Kitabı oku: «Последняя история мира», sayfa 5

Элай сухо кивнул в ответ.

– Буду рад принять вас сегодня вечером в моем доме, – с этими словами казначей развернулся, и, даже не окликнув Иэна, поспешил по важным государственным делам.

 
                                           * * *
 

Званый ужин был организован по всем правилам гостеприимства и в кратчайшие сроки. Казначей понимал, что церковник нужен ему в наилучшем расположении духа, хотя и сомневался, что его можно подкупить лестью. Попробовать, тем не менее, стоило. От роскошной трапезы ломились столы, которые прислуга вынесла на веранду с панорамным видом на город, где Элай принимал самых важных гостей.

Когда слуги проводили гостя к хозяину поместья, чиновник не без удивления отметил, что посол не потрудился переодеться во что-то более подобающее – своей рясе с крестом он хранил фанатичную верность, подобно христианской жене. Судя по всему, даже ради этой встречи церковник решил не отказываться от образа прямолинейного наглеца. И все же первые слова Николаса Савиара шли вразрез с неприглядным образом, который успел составить Элай:

– Господин Акросиас, благодарю за приглашение. Прежде всего разрешите извиниться за свою вынужденную наглость. Патриарх знает, когда следует ждать, а когда – действовать, и это дело поистине безотлагательно.

Элай привык общаться с прагматичными людьми, но фанатики вроде Николаса оставались для него неизведанной территорией. Раздумывая, как лучше подступиться к этой персоне, он жестом руки пригласил гостя присесть в кресло напротив себя. Пока посол устраивался, Элай успел заметить, что его гость выглядит несколько иначе, чем на Форуме сегодняшним утром. Его глаза больше не сверлили окружение резким взглядом, а на лице легкой тенью, почти незаметно, расположилась улыбка. Складывалось впечатление, что его миссия в Акросе завершалась полным успехом и разговор с Элаем был лишь маленькой деталью, не способной испортить общей картины.

Чиновник провел сотни встреч, как со своими сторонниками, так и с противниками, однако он впервые почувствовал себя неуверенно в собственном доме. Казалось, с тех пор, как этот Николас появился в Акросе, от решения самих хозяев города ничего не зависело. Элай постарался как можно скорее отогнать непрошеные мысли, пока его неуверенность не отразилась в поступках. А потому он поспешил взять инициативу на себя:

– Давайте сразу проясним кое-что, дорогой Николас, – посол уловил серьезный настрой оппонента и тоже посерьезнел, сложив руки у пояса в готовности слушать. – Вашим обвинениям – грош цена, и я до глубины души оскорблен тем, что услышал. Не хочу, чтобы мы что-то скрывали друг от друга.

Николас хотел было учтиво улыбнуться и сказать пару-тройку подходящих по этикету слов, однако Элай резко прервал его намерение, предупреждающе выставив вперед ладонь.

– Услуга за услугу, вот почему я согласился встретиться с вами – не более того. Но прежде всего мне нужно узнать кое-что у вас, господин посол.

Николас внимательно смотрел на Элая и терпеливо ждал.

– Вы ведь можете для начала удовлетворить мое любопытство?

– О, это меньшее, что я могу сделать для вас, господин Элай, – посол будто нарочно отказывался выходить из своего нового образа излишне вежливого гостя. – Что же показалось вам столь любопытным?

Элай бросил усталый взгляд на гостя, пытаясь понять, сможет ли тот ответить честно и без пустых светских ужимок, после чего решил более не медлить:

– Что за бред вы несете?

У Элая получилось выбить собеседника из привычной колеи. Николас лишь непонимающе распахнул глаза, однако ответить он был явно не в состоянии.

– Сколько их там, говорите? Ах да, вы это так и не уточнили. Элен Орос, проводник из Левиафана и загадочные «они» – вроде всех перечислил? Опаснейшие преступники Ойкумены, их поимка – достойное занятие для верного слуги Патриарха. Дорогой Николас… В вашей истории есть все, кроме одной детали – смысла. И, прошу, не нужно вновь говорить о том, как их недооценивают, это я уже усвоил. Скажите мне лучше, – Элай слегка подался вперед к опешившему слушателю, – зачем на самом деле вы поднимаете всех на уши?

