыбнуться. Сила бы принесла покой. Но разве такое возможно? Барон настолько далеко, что его будто бы и не существует вовсе.
– Ой, я забыл совсем. У меня есть кое-что. – Артём вскакивает и отходит к столу. Дело в том, что там лежит потрёпанный старенький телефон с одной кнопкой. Артём тут же его открывает и включает какую-то песню, которая Эбби совсем незнакома, но с первых же нот мелодия покоряет сердце. А когда вокалист начинает петь, тогда дыхание становится тише, лишь бы не помешать ему, лишь бы не упустить ни звука. Хриплый динамик ничуть не мешает наслаждаться музыкой. Губы Артёма двигаются в такт словам. «На заре… Голоса зовут меня…» – Звучит припев, который способен вызвать и тоску, и надежду одновременно. Этот момент Эбигейл будет помнить ещё очень долгое время.
– Круто, правда? – Спрашивает Артём, когда песня подходит к концу. – У меня теперь музыка есть.
– Что это за песня?
– Это? – Артём садится рядом и приобнимает Эбби за плечи. – «На заре», группа Альянс. Древняя песня, ещё наши родители слушали, может даже родители их родителей… Но, я клянусь тебе, это самая искренняя песня, которую я слышал. Честная. И красивая. Прямо как ты, знаешь…
Эбби становится не по себе. Она не привыкла слышать комплименты, а потому принимает их за издёвку. Это очень жестоко, очень грубо, даже обидно. От Артёма Эбби этого не ожидала.
– Зачем ты так?
– А что, я не прав?
– Нет.
– Тогда ты дура. Ты ведь самая красивая девушка из всех, кого мне приходилось видеть.
Артём вдруг неожиданно склоняется ближе и целует Эбби в губы, та сперва теряется, но потом отстраняется. Она дрожит, глаза её бегают туда-сюда в панике, прикосновения жгутся, а сердце пытается раздробить рёбра.
– Не могу… – Шепчет Эбби. Артём смотрит в эти изумрудные глаза, напуганные до полусмерти, а затем, кажется, понимает всё:
– Тебя кто-то обидел…
«Обидел» звучит необычно, тяжело, словно удар по голове. За этим словом кроется очень много. Огромный пласт тяжёлой гнили. Артём более не настаивает, но что-то в нём мгновенно изменилось. Он словно озлобился. Вдруг он поднимается, берёт свой телефон, рюкзак и уходит прочь, не произнося более ни слова. Оставляет Эбби одну в полном замешательстве.
Прождав Артёма ещё несколько часов, Эбби наконец смирилась с тем, что тот просто ушёл по своим делам. Она решает отправиться домой, где проводит типичный для себя вечер с уроками и конфликтом родителей на почве пьяного угара отца. Утром Эбби отправляется в школу. Ей не хочется туда идти. На неё привычно косо поглядывают одноклассники, но помоями не обливают, что кажется странным. Паша не пришёл на урок, как и его верные напарники. Прогуливают они не часто, но когда такое случается, то дышится гораздо легче. Конечно, есть и те, кто даже без лидера класса может спокойно подойти к Эбби и унизить её, но всё же они не могут так втоптать в грязь бедную девочку, как это получается у Паши. Он настоящий маэстро своего дела.
Возвращаясь домой, Эбби неожиданно встречает Артёма, который просто нарисовался из промежутка меж двух гаражей.
– Спешишь куда-то? – Спрашивает тот, смотря на Эбби с каким-то необычайно самодовольным видом. Эбби молча крутит головой.
– Пойдём тогда покажу тебе кое-чего. – Артём кивает и исчезает там, откуда пришёл. Эбби несколько секунд сомневается, но затем ступает следом.
Преодолев небольшой лабиринт гаражных стенок, они оказываются у стальной двери с тяжёлым, немного ржавым амбарным замком, который открывается с неким трудом. Артём распахивает скрипучую дверь, но внутрь не заходит. Вместо этого он запускает руку в темноту, отыскивает выключатель и зажигает свет, отступает в сторону и пропускает Эбби внутрь.
