Kitabı oku: «Вместе. Как создать жизнь, в которой будет больше любви, дружбы и хороших привязанностей», sayfa 5

Парадокс одиночества

Если одиночество так вредно для нашего здоровья, то было бы вполне логично сделать все, что в наших силах, чтобы установить контакт с другими людьми при первых признаках социальной изоляции. Чаще всего именно так и происходит. Когда биологический процесс работает так, как задумано, тревога, которую мы испытываем при первых приливах одиночества, мотивирует нас искать «своих людей». Мы навещаем родителей. Или обнимаем супругов. Помогаем соседям или звоним старым друзьям. Если мы сможем найти и установить контакт с людьми, которым мы доверяем, а они будут отзывчивы и искренне поймут нас, то о диночество спадет и стрессовое состояние отступит. Именно так многие из нас переживают ситуативное одиночество – чувство потерянности, которое может возникнуть при переезде в другой город, переходе в новую школу или смене работы.

Но найти или создать эти связи не всегда просто. Когда мы становимся хронически одинокими, большинство из нас склонны отступать, хотим того или нет. Джон Качиоппо определил, что наше восприятие угрозы меняется, когда мы одиноки, поэтому мы отталкиваем людей и видим риск и угрозу в благоприятных социальных возможностях. Вдова Джона, доктор Стефани Качиоппо – невролог, которая была его близким соратником и взяла на себя работу по продолжению и расширению его работы в Чикагском университете, посвященной одиночеству, установила, что мозг одинокого человека находит социальные угрозы в два раза быстрее, чем мозг человека, не страдающего одиночеством⁴⁴. Это может показаться парадоксальным ответом на механизм, созданный эволюцией, чтобы предотвратить изоляцию, но это имеет смысл с эволюционной точки зрения.

Когда наши предки были отделены от надежной группы, они должны были немедленно реагировать даже на незначительные угрозы, так как те вполне могли стать смертельными. Но в нашей современной жизни такая сверхбдительность заставляет нас видеть угрозу в безобидных и даже приветливых людях и ситуациях. Переходя в режим самосохранения, мы начинаем избегать людей и не доверять даже тем, кто протягивает руку помощи. В затянувшемся одиночестве мы отклоняем приглашения и перестаем отвечать на телефонные звонки.

Кроме того, сверхбдительность вызывает интенсивную озабоченность нашими собственными потребностями и безопасностью, которые могут показаться окружающим эгоизмом. Эти элементы – смещение восприятия угрозы и повышенное внимание к себе – являются ключевыми моментами в сверхбдительности, которые затрудняют взаимодействие с другими людьми, когда мы одиноки.

Затем наступает реакция. Те, кто хотели бы помочь, начинают отворачиваться, заставляя нас испытывать еще большее одиночество. И вскоре мы оказываемся в ловушке порочного круга подозрений, ревности и обиды. Таким образом, одиночество подпитывает само себя, пока не приводит к полному отчуждению. Очевидно, что решение гораздо сложнее, чем просто позвать одинокого человека пойти на вечеринку или «просто побыть с людьми».

Стив Коул заметил: «Меня беспокоит, что мы с оздали культуру жизни, которая отличается от нашего исторического основного состояния. Я думаю, что мы по умолчанию расслаблены и ориентированы на связь в состоянии покоя. Но мало кто из нас т ак себя чувствует. Мы не привыкли сидеть у огня, беседуя с соседями. Вместо этого мы носимся по кругу, все время чем-то занятые. Так что я думаю, что наше текущее состояние отличается от того, на которое изначально была рассчитана наша физиология».

