Kitabı oku: «Русь и варяги», sayfa 7

Глава 13
К вопросу о национальной принадлежности

Удивительное дело, но «…некоторые хотели и хотят дать место предположению, что князья варяго-русские и дружина их были происхождения славянского, и указывают преимущественно на Поморье (Померанию) как на место, откуда мог быть вызван Рюрик с братьями; но для чего нужно подобное предположение в науке? Существуют ли в нашей древней истории такие явления, которых никак нельзя объяснить без него? Таких явлений мы не видим» (С.М. Соловьев).

На чем же основывается такая гипотеза, противоречащая всем известным и общепризнанным источникам? «Скажут: славяне должны были обратиться к своим же славянам, не могли призывать чужих, но имеет ли право историк настоящие понятия о национальности приписывать предкам нашим IX века?» (С.М. Соловьев).

Логика в этом аргументе, безусловно, присутствует, вот только вновь акценты расставлены неверно. Суть не в «понятиях о национальности», а в следовании сложившимся традициям и укладу, и в этом смысле национальность претендента роли совершенно не играла. Главное, чтобы он был одной крови или родственник прежнего правителя.

Первым, кто сделал шаг в эту сторону и попытался ославянить новгородского князя, был М.В. Ломоносов. Как же и чем он смог это обосновать?

Воспользуюсь цитатой Н.М. Карамзина: «В Степенной Книге сказано, что Рюрик вышел из Пруссии: посему Ломоносов утверждал, что Варяги-Русь были Пруссы, то есть Латыши, единоплеменники Славян: Новгород без великого стыда мог требовать от них Владетелей; гораздо оскорбительнее повиноваться Князьям иноплеменным. К тому же Польские Историки – Длугош, Кромер, Стриковскій – нашли знаменитых Римлян между Латышами: следственно Варяги наши могли быть родственниками Цесарей: чѣмъ въ Герберштейново время уже хвалились Русские: hosce fratres originem à Romanis traxisse gloriantur Rutheni (Rerum Mosc. Com, стр. 3), и сочинитель Книги Степенной доказывает, что Рюрик именно происходитъ отъ Августа! Но если мы захотимъ соображать Историю с пользою народного тщеславия, то она утратит главное свое достоинство, истину, и будет скучным романом. Собственныя имена Варягов не Латынския, не Славянския: следственно они не древние Пруссы, не Славяне. Нестор же весьма ясно отличает их от Пруссов, говоря (стр. 5): “Прусь и Чудь присѣдять къ морю Варяжскому; по сему же морю сѣдять Варязи”» (Н.М. Карамзин).

В этом отрывке можно увидеть все разом – и саму теорию, и ее опровержение.

Так что отбросим ненужное тщеславие. Август пусть останется Августом, а Рюрик – Рюриком, и нить искусственного родства мы между ними протягивать не будем.

Какие еще версии есть? Может быть, мы все-таки что-то упустили, недосмотрели в биографии того, кого принято называть первым русским князем.

Екатерина Великая, нимало не сомневаясь, именует Рюрика варягом, от рода Одина: «дѣти средней дочери моей Умилы, супруги финскаго короля, отъ рода Одина, который Сѣверомъ обожаемъ». Может, она чего-то не знает?

Вернемся к Карамзину. У него, не прикладывая особого труда, можно найти следующую информацию по этому поводу. Например, другие интересные предположения на тему, кем же был на самом деле Рюрик: «Далин, узнавъ изъ Нестора о Рюрике, пишетъ, что сей Князь быль Шведскій Принц Эрик Бьэрнсон (Т. I, стр. 410 въ Нѣм. переводѣ его Исторіи)! Не считаю за нужное говорить здесь о всехъ нелепостях ученаго Далина, который объявляетъ нам, что около Рождества Христова большая часть Швеции скрывалась еще подъ водою; что северная Россия в глубокой древности состояла из одних островов и была Шведскою провинциею от Новагорода до Киева!»

