Kitabı oku: «Дело рук Сталина. Том 1», sayfa 9

1.3. Моё летнее время в Овидиополе

Сразу же там, где кончается песчаный, похожий на пляж, берег, и – с лёгким уступом, от пристани начинается довольно крутой подъём. Первый же дом по главной улице, за номером 1, – дом, о котором я ещё расскажу, т. к. в период, когда мы туда приезжали, в нём жила семья моего дяди. Вид этого дома сзади – на одном из приведённых снимков (См. фото 10.). Дом этот по странной иронии судьбы сохранился до времени написания этой книги и никем не был присвоен. Сейчас в нём уже из прежних хозяев никого не осталось, так что и дом мог не устоять. Место это, по понятным причинам, имеет особенно важное значение. Поэтому оно и претерпело изменения. На снимке со спутника, имеющемся в интернете, хорошо видны его детали. И уже видно, что со времени, которое я помню, ничего от прежнего не осталось.

Место, где в молодости жила моя мама со своей семьёй, – примерно на одну треть от правого края «амфитеатра», т. е. от центра города. А мой отец со своей семьёй жил тогда же на той же стороне, но несколько ближе к этому центру. Оба эти дома – также в моей памяти.

Отец был младшим из братьев и сестёр в своей многодетной семье, а моя мать – старшей среди своих нескольких братьев и сестёр.

Не трудно понять, что при таком небольшом количестве жителей в городе двум, немалого роста и привлекательной внешности, молодым людям почти одного возраста, какими были когда-то мои родители, встретиться и познакомиться, по-видимому, не составило большого труда, хотя они мне об этом никогда не рассказывали. А я их не спрашивал, довольствуясь только тем, что когда-либо слышал. Не исключаю, что многое другое я узнал в большей степени именно потому, что родители не придавали значения моему присутствию, ибо были уверены, что это меня никак не интересовало и что я до этого «не дорос». Можно даже представить себе, что если бы я стал задавать им вопросы, они поняли бы мой интерес и были бы более осторожны в своих дальнейших высказываниях, а в результате я бы меньше знал о жизни взрослых в то время, о чём здесь теперь рассказываю, что особенно ценно

Кстати отмечу: то, что все прохожие здороваются друг с другом, впервые мы увидели в Овидиополе, и были приятно поражены. Правда, в Овидиополе большинство жителей попросту знают друг друга. Такие приветствия неизменно вселяют в душу радостное чувство, – что все вокруг – братья и сёстры… Можно, правда, добавить, что хотя мы в Овидиополе никого не знали, однако же с нами здоровались так же все; нам тогда казалось, что о нашем приезде мгновенно всем сообщили… В России, надо полагать, так ходят только «звёзды» театра и кино. А если бы этот обычай переняли в России, – для сплочения народа, уверен, это пошло бы только на пользу; ведь наш народ в своей глубине – добрый, и ценит доброту и широту натуры в других. Уверен, что приезжавшие в большие города в России из сельской местности, эту особенность, – что никто никого не знает и не здороваются со встречными, – тоже отмечали как весьма характерное отличие большого города, наряду с большими домами.

И ещё – об овидиопольцах. Судя по всему, в это место со стороны Запада переселялись и многие другие, например, греки. По внешнему виду, да и как-то по поведению, образу жизни, родственники по линии отца чем-то отличаются от других, явно русских и украинцев. Не буду развивать эту тему и ограничусь лишь таким замечанием. Более конкретно могу сказать о моих родителях и их родственниках. Они точно не больно-то похожи на русских и украинцев. К тому же большинство из них не были колхозниками, не занимались сельским хозяйством. Часть из них занималась чем-нибудь вне, а некоторые из молодых, подались в другие города, но больше – в Одессу, кто работать, а кто и – учиться, как и мои родители и некоторые из наших родственников, и стали затем советской, российской, украинской, интеллигенцией.