Как только Эбигейл заглядывает в гараж, то тут же цепенеет. Паша. Паша там, весь избитый, лицо в крови. А сам он прикован за руку наручниками к какой-то стальной трубе, как и два его товарища, но те уже совсем плохи. Паша хотя бы остаётся в сознании. Когда свет загорается, то Паша шипит и испуганно прикрывает лицо рукой, но затем, как только он распознаёт Эбби на пороге, то тут же начинает жалобно скулить:
– Прости нас! Прости нас, пожалуйста! Прости! Мне так жаль, прости нас, мудаков!
Эбби в растерянности смотрит на Артёма. Тот решает всё-таки прояснить ситуацию:
– Умей постоять за себя. Если ты будешь позволять себя обижать, то эти мрази будут этим пользоваться. Восстань, покажи зубы и вцепись им в глотку, лишь тогда ты сможешь перегрызть всех, кто мешает твоему счастью. Бейся насмерть, если потребуется, но никогда не позволяй кому-либо тебя обидеть. Ты прекрасна. Не дай миру себя унизить.
Артём достаёт из кармана складной ножичек приятного песочного цвета и протягивает его Эбигейл:
– Ты девчонка, ты мелкая, так что вот тебе костыль, который уравняет твои шансы с кем угодно. Это мой тебе подарок.
Эбби не знает, что ответить. Ей очень приятно, что за неё вступился крутой парень, так что говорить она не может – боится, что голос дрогнет слишком сильно. Эбби подводят глаза. Они не слушаются – пропускают пару слезинок. Чтобы Артём не мог этого заметить, Эбби тут же набрасывается на него и обнимает. Этот нож… Когда ладонь его сжимает, то появлялось чувство защищённости, даже некое спокойствие. А обнимать Артёма по началу тревожно, но затем становится тепло. Кажется, что только ему можно её коснуться.
Артём вдруг отстраняется и заглядывает Эбби в глаза:
– А теперь убей их.
– Что? – Эбби теряется, не ожидая такого.
– Сделай с ними то, что они заслуживают. Вынеси им приговор.
– Не надо! – Вопит Паша. – Пожалуйста, не надо! Прости меня, я был дурак, прости! Умоляю!
Эбби не знает, как поступить, но она чувствует, что ненавидит этих мальчишек. Всем сердцем ненавидит за то, что они сделали и кого из себя представляют. Эбби раскладывает ножик и ступает в гараж, подходит ближе к Паше и его друзьям. Чем ближе оказывается Эбигейл, тем огромнее чувство того, что это неправильно и так быть не должно. Эбби смотрит в это напуганное лицо Паши, и ей, как ни странно, становится его жаль.
– Я прошу. Я умоляю. Не надо! – Паша дёргается и закрывается рукой. Эбби останавливается, сомневается, борется с собой.
– Не буду. – Принимает решение Эбби, а Артём подходит к ней ближе:
– Что? Почему?
– Это неправильно. Люди друг друга убивают уже столько лет. Будто иначе нельзя.
– Иначе нельзя. Вспомни, что они с тобой сделали. Разве можешь ты их простить? Все, кто не смог выбрать жестокий путь – сдохли. Либо ты, либо тебя, понимаешь?
– Я хочу иначе… – Эбби отвечает жалко, будто бы оправдывается.
– Ты поймёшь позднее. Рано или поздно тебе придётся либо принять эти правила жизни, либо сдохнуть. Надеюсь, ты выберешь первое.
Артём забирает нож из руки оцепеневшей Эбигейл, в один прыжок достигает Паши и начинает наносить множество колотых ударов по груди школьника, тот даже не успевает вскрикнуть. Паша хрипит, дёргается и затихает, оставляет под собой алую лужицу. Жизнь только что оборвалась прямо на глазах у юной Эбигейл.»
– Вы, оказывается, были довольно гуманны в юном возрасте, Эбигейл. – Признаёт Джошуа, когда очередная часть рассказа подошла к концу.
– Я и сейчас очень гуманна, милый доктор. Я могла бы быть в разы более жестокой, делая мою жестокость бессмысленной, но сейчас я караю лишь тех, кого покарать необходимо.
– У вас всё ещё слишком много жестокости, которой можно было бы избежать.