Одиночество удваивает негативные чувства, которые иногда может вызвать угрожающий мир. Этот разрыв еще больше обостряет растущее разнообразие и мобильность современного общества. В окружении незнакомых людей, да еще и с повышенным уровнем гормонов стресса, мы становимся более восприимчивы к культурным предубеждениям, расовым стереотипам и дискриминационным практикам. Мы неправильно истолковываем социальные сигналы и видим социальные угрозу там, где ее нет. Даже незначительные раздражения могут привести к преувеличенным реакциям. Шариковая ручка, лежащая не на своем месте, или пролитая вода могут привести нас в ярость или заставить чувствовать, что мир вокруг рушится. Машина, перестраивающаяся на вашу полосу движения, может стать личным оскорблением. Одиночество может сделать особенно трудным установление дружеских отношений при переезде в новый район или поступлении на новую работы или учебу, где каждый кажется принадлежащим к другому, недоступному «племени».

Так почему же мы просто не можем научить свои тела реагировать иначе, когда чувствуем себя изолированными? Изучая этот вопрос, Джон и Стефани Качиоппо заметили, что не все одинаково восприимчивы к одиночеству. В то время как некоторые люди чувствуют себя одинокими с рождения, другие испытывают это ощущение лишь редко и непродолжительно. Для одних одиночество крайне болезненно, в то время как другие чувствуют лишь легкий дискомфорт. Джон заметил, что это разнообразие полезно с эволюционной точки зрения, так как оно означает, что некоторые члены сообщества будут «так страдать от разобщенности, что охотно станут защищать свою деревню», в то время как «другие готовы покинуть ее и исследовать мир, но у них наверняка осталось достаточно связей, чтобы вернуться назад и поделиться своими находками»⁴⁵.

Но это вызвало еще больше вопросов. Вызвано ли это разнообразие выбором или сложившимися условиями? Почему жизнь приучает одних людей быть более недоверчивыми, чем других? Или же это обусловлено генетикой?

Когда Качиоппо и его коллеги провели первое общегеномное ассоциативное исследование одиночества, опубликованное в 2016 году в журнале Neuropsychopharmacology⁴⁶, они подтвердили, что гены играют определенную роль в хроническом одиночестве, хотя и далеко не такую значительную, как опыт и обстоятельства. Изучив данные более чем десяти тысяч людей в возрасте от пятидесяти лет, они пришли к выводу, что тенденция чувствовать себя одиноким в течение всей жизни не из-за обстоятельств, а в силу наследственности проявляется у 14–27 % опрошенных, согласно анализу общих вариантов генов. Другие работы, рассматривающие общую наследуемость одиночества, включая исследования близнецов, показали, что это чи сло достигает 55 %⁴⁷. Но важно отметить, что одиночество – это не временное состояние, а эмоциональная реакция. Как сказал Качиоппо, «наследуется не одиночество, а болезненное переживание разобщенности»⁴⁸.

Он имел в виду, что общий опыт одиночества – это сложный продукт наших генов, пережитого опыта, текущих обстоятельств, культуры, в которой мы живем, и самой личности. Какой из этих факторов заставляет нас чувствовать себя одинокими в тот или иной день, сказать практически невозможно.

Проблема реакции на одиночество лишь усложняется, если учесть, что оно смешивается и часто наследуется вместе с депрессией и тревожными расстройствами. Сосуществование этих условий может привести к путанице, потому что порой они могут казаться похожими. Все это негативно влияет на настроение и может вызывать социальную замкнутость. Также они могут подпитывать друг друга, так как депрессия и тревога затрудняют общение с другими людьми, и это может только усугубить боль одиночества.

Истинная боль

Мишель Ллойд из Лондона знает все о взаимосвязи одиночества с депрессией и социальной тревожностью: большую часть своей жизни она борется сразу со всеми тремя. Сейчас, в свои тридцать с небольшим, Мишель работает специалистом по человеческим отношениям и ведет блог о психическом здоровье. Одна из причин, по которой она ведет блог, – желание помочь другим понять социальные реакции людей с этими состояниями. Она узнала, что не так-то просто объяснить, чем одиночество отличается от депрессии или социальной тревожности и как они накладываются друг на друга.