Под конец разговора об Овидиополе отмечу, что к настоящему времени он намного разросся и улучшился во всех отношениях, чему ещё больше, чем раньше, способствует его географическое расположение, о котором я сказал, и отсюда – увеличение потоков людей и товаров через его пристань. Всё это отмечают при случае ныне живущие там наши родственники. Эта тенденция видна и по приведённым двум его описаниям из справочников разного времени. Но это так, к слову. Мы же далее – о довоенном, о нашей жизни, которая в основном проходила в Ленинграде, а вышеописанное пребывание в Овидиополе было только временно, в летние месяцы…

1.4. Ещё о моих родственниках и о населении страны вообще

Все родственники отца отличались и высоким ростом, и внешностью (в частности, характерной, не русской, формой носа), и серьёзным выражением лиц, и особенной белизной зубов.

О себе (Простите мне эту нескромность, но пишу, что было) могу признаться, что я, хотя и был на 9 сантиметров ниже моего отца, – а он был – 1 метр 89 сантиметров, – но если это был новый коллектив, например, новый класс в школе, т. е. когда никто ни с кем ещё не был знаком, и надо было выбрать старосту или комсорга, почти всегда выбирали меня. Сейчас, вспоминая прошлое, могу поделиться, что где бы я ни был, меня, учителя – в школе, преподаватели – в институте, и вышестоящие – по работе и общественной работе, выбирали для самых различных дел. Перечисление их здесь опущу. Для иллюстрации приведу лишь один пример. Стояла длиннейшая очередь. Подошёл к её началу и спросил, зачем она. Оказалось – за прекрасными импортными полуботинками. Спросил передних, есть ли мой размер. Стоявшие рядом женщины заулыбались, очевидно, оценив этот размер слишком большим, и пропустили меня без очереди. Подобных случаев было немало.

А расскажу я об отце.

Выделявшимся во всех отношениях из общей массы был мой отец. И помните, что у меня не было никакого смысла что-либо здесь приуменьшать или преувеличивать. Такова была именно правда, и именно она так характерна, что мне оставалось только её изложить повыразительнее. [И сразу замечу, что при массовых репрессиях он, при таких данных, уж никак не мог остаться на свободе, о чём – далее.]

Могу сказать, что природа наделяет людей разными качествами. И такие же, как он, были, есть и будут во всех коллективах, группах людей, объединившихся по какой-либо причине. [Отмечу, что век спустя более рослых стало существенно больше. А в странах, в которых смешаны многие национальности, люди высокого роста и очень тучные, женщины тоже, – далеко не редкость.]

Население того времени было закалено войнами, революцией, гражданской войной. Новая страна только формировалась. Повсюду массово были новые назначения. Выбирать на то или иное место приходилось новичков, у которых не было ни образования, ни опыта, ни каких-либо рекомендаций. И в наступившее мирное время такие, как мой отец, выделяясь в положительном смысле из общей массы, имели больше шансов занять ключевые посты, чем те, кто ничем не выделялись или имели те или иные заметные недостатки. Вот последним в дальнейшем и не оставалось ничего другого, как попросту физически убирать соперников. Так, сменив Ленина, действовал Сталин, и было это наруку и нижестоявшим, простым и малограмотным, по всей лестнице постов так называемого «демократического централизма». Вот и исключали, и сажали, и убивали. Начали в революцию – с капиталистов, кулаков, дворян, а затем, уже после революции, пошли по своим, да без разбора и без счёта, да ещё и не стремились это постепенно убавлять… И на всех уровнях.

Замечу, что бывали и случаи, когда важные посты занимали такие люди, которых действительно надо было заменить более достойными, в частности, в войну. Но это надо было делать разумно. А вместо этого часто сфабриковывали ложные обвинения, и невиновных людей лишали свободы. [Таким образом, если в коммунистической идеологии на первом месте была разница в положении людей по их богатству, то после революции реальной стала борьба за власть, и кровопролитие было больше именно в этой борьбе за власть.]

Внешне более видные и более способные были и более честными, надеялись на успех по справедливости. А менее заметные и имевшие недостатки были более хитрыми, изощрёнными, меньше считались со средствами для достижения своих каръеристских целей. [Так это есть в природе, ибо более слабому, чтобы выжить и подняться повыше, приходится больше стараться. С другой стороны, более слабому меньше завидуют, меньше противодействуют; так это и в современном обществе, при голосовании. ] Террор в стране был таким людям на руку. В результате именно объективно более достойные от природы в условиях террора и оказались в своей массе репрессированными. [И ещё подчеркну, что я не склонен здесь чем-то хвастать. Но я привожу и положительное, как было. А если мой отец, например, чем-то выделялся, то можно даже наоборот, предположить, что будь он менее представительным, мог и не подвергнуться тем репрессиям, а значит, и писать мне было бы не о чём.]