– У меня ровно та доза жестокости, милый доктор, которая необходима для светлого мира. Дети могут ходить в школы без охраны. Преступность практически нулевая. У людей есть всё необходимое. Да, мы подчиняем себе штаты немного грубо, но эта грубость идёт во благо. Мы строим мир посредством этой самой бесчеловечности, вам следует не сопротивляться, а сказать нам спасибо. Этот ваш избыточный либерализм не даёт вам понять, что установленный нами режим даёт миру то, чего не смогло дать правительство. Мы принесли порядок, и мы гарантируем, что этот порядок никто не сможет отобрать. Как только умрёт последний партизан, вот тогда вообще будет всё замечательно.
– У вас рабство легализовано.
– Рабами становятся только террористы. Те, кто этого заслуживает. Вместо того, чтобы гнить в тюрьме за чужие деньги – они начинают приносить пользу обществу. Да и то, это мои щедрые коллеги с юга так любят баловаться, не я.
– Мир на крови и костях нам не нужен.
– Любезный мой доктор, а разве бывает какой-то другой?
– Вы и меня под этот ваш мир положите. И дочь мою хотите туда отдать, и жену, и много ещё кого под него положите.
– О, любезный, а чья это вина? Кто нарушал закон, сливая данные партизанам, с помощью которых они создавали новых вдов и сирот?
– Это делал я. Я один. Причём тут моя семья?
– Это отобьёт желание у других бунтовать. Иначе люди осмелеют, у них проявится аппетит, и, как известно, именно аппетит толкает людей к революции, не голод. Убив вас троих, я спасу три сотни, если не три тысячи. Элементарная математика.
– Понимаете, Эбигейл, любая диктатура рано или поздно падёт. Может не сегодня и не завтра, но она падёт, это неизбежно. Люди не позволят обращаться с собой слишком долго так, как с ними обращаетесь вы.
– И что они сделают? Восстанут, свергнут меня силой оружия и построят мир на костях и крови?
– Тушé. – Только и отвечает Джошуа, ведь ответа на вопрос у него нет.
– Давайте продолжим. Я хотела бы вспомнить день, когда я видела мою маму в последний раз. Знаете, её гроб поставили в центре квартиры, на два стула. А под гробом тазик, чтобы туда стекало дерьмо и моча. Я смотрела на это и не знала, как мне дальше жить. Моя мать, моя родная мама была передо мной в гробу, прямо в квартире. А её лицо было накрыто полотенчиком, ведь его пробила пуля. Знаете, а я ведь поэтому и не использую такой тип казни. Я жестокости не брезгую, но этот способ убийства мне не нравится. Стреляя в лицо, я будто пытаюсь ударить по личности человека, будто я его искренне ненавижу. А если я его ненавижу, значит он смог ко мне подобраться и задеть меня, а это значит, что он смог сделать меня уязвимой. Ведьма Аляски не может быть уязвимой. Но это всё лирика. Давайте вернёмся всё же к моей истории…
«Эбби сидит на диване и, не отрываясь вовсе, смотрит прямо на полотенце, что укрывает лицо её матери. Гости приходят и уходят, их немного, но они то появляются, то исчезают. Никто не плачет. Кажется, все привыкли к смерти. Они говорят что-то Эбигейл, видимо, выражают свои соболезнования. Она их не слышит. Всё её внимание принадлежит гробу на двух стульях.
Эбби просидела так весь день, пока не стемнело. Затем жизнь всё-таки в неё возвращается, она смотрит по сторонам. Все ушли. В комнате также пусто, как в её душе, и только на кухне горит свет. Эбби поднимается и идёт туда, чтобы посмотреть, кто там остался.
– Я ж вдь любл её… – Слышно невнятное бормотание, которое узнаётся легко.
Отец пьёт в кухне вместе со своим дружком. Они поглощают водку и заедают ту блинами.
– Как же суки эти могли?.. Как же ж так?.. Как?.. Чего всё так несправдлво? Работы нет, жены теперь тоже… – Отец продолжал бормотать, а Эбби молча уходит в свою комнату, находит свой рюкзак и начиная собирать вещи. Она не забывает про книгу с легендами и складной ножичек. Когда всё наконец-то готово, то Эбби отправляется к выходу из квартиры, но вдруг её замечает отец.