«Я думаю, их действительно трудно различить, – говорит Мишель. – Одиночество может привести к проблемам с психическим здоровьем. Но и проблемы с психическим здоровьем делают более восприимчивыми к одиночеству. Очень сложно понять себя, когда имеешь дело с депрессией и тревожностью, не говоря уже о том, чтобы позволить кому-то попытаться понять это. Когда я борюсь со своими психическим проблемами, я могу отталкивать людей, боясь осуждения или просто не желая быть честной. Это приводит к потере друзей, закрепляющей чувство одиночества».

Это похоже на замкнутый круг. Я поинтересовался, когда она начала бороться с этой проблемой.

«Думаю, впервые мое одиночество проявилось еще в раннем детстве. Я чувствовала себя немного отличной от других детей. Поэтому я проводила в одиночестве гораздо больше времени, чем мои друзья. Мои родители развелись. Это заставило меня почувствовать себя очень, очень одинокой, потому что мне казалось, что мне не с кем поговорить».

А депрессия?

«На втором курсе университета меня действительно охватили депрессия и тревога. Я проводила много времени, закрывшись в своей комнате, не общаясь с людьми и не говоря никому, почему я так себя веду. Я держала все это втайне от семьи, друзей и всех остальных».

После учебы Мишель поселилась в Манчестере. «Я работала и только что рассталась со своим парнем. Я чувствовала себя одинокой и совсем беспомощной. Я больше не хотела здесь находиться. Я никогда не хотела покончить с собой. Я просто хотела перестать чувствовать, перестать иметь дело с этой жизнью».

В конце концов она пошла на прием к врачу, который прописал ей антидепрессанты, которые она принимает с тех пор. «Но, знаете, – сказала она, – многие люди просто хотят с кем-то поговорить. Я консультировалась со специалистами, но, думаю, им всегда не хватало для меня чего-то личного. А потом ты думаешь: как кто-то может решить стать моим другом? Зачем кому-то узнавать меня?» И от этого чувство одиночества становится еще сильней.

«Когда дело доходит до одиночества, чем больше вы чувствуете себя одиноким, тем больше вам кажется, что все вас ненавидят, а потому вы все меньше пытаетесь достучаться до окружающих. Это замкнутый круг».

И как со всем этим связана социальная тревога?

Мишель рассказала, что о бычно она нервничает из-за больших групп людей. «Когда людей больше трех-четырех, я начинаю сильно волноваться. Я часто встречалась с друзьями, но мне приходилось уйти просто потому, что я чувствовала себя неуютно и у меня начинались панические атаки. Тебе просто нужно выбраться из этого места. И это труднее всего, когда ты находишься в ситуации, из которой не можешь выбраться. Поэтому я всегда заранее забочусь о путях отхода или дороге домой».

«Когда я начинаю испытывать беспокойство, я предпочитаю остаться одна. Думаю, иногда может показаться, что я груба или надменна. Но это мой способ справиться. И я довольно подробно объяснила это своим друзьям. Мне намного легче, когда они говорят: “Если бы ты могла прийти хотя бы на час ок” или “Не волнуйся, тебе не нужно оставаться на всю ночь”».

Ирония в том, что Мишель любит проводить время с другими людьми, но для нее важно качество связи. Друзья, которыми она дорожит, – это те, к то знает и понимает, как она борется с депрессией и тревогой, а также не игнорирует и не стигматизирует ее старания.

«У меня было несколько человек, с которыми я была откровенна и которые меня понимали. И я думаю, иногда нужно говорить то, что де лает тебя уязвимее, потому что связи возникают, когда ты открываешь себя им. Но боясь тянуться к людям и быть самим собой, ты увековечиваешь свое одиночество».

В то же время отторжение может сигнализировать об углублении депрессии. «Я поняла это слишком поздно, – признается она. – Я очень близка со своей семьей, и если я не отвечаю на их телефонные звонки, скорее всего, у меня очень плохое настроение. Если я начинаю избегать людей, которые мне нравятся, я знаю, что, вероятно, нахожусь в некоем цикле. При этом я умудряюсь ходить на работу. Но это буквально означает сходить на работу, вернуться домой и просто прожить этот день».