Получилось, что при объявленных благородных целях обстановка на самом деле была самой что ни есть несправедливой. И это очень наглядно видно на примере судьбы моей семьи и наших близких. Надеюсь, вы в этом убедитесь.

А написал я об этом именно здесь, вначале, потому, что и к слову пришлось, и чтобы вы именно с таких позиций сразу рассматривали и мои повести, и весь следующий за ними обширный материал, для того и собранный, чтобы правда стала очевидной.

2. Довоенная судьба моего отца, характерная для того времени

2.1. Почему мой отец не написал мемуары

Теперь я расскажу вам то, чего толком не знал и не понимал в пору моего раннего детства, – что пережили мои родители до войны, всячески стараясь при том, чтобы моё детство я ощущал как совершенно безоблачное, счастливое.

Сопоставляя прошлое моего отца и моё, отмечу, что во время I Мировой войны 1914–18 гг. моему отцу было, соответственно, 14–18 лет, тогда как мне в период II Мировой войны, в 1941–45 гг., было от 12 до 17 лет, т. е. примерно тот же возраст. Поэтому нам с вами не трудно представить, какие у него могли бы быть воспоминания и как было бы интересно соединить их с моими. Но когда однажды, долгие годы спустя после описанного здесь периода времени, я спросил у мамы, почему папа не напишет воспоминания о своей содержательной жизни, она ответила, что «ему мешают слёзы»(!). Поэтому кое-что о его довоенной судьбе, одновременно характерной и уникальной, я решил теперь рассказать здесь. И оговорю, что под «довоенным» здесь и дальше я буду понимать время от начала XX века до Отечественной войны 1941–45 гг.

Чтение глав, связанных с судьбой моего отца, считаю наиболее трудным, но поучительным для тех, кто хочет глубже понимать происходившее вокруг тогда и происходящее теперь.

Хотя мой отец и не писал мемуары, но задумываться о своём непростом прошлом, и даже описывать его достаточно подробно ему всё-таки приходилось, когда по разным причинам он должен был представлять свою автобиографию. [А надо сказать, что в советское время, при любом случае изменения каких-либо условий жизни, приходилось заполнять подробные анкеты, в которых содержались вопросы, не только о наиональности, образовании, партийности и т. п. самого заполняющего анкету, но и о ближайших его родственниках, их национальности, партийности, судимостях, нахождении за границей и т. п. ] И надо отметить, что, будучи юристом, он всегда и всё писал исчерпывающе подробно (полагаю, такое же качество вы заметили и в моих записках, и теперь понимаете, откуда это у меня. ] И нам с вами повезло, что написанная им и сохранившаяся автобиография, бывшая не самоцелью, а рассказом о себе в заявлении с личной просьбой в вышестоящую инстанцию, тоже была исчерпывающей. Ну, и конечно же, далеко не меньшее везение, – что у меня всё это сохранилось! (См. фото 14, первой страницы рукописи.)

Мне было интересно, годы спустя, по документам, непосредственно соприкоснуться с делами того времени. Уверен, что и читателю, до сего времени знакомому с тем периодом по рассказам, кинофильмам, это будет интересно тоже.

Чтобы вам было проще, и с большей пользой, прочесть этот рассказ, остановлюсь на некоторых его особенностях, относящихся, кстати, и к другому рассказу, – в следующей повести.