– Дочнька! Дочнька, а ты куда? Пздно ведь.
– Иди нахер.
– Ты как с отцом?.. Вот же ж дрянь! – Папа поднимается, но тут же спотыкается и падает, нелепо извивается, словно половинка разрезанного надвое червя. Эбби смотрит на отца ещё один, последний раз, замечает крупное пятно на его штанах:
– Ещё и обоссался. Мог бы хоть сегодня не пить.
– Я не пил! Я поминал! У меня горе! Горе у меня! Горе! Я страдаю! Страдаю, понимаешь?!
Эбигейл не стала его дослушивать. Она молча хлопает входной дверью и уходит прочь, в подвал, где их с Артёмом убежище. Эбби смиренно сидит там до утра, пока не приходит сам Артём, а затем, едва ли тот оказывается на пороге, она требует:
– Давай сбежим. Завтра. А лучше сегодня.»
– Почему вам так сильно захотелось сбежать, Эбигейл?
– Мне было слишком тяжело находиться дома, а причин быть там больше не было. Знаете, будто в голове щёлкнуло, что терпеть больше не нужно и я вольна бежать.
– Что же дальше? – Интересуется Джошуа, а Уизерстоун поднимается и подходит к шкафу с книгами, выбирает себе новое произведение:
– А дальше, милый доктор, Чак Паланик. «Беглецы и бродяги». Это именно те слова, что просто необходимы мне для второй главы. Или, может быть, вы против и предложите что-то своё?
Глава 2. «Беглецы и бродяги»
– Знаете, Эбигейл, я хотел бы поделиться с вами одним занимательным тезисом. Для этого я хотел бы вспомнить, как я начинал свою карьеру. Ещё в молодости мне всё время нравилось слушать, смотреть и понимать. Я хотел понимать людей, я хотел понимать всех и каждого, от бездомных на улице и до министров в кабинете. И людям нравилось моё внимание, они хотели мне рассказывать всё, что их гложило. Всё, что не давало им спать по ночам, а я слушал, слушал с таким наслаждением, словно пытался решить задачку по математике. Про отношения со второй половинкой, про семью, про работу, про учёбу, я слушал всех, у меня было достаточно знакомых, но вот меня не слушал никто. Я не хотел ни перед кем открываться. Понимая свою тягу к решению и пониманию людей, я отправился учиться на психотерапевта в штате Вашингтон. Но ладно, опустим учёбу, я хотел сказать о том, как я пытался понять всех людей, что встречались мне на пути. Чтобы понять бездомного, я жил на улице, чтобы понять наркомана, я употреблял героин, чтобы понять мыслителя, я изучил все труды в библиотеке, что мне попадались, от Вольтера и до Макиавелли. Я слушал все виды музыки, смотрел все виды фильмов. Скажете, что жизнь на улице понижает мой статус как врача? А я скажу, что это был мой молодёжный бунт! Бунт против бюрократичных, заочных методов понимания человека. Я хотел быть ближе к своим пациентам, и я был. Я старался побывать всем, кто попадался мне под руку, но я не переходил черту.
– Не хватило духу попробовать себя в роли убийцы, я правильно понимаю?
– Прошлое необратимо, Эбигейл. Если мы делаем что-то хоть один раз – это клеймо. Как шрам. Не важно, знает об этом кто-то или нет, это действие остаётся фактом, а потому необходима некая разборчивость. Нужно знать, что стоит пробовать, а что лучше избежать, чтобы сохранить себя.
– Вы говорите, что пытались понять всех людей, погружая себя в те условия, в которых они оказались. Милый доктор, но это глупо.
– Да? И почему же?
– Чтобы понять людей, нужно понять не то, что они чувствуют, оказавшись в этих условиях, но то, что они пережили, чтобы в этих самых условиях оказаться. Почему наркоман на игле? Почему убийца – убийца, а бездомный – бездомный?
– Это всё часть общей экспозиции. С пониманием условий, начинаешь понимать всё остальное, мы идём от общего к частному, понимаете?
– Это всё фальшиво. Я не верю в то, что Вы смогли понять хотя бы половину тех, кого понять пытались. И, если Вы считаете, что мне ваше понимание необходимо, то я спокойно проживу и без него.