Посол Левиафана дослушал Элая, не перебивая. Ему явно нужно было время, чтобы собраться с ответом, и он тщательно подбирал слова, прежде чем отреагировать на вопиющую грубость хозяина. Сам казначей тем временем небрежно откинулся в кресле в ожидании ответа.

Наконец церковник заговорил, но уже без следа жеманства:

– По правде говоря, господин казначей, мне нечего добавить к уже сказанному. Сейчас вы, очевидно, не понимаете, но поимка преступников – приоритет всех городов без исключения. «Почему?» – спросите вы. Боюсь, это вопрос истинной веры.

Посол прервал свою речь и с угрюмым видом поднялся из кресла, рассматривая лежавший перед ним город.

– Так что же вам известно? – вернулся Николас к повестке дня.

Элай решил, что настало время бросить ищейке затравку.

– У Элен Орос есть брат, Джон Орос. В Акросе о нем знают немногие, хотя они с сестрой неразлучны. На вашем месте я допросил бы его бывших сослуживцев – может, его они выдадут охотнее, чем девку.

– Весьма недурно, —просиял Николас. – Обязательно так и поступлю. Но этого мало. Вы ведь и правда знали Элен Орос…

– Не в том ключе, в каком заявляете вы, – поспешно поправил его Элай.

– И все же. Вы уклоняетесь от ответа, господин казначей.

Наглость церковника переходила все границы, переступать которые Элай не позволял даже себе. Впервые за всю свою жизнь он чувствовал, что вот-вот совершит ошибку и позволит гневу разрушительной волной выплеснуться наружу. И все же он не сделал ничего, чтобы это предотвратить.

– Слушай меня внимательно, святоша, – слова охотно рвались наружу, сами облекали себя в нужную форму. – Я готов терпеть многое. Я привык, что меня хотят сбросить, раздавить, уничтожить. Меня не удивляет, что сегодня в моей жизни появился церковный выскочка, непонятно зачем разрушающий мою семью. Ради своего имени я готов это терпеть. Но если ты сейчас же не перестанешь разыгрывать передо мной наглого льстеца, то…

Николас, резко развернувшись, в одно мгновение оказался рядом с чиновником и угрожающе склонился над ним. Его глаза полыхали гневом, на лбу вздымалась синяя вена.

– Я уже закончил с лестью, господин Элай, – Николас чеканил каждое слово жестким, дребезжащим голосом. – Не заблуждайтесь – мне она дается так же тяжело, как и вам. И я попросил бы вас умерить свой высокомерный нрав, ибо вы не видели и толики того, на что я готов пойти ради этого дела!

Гнев Николаса отступил так же быстро, как и нахлынул. Отодвинувшись от опешившего Элая, он с облегчением выдохнул.

– Прошу прощения, – совершенно обыденно, будто собеседники только что обсуждали приятную летнюю погоду, выдал посол. – Ничто так не волнует меня, как государственные дела моего города. Уверен, вы меня понимаете.

Церковник вновь уселся назад в кресло с виноватой улыбкой и, как ни в чем не бывало, тут же увел разговор в сторону.

– Прежде чем я уйду, господин Элай, у меня к вам есть еще одно дело. Патриарх не хотел, чтобы я гнался сразу за двумя зайцами, но все мое естество противится его воле. Только в данном случае, разумеется! Дело это, как я считаю, не менее щепетильное, чем суета вокруг семьи Орос. Вам уже довелось слышать последние новости из Башни?

Элай, так до конца и не разгадав суть игры оппонента, все же решил отвечать честно:

– Я слышал, что в Домоаре впервые что-то происходит.

Казалось, Николас вот-вот готов был встретить остроумный ответ искренним смехом, но чуда не произошло.

– Точнее и не скажешь, – вместо этого ответил он. – Наши друзья-земледельцы впервые обратили внимание на деятельность собственных гостей. Как там себя называют эти граждане? – Николас взглянул на Элая с наигранно задумчивым видом.

Казначей понимал, что церковник все и так прекрасно знает – ведь в Домоаре действительно зародилось нечто, чего церковь Левиафана переварить не могла. Тем не менее чиновник решил подыграть своему собеседнику. Уж слишком сильно тот старался выглядеть непринужденным, а срывать с него очередную маску было крайне нежелательно.

