Kitabı oku: «Рассказы. Повести. Эссе. Книга первая. Однажды прожитая жизнь», sayfa 5

Не выпорхнув из гнезда, летать не научишся

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я, получив паспорт, решил, что мне пора начать самостоятельную жизнь, и с этого момента у меня и началась совершенно другая до сих пор незнакомая мне жизнь, было в той новой жизни интересно и скучно, весело и грустно, страшно и больно, но всё это и было, тем, что мы называем жизнью, обо всём этом и пойдёт дальше речь.

Был у меня верный друг и союзник, Вовка Тонышев, он был на год старше меня, и мне не составило особого труда уговорить его на новую, неизвестную пока жизнь. Его маман препятствий чинить не стала и с лёгкой душой и материнским благословением выпроводила сына искать свою судьбу и места под солнцем, впрочем, как и моя же. Мир большой, но мы поехали в город Павлодар, где в то время находился мой отчим, освободившийся по УДО, и было много строительства как промышленного, так и жилого фонда со всей инфраструктурой. Да, работы было много, но двух деревенских пацанов 16 и 17 лет на работу брать никто не желал – своих городских малолеток из бедных семей, да и просто не желавших постигать науки за партой, было немало.

Заключение как метод воспитания?

Отчим ничем нам помочь не мог, да и не хотел, ему тоже лишняя обуза была ни к чему, и он надеялся, что мы, потолкавшись в поисках работы, свалим домой, в свой родной совхоз, где у нас был и кров, и работа. Но не затем мы ехали в город, чтоб так быстро сдаться и поднять к верху лапки. Первое время мы жили в зэковском городке, который именовался «Административным». Здесь под зорким и всевидящим оком спецкомендатуры проживали в бараках несколько сотен или даже тысяч якобы вставших на твёрдый путь исправления, «химиков».

Многие из них честно работали, а выбив у коменданта комнатуху, привозили свои семьи, это в основном были работяги, иной раз и сами не понявшие, как и за что попали на зону. Были и жёсткие, почти молодые парни, оттянувшие свои срока ни за что, их в своё время, то, что называется «подставили», назначили виноватыми. Эти не блатовали, по «Фене» не ботали, никаких наколок у них не было, и хотя в это трудно было поверить, отмотали приличные срока. С ними урки, воры и всякая лагерная шпана боялись связываться, хотя они вели себя спокойно, не пили, в отличие от многих, не бузили, разборок не устраивали. Я знал их истинные цели, хотя они не откровенничали ни с кем, никому не доверяли и никому не верили, но я жил с ними и поневоле становился свидетелем их разговоров и дальнейших планов. Они жили мечтой о мести, мести за годы, проведенные в неволе, мести за предательство.

Многие из освободившихся якобы «исправившихся» зеков как воровали, так и воруют, промышляют на вокзале, в магазинах, в транспорте, а обобрать, обчистить пьяного мужика, так это раз плюнуть. Нас с тёзкой тоже пытались приучить, вернее, научить лёгкому способу добывания денег и пропитания, но нам, деревенским, не то, что воровать, мы даже есть не могли, если знали, что это сворованное у кого-то. Анаша и карточная игра среди зэков были в порядке вещей, а начальство из комендатуры, прекрасно зная об этом, считало меньшим из зол и хотя, конечно, не приветствовало, но особо и не препятствовало, оно имело в этом и свой интерес. Хорошо жить всем хотелось: и вору, и его начальнику.

Иногда, обкурившись или просто по пьянке, «химики», вспомнив какие-то ещё лагерные обиды или карточные долги хватались за ножи. Тогда доставалось и правым, и виноватым, а зачинщиков тогда, как правило, добавив срок, опять отправляли на зону. Контингент «химиков» постоянно менялся: кто-то уходил на свободу подчистую, кто-то начинал мотать свой срок по новой, но уже с довеском, ну а кого-то отправляли на свободу и в «деревянном бушлате», этим не повезло больше всех.