– Хорошо, Эбигейл, как скажете. Тогда я предлагаю перейти дальше. О чём Вы хотели бы рассказать?
– Я хочу рассказать, какой я помню свободу. Тогда было хорошо. Я была почти счастлива. Артём договорился с одним небольшим торговым судном, что ходило севернее от Владивостока прямо до Аляски, так что вскоре мы собрали вещи и убежали. Корабль, к слову, назывался «Виктория».
«Эбби сидит на носу корабля и игнорирует ветер, который совсем не щадит её лицо. Она никак не может перестать смотреть в горизонт. Эбби наконец-то свободна от душных стен, свободна от злобных школьников, свободна от всего, что мешало ей жить. Теперь есть лишь она, Артём, ветер, вода и полярное сияние, что украшает небо.
Безумной красоты вид приносит огромную лёгкость и мятное спокойствие, даже несмотря на то, что девочка идёт в полную неизвестность. Ей не страшно. Она ждала этого много лет. В Америке ведь точно лучше, чем здесь, Артём так сказал, а он точно знает, он умный парень.
– Сигаретку? – Артём протягивает одну.
– Давай.
– Страшно?
– Нет.
– Вот и мне нет. – Артём привык всегда и везде выглядеть крутым, но теперь аура абсолютного контроля за ситуацией от него не ощущается в том же заражающем виде, в котором это бывало раньше.
– Да и смысл нам бояться? Мы ведь в лучший мир плывём.
– Ага.
Артём замечает грузную фигуру капитана, что направляется сюда, угрюмо перешагивая с ноги на ногу. Его фамилия Гринько, он хромает, видимо, из-за шрамов молодости. Глаза у капитана вечно грустные, это цепляет Эбби. Ей Гринько внушает доверие.
Помимо всего прочего, капитан Гринько курит, но курит он исключительно самокрутки, которые крутит из чего-то очень дрянного, возможно впихивая туда все элементы таблицы Менделеева и ещё чуть-чуть сверху. Артём как-то попробовал это курево, так его чуть наизнанку не вывернуло под громкий хохот матросов.
– Шо здесь сидите? – Гринько затягивается своей самокруткой.
– Вид здесь красивый. Хотим насладиться. – Отвечает Артём.
– Ах, вид. Я, кохда впервые вышел в море, то точно также смотрел на волны, звёзды, хоризонт и думал…
– Душу излить хочешь?
– А ты может хочешь нормальную сихаретку? – Покашляв, Гринько протягивает самокрутку Артёму. Тот в ответ только хмыкает, словно гордость его задета.
– Нам не интересно твоё прошлое.
– Мне интересно. – Эбби влезает в разговор мужчины и мальчика. Артём косится на неё недоверчиво, не понимает, зачем ей это. А Эбби ведь просто хочет услышать что-то, что она поймёт. Гринько тем временем снова затягивается, выдыхает дым и вспоминает:
– Я смотрел на эти воды, звёздное небо, хоризонт и думал, как же прекрасен этот мир. Этот мир, вечный, ничем не охраниченный. Бесконечный. Этот воздух, в нём особая атмосфера, а?.. Как же тохда я чувствовал, как никохда раньше. Мне хотелось смотреть на всё это и понимать, что вот я, я здесь. Так далеко от дома. Но под всё тем же небом. Оно одно ведь у нас, это небо. И в Москве, и во Владивостоке, и в Киеве, и в Нью-Йорке, и в Лондоне. Небо у всех одно, земля одна. Нужно понимать, какой мир нам дан.
– Не стоит забывать, что этот мир очень жестокий. – Артём влез поперёк разговора.
– Люди делают мир жестоким. А вот звёзды что тебе сделали? Небо это как тебя обидело, малой? Люди злые, люди хрешные. Они умеют ненавидеть. Уж я-то знаю. А природа может и бывает жестока, но не по своей же воле. Она остаётся чистой. И, чёрт побери, какой же прекрасной.
Эбби слушает капитана и молча соглашается. Мир прекрасен, пусть он и обидел её столько раз. И люди в нём не все плохие, стоит только посмотреть на Артёма и капитана. Они ведь хорошие. Эбби хочется, чтобы этот миг был вечным. Момент на этом корабле полностью изолирован от всех проблем внешнего мира, всех обид, всех утрат и всего плохого.