Я поинтересовался, какие еще стратегии она разработала, чтобы справляться с депрессией и тревожностью, не позволяя одиночеству охватить ее.

По ее словам, решение состоит в общении, но лишь с самыми близкими друзьями. «Я обращаюсь к кому-то, пишу сообщение или электронное письмо со словами: “Слушай, у меня были плохие выходные, может, выпьем на н еделе кофе или что-нибудь в этом духе?” Я действительно стараюсь изо всех сил, хотя каждая частичка меня говорит: “Нет, я не хочу никого видеть!” Также я стараюсь быть честнее с людьми. Когда кто-то понимает, через что ты пр оходишь, и тоже чувствует это, между вами возникает связь. Речь не о том, чтобы просто иметь друга ради самого факта дружбы. Должно быть что-то, что сближает вас с этим человеком, какая-то связь. И это должно быть естественно. К этому нельзя принудить».

Это выглядит так, будто она подавила внутренние механизмы депрессии и тревоги, чтобы этого достичь, но она делает усилие над собой именно потому, что знает, что эти отношения могут исцелять.

«Это очень утомляет, – призналась она, – потому что нужно преодолеть свой собственный страх. Но я обнаружила, что мне нужно было лишь немного выйти из з оны комфорта, чтобы все окупилось. В последние годы я поняла, у скольких людей есть такие трудности. Они не становятся странными из-за того, что так чувствуют. Это действительно очень распространенное явление. Просто мы об этом не говорим».

Хотя история Мишель и помогла подчеркнуть разницу между переживаниями депрессии, социальной тревоги и одиночества, вопрос все еще оставался открытым: почему эти явления так тесно связаны и часто сопутствуют друг другу? Известно, что одиночество является мощным фактором развития депрессии, но эти два фактора накладываются друг на друга только у тех, кому с этим не повезло, или же они и вовсе неразрывны?

Я задал эти вопросы психологу из Нью-Йорка – доктору Гаю Винчу, написавшему «Первую психологическую помощь».

«Я рассматриваю их скорее как отдельные клинические объекты, – сказал он. – Кто-то может чувствовать себя одиноким, но при этом интересоваться своим делом, чтобы занять себя, или своим хобби, или своей работой. Во время депрессии человек не проявляет много жизненной энергии, интереса и страсти к чему-либо. Это более глобальное и системное явление».

«Почему они так сильно похожи друг на друга?» – спросил я.

«Тот, кто в течение долгого времени страдает хронической депрессией, может стать одиноким просто потому, что не развивал свои отношения, – сказал он. – Одинокий человек может впасть в депрессию, когда его изоляция усиливается. И это может произойти очень быстро».

В качестве примера Гай описал клиента, который пришел на терапию, полагая, что у него депрессия, но на самом деле он просто потерял связь с супругой. Когда мужчина смог вновь наладить контакт со своей женой, депрессия исчезла. «Дело было именно в одиночестве, а не в депрессии».

В подобных случаях Гай говорит: «Я буду интенсивно работать с ними над установлением связи с их супругами, если они не были связаны между собой, либо со старыми друзьями, что тоже очень важно».

С другой стороны, Гай сказал, что часто видит людей в глубокой депрессии, но с множеством связей. «У них есть супруги, которые их любят, и они хорошо это осознавали, пока не впали в депрессию. Теперь, когда они подавлены, они чувствуют себя отрезанными и отдалившимися от них, но как только депрессия пройдет, они снова почувствуют эту связь».

Что же до социальной тревожности, то личная и стория играет здесь такую же важную роль, как генетика. Одно из основных предположений об одиночестве состоит в том, что от него спасают отношения. Но не все отношения желанны или помогают нам чувствовать связь. Стив Коул объясняет: «Человеческие существа представляют большую ценность для себе подобных, но они же и могут нести большую угрозу друг для друга».