С трудом я устроился в СМУ, учеником бетонщика, аж по первому разряду, видно, что таскать и кидать бетон, очень тонкая наука, постичь которую можно только через работу первого разряда. Девиз карьериста-бетонщика: «Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит» и так всю смену.

Жить меня устроили в нормальную городскую общагу строителей, где мне сразу предложили «косячок» анаши и перекусить. От первого я сразу отказался, хотя до этого уже не раз пробовал поймать кайф таким образом, а вот попить чайку с какими-то черствыми булочками из буфета я с удовольствием согласился. В зэковский городок я больше не ездил, мой друг и тёзка, плюнув на всё, давно уехал домой и правильно сделал.

Весь ужас этой тяжёлой, но «благородной» каторги, был в том, что меня определили в женскую бригаду, где бугром был мужик, и как я тогда считал, большой развратник. Он в женской бригаде был, как медведь в малиннике, а вот мне малолетке приходилось совсем не сладко. Они все были остры на язык и совершенно бессовестны, они могли, не обращая на меня никакого внимания, часами обсуждать сексуальные возможности какого-то Васи, величину члена Пети и сколько раз за ночь способен совершить половой акт тот или другой Гриша.

Молодые девахи курили почти все, иногда во время перекура какая-нибудь из них, желая развлечь подруг, вываливала из лифчика грудь и просила томным голосом: «Малолетка, ну-ка взгляни мне под титю, у меня там вроде прыщик вскочил?». Я, конечно, бледнел, краснел, меня кидало в пот, а девок, глядя на меня, одолевал смех. Они вытворяли при мне всё, что им заблагорассудится, могли, ничуть не стесняясь, присесть справить лёгкую нужду, но пределом издевательств стало то, что эти здоровые, молодые тёлки однажды неожиданно навалились на меня, уселись толстыми задницами на руки и ноги и стали расстёгивать на мне брюки с целью проверки величины моего «хозяйства», и это было всё, это был такой позор, которого я не мог пережить.

Пожилые бабы, которые тоже были в бригаде, видя моё состояние, стали отгонять придурочных, стыдить, но от тех был только возбуждённый смех, они поймали кайф, и, видимо, решили идти до конца. Бригадир, сволочь, глядя на эти издевательства, только хихикал да хватал возбужденных девах за всё, что только можно.

Я не помню, как вырвался, как в моих руках оказалась тяжёлая совковая лопата, но они рассыпались горохом во все стороны, я только одной, самой наглой, и успел врезать по плечу, хотя метил в голову, я промазал, о чём очень жалею и сейчас. Унижение, страшное унижение, которого я и во всей своей дальнейшей жизни не испытывал.

С объекта я сразу заехал в контору, написал заявление на увольнение и лишь потом поехал в общагу. И в автобусе, и в общаге я не мог никому смотреть в глаза, мне казалось, что весь город знает о моём позоре. А вечером ко мне приехала целая делегация с вином, тортом – цветов, блин, ещё не хватало. Они были все празднично одеты, и если б не их шершавые от бетона ладони, никто не сказал бы, что эти крали, обыкновенные бетонщицы, которые матерятся как портовые грузчики, пьют водку стаканами и не морщатся. Здесь вот они сидят, стесняясь и натягивая на коленки короткие юбчонки, а на работе могут без малейшего стеснения заголиться по самое не хочу или так покрыть матом, что мало никому не покажется.

Девки извинялись и просили остаться в бригаде, обещали, что и работать мы все будем по одному разряду, мол, мы все видели, как ты стараешься, как пашешь. Но, остаться в бригаде, где тебя так оскорбили, я не мог ни за какие блага в мире, я смотреть на них не мог и встав, молча открыл дверь и показал дорогу, они вылетели как пули очередью. Оставленные на столе подарки я выкинул им под ноги со своего третьего этажа.