– Капитан, а вы откуда?
– З Киева. Вы, кохда на Аляску прибудете, то берегите друг друга. Своим нужно держаться вместе.
– Своим?
– Своим, девочка, своим. Ты всё поймёшь позднее.
Позднее вечером, в каюте, Эбби и Артём рассуждают о будущем, об их новой жизни. Новой жизни за Беринговым проливом, где всё у всех хорошо. Где все товары самые лучшие, и люди другие совсем, и есть что-то светлое.
– Мы плывём в новый мир, а потому нам нужны новые имена. Нам нужны образы. С помощью этих образов можно получить силу, мы бы были, как Барон. У него ведь тоже образ. Самое главное – помнить, что чтобы придуманная личность могла действительно влиять на мир, она должна превосходить реальную. – Артём блуждает по комнате, рассуждает вслух, перебирает варианты в голове и надеется увидеть среди них тот самый.
– Мы не можем оставить наши имена? – Эбби разлеглась на койке у стены.
– Нет, кончено, нет. Нам нужны другие, куда более грозные имена. Другие личности, если потребуется! Нечто более серьёзное, мы должны быть сильны. Помни о законе пищевой цепочки. Нужно что-то… Курт! Как ты думаешь, подойдёт?
– Нет.
– Почему? Хорошее ведь имя.
– Нет. Но может быть… Джаред?
– Банально. – Артём отмахивается. – Потом придумаю. Знаешь, тебе это сделать проще.
– Это почему же?
– Правда не понимаешь? Иди сюда.
Артём останавливается возле стула, что стоит прямо у небольшого каютного бюро. Там также есть зеркало, мутное, треснувшее.
Эбби хмурится, но поднимается и занимает место на стуле. Артёмовская рука поворачивает рыжую голову к её же отражению:
– Посмотри на себя. Ты уникальна. Твои глаза, волосы, скулы, щёки… Тебе не нужно даже придумывать образ, природа всё сделала за тебя.
Эбби чувствует себя особенной. От этого чувства ей становится не по себе, и она краснеет. Только Артёму, ему лишь одному Эбби могла бы поверить, что не дурнушка, не уродина, но… Как он там сказал? Уникальная.
– Природа сделала тебя ведьмой.
– Это оскорбление?
– Глупая. Ведьмы сильные, их боятся, ведь от них не знаешь, чего ждать. Они непредсказуемые и своенравные, свободные до дикости и дикие до свободы, да и забудь все злые сказки о некрасивых ведьмах, в реальности они очень милы и изящны. Настолько они красивы, что люди жгли их, завидуя, что эта красота досталась не им. Верь мне, лично видел.
– Да? Не врёшь?
– Не вру.
– И где же ты их видел?
– Прямо сейчас вижу. – Когда он говорит это, в груди Эбби что-то вздрагивает. Артём вдруг поднимает задумчивый взгляд, размышляет немного и говорит:
– Эбигейл. Тебе подойдёт имя Эбигейл. Очень ведьминское.
– Просто Эбигейл? Без фамилии?
– Да. А зачем тебе фамилия? И так звучит просто превосходно. Вот смотрю я в твои глаза и понимаю, что ты именно Эбигейл. Просто Эбигейл.»
В порту Аляски их ждали. Какие-то люди в убогих обносках заполоняют корабль, как только тот пришвартовывается. Поверх этой рвани, которую они зовут одеждой, закреплены куски проржавевших железных доспехов. Носить столько металла на себе тяжело, так что кто-то вообще отказался от того, чтобы прикрыть торс, а кто-то смог достать где-то настоящий военный бронежилет. Таких очень немного. Также все эти солдаты вооружены. Автоматы, дробовики, винтовки, всё это может у них и есть, но не всё соответствует высшим стандартам качества. Это какие-то уродливые скелеты оружия, созданные самостоятельное в этом муравейнике, где главным элемент металл. Ещё в глаза бросается то, что открытые части тела у этих незнакомцев покрыты татуировками, какими-то неясными символами, идущими через тело вплоть до горла. Некоторые изрисовали себе даже лицо.