Или: «Шлецер признает Рюрика и братьевъ его Шведами. По известию Видекинда, описавшаго войну Шведскую с Русскими в бедственные времена Лжедимитриев, Архимандрит Киприан, Депутат Новагорода, убеждая Бояр Московских избрать в Цари Шведскаго Принца Карла, сказалъ, что и первый Князь наш был из Швеции (см. Шлецер. Нестора I, 184): “следственно” (заключаетъ Шлецеръ) “въ началѣ XVII вѣка сами Русскіе были увѣрены, что Несторъ именовалъ Варягами-Русью Шведовъ”. Но справедливо ли сие обстоятельство?» В определенной степени, да. Но архимандрит Киприан не есть истина в последней инстанции. Строго говоря, если для дела было бы нужно, Рюрик мог стать и поляком.

Еще раз поясню. То, что Рюрик был шведом, сомнений вызывает мало, но не архимандрит Киприан со своими словами в этом вопросе главный аргумент.

Говоря откровенно, ни одного более-менее разумного мнения в пользу того, что Рюрик был славянином, кроме довода, что это было бы правильно, мы не увидели.

Варяги. Художник В.М. Васнецов

Но если уж кому нужно видеть в Рюрике славянина, то есть решение и для этой задачи. Дедом Рюрика был Гостомысл, а то, что он славянин, ни у кого сомнения не вызывает. Матерью Рюрика была славянка Умила, что тоже сомнению не подлежит. Отец подкачал, потому как был варягом. Но если довериться в этом вопросе евреям, а они считают себя лучшими специалистами в вопросах крови, и определять национальность по матери, то Рюрик окажется никаким не варягом, а чистым славянином. И не нужно копья ломать.

Глава 14
Антинорманизм

Что такое норманизм и каковы его истоки, мы теперь имеем полное представление. Давайте теперь немного поговорим о течении, противоположном ему. Наверняка, если существует такое мощное течение, как норманизм, постоянно находящее себе новых сторонников, значит, вполне возможно, есть течение и обратное. Иначе откуда бы появились басни о славянском происхождении Рюрика? Это течение зовется «антинорманизм».

Давайте посмотрим, может быть, оно лучше и правильнее? В чем суть этого движения?

То, что пишут зарубежные, точнее скандинавские, историки, вы уже услышали. Неудивительно, что в изложении политической истории Руси IX – первой половины X века советская историография существенно разошлась с зарубежной. До середины 1930‑х годов советские историки вообще уделяли мало внимания истории древнейшей Руси. Это вполне объяснимо: у них в этот период были иные задачи. Но со временем руки дошли. С конца 1930‑х годов началась борьба с «буржуазным норманизмом». Под этим термином понимались и признание достоверности легенды о «призвании варягов», и преувеличение роли норманнов в первоначальной истории образования Русского государства, и даже допущение норманнского происхождения термина «Русь». Наиболее влиятельный представитель советской исторической науки Б.Д. Греков (всегда и везде находится кто-то самый влиятельный, иначе никак) в книге «Киевская Русь» (1939 год) писал, что о приглашении новгородскими славянами Рюрика, «быть может, не без основания», говорит летопись. И о том, что «едва ли необходимо отвергать целиком это призвание». В факте «призвания» «во всяком случае нет ничего невероятного».

Но мысль со временем развивалась, чего ей стоять на месте, как замороженной, и в 1953 году Греков переделал весь этот текст, выпустив слова «быть может, не без основания», «едва ли необходимо отвергать целиком это призвание… нет ничего невероятного» и заменив ссылку на «известные факты» указанием на «легендарные предания» и оговорив, что приход викингов – «случайное явление», а сообщение летописи «тенденциозно».

Однако он не стал в этом деле первым. Еще задолго до этого, в 1949 году B.В. Мавродин высказался намного решительнее. А именно: «Политический вред “норманнской теории” состоит в том, что она… отрицает способность славянских народов создать собственными силами самостоятельное государство» и льет «воду на мельницу реакционных космополитических идей “теоретиков” из антидемократического империалистического лагеря». Казалось, что и в этом вопросе советская наука пошла по своему, совершенно «особому» пути.

Диспут между Н.И. Костомаровым и М.П. Погодиным по вопросу, кем были первые призванные варяги. Карикатура

Как видите, историки того времени спорили и высказывались не с позиций логики, а с позиций политических, классовых. Это было куда важнее. Лить воду на мельницу реакционных космополитических идей в стране рабочих и крестьян было не позволено никому. Поэтому выходило, что «норманнская теория» противопоставлялась «марксистско-ленинской теории исторического развития». А значит, это была не просто антинаучная, а просто вражеская теория.