С общаги меня не гнали, и я, получив расчёт, некоторое время ездил на алюминиевый завод разгружать вагоны, здесь никто не спрашивал о возрасте, никто не издевался, здесь все пахали как черти. Между делом продолжал искать работу, но шестнадцатилетнего подростка, да ещё без прописки, никто не хотел брать даже учеником. На мои доводы, что я токарь четвёртого разряда и у меня есть об этом документ, в кадрах только смеялись: «Что может точить паренёк из какого-то совхоза», «а у нас завод», «а у нас одни спецы да доки», ну и т. д.

Дело шло к зиме, перспектив у меня никаких не было, и я решил опять ехать в родной совхоз, где меня поймут и примут. Я не считал, что проиграл, ведь проигранное сражение – это ещё не проигранная война, я заработал первые шишки, получил первый жизненный урок и сделал для себя кое-какие выводы.

Собираясь домой я почти все деньги потратил на подарки родным, а на оставшиеся приобрёл чудный форсистый, переливающийся всеми цветами радуги, пиджак «хамелеон», огненно-красную спортивную замшевую сумку со многими карманами, и журнал с полуголыми красотками, который наполовину торчал из одного кармана. В общем, первый парень на деревне, и этого в моих глазах было не отнять. На еду денег у меня уже не было, ехал голодный, мечтая о тарелке огненных щей, с огромным куском мяса и о большом блюде, полном аж горкой горячими пирожками с картошкой.

По улице мела метель, сквозь которую была видна фигурка мамы, она стояла, почти повиснув на калитке и смотря сквозь метель в мою сторону. Как обычно, она была одета в телогрейку, валенки и тёплый шерстяной платок, а я, увидев себя со стороны такого нарядного, от стыда был готов провалиться сквозь землю. А о том, что у меня дырявые, полные снега туфли и непокрытая, с лохмами волос, набитых снегом, голова, я как-то забыл. Почти подбежав к маме, я обнял её и поцеловал в ледяную от мороза щеку: «Привет, мам, я вернулся».

Мама буднично, будто я никуда и не уезжал, говорит:

– Пойдём, сынок, там щи, поди, остыли, да и пироги твои любимые «мелкота» съест все.

– Да ради бога, мама, главное – я дома.

Уже потом младшие сказали мне, что мама уже дня три, управившись по хозяйству, становилась на свой пост у калитки и всем говорила: «Вовика жду», «Вовик должен приехать», и материнское сердце не обмануло её.

Догнать и перегнать Америку

Так приказал Никита Сергеевич Хрущёв, и партия.

О целине написано много, но в основном теми партийными работниками кто бывал там наездами и видел только то что ему или им показывали, а то и вообще только по наслышке, и по отчётам других партийных боссов рангом пониже. Приезжими партийцами вручались знамёна, флажки и вымпелы, потом их угощали кумысом и бешбармаком с бурсаками, и они отбывали в родные пенаты, то бишь Кремли, получать медали за освоение целины и писать мемуары о своём целинном героическом труде, как крупной вехе в своей многотрудной партийной работе в первых рядах строителей коммунизма и всего нашего светлого будущего.

Ну как после этого отказать ему в ордене или на худой конец в медальке. И как пел Сталину после победы, народный казахский акын Джамбул: – «Орден дай, орден дай, орден нету, медаль дай» Так и наши партийцы зарабатывали авторитет и ордена. Впрочем такая же картина была и на всех великих стройках века нашей страны, только вот все эти стройки стоят на костях рабочих, по чьим могилкам уже прошёлся нож бульдозера круша почти свежие людские кости, и готовя площадку под постройку нового дома, для новых кандидатов в покойники. И только потревоженный прах туманным фантомом будет иногда наводить ужас на жильцов дома на бывшем погосте.

Это было небольшое вступление, так сказать, о «погоде» т.е, о жизни в том далёком времени. В нашем целинном совхозе было Вавилонское столпотворение, народу понаехало со всех концов страны, люди в надежде на лучшую долю, бросали родные места, и как мы же, подавались на целину.