Когда я подрос и умел писать, отец не раз давал мне переписывать личные бумаги, ссылаясь на мой более разборчивый почерк, а возможно, – чтобы оставить себе копию, но не тратить время на нетворческий труд переписывания. Написанное мною, «более красивым и разборчивым почерком», он отсылал по назначению, а написанное его рукой, что особенно ценно сейчас (поскольку является его несомненным подлинником), оставлял для себя как копию. [Согласитесь, что это неповторимо!] Именно ещё и поэтому мне были знакомы шаг за шагом все этапы его жизни, и до сих пор сохранились именно экземпляры, написанные его рукой, и поэтому особенно достоверные… Переписывая, я, разумеется, не задавал ему никаких вопросов, и, очевидно, он считал, что и не вникал в написанное, что меня это не могло интересовать. Но взрослые, подчас, недооценивают уровень интересов и понимания своих детей. На самом же деле, находясь постоянно среди взрослых, я потому и не скучал, сидя молча часами, что, с видимым внешним безразличием, на самом деле, как губка, всё происходившее впитывал, молча анализировал, составлял своё суждение. В результате этого я многое знал и понимал. Поэтому, несмотря на то, что в описываемое время я ещё не был взрослым, но всё хорошо себе представляю, а многое о том времени, в силу тогдашней меньшей занятости, чем взрослые, занятые работой, детской пронырливости и памяти, знаю теперь лучше многих других. [И это тоже следует считать неповторимым!]

А позже мне самому приходилось заполнять анкеты и писать заявления, полагалось откровенно и подробно отвечать на непростые биографические вопросы о родителях, и, как вы поймете, приходилось советоваться с ними, что написать об отце. Эти моменты, – причём родители обсуждали при мне некоторые детали, чтобы лучше сформулировать ответы на поставленные в моих анкетах вопросы, – тоже давали мне немало информации о непростых жизненных ситуациях, которые пришлось пережить многим людям при сталинизме, в которые попали миллионы.

И вот теперь, чем вам что-то здесь рассказывать об отце, я и решил попросту воспользоваться такой копией и привести здесь выдержку из его жизнеописания, которую для краткости не снабдил комментариями, например, не дал расшифровку сокращений, в надежде, что не все детали важны, а суть вам будет ясна и так. И в самом деле, значение многих аббревиатур, которыми пересыпан его биографический рассказ, для человека, читающего о судьбе автора этого письма, совершенно не важно. С другой стороны, наличие этих сочетаний, заглавных букв, уже само по себе служит неоспоримым доказательством правдивости документа. Ведь при желании всё это можно полностью раскрыть, пользуясь справочным материалом, да и попросту – в интернете. Именно поэтому я и оставил всё так, как было написано, уверенный, что будет всё так по́нято, как надо.

Считаю, что этот рассказ моего отца – очень достоверная и содержательная характеристика того времени и всех участников тогдашней жизни. То, что, благодаря описанному уникальному стечению обстоятельств, мы с вами имеем такие свидетельства об интересующем нас времени, сохранившиеся в семейном архиве, это невероятная, неоценимая, удача! Уверен, мой пересказ выглядел бы менее достоверно и убедительно. А оставленные мною в письме отца без купюр детали юридических процедур и характерные упоминания различных партийных инстанций показывают, как большевики преуспели, – в создании чиновничьей бюрократии, пирамиды взаимного подчинения, названной ими «демократическим централизмом», на вершине которой был «вождь народов», – в одурманивании людей, чтобы беспардонно «гнуть линию партии», подводить благовидную базу под самые неблаговидные, преступные, даже самые кровавые, дела (Страшно даже подумать! Потому и не верили, что кровавая реальность отделялась пропастью от тех благовидных целей, которые были провозглашены революцией!). [И выглядит очень заманчивым оставить без разоблачения исторические события того времени. Но мы уже понимаем, что прошлое должно быть раскрыто максимально полно и правдиво! Уверен, что выигрыш от этого будет существенно больше, важнее для страны, чем убытки]. [Добавляю позже. Какое противоречие кроется в том, что ради достижения идеи коммунизма в конце длинного пути понадобилось и отобрать у людей их, заработанную трудом, собственность, а во многих, и очень многих, случаях, без всяких на то законных оснований, и подчас под невероятными предлогами. даже лишить их и жизни! – Авт. ] [Народные массы верили своим вождям. Сами нищие в течение всей жизни, оценивая это несправедливым, они и рассуждали, что «делается доброе дело»! Но делать добро насильственным путём, да ещё и массово уничтожать наиболее благополучных – и есть самая большая несправедливость. Поэтому у многих есть все основания это осуждать.]

Такое подробное предисловие и к этому письму я счёл необходимым сделать, чтобы особо подчеркнуть его значение и подготовить читателя к вдумчивому чтению, чтобы он ничего не упустил.