Как у западных историков, так и у русских ученых, живших на Западе, все эти «антинорманистские» концепции, созданные в послевоенный период, вызывали искреннее недоумение.

Очень ярко выразил отношение ко всем этим построениям русский историк Александр Васильевич Соловьев (1890–1971), который в эмиграции был профессором Белградского, а позднее Женевского университета. В приватном письме своему коллеге, известному историку В.Т. Пашуто (1967), он писал: «На мой взгляд, это есть проявление того неумеренного славянофильства, которое овладело советской историографией со времен Сталина. Оно было понятно во время Великой войны, но сейчас, когда Сталин давно исчез, пора вернуться к объективному изложению древней русской истории, а не идти за фантазиями Б.А. Рыбакова. Надо признать, что был “норманнский факт” в нашей истории, как он был в истории Англии, как был “франкский факт” в истории Франции, “визиготский” в истории Испании, а в истории Болгарии – “тюркско-болгарский факт”, хотя его тоже отвергали квасные славянофилы типа Иловайского… Я… ищу только объективной истины, той, которую признавали Карамзин, С.М. Соловьев, Ключевский и Шахматов: Древняя Русь была норманнского корня, и против этого ничего не поделаешь. С этим надо примириться».

Тут маститый историк маленько погорячился. Скорее всего над ним довлели авторитет признанных классиков и обида за то, что с ними так бесцеремонно обошлись. К самому «объективному изложению древней русской истории» его тирада совершенно никакого отношения не имеет. Зачем примиряться с тем, что истиной является очень условно? То, что Русь была норманнского корня, со всей очевидностью понятно только ему. Есть ведь и другие мнения на этот счет. И, как вы могли убедиться по предыдущей главе, не менее весомые и убедительные.

К тому же династию Рюриковичей нельзя считать чисто скандинавской по происхождению.

Но давайте вернемся к истокам противостояния этих двух научных течений.

Глава 15
Герард Фридрих Миллер

Как вы понимаете, у каждого из течений был свой лидер. В данном случае, в споре о варягах, одну из сторон, даже не нужно обозначать какую, представлял выдающийся естествоиспытатель Михаил Ломоносов, а другую – Герард Миллер.

М.В. Ломоносов искал в истории основу для патриотических настроений и полагал, что русскую историю должен излагать «природный россиянин», ибо только такой сочинитель не будет склонен «ко шпынству и посмеянию».

Человек истинно русский, большой ученый, но в историческом споре о варягах он тоже стремился подладить историю к политике. А потому, несмотря на очевидные ошибки Миллера, часто бывал неправ. К этому ученому спору примешивалось немало личного. Однажды Миллер принимал деятельное участие в наказании Ломоносова. Ломоносов объявил, что никогда не простит ему этого участия.

Случилось это в тот момент, когда академики, выведенные из терпения буянством академика Ломоносова, обратились к императрице с жалобой: убежденные «в показанном нам от Ломоносова несносном бесчестии и неслыханном ругательстве», они требовали «учинить надлежащую праведную сатисфакцию, без чего Академия более состоять не может». А пока дело разбиралось, академики постановили не допускать его на заседания.

Повод для личной вражды очевиден. Тогда остроту положения удалось сгладить, но ненадолго.

Позже, в марте 1749 года, и Ломоносову, и Миллеру было поручено выступить на торжественном собрании Академии 6 сентября, в день тезоименитства императрицы Елизаветы. Рекомендуя Ломоносова президенту, Шумахер мотивировал это так: «Очень бы я желал, чтобы кто-нибудь другой, а не г. Ломоносов произнес речь в будущее торжественное заседание, но не знаю такого между нашими академиками… Оратор должен быть смел и некоторым образом нахален… Разве у нас, милостивый государь, есть кто-нибудь другой в Академии, который бы превзошел его в этих качествах?» О Миллере же было сказано так: «У него довольно хорошее русское произношение, громкий голос и присутствие духа, очень близкое к нахальству!» Шумахер, конечно, не без задней мысли столкнул лбами обоих «нахалов» (Пекарский, 1873: 402). Ломоносов, искушенный в писании од, сочинил похвальное слово императрице Елизавете, и к нему не было претензий.