Но, о каждом «племени» и народе, нужно говорить по отдельности. В первую очередь это конечно хохлы, из колхоза «Червонэ дышло» «забивать» тёплые места, новые квартиры и лучшую технику они приехали первыми, и уже успели обзавестись капитальными домами, и громадными хозяйствами, и обширными огородами, это трудяги, но за свою копейку пасть порвут любому.

Почти вместе с ними прибывали из бедных Белорусских деревенек, колхозники из хозяйства «Сорок лет без урожая,» годами не видевшие зараз больше трёх рублей, и выживавших только за счёт личных хозяйств,, и что где украдёт. Правда многих из них, более энергичных, месяцами носило по другим более богатым областям по шабашкам, хочешь жить, умей вертеться. (а не прыгать, как сейчас хохлы на майдане) С этими можно было жить, и как-то общаться и дружить.

Студенты стройотрядов

С Москвичами мы пацаны не дружили, они даже между собой постоянно ругались и выясняли отношения, а некоторых из своих же они презрительно обзывали «лимитой», что это такое, мы не знали, но когда они нас стали называть «аборигенами», мы вообще перестали к ним ходить. Так что для них, прощай парное молоко, свежий домашний хлеб, и сало с чесночком, укропчиком и с широкими такими вкусными прослойками, и всё то что мы по доброте душевной приносили им из дома.

Ленинградцы, вот это человеки, всегда приветливы, всегда угостят чем ни будь вкусненьким, а вечером уступят место у костра, послушать студенческие песни про своих «преподов», про Бригантину, капитанов и корсаров, и уже здесь сочиненную ими шуточную песенку про колхозную чувиху; – ты в сарае сидишь, юбка с разрезом, и корову доишь с хвостом облезлым. Твой дед стал стильным чуваком, жуёт резину, тянет крепкий коктейль сквозь соломину.

Мы мальчишки укатывались со смеху, но иногда мы говорили с ними и на серьёзные темы, они показывали нам на тёмном небе яркие будто умытые звёзды, называли их по именам, и пытались объяснить что наше небо нигде не кончается, как мы думали, а звёзды которые мы видим, это возможно тоже планеты, и возможно они находятся совсем в других галактиках. Это было так интересно, что замолкала даже гитара, и мы все немели и с трепетом, молча смотрели в космос ища каждый свою звезду удачи.

Нужно ли говорить, что всё то что мы по началу носили Москвичам, стали не смотря на их строжайший запрет, стали носить Ленинградцам. Но и тут вышла заковыка, мы дома не воровали, это наши мамки, зная как студенты положительно влияют на нас, сами завязывали нам в узелки, и домашний хлеб, и сало, и домашние бочковые огурчики с помидорами, а то велят и ведёрко яичек, или молодой картошки которой и сами ещё не ели, а иной раз и свиной копчёный окорок. Эти странные студенты, за так, на отрез отказались брать, а когда и мы стали отказываться от денег, они велели всё отнести по домам, и больше с продуктами не приходить, скрепя сердце, пришлось взять, так мы своим мамкам и объяснили, отчего те ещё больше зауважали Питерских.

Многое мы взяли от них, и когда они уезжали. мы ревели без стыда, а наши мамки так загрузили их пирожками и прочими продуктами так, что те взвыли, и крикнули шофёру трогай давай, а не то мы здесь так и останемся. После их отъезда, пацаны не сговариваясь грустно потянулись на берег Ишима, к месту где стояли их палатки, к пепелищу костра, к брёвнышкам на которых сидели вечерами глядя на огонь и слушая студенческие грустные, весёлые, и юморные песни. Под одним из брёвнышек, где был наш общий тайник, мы обнаружили записку и кучу всякого добра оставленного нам в добрую память. Там было много значков, маленький театральный бинокль и главное, наша тайная мечта, перочинные ножи со многими лезвиями и даже ножничками. Эти ребята на всю жизнь остались в нашей памяти, и благодаря им, Питер для многих из нас стал мечтой. Моя мечта сбылась, я был там, я служил на Балтике, я полюбил Питер, и полюбил ленинградцев.