– Хловер, шо-то случилось?
Человек, которого Гринько называет Гловером – худощавого вида мужичок лет сорока, с грязными волосами и бесконечным количеством тату. Эбби быстро понимает, что Гловером этого человека зовут не просто так, а из-за татуировок на руках. Его запястья забиты сплошным слоем, а от того кажется, что он ходит в перчатках, которые невозможно снять.
– Ничего, друг, не переживай. Просто товара что-то на твоей барже всё меньше и меньше. Мне это не нравится. – Гловер ходит по кораблю так, словно он хозяин «Виктории». Этот человек внушает Эбигейл тревогу, поэтому она беспокойно хватает Артёма за руку.
– Страшно? – Спрашивает Артём негромко. Эбигейл кивает.
– Это не от меня зависит. Сам знаешь, мне выгодно доставлять как можно больше. – Гринько только и делает, что разводит руками.
– Ладно. – Гловер указывает на Артёма и Эбби:
– А это новые беженцы?
– Да. Всё оплачено, твои услуги в том числе.
– Прекрасно! Добро пожаловать на Аляску! Самое красивое место в мире!
Незнакомцы принимаются разгружать баржу, а Эбби и Артёма провожают в портовый офис, где им накрывают на стол. Еда просто отвратительна, это какая-то похлёбка из вонючих грибов, от которых внутренности сами просятся наружу. Эбигейл, конечно, голодна, но не настолько, чтобы давиться этими помоями. Ещё она не уверена в своём английском языке, так что вопросов не задаёт. Гловера расспрашивает Артём.
– Мы – мусорщики. – Объясняет Гловер. – Это не оскорбление, ведь то, что многие считают мусором, для нас является фундаментом новой империи! Мы строим новый мир, который не будет лишён прогресса, но будет безопасным. Мы строим мир во славу Бога металла. Вот, смотри, почему человек пал из князей в грязи? Потому, что он размяк. Он обзавёлся чувствами, привязанностью, ненавистью, а затем с их помощью позволил себе довести мир до дикого состояния. Размякшим нельзя доверять оружие. Наши мысли, наши действия, всё должно быть твёрдо, подобно металлу. Тогда нам можно доверить оружие, тогда металлический Бог вознаградит нас после нашей смерти, сделав металлом. Живи железно, умри железно! Только тот, чьи мысли непробиваемы, как металл, только тот имеет право держать оружие. Металл всегда побеждает плоть.
– Это же всё звучит так странно, вы правда в это верите?
– А в мужика на кресте верить интереснее? Воду в вино? Ходить по воде? Ха! Нет в этом мире смысла ни у крестов, ни у вина, есть смысл только оружии! Оружие и металл! Кто металл – тот сильнее, плоть всегда бьёт металл!
По глазам Артёма видно, что тот заинтересован. Гловер цепляется за этот взгляд и продолжает рассказ:
– Не смотрите на то, что мы живём в мусоре. Лишь тот, кто лишён множества благ цивилизации, способен сохранять металлическое сердце. Мы намеренно отказываемся от удобств, чтобы стать ближе к металлическому богу. Мы – новая сила этого мира, мы построим порядок.
– Что значат ваши тату?
– Это… Это заметки о том, что мы потеряли на пути к металлическому богу. Вот, смотрите… Эти знаки значат, что я потерял родителей. А вот эти вот говорят, как я их потерял. Вот эти символы говорят о том, что мой комфортный дом сгорел. Эти вот символы, это имена тех моих друзей, которые погибли после начала войны. Когда потери всегда с тобой, то ты не можешь их забыть, ты вынужден к ним привыкнуть. Это делает наше железное сердце ещё крепче. Но может о себе расскажете? Куда вы направляетесь?
– На юг.
– Вы же не торопитесь, а? Останетесь у нас на некоторое время?
Прежде, чем ответить, Артём смотрит на Эбби вопросительно. Та крутит головой, ведь ей здесь неспокойно. Ей не нравится это место, ей не нравится Гловер, ей хочется скорее уйти. Но Артём неожиданно говорит:
– Конечно, мы можем задержатся на некоторое время.