– Голос Народа, – ответил Элай. – Делятся с бедняками неким сакральным знанием и заверяют в том, что их ведет прямой потомок Свободных, как их называют в Домоаре, – казначей прокашлялся, вспомнив, что перед ним сидит церковник. – Или Спасителей, если вам угодно…

– Или Наследников, если угодно вам. Я не из тех, кто обижается на разные имена наших создателей, – Николас вновь вежливо улыбнулся, однако теперь на его лице играло с трудом сдерживаемое раздражение. – Думаю, мне нет смысла объяснять, что деятельность этих наглецов противна не только Левиафану, но и остальным городам.

– Я слышал обратное, – попытался аккуратно возразить чиновник. – Люди к ним тянутся.

Николас, судя по всему, ожидал от собеседника совсем иных слов. Ему пришлось заново бороться с подступившим праведным гневом, прежде чем продолжить.

– Люди, о которых вы говорите, господин Элай, – простой народ. Вам ли не знать, как опрометчив он может быть в вопросе собственного благополучия. Здесь, в славном Акросе, простолюдин полагается на чиновников, в Левиафане – на Церковь, в Домоаре – на старейшин…

– А в Латрисе? – с невинным выражением лица поинтересовался Элай.

Николас в ответ лишь опустил голову и тяжело выдохнул. Судя по всему, он, подобно образцовому христианину, чувствовал личную ответственность за все без исключения грехи Левиафана. Элай рассчитывал, что посол попытается защитить честь родного города, но вместо этого церковник поднял на чиновника все еще печальные глаза и тоном, которым разъясняют очевидные вещи непонятливым детям, заговорил:

– А в Латрисе, господин Элай, простой народ уповает на милость божью. Хотя сам он этого не понимает. – Николас поднялся с места с намерением закончить разговор. – Я искренне надеюсь, что чиновники Акроса не потерпят выскочек, попирающих традиции и веру их родного дома. Но, скажу прямо, я сомневаюсь, – посол пожал плечами. – Вы, скорее всего, не снизойдете до собственного народа. А ведь он, как вы сами и сказали, уже потянулся к соблазну. В ваших силах уберечь Акрос от ошибки. Что ж, благодарю за приглашение. Ужин я, пожалуй, пропущу, благодарю за хлопоты.

Когда Николас повернулся к Элаю спиной, тот, ведомый любопытством, решил окликнуть этого странного человека:

– Господин посол! Что же натворили Крысы в ваших землях?

Казначей ожидал от собеседника очередного прилива стыда, но вновь не угадал. Николас лишь слегка повернул голову и отозвался глухим, отстраненным голосом:

– Совсем недавно меня о том же спрашивал Ксарвас Хорий. Он не верил в Единого Бога, как и не верил в Христа и его посланников. Для него мой ответ не имел бы смысла. Будет ли в моих словах смысл для вас?

Чиновник посчитал разумным промолчать.

– В таком случае, Крысы не сделали ничего примечательного.

Две головы

В просторном помещении расположился народ Домоара. Землевладельцы и пахари, богатые и бедные, молодые и старые – все сидели в благоговейном молчании поодаль друга от друга, и в эту минуту между ними не было непреодолимых различий. Собравшиеся сегодня люди чувствовали нечто объединяющие и настолько прочное, что не отдаться всеобъемлющему чувству было сродни богохульству.

Вокруг стоял легкий запах редких свечей, свет которых давал лишь смутное представление о том, как помещение выглядело изнутри. На бревенчатых потрескавшихся стенах и балках под потолком причудливо изгибались тени. Вместо пола была земля, довольно прохладная, несмотря на жаркую погоду снаружи. Кое-где лежали соломенные подстилки, однако на скромное и неудобное убранство не жаловались даже самые зажиточные из присутствовавших. Взор людей был устремлен на небольшое возвышение в конце зала – что-то вроде гротескного, толком не оформленного трона, на котором восседала человеческая фигура, чье лицо скрывал глубокий капюшон. Люди терпеливо ждали, когда человек на «троне» заговорит.

Наконец это произошло – без всяческих вступлений человек начал рассказ. Зазвучал молодой, почти детский голос, и вместе с ним – история Домоара и всей Ойкумены, ради которой народ земледельцев собрался в скромном помещении.