Он использовал летописную легенду о призвании варягов и все доступные ему данные об участии варягов (норманнов) в создании русского государства и о северном, скандинавском происхождении имени «русь».

А уже 16 сентября 1749 года Ломоносов представил свой отзыв на «скаредную» диссертацию Миллера. Он обвинил Миллера в том, что тот цитирует больше иностранных ученых, а «российских авторитетов не токмо просто, но не редко и с поношением опровергает».

Я уже говорил, что между двумя этими учеными не наблюдалось безупречно доброжелательного отношения друг к другу.

М.В. Ломоносов. Неизвестный художник

О М.В. Ломоносове мы знаем достаточно. Что рассказать о его противнике Герарде Миллере? Родился в 1705 году, в семье ректора Херфордской гимназии. Мать будущего историка происходила из семьи профессора теологии города Ринтельна. Фамилия передавалась на русском от слова «мельник» и происходила не от английских Миллеров, а от немецких Мюллеров. Этот Герард Фридрих Миллер (в России он стал зваться Федор Иванович), был чистым немцем.

При жизни его заслуги в развитии русской истории не признавались, а после смерти, особенно в XX веке, имя его чернилось и усиленно предавалось забвению: «посредственный немецкий ученый», «немецкий фальсификатор русской истории». Долгие годы его вспоминали только как «норманиста», чужака и пигмея, дерзнувшего спорить с великим Ломоносовым. Справедливо ли это? Тут каждый сделает выводы сам.

В июне 1725 года Миллер получил в Лейпциге степень бакалавра, но продолжать учебу не стал, а рванулся следом за старшим братом в далекую Россию на поиски удачи. «Эти простаки, – писал Шлецер, – полагали, что нигде нельзя легче сделать себе счастье, как в России. У многих в голове был выгнанный из Иены студент богословия, который впоследствии сделался русским государственным канцлером» (Schlozer, 1802: 31; Шлецер, 1875: 378). Имелся в виду Остерман, но кроме него были и другие: Лефорт, Бирон, Миних…

Миллер прибыл в Россию не маститым ученым, а безвестным юношей, по собственому почину, в поисках работы. И остался на всю жизнь. Тут ему повезло. Он нашел работу по душе. И смог построить карьеру.

«Российскому государству служу я с 1725 года, но не имел я щастия в живых застать Петра Великого…» (Миллер, 1975/1999: 150). Так через полвека после приезда в Россию, но еще с немецким синтаксисом писал Федор Иванович о своем появлении здесь.

Рослого, бойкого и способного юношу приметил заправлявший делами в Академии глава библиотеки И.Д. Шумахер (которого я уже не раз упоминал) и стал давать ему разные организационные поручения.

Карьера шла пока не через способности, а через женское сердце, но это было неважно. Герард Фридрих надеялся на руку дочери главы библиотеки Академии наук Шумахера, а в дальнейшем – и на замену тестя в его должности. Пока были только грезы.

Чем еще за это время отличился в России Герард Фридрих? Миллер начал регулярный выпуск первой русской газеты и основал первый русский литературный и научно-популярный журнал «Примечания к ведомостям». В своих изданиях Герард Фридрих Миллер усердно проводил просветительскую работу, объяснял природные явления, боролся с суевериями. Столь быстрое продвижение молодого человека без всяких заслуг и его наушничество Шумахеру породили глухое раздражение среди академиков.

В 1730 году Герард Фридрих баллотировался в профессора, но потерпел фиаско, с большим трудом Шумахеру удалось его протолкнуть – фактически он стал профессором по назначению. Цель была достигнута, но не совсем так, как бы хотелось. Победа оказалось спорной.