Итак, вот этот рассказ. Он говорит обо многом, в частности, о духе того времени, идеологических хитросплетениях и заблуждениях в оценках людей и о мотивах их поступков. Читайте и анализируйте. И вы, надеюсь, поймёте, каким непростым было то время. Привожу его с некоторыми сокращениями, на которые указывают многоточия в тексте, но, в то же время, – со многими деталями, которые, может быть не всем, но многим, могут быть интересны, которые я не комментировал, считая это и так понятным, но не изъял, с учётом их характерности, поскольку они очень специфичны, отражают тогдашнюю жизнь, и уж точно видно, что не выдуманы. И как я уже говорил, человек с большим жизненным опытом и с хорошим воображением в каждом лаконичном эпизоде может представить себе много сопутствующих деталей. Такое послание, полагаю, повторяю, в руках мастера с легкостью можно было бы превратить в интересный роман или – в киносериал. Ведь это – целая жизнь в то время! И сколько мест работы, сколько самых разных видов трудовой деятельности, в совершенно разных условиях и на самых разных уровнях! И какая сложная и запутанная сеть партийных подразделений, фактически превратившая нормальных тружеников во взаимозависимых «винтиков» нездоровой карьеристской машины!

[И удивительно, что бывшие революционеры быстро превратились в чиновников, бырократов, коррупционеров, карьеристов, даже – в кровавых преступников. И уверен, что читатель поймёт, почему автор этих повестей не пошёл по стопам отца, – не вступил в партию, именно, в основном потому, что по его примеру он понял, насколько при этом он потерял бы личную независимость.]

[И ещё обращаю внимание, что мой отец прожил несколько очень насыщенных жизней: начало жизни в сельской местности, молодость на флоте, учёбу в училище и в Университете, работу во многих местах, как в Ленинграде, так и в сельской местности, блокаду, лагерь строгого режима, ещё затем – долгую трудовую деятельность, одновременно с которой, ещё четверть века, даже и участие в хоре. – Авт.]

Ну, а теперь, уже зная сопутствующие условия, почитайте обещанное сами.

2.2. Как и почему отца исключили из партии

Перед нами – история жизни моего отца, по невероятному стечению обстоятельств, о котором сказано в предисловии, рассказанная им самим, написанная его рукой и сохранившаяся для нас [Из этого рассказа очень хорошо видно, что самая активная часть населения наибольшую часть своего времени и усилий расходовала не на производственную деятельность, а на партийную работу, и вся жизнь членов партии была ею пронизана выше всякой меры, и это не пошло наубыль, а наоборот, переросло в репрессии!]:

«Родился я в 1899 году, в батрацкой семье города Овидиополь Одесской области. Отец мой большую часть своей жизни работал по найму, а мать хозяйничала дома, имея семью в 8 человек.

Отец, мать, два брата и три сестры все были безграмотны. Я же до революции всего одну зиму учился в церковно-приходской школе. Начиная с семилетнего возраста, я за одежду и „харчи“ пас коров и учился в портновской мастерской, а затем работал по найму: на рыболовном заводе, на железной дороге, в ремонтных мастерских „Российского общества пароходства и торговли“, плавал матросским учеником на транспорте „Веста“ того же общества и со дня Великой Октябрьской Социалистической революции по май 1925 года служил в Военно-морских флотах Чёрного, Азовского и Балтийского морей в должностях матроса, старшего марсового, боцмана, комиссара корабля и слушателя Военно-морского политучилища им. Рошаля… [См. фото 5.] Был контужен. В мае 1925 года демобилизован по болезни и исключён с военного учёта. После демобилизации из флота остался жить и работать в Ленинграде.

В Ленинграде работал: на фабрике им. В. Слуцкой рабочим, в больнице им. В. Слуцкой отсекром [ответственным секретарём партийной организации фабрики и больницы. Обратите внимание, что и работал, иногда в нескольких местах, и учился, и вёл большую общественную работу! И семья, малолетний сын! И парадоксально, что многие годы спустя именно его сын, ныне – автор этих строк, именно туда пришёл после института предлагать свои услуги, и ему предложили работу – начальником цеха. – Авт. ] парторганизации, на заводе „Электроаппарат“ отсекром парторганизации, на фабрике Металлических изделий агитпропом парторганизации.