Джон Качиоппо выразился так: «Вы мотивированы на установление связи. Но беспорядочная связь с другими людьми может привести к смерти. Срабатывающий нейронный механизм заставляет вас относиться к единению со скепсисом или с сомнением»⁴⁹. И, если вы были часто и глубоко травмированы в прошлых отношениях, этот нервный механизм может стать невероятно мощным.

Допустим, вы выр осли в жестокой или эмоционально безразличной семье. Возможно, вам будет трудно доверять незнакомцам. И это может сделать вас чрезвычайно тревожным в новых социальных взаимодействиях, потому что вы по понятным причинам боитесь пострадать вновь.

Коул, изучавший последствия одиночества на молекулярном уровне, говорит, что повторяющееся или продолжительное переживание угрозы действительно меняет мозг. У людей с эмоциональными травмами развивается «некая нейробиологическая чувствительность к угрозе и отвержению». Она отражает инстинкты людей, родившихся с социальной тревожностью, и обостряет их у людей, которым не повезло иметь генетическую склонность к социальной тревожности или болезненную историю отношений с социумом. Они всегда, осознанно или неосознанно, находятся начеку в социальных ситуациях, оценивая надежность окружающих людей и стараясь отличить потенциальных друзей от врагов.

«Входя в новое окружение, – говорит Коул, – человек со столь суровым воспитанием не подходит ко всем подряд и не начинает немедленно относиться к ним дружелюбно».

Напротив, их первая реакция – осторожность и настороженность, которые могут показаться другим сдержанностью, отчужденностью или даже высокомерием. Дружелюбные от природы люди могут обидеться и отступить, и страх социальной угрозы станет самоисполняющимся пророчеством отвержения, прежде чем вы это осознаете.

Важно отметить, говорит Коул, что не все обладающие такой чувствительностью к угрозам и отвержению чувствуют себя одинаково одинокими. Вот тут-то и проявляется личность. Некоторые люди – по природе интроверты. Как и Мишель, они чувствуют себя комфортно в узком кругу общения с несколькими доверенными друзьями, а также при общении тет-а-тет или в небольшой группе, а не на шумных вечеринках. Они часто довольны собой и не против просто наблюдать, а не взаимодействовать с незнакомыми людьми. Одиночество возникает только тогда, когда вы хотите установить связи и добиться принятия, но не можете, поскольку жизнь научила вас бояться, что другие люди будут вас использовать или обижать. По словам Коула, это создает «классический парадокс одиночества в людной комнате».

Когда я начал работать в больнице на третьем курсе медицинского факультета, я был поражен различиями, которые мы обычно делаем между эмоциональной и физической болью. Когда мы обнаруживали физическую боль у наших пациентов, мы спешили определить ее происхождение, задавая вопросы, проводя осмотры и получая лабораторные исследования и результаты снимков. И мы были настойчивы в контроле и лечении. Узнав, что кто-то испытывает эмоциональную боль, мы реагировали с беспокойством и сочувствием, но в основе этого лежало предположение, что это не так страшно и важно, как физическая боль. Тогда еще мало кто из нас понимал, что для мозга разница между ними меньше, чем нам кажется.

Сенсорные волокна мозга, регистрирующие эмоциональную и физическую боль, накладываются друг на друга. Эта близость означает, что одиночество, потеря или разочарование могут вызвать симптомы, сходные с теми, которые вызваны физическими ударами или ранами⁵⁰. Исследователи обнаружили, что, если вы почувствуете себя отверженным, вы, скорее всего, вздрогнете так же, как если бы вас ударили. Если пронаблюдать за обоими процессами с применением функциональной магнитно-резонансной томографии, то в обоих случаях загорается одна и та же область мозга (передняя поясная кора головного мозга)⁵¹.