В том же году пришло известие о смерти отца. Миллер покинул Россию и поехал улаживать семейные дела, а Шумахер добавил к этому командировку в Англию и Голландию. Главной ее целью было рассеять дурные слухи о русской академии, распространявшиеся уволенными членами, и завербовать новых членов. Миллер выполнил это поручение с успехом и сам стал членом ряда научных обществ. Вернувшись в Петербург в августе 1731 года, Миллер столкнулся с карьерной катастрофой: Шумахер, который не терпел независимости суждений, за время его вынужденного отсутствия резко изменил к нему отношение. Возможно, постарались недруги Миллера в Академии, нашептывая Шумахеру о каких-то остротах Герарда Фридриха в его адрес, а все знали, что на них он был большой мастер. Что между ними произошло, точно не скажет никто, но протекция сменилась враждой. Вот что значит уезжать надолго, оставляя за спиной обстановку вражды и зависти. Теперь Миллера ждало новое путешествие, но уже по России, в далекую и холодную Сибирь. Он сам вспоминал позже, что ссора с Шумахером немало способствовала этому решению: «Для избежания его преследований я вынужден был отправиться в путешествие по Сибири, чему он один благоприятствовал, лишь бы удалить меня…» (Пекарский, 1870: 26).

Знакомый с капитан-командором Берингом, Миллер записался в экспедицию. Задания перед экспедицией были поставлены Адмералтейств-коллегией и Сенатом: изучить северные берега России и «доподлинно выяснить… имеется ли соединение Камчатской земли с Америкой». Один отряд должен был пройти из Архангельска на восток к устью Оби. Второй отряд двигался из Тобольска, столицы Сибирской губернии, на север к устью Енисея. Еще два отряда отправлялись из Якутска на судах. Второй целью экспедиции было открыть пути в Японию, изучить Курилы. В экспедиции участвовали также братья Харитон и Дмитрий Лаптевы, штурман Семен Челюскин и др. (Островский, 1937; Ваксель 1940).

Молодой ученый еще не знал, что отправляется на десять лет.

Академический отряд работал самостоятельно. В его составе профессора Гмелин и де ля Кройер проводили естествоведческие изыскания, профессор Миллер и его помощник С.П. Крашенинников собирали материалы по истории, этнографии и географии края, а в географические материалы входили и древние памятники, связь которых с историей была Миллеру ясна.

В 1742 году в Туринске Мюллер серьезно заболел «простудною горячкою» (видимо, гриппом), которая тогда свирепствовала по всему востоку России как повальная болезнь. Когда он свалился с ног, за ним ухаживала вдова умершего немецкого хирурга. На ней Герард Фридрих и женился. В Петербург он возвратился в феврале 1743 года, проехав 31 362 версты.

В том, что Герард Фридрих Миллер привез из Сибири, первое место занимали не археологические материалы и наблюдения, а собранные в огромном количестве письменные источники – летописи, челобитные, всякого рода грамоты разных веков, скопированные им в архивах, разбросанных по всей Сибири (в острогах, крепостях, канцеляриях воевод) и в силу удаленности сохранившихся лучше, чем архивы Центральной России. Копии из 20 сибирских архивов составляют 35 огромных томов, не считая комментариев и выписок самого Миллера.

«Я счел нужным проложить другой ученой путь, – вспоминал позже Миллер, – это была русская история, которую я вознамерился не только сам прилежно изучать, но и сделать известною другим по лучшим источникам».

Авторитет его рос, а вот доход – нет. Двойной оклад, обещанный Миллеру за экспедицию, был снова уменьшен до первоначального, его труды не печатались. Он на это жаловался президенту Академии К.Г. Разумовскому, указывая, что его «ипохондрическая болезнь», «которая начало обыкновенно имеет от многих трудов, а потом и часто приключается от досады и печали», много у него прибыла оттого, что обещанного сенатским указом вознаграждения он не получил, «и дается мне жалованья самый молодший оклад». И что он видит, что «мои труды токмо червям на пищу или другим людям, которые после меня пользоваться будут, в похвалу служить имеют так, как сделалось с описаниями покойного доктора Мессершмидта, которые и поныне лежат непечатаны…» (Пекарский, 1879: 343).

Но все его доводы не возымели успеха.

В 1746 году историк-любитель П.Н. Крекшин подал в Сенат сделанное им самим генеалогическое изыскание, в котором он открыл, что род Романовых идет непосредственно от Рюрика. Как мы помним, подобные открытия уже бывали, но Крекшин повторил его. И его изыскание было передано в Академию наук на отзыв Герарду Миллеру. Тот провел собственное исследование родословных и пришел к выводу, что оно несостоятельно, поскольку род Романовых происходит от Захарьевых-Юрьевых, каковые Рюриковичами не были. Романовы были избраны на престол без ссылок на происхождение от Рюриковичей.