Мусорщики живут в месте, которое некогда являлось портом. Они оборудовали три огромных портовых крана под себя, окружив их бараками, некоторые из которых держатся прямо на металлических опорах. Этот уродливый городишко называется «Гудбэй». Место это по-настоящему тревожное, люди какие-то озлобленные, бледные и жутко вонючие. Спать приходится на полу, завернувшись в рваный плед и подстелив под голову рюкзак. Но хотя бы есть крыша над головой. Уже через сутки приходится всё же попробовать грибной суп, но в этот раз в нём даже плавает какое-то жилистое мясо. От такого питания Эбигейл тошнит, она пихает эту похлёбку в себя через силу, а вот Артём очень быстро привыкает к режиму мусорщиков, их еде, их образу жизни и стилю общения. Эбби это очень не нравится, но Артём говорит, что они останутся здесь ещё на неделю, а может быть и на две. Протесты против этой идеи ни к чему не приводят, Артём упёрся и не хочет уступать, а бросить его Эбигейл просто не может.
В один день приходит Гловер и говорит, что оплаченная часть проживания окончена. Эбби по началу даже обрадовалась, что теперь они наконец-то уйдут, но оказалось, что она радуется совсем зря. Артём предложил отработать дальнейшее проживание, так что он стал помогать какому-то мусорщику в мастерской, вечно поглядывая на солдат и мечтая с ними пойти либо на вылазку, либо на охоту. Ему хочется с ними обучаться силе. Эбигейл же отправляют прочь из Гудбэя, в место, которое называется домом металлического Бога. Оно всего лишь в двух километрах от порта, но это очень не нравится Эбби. Она хочет быть ближе к Артёму, но он почти перестал с ней общаться, отдалился и стал каким-то чужим. Порой кажется, что они и вовсе незнакомы.
Дом металлического Бога, очевидно, является местным храмом, но без крестов. Вместо креста – шестерня, вместо свеч – аварийные лампы, а вместо здания – упавший пассажирский самолёт. Он поражает своими размерами, кажется, что он больше некоторых хрущёвок родного Владивостока. Эбби не помнит самолётов. Она не помнит тех времён, когда друг мог указать пальцем на небо и крикнуть: «смотри!», с горящими глазами уставившись на металлическую птицу далеко в небе. Да, конечно, про них приходилось слышать, но слышать – это одно, а видеть своими глазами – совсем другое. Также и с войной. Происходит война, после которой люди пьют водку и шепчут молитвы за то, чтобы войны никогда больше не случалось. Она отпечатывается на внутренней стороне их век, въедается в сетчатку глаза, прожигает сердце. Но следующие поколения видят лишь картинки из разных книг и учебников, что-то дорисовывая фантазией. Они отвыкают от неё, их представление смягчается. Тогда люди решают напомнить сами себе о том, что же всё-таки такое война. Война – это страшно. Эбби помнит войну, а хотелось бы помнить самолёты, такие вот, с людьми. Теперь небо снова остаётся за птицами. Уж эти свои крылья ломать нарочно не станут.
Внутри самолёта есть несколько отделов, вход в хвостовой части, а между отделами стоят металлические стенки, выпаянные уже после создания здесь священной ячейки. Кресла все выкинули, так что внутри довольно просторно. Самолёт полнится примитивными алтарями, а «железные братья» и «стальной отец» живут где-то ближе к голове этого «храма». Стальной отец ходит с открытым торсом, а к телу его были припаяны, либо приделаны как-то иначе, куски металла. Это выглядит очень болезненно, но Эбби пока не задаёт на этот счёт лишних вопросов. Она по-прежнему стесняется говорить на чужом языке, поэтому молча исполняет команды, которые ей дают. Где-то необходимо убраться, где-то помочь перетащить вещи. Ничего важного ей не доверяют, да и возникают сомнения, что здесь вообще есть что-то важное.
Вокруг самолёта стоят металлические бараки, блокпосты и высокий забор, ведь охранять храм нужно, а ночевать в дом металлического Бога рядовых бойцов не пускают. Эбби также поселили в бараке, в доме одного из солдат, имени которого она не знает. Он не произнёс ни единого слова в её присутствии, молчала и Эбигейл. Этот человек ей не нравится, как и все мусорщики, но то, что он всегда молчит – очень удобно.