Одновременно с работой я учился на вечернем отделении рабфака Ленинградского Государственного университета. С 1926 по 1930 гг. учился в Ленинградском Государственном университете на вечернем отделении факультета советского права и одновременно работал, в течение трех созывов, отсекром парторганизации, председателем оргкомиссии парткома и членом Василеостровского районного комитета Партии. [А я родился именно тогда, в 1928 году. Перечитывая, думаю, что за такую деятельность, да и ещё – его активную деятельность во время блокады, ему после войны стоило присвоить звание героя труда, а его посадили – Авт.]

По окончании Ленинградского Государственного университета работал в управлении Резиноасбестового комбината „Красный Треугольник“ юрисконсультом и одновременно агитпропом партийного комитета.

Затем, после исключения из Партии, работал в Северо-Западной торговой базе „Союзхлопкосбыта“, Ленинградском отделении и базе „Росгалантерейторга“, в Тресте столовых Свердловского района, на заводе № 246 юрисконсультом, и во Врачебно-Санитарной службе Октябрьской Железной дороги, с 1939 года по…30 августа 1949 года – начальником социально-правового кабинета. Будучи беспартийным [после исключения из партии. – Авт. ], я всё время выполнял общественную работу председателя местной организации „Осоавиахим“, члена местного комитета, члена редколлегии и другие общественные поручения.

Членом ВКП(б) я состоял с 19 мая 1919 года по июль или август 1935 года. Вступал я в Партию в г. Одессе…

В 1935 году по инициативе бывших секретарей Струго-Красненского РК КПСС Усачёва и Псковского Окружкома КПСС Петрунина и др., впоследствии разоблачённых врагов народа, я был исключён из рядов ВКП(б), видимо, для того, чтобы не мешал их вражеской деятельности.

В январе 1935 года меня исключили из Партии за то, что я якобы во время чистки Партии в 1933 г. заявил, что был делегатом 22-й Ленинградской Губернской партийной конференции, но не сказал, что голосовал за резолюции, принятые на этой конференции, и это было названо – „скрыл своё участие в зиновьевской оппозиции“. Что я говорил на чистке в 1933 году, сейчас, спустя 22 года, я не помню, но знаю, что руководящие работники райкома в прошлом были партийными работниками г. Ленинграда и им было известно, что абсолютное большинство делегатов 22-й Ленинградской Губернской конференции были обмануты и введены в заблуждение бывшим вражеским руководством Ленинградской парторганизации и голосовали за хитросплетённые резолюции этой конференции.

В жалобе на имя Ленинградского Губернского КК-ВКП(б) я сообщил, что после 8-летней службы в Военно-Морском флоте я в мае 1925 года был демобилизован по болезни с исключением с военного учёта (тяжёлая психоневрастения и хроническая экзема верхних и нижних конечностей – результат контузии), что в ноябре 1925 года был направлен В.О.РК-ВКП(б) на работу ответственного секретаря парторганизации завода „Электроаппарат“ и, не успев освоиться с гражданской заводской обстановкой, спустя 20 дней после прихода на завод, т. е. в 20-х числах ноября того же 1925 года, на партсобрании завода был избран делегатом 22-й Ленинградской Губпартконференции, что, будучи в первый раз на таком большом и ответственном партсобрании, как Ленинградская Губернская партконференция, я не сумел своевременно разобраться в обстановке, созданной на этой конференции и в Ленинградской парторганизации врагами народа Зиновьевым, Евдокимовым, Бакаевым и другими, я вместе с большинством делегатов, вопреки своим политическим убеждениям и взглядам (см. моё выступление на этой конференции…), голосовал, как впоследствии мне стало ясно, за оппозиционные резолюции, что сразу после этой конференции я в течение 10 лет на ответственной партработе вёл активную борьбу с зиновьевской и др. оппозициями и что, кроме всего, я во время работы этой конференции был болен и с трудом присутствовал только на утреннем заседании.