Герхард Фридрих Миллер. Неизвестный художник

В.Н. Татищев как будто подозревал, что споры о происхождении Рюрика будут возникать периодически, поэтому сей ученый муж тоже внес свою лепту в борьбу с мракобесием: «У нас же ни в каких старых хрониках сего, чтоб род Рюриков от прусов и от цесарей римских пошел, нет; но все же известна оная сказка о происхождении от цесаря Августа, несмотря на то что ни от него, ни от брата никакого потомка, ни по женскому от Нерона, не осталось. Сначала Глинский, слыша оные басни в Литве, привнес, Герберштейн утвердил, а Макарий митрополит первый в своей летописи, также как Астрахань Тмутараканью назвал, без всякого от древних доказательства за истину приняв, положил; но обе оные басни по доводам отвергаются. Подлинное ж пришествие их без сомнения из Финляндии от королей или князей финляндских, и явно, думается, от близко сродных к Узону королю 14‑му, потому что финны руссами, или чермными, назваться могут. Оное утверждает видимый цвет волос их, что между ними, не говорю все, а, конечно, более, нежели где-либо еще, рыжие волосы имеют. У них же 2) при Абове в самом, почитай, в городе зовется Русская гора, где, сказывают, издавна жили руссы. 3) Что они варяги именованы, то Нестор дословно говорит: “Варязи русь сице бо тии звахуся, а сии друзии зовутся свие, друзии же урмани, ингляне, друзии гути”. Из сего можно совершенно видеть, кого он варягами зовет, и что более к доказательству потребно ссылаться на такого, который сам совершенно о варягах знал, ибо, несомненно, имел с ними обхождение».

Однако Крекшин оказался орешком крепким, и немцу не сдался, а написал на него верноподданнический донос, в котором ставил под сомнение саму лояльность Миллера.

Так вместо «дела Рюрика» на повестку дня встало «дело Миллера». Получив его, Сенат приступил к разбирательству. Академики добились прекращения дела, но президент Академии граф К.Г. Разумовский издал указ «ни в какие родословные исследования» Миллеру больше не вступать. Ходили слухи, что настроил против Миллера президента графа Разумовского секретарь Академии немец Шумахер, который вновь вернулся к власти в Академии, после удаления от дел и ареста.

Но черная полоса не бывает бесконечной. В 1747 году Миллеру было пожаловано увеличение оклада и звание историографа России, а также должность ректора академического университета (таким образом, он стал первым российским историографом и первым ректором первого российского университета!) – в обмен на принятие российского подданства.

В 1755 году Миллера перевели в Москву, в богатейший архив Министерства иностранных дел. Он завел себе отличный каменный дом на 13‑й линии Васильевского острова, напротив Морского кадетского корпуса, заполненный домочадцами и приживалами. Императрица Екатерина, живя временами в Москве, часто звала к себе старого академика и беседовала с ним. Императрица, как вы уже поняли, живо интересовалась историей своего государства.

После воцарения Екатерины II в 1762 году положение Миллера стало еще более улучшаться. Попрекнуть его немецким происхождением никто уже не мог, сама царица была немкой, к тому же степень доверия императрицы историку была довольно велика. Когда в 1763 году генерал А.П. Мельгунов, пытавшийся противостоять дворцовому перевороту, был отослан на юг и раскопал там Литой курган с раннескифским царским погребением (впоследствии этот комплекс вошел в науку под названием мельгуновского клада), Екатерина именным указом повелела именно Миллеру сделать его научное описание.

Библиотека, собранная Миллером, была настолько уникальна, что еще при жизни академика куплена царицей и оставлена во владении Миллера до его смерти.

В 1772 году во время Большого московского пожара у Миллера приключился инсульт («параличный удар»), от которого он, однако, оправился и даже продолжал работать. Умер он в начале 1783 года, в возрасте 81 года.