Военные шофера

На уборочную к нам в совхоз всегда пригоняли автоколонну военных грузовиков, он всегда располагались отдельным лагерем на окраине посёлка, окружали стоянку глубоким рвом, ставили большие палатки, полевую кухню, делали навес над длинными столами, летний душ, небольшой лазарет в котором обитал молоденький фельдшер, ставили большой уличный туалет, вешали ряд рукомойников, в проезде ставили шлагбаум и конечно часового, без оружия но с армейским ножом в облезлых деревянных ножнах. Совхозные девки которые уже на выданье, плюнув на танцы под гармошку иль баян, табунком толпились у рва в ожидании своих ухажёров, впрочем и не всегда безрезультатно. Глядишь после уборочной, когда последний хлеб увезён на элеватор, кто-то играет свадьбу, кто-то увозит свою зазнобу в свои края, ну а кто-то погрузив свой «Зил» на платформу состава, исчезает, тает как дым, оставляя свою клятвенную «любовь» с большим животом, в соплях и слезах.

Шабашники

Есть ещё одна категория «целинников», это шабашники, и как правило армяне и грузины. Одни пашут с рассвета до темна, это люди степенные и очень серьёзные, но и они поддав иногда после бани, чачи или своего вина, затянут протяжную горскую гортанную песню с переливами, так как умеют петь только абхазы и грузины. Нас они никогда не прогоняли, и даже иной раз тоскливо допевшись до слёз в глазах, угощали нас греческими орехами, большими красными, диковинными гранатами, сушёным очень сладким виноградом и ещё какими —то кавказскими сладостями, что и говорить, если они нам нравились.

Армяне, молодые шабашники нравились другим, они почти как грузины, но сами не готовили а ходили в очень дешёвую совхозную столовую, все они были молоды и все очень любили русских женщин. Одевались они с иголочки, и выглядели по сравнению с нашими парнями, Испанскими грандами, одни туфли чего стоили, ведь любой уважающий себя молодой Ара, носит только сшитую на заказ обувь. А уж костюмчики на них были и рубашки, А какие причёски и незнакомый нам мужской парфюм? Местные девахи на танцах чуть в обморок не падали, когда они приглашенные молодым Ара на танец, вдыхали этот мужественный запах, и чувствуя упругую «пружину» у себя между ног, они готовы были на всё, и не обязательно проситься замуж, хотя бы просто так, но подольше. Да, это как сейчас говорят, были неотразимые мачо, с другого мира, с другим подходом, комплиментами и лаской, и не устоять деве, не устоять.

Почувствовав себя обиженными и униженными местные решили отбить у Армян охоту к своим потенциальным невестам и женам. Наши доблестные комбайнёры, которые по пьяни мутузят друг друга, до потери пульса, окружили иноземцев, и хотела задать им взбучку, но те стали спина к спине, и наиболее отважные стали отлетать с разбитыми носами и расквашенными губами, это был урок храбрым и слишком пьяным аборигенам. Но нашего полку прибавлялось, и дело у Армян стало совсем хреновое, особенно когда в ход пошли толстые палки, жерди, столбики, камни и прочие запрещенные мужским кодексом орудия. Они прорвались сквозь кольцо недругов, добежали до своей общаги, и заперлись в доме.

Я уже хоть и был местный, но болел за Армян, потому что они отважно дрались, и их было совсем мало по сравнению с полчищем набежавших пьяных механизаторов. Да, их избили до полусмерти, но какой ценой, озверевшая толпа камнями вынесла все окна и двери, внутри всё было залито кровью, на Армян было страшно смотреть, это были окровавленные трупы, мясо. Вот только тогда и нарисовался доблестный, одноглазый циклоп, участковый капитан по кличке «Камбала», но кроме избитых до полусмерти армян, вокруг никого уже не было, а с кого спрашивать: – Что же это вы ребята сделали с собой, перепили, озверели совсем? – А что с них взять, дикие, с гор спустились. Я хоть и пацан, кричу ему как было дело, а он мне: – А по тебе давно тюрьма плачет, жаль что тебя нельзя пока, отправить вслед за твоим отчимом, а то бы я враз оформил дело, вот и сейчас ты меня оскорбляешь при исполнении. Он прекрасно знал что погонялом «Камбала», окрестил его я. И хотя мне ещё не даже тринадцати лет, у меня уже был такой серьёзный и подлый враг, не каждому так везёт, но и у него и у меня были увесистые причины стать на тропу войны, хотя силы были явно не равны. Я ведь в своё время сидел за одной партой с его дочерью Любкой, и был вхож к ним в дом, где меня даже прочили в мужья Любахе.