Невролог Наоми Айзенбергер и психолог Натан ДеВалль использовали этот эффект для тестирования обезболивающего «Тайленол». Они провели пару экспериментов, в которых объекты были разделены на две группы, одна из которых должна была принимать «Тайленол» ежедневно в течение трех недель, в то время как другая принимала плацебо⁵². В первом эксперименте принимавшие «Тайленол» отметили, что в эти три недели они реже испытывали социальную боль. Во втором эксперименте испытуемых просили сыграть в онлайн-игру «Кибербол» с двумя напарниками, которых испытуемые считали людьми. Во вр емя игры напарники «обижали» человека, пасуя только друг другу. Айзенбергер и Мэттью Либерман ранее продемонстрировали, что мозг людей, отвергнутых в «Киберболе», показывал повышенную активность в дорсальной части передней поясной коры и переднем островке – двух частях мозга, которые активируются, когда человек испытывает физическую боль⁵³. Однако в этом эксперименте испытуемые, принимавшие «Тайленол», имели значительно меньшую активность в этих областях, чем принимавшие плацебо.

Эти и подобные им исследования подтвердили то, что многие лишь подозревали: отказ причиняет боль. Но также они показали, что эмоциональная и физическая боль обрабатываются мозгом похожим образом.

Совпадение физической и эмоциональной боли в мозге объясняет, почему люди могут тянуться к таким мощным и опасным веществам, как опиоидные обезболивающие и алкоголь, когда испытывают эмоциональную боль от одиночества. В частности, в связи с эпидемией опиатов мы все больше осознаем роль, которую играет эмоциональная боль в пристрастии к наркотикам и их чрезмерном употреблении. Смерть от опиатов не зря называют смертью от отчаяния.

Хотя мы и признаем одиночество и другие источники эмоциональной боли фактором риска для злоупотребления и зависимости, мы эту связь недостаточно часто устанавливаем. Я обнаружил, что верно и обратное: социальные связи являются существенной частью излечения от зависимости.

За годы заботы о пациентах, а также в период моего пребывания в должности генерального хирурга я встретил тысячи людей, боровшихся с зависимостью от опиатов, алкоголя и других веществ. Размышляя о тех, кто прошел сквозь этот темный туннель и выздоровел, я замечаю, что почти все они описывают доверительные отношения или надежных родных и близких, сделавших выздоровление возможным. В то время как одиночество может убивать, у связи гораздо больше возможностей исцелять.

Все эти исследования, казалось бы, подтверждают, что наше стремление к общению является одним из самых важных инстинктов выживания. Именно в наших отношениях мы находим эмоциональную поддержку и силы, необходимые для нашего благополучия. Этот инстинкт так силен, что, когда мы отдаляемся от связи, он вызывает настоящую боль. А роль боли в нашем выживании – напоминать о необходимости обратить внимание на ее источник, чтобы повернуться к нему лицом.

Вспоминая о безумном страхе дальнобойщицы из Айовы, боявшейся, что с ней «не все в порядке», я хотел бы еще раз успокоить ее. То, что она чувствовала, было нормальным, естественным и необходимым. Ее эмоции просто предупреждали, что ее жизнь вышла из равновесия и что она должна заботиться о своих социальных потребностях. Одиночество посылало ей сигнал, а не обвиняло ее. Оно старалось помочь ей, напоминая, как жизненно необходимо восстановить свои связи.

Если оставить эволюцию в стороне, сегодня мы нуждаемся в социальных связях так же сильно, как и раньше, а может, даже больше, поскольку растущая сложность мира с легкостью дает нам почувствовать себя потерянными и забытыми. Возможно, мне и не придется присоединяться к отряду охотников, чтобы обеспечить свою семью едой, но мне все равно нужны люди, с которыми можно разделить трапезу. Может быть, мне и не придется поочередно дежурить с соседями, высматривая хищников, но мы с женой все еще чувствуем себя в большей безопасности, зная, что мы с соседями присматриваем друг за другом. Одиночество – это встроенное напоминание о том, что вместе мы сильнее не только как кланы и племена, семья и друзья, но и как заботливые сообщества, формирующие основу здоровой культуры.