Интересную характеристику Миллера оставил другой немецкий историк, находящийся на русской службе, – Шлецер. Они с Миллером были близко знакомы, Август-Людвиг Шлецер был приглашен им из Германии, даже жил в доме Миллера. Правда, дружба продолжалась недолго. Нрав у гостя был тоже отнюдь не благостный, и скоро они с Миллером рассорились. Дошло даже до того, что в 1764 году Миллер в союзе со своим старым противником Ломоносовым выступили объединенным фронтом против Шлецера, хотя и безуспешно: Шлецер, вопреки их стараниям, стал академиком.

«Мюллер, имевший тогда 56 лет, был красивый мужчина, чрезвычайно высокий и крепкий… – пишет в своих воспоминаниях Шлецер. – Он мог быть чрезвычайно бойким, у него были остроты и колкие возражения; из его маленьких глаз проглядывала сатира, а в образе мыслей было что-то великое, справедливое, благородное. Он был теплый патриот за честь России, которая, однако, до сих пор его очень оставляла в пренебрежении…»

Причиной Шлецер называет «чрезмерную запальчивость»: «Он наделал себе много врагов, могущественных, тайных и явных между товарищами чрез свое властолюбие, а между подчиненными – суровым обращением» (Шлецер, 1802: 28).

Эта характеристика не единственная. В 1779 году его на обеде у князя М.Н. Волконского повидал английский путешественник Уильям Коукс. Он так описывает свои впечатления: «Миллер говорит и пишет свободно по-немецки, по-русски, по-французски, по-латыни и свободно читает по-английски, по-голландски, по-шведски, по-датски и по-гречески. Он обладает до сих пор изумительной памятью, и его знакомство с малейшими подробностями русской истории прямо поразительно. После обеда этот выдающийся ученый пригласил меня к себе, и я имел удовольствие провести несколько часов в его библиотеке, в которой собраны чуть ли не все сочинения о России, вышедшие на европейских языках… Его собрание государственных актов и рукописей неоценимо и хранится в величайшем порядке» (Коукс, цит. по: Каменский, 1996: 407).

Кроме Миллера, заметный след в истории оставили еще два немца. Их даже называют всегда втроем, поименно, как трех русских, а точнее – как трех нерусских богатырей.

Байер, Миллер и Шлецер. Именно с ними многие до сего времени отождествляют все беды русской истории.

О Миллере мы поговорили, что сказать о трудах Байера?

Байер, излагая свои мнения, писал, будто бы оправдываясь: «Я же, основываясь на свидетельствах, сохраненных шведскими писателями, представляю себе, что русская нация ведет свое начало от скандинавских народов. Но, откуда бы ни производили русский народ, он был всегда народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, которым следует сохраниться в потомстве».

Нам его оправдания без надобности. Он гнул свою линию, которая была выгодна ему, и неважно, по каким причинам. До сути предмета, как вы помните, он так и не добрался.

Миллер писал о нем: «Я еще ничего не сделал в этой области и был еще не совсем опытен в русском языке, однако полагался на мои литературные познания и на мое знакомство с теми из находившихся в академической библиотеке книгами и рукописями, которые я учился переводить при помощи переводчика. Г. Байер, объяснявший древнюю русскую историю и географию из греческих и северных писателей, подкреплял меня в этом предприятии» (Пекарский, 1970: 318).

Август Людвиг Шлецер.

Старинная гравюра

Август Людвиг Шлецер уже тогда не совсем соответствовал общепринятым нормам, он считался типичным просветителем-вольтерьянцем, то есть человеком прогрессивных взглядов. Шлецер первым в России выдвинул и мотивировал идею отмены крепостного права.

Н.М. Карамзин, когда в своем труде упоминает Шлецера, то не может удержаться от того, чтобы не вставить ему шпильку: «Шлецер (см. его Nestor. Ч. III, стр. 64) спрашивает: “для чего Козары брали дань съ Кіевскихъ Славянъ бѣлками, а не медвѣдями?” и заключает, что Русскіе Славяне не имели оружия, потребнаго для медвежьей ловли! Козары брали дань кожами зверей самых обыкновенных, и веверицы могли им быть нужнее медведей для одежды». В этом небольшом отрывке можно явно заметить язвительный призвук. По крайней мере ясно видно, что глубоким мыслителем он Шлецера не считает.

А ведь именно эти три мыслителя явились отцами теории норманизма и создания норманнами русского государства.