Но так было пока не назначили виноватым и не посадили на большой срок, моего отчима, главного энергетика совхоза. И когда Камбала с комиссией и районными ментами, пришёл в наш саманный домик описывать и забирать всё имущество, я спросил его при всех:

– А ведь ты совсем недавно целовал моей мамке руку, и лизал очко отчиму. Надо думать, что мои совсем невинные слова он принял как оскорбление, и при всех поклялся испортить мне жизнь, так как только сможет. —Торопись, Камбала, ведь ты стареешь, и тебе скоро на пенсию, а я в это время расту и набираюсь сил, так что, не пожалеть бы тебе о своих угрозах. Армяне на удивление быстро поправились, и что более удивительно, не стали никуда жаловаться и писать заявления, они просто сказали следакам, что они мужчины, и разберутся они тоже по мужски, но по своему, и стали везде ходить без страха, но с ножами.

Местные мужики притихли, и с опаской смотрели на армян. А вот отомстили жители солнечной Армении, по своему, и после их отъезда, через некоторое время, а вернее через время предназначенное природой, в совхозе начался массовый отёл молодых женщин и бывших девушек, смуглыми курчавыми ребятишками. Они появлялись даже у замужних добродетельных матрон, мужья которых хватались за головы и не могли поверить в это. Но, жить надо, и отколотив своих жёнок чисто по русски, они уходили в запой, заливая своё горе. А их жены, даже не винясь, и не чувствуя греха, улыбались разбитыми в кровь лицами, и мечтательно, с блуждающей на опухших губах улыбкой, смотрели на смуглые плоды своей любви, и не чувствовали никакого греха.

Молодые специалисты

Эти удивляли всех, они появлялись в совхозе как пришельцы с иных миров. Две девочки учительницы сразу стали примером для подражания, для всех девчонок и молодых женщин, всю женскую половину совхоза лихорадило, они кроили и перекраивали свои наряды как только могли, они уже не накручивали на волосы бумажные папильотки, а ездили в райцентр за полноценными бигудями, долой раскалённые бабушкины шипцы для завивки волос, и «Химию» от которой волосы секутся и выпадают. Они выискивали или заказывали отпускникам привезти им фены, (которых и в продаже-то не было) Им стало нужно всё, и туфли на высоченном каблуке, и тонкие, с кружевами вверху чулочки всех оттенков, и пояса для этих же чулочков, хватит перетягивать ляжки резинками от старых трусов, лишь бы хоть немного стать похожими на красавиц училок. Старые журналы «Мода», выброшенные учителями на помойку, девчонки мигом подобрали и поделили по листкам, и меняясь просмотрели их до дыр.

Дошло до того что двух самых бойких, собрав втихаря от мужей немалую сумму денег, отправили в Москву ходоками прямо в ЦУМ, где сказывали добрые люди, есть всё. Это было женское безумие, ажиотаж из-за которого учителя лишний раз и на улице не показывались, ну разве что выносили помойное ведро с картофельными очистками, придерживая расходящиеся полы шикарного халатика или кимоно, пальчиками с изумительным маникюром, а это опять производило фурор. Молодые учителя стали идолами, божествами от которых пахло таким парфюмом, что голова шла кругом.