С учётом этого Ленинградская областная КК ВКП(б) решение РК ВКП(б) Струго-Красненского района отменила и меня в Партии восстановила со строгим выговором. Затем Обком ВКП(б) и Леноблпрокурор, с учётом затруднений в районе с весенним севом, не считаясь с моими возражениями, направил меня в тот же Струго-Красненский район…

В июле 1935 года в район приехал бывший секретарь Псковского Окружкома ВКП(б) Петрунин и вместе с бывшим секретарём Струго-Красненского РК-ВКП(б) Усачёвым предложили первичной парторганизации ходатайствовать перед райкомом патртии о снятии меня с работы… Это предложение было выполнено: в начале июля первичная парторганизация просила райком партии поставить вопрос перед Облпрокуратурой об отзыве меня с работы… В это же время было решение облпрокурора о переводе меня в Псковскую прокуратуру, а дня через четыре после принятия первичной организацией первого решения, те же Петрунин и Усачёв прислали в первичную парторганизацию инструктора райкома (фамилии не помню) и члена бюро райкома, редактора районной газеты Агапова, с тем, чтобы они провели постановление первичной организации об исключении меня из рядов партии.

На заседании первичной парторганизации под нажимом вышеуказанных представителей райкома было принято решение об исключении меня из партии, причём это решение дня три писал редактор районной газеты Агапов, и после этого мне выдали копию, в которой было нагорожено всякой чепухи – для того, чтобы подвести покрепче „базу“ под моё исключение.

Струго-Красненский райком партии и бюро Псковского Окружкома Партии, по инициативе которых это решение было принято, подтвердили постановление первичной парторганизации о моём исключении из Партии.

Я немедленно обжаловал это решение в Лен. Обл. КК-ВКП(б), которая срочно запросила материал из Псковского Окружкома. С июля до ноября 1935 года Псковский Окружком, несмотря на неоднократные напоминания, материал не представлял.

В ноябре 1935 года по просьбе Лен. Прокуратуры, где я продолжал работать, было назначено слушание моего дела и на заседание был вызван представитель Псковского Окружкома. На заседании Обл. КК-ВКП(б) в моём присутствии было заявлено, что меня не имели права исключать без нового материала, поскольку имеется неотложенное решение Обл. КК-ВКП(б) о моём восстановлении в партии. Мне было предложено оставить заседание, и я был глубоко уверен, что решение о моём исключении будет отменено. Но когда меня пригласили, то вопреки логике и здравому смыслу было объявлено, что решение Псковского Окружкома Партии о моём исключении подтверждено, т. к. якобы я не принял должных мер по борьбе с перегибами в районе. Каких мер и с какими перегибами, мне объявлено не было. Для меня было ясно, что слова „должных мер“ были добавлены к старому решению специально для того, чтобы подтвердить решение Псковского Окружкома партии, т. к. другого ничего не было.

Это решение Лен. обл. КК-ВКП(б) мною было обжаловано в ЦКК-ВКП(б).

Мою жалобу рассматривал выезжавший в Ленинград представитель ЦКК-ВКП(б) Осипов (если память не изменяет). При этом дело рассматривалось так: несколько слов сказал член Обл. КК-ВКП(б) т. Касмин, и дополнил его несколькими словами председатель Лен. обл. КК-ВКП(б) Богданов. Они же рассматривали моё дело в Обл. КК-ВКП(б). Мне не было задано ни одного вопроса, а когда я попросил слова, то Осипов, не дав мне высказаться, заявил: „Вопрос совершенно ясен. Оставьте нас“. После этого мне было объявлено, что решение о моём исключении из партии подтверждено.

После исключения меня в районе в начале июля я был отозван… а после рассмотрения моего дела в Лен. обл. КК-ВКП(б)… был уволен за невозможностью использования на… работе как беспартийного.

Решение ЦКК-ВКП(б) я получил только в 1937 году.

Исключение меня из партии, увольнение… и последующие действия органов бывшего МГБ СССР настолько ошеломляюще подействовали на меня, что я на значительный промежуток времени выбился из нормальной колеи, перенёс несколько тяжелых болезней с длительным лежанием в больницах»…

На этом я прерываю воспоминания моего отца, так как дальше он говорит о войне, о блокаде и далее, т. е. о времени, не относящемся к описываемому в этой повести.