Но вот и они, чёрненькая и смуглая лицом, стройная как молодая берёзка, Саша, и самую малость полненькая, Ира. Они одного роста, юбчонки на них такие что не только бабки шипят о потере стыда. Но какие у них ноги, да, тут есть что показывать, когда глаз не оторвать, и от лиц, и от всего того что гораздо ниже, а если нечаянно бросить взгляд на их груди, которые вот, вот упруго выпрыгнут наружу, то и вообще глаз не оторвать, от этого совершенства. Вот даёт боженька, кому всё, и с лихвой, а кому шиш без масла. И как же блин обидно становится, когда даже зеркало идёт волнами при взгляде на себя.

Сейчас, мне уже старому человеку, хочется запоздало сказать уже бабушкам, а тогда девчонкам тех лет, что они и так были молоды и красивы, только сами не сознавали этого. Ведь и их любили, и замуж они выходили вовремя, и детей рожали, и внуков дождались, а многие и правнуков, и уже они не мучились вопросом о своей красоте, ведь у них была своя красота душевная, которую не купишь нигде и не за какие деньги. И если вы иногда ругаете за что-то своих детей или внуков, вспомните себя в молодости, и всё сразу станет на свои места.

Инженера

Всегда строгие костюмы, белейшие рубашки, чёрные галстуки, они тоже как-то сразу не вписались в совхозную касту местной интеллегенции, своей принципиальностью, неуступчивостью, и что греха таить, своей грамотностью от которой доморощенным механикам становилось стыдно и неуютно. Видно сама судьба свела вместе красавиц учительниц и напористых умниц, инженеров, им завидовали, их уважали, их боялись и им угрожали. Наши инженера все угрозы игнорировали и вели себя как у себя дома. Но было в совхозе дикое и вечно пьяное племя механизаторов, недавних выпускников ФЗО, об этом попозже, потому что это будет неприятный и долгий рассказ.

В один из выходных, наши две пары интеллегентов, то бишь инженеров и учителей решили осчастливить своим визитом местный клуб где должны были крутить новый фильм, а потом ожидались танцы под радиолу. Надо отдать должное этим парам, они очень хорошо смотрелись вместе и подходили друг другу как нельзя лучше, но это был такой страшный контраст с местной публикой, что кой у кого от злобы что он тоже не такой, закипела в жилушках кровь, а выпитый накануне неразведённый спирт, толкал на безрассудство и подвиги. Поэтому всё было испорчено ещё до начала всех этих мероприятий.

А надо сказать что вдоль здания, вернее барака, (Но не Обамы) тянулась длинная, глубокая канава с пологими глиняными краями для будущего отопления и водопровода, куда, не дай бог упасть, выбраться было бы невозможно. Наверное поэтому первый из агрессоров, который хотел врезать одному из инженеров, по нашенски, по колхозному, отчаянно размахнулся, и нечаянно пролетев мимо противника, с визгом улетел в глубокую, почти на половину с грязью, после прошедшего накануне дождя, канаву. Ну кто знал что первый на деревне дебошир и боец, так позорно нырнёт головой прямо в самую жижу, откуда вскоре послышалось бульканье, трудный кашель, и наконец отборный русский мат. Его «шестёрки» и друзья не оценив опасности, но горя желанием отомстить за кента, горохом сыпанули на молодых инженеров, которые предвидя события но не желая отступать, отвели своих девчонок под стеночку клуба, к стоящим там семейным парам, и попросив дюжих мужиков присмотреть за ними, пока здесь не кончится «кино» под названием: «Избиение младенцев».

Странное дело но парни ни одного ухореза так и не ударили, просто, те подлетали в воздух и со «Шмяком» приземлялись уже в канаве, рядом с остальными, благо что места там было ещё много. Кто-то летел сопровождаемый пинком под седалище, кому-то перепадало по отечески в ухо, но ни одной капли крови не было пролито. Ну кто из ворогов знал что мягкие и интеллегентные люди, мастера спорта по самбо, и ещё каким видам спорта. Но то что один из них ещё и мастер спорта по мотогонкам, я в последствии убедился лично, когда он Стёпкином Ижаке перелетал через рвы и буераки, делая стойку на руках, вот это был класс.

– «Развлечение» быстро кончилось потому желающих нырнуть с высоты в грязь, больше не нашлось, а молодые люди передумав, отправились любоваться Ишимом с кристально чистой водой и камышом с коричневыми замшевыми на ощупь отростками, белыми и жёлтыми кувшинками, скалами на нашей стороне и бескрайностью степи на другом берегу. Впоследствии они поженились, и мне кажется что иначе и быть не могло.

ФЗО

В Советское время, низшая ступень фабрично заводского обучения, для детдомовских, недоучек, сирот и дебилов, хотя им и выдавали права «тракторист машинист широкого профиля», (узкого знания.) Это было племя молодых печенегов, без родины без флага, не знавших, потому и не ценивших ни истории, ни законов, ни общественных и семейных ценностей. Это была не их вина, это была вина существовавшего тогда строя, и конечно войны. Государство их подобрало, выучило как смогло, дало им специальности и пинок в свободную жизнь, тебе уже шестнадцать, вот и лети выбирай свою дорогу в жизни. А дорог было не так уж и много, тяжёлый беспросветный труд, с жизнью в общаге с тараканами и клопами, криминал, зона, пьянство и как следствие смерть. Повезёт только тем кто доживёт до армии, и выйдет оттуда с другими взглядами на жизнь, и какими-то другими планами.

Ну а пока, эти шестнадцатилетние парнишки целинники, вместе с урками и условно освобождёнными зеками, месяцами живут в степи, на полевых станах, изредка выезжая в усадьбу совхоза в кино, или на концерт приезжих артистов гастролёров. Для начала, конечно нужно напиться, хотя выбор был всегда невелик, спирт 96 градусов, а на закусь килька в томате, слипшиеся от жары карамельки, ну и пряники вековой окаменелости, вот и весь небогатый ассортимент местного сельпо, а сухим пшеном или макаронами и сам закусывать не будешь.

До кино, пока все тверёзые, драк нет, и все полевые бригады мирно сидят у кромки воды на Ишиме, разводят и пьют тёплый спирт, кого-то потянуло уже в воду, это кандидат в жмурики, кто-то уже душевно с надрывом блюёт, а у кого-то уже кулаки чешутся, и он подозрительно косит глазом в сторону работяг с другой бригады. В этот раз обошлось без драки, но противники запомнили друг друга, и когда кино уже было на самом интересном месте, раздаётся дикий вопль: – первая бригада на выход, через мгновение другой голос орёт: – вторая и пятая бригада на выход.

Всё ясно, и все остальные механцы, опрокидывая и выламывая ножки у кресел, высыпают в чернильную темноту ночи, где раздаются вопли, стоны, крики, мат, какой то хруст, это пошёл в ход штакетник отдираемый от забора. Кто кого бьёт, непонятно, да это уже и не важно, поэтому участковый «Камбала», никогда и не торопится на эти молодецкие потехи, он уже не раз получал по своей лысой тыкве, ища в темноте свой форменный картуз. А вот когда уже есть покойник, тогда можно спокойно идти на место битвы для составления протокола, и поимки преступника которого как правило не находят, хоть сажай всех подряд, всех пятьдесят, и то и поболе человек.

А кто тогда работать будет? Директор совхоза, мужик крутой, а его держит на довольствии из жалости. А ежели возьмёт да и выгонит? Куда тогда деваться служивому, а семья, а скотинка? Ведь много её у участкового, что у куркулей которых он раскулачивал когда ходил с наганом и в кожаной куртке. Всю жизнь, он потел и вонял от страха быть узнанным кем-то из тех, бывших, им убиенных и раскулаченных. Они то вроде были без страха, вот и кидались с вилами и лезли под ствол нагана. – А сейчас ему страшно, и он боится даже пацанов посаженого с конфискацией инженера. Скорей бы на пенсию, ведь давно уже переслужил, да никто из молодых ментов сюда не едет, всё в городах оседают.