– То, что мы называем Природой, есть основа всего, что нам, ее созданиям, дано. Другие миры, звезды, небо, вода и земля есть ее форма, постоянное присутствие. Время не властно над Природой – ее творения распадаются, но Природа от этого не убывает. Природа бесстрастна, самодостаточна и непреклонна.

Но мы, ее создания, не подобны ничему, что мы видим вокруг. Это – наше особое положение, влекущее как благо, так и страдание. Мы страдаем, будучи устроенными иначе, чем все неживое и немыслящее, и мы благословлены, так как способны заметить, ухватить в слове, «поймать» Природу. Люди – ее самое утонченное воплощение. Еще никогда Природа не присутствовала так явно, так величаво, как с нашим появлением на свет.

Но не ошибитесь – Природе не нужно наше поклонение. Она не «желала» создавать нас, как можем желать мы, и от нас не ждут благодарности. Страдания, выпавшие на людскую долю, сполна платят за право жить в этом мире. Не Природе должны мы возносить хвалы, но нашим корням – самым первым людям, Свободным.

Две семьи дали жизнь всему человечеству, как дали ему в наследство и его главное проклятие – войну. Война вершится до сих пор. Колоссальные битвы прошлого обмельчали, но не потеряли ожесточенности. Война вошла в наши дома, отравила наши улицы. Каждый день мы видим ее жертвы. Бедность, голод, отчаяние – ее дети. Бездуховные богачи, пресыщенные духовники и убийцы – ее вершители.

Вы спросите: за что нам благодарить Свободных? Возможно ли благодарить тех, кто заставил нас страдать? На это я отвечу вам – без войны мы были камнем в реке. Недвижимым, неживым. Природа создала нас, ибо того требовала полнота творения, но, чтобы мы не уподобились камню, нас нужно было окружить злом. Как не видим мы звезд без непроглядной тьмы, так не видели бы мы добродетелей без творимого зла. За то – вечная хвала Свободным.

Человек в капюшоне закончил рассказ, но вставать никто не спешил. Слушатели знали, что загадочный рассказчик собрал всех здесь не только лишь ради своей речи.

Повисшая тишина неожиданно прервалась стуком и скрипом, исходившим откуда-то сверху, так, что народ вздрогнул. Люди подняли головы на звук, и в этот момент в крыше распахнулось окно, через которое жадно устремился солнечный свет. Привыкшие к темноте глаза зажмурились сами собой. Помещение в целом оставалось довольно тусклым, и вскоре первые слушатели смогли открыть глаза. По залу разнеслись восхищенные вздохи.

Свет с крыши падал на то место, где только что вещала загадочная фигура. Теперь человек стоял в полный рост, его капюшон покоился на плечах, позволяя зрителям разглядеть рассказчика. Им оказался совсем молодой паренек, не больше пятнадцати лет от роду, отчего непосвященному слушателю могло показаться странным, что вся эта разношерстная публика собралась ради какого-то юноши в мешковатых одеждах.

Выглядел рассказчик весьма примечательно: вполне обыкновенное для мальчишек его возраста худощавое телосложение и средний рост отходили на задний план, стоило только взглянуть ему в лицо. Две черты соревновались друг с другом за внимание – длинные огненно-рыжие волосы и ужасающих размеров шрам, тянувшийся со лба к подбородку через правый глаз. Разглядеть в полумраке его менее броские черты не представлялось возможным.

Несколько мгновений юноша молча обводил взглядом слушателей, выдерживая многозначительную паузу, после чего зазвучал новый голос, невидимый и пронзительный, и на этот раз он принадлежал женщине.

– Домоар! Перед тобой – живой наследник Свободных, пастырь верных последователей первых людей! Внемли его словам!

Ошарашенная толпа оставила безуспешные попытки отыскать глазами источник голоса, который, казалось, исходил одновременно отовсюду, и вновь с благоговением уставилась на «наследника».

– Как этот свет позволил вам узреть меня, – вновь обратился к собравшимся юноша, – так я помогу вам узреть многочисленные истины Природы! Мои последователи черпают из нескончаемого источника знаний Свободных и делятся им. Они учат исцелять, творить и преуспевать на любом поприще. Есть ли сегодня здесь те, кто подтвердит мои слова?

Долго ждать ответа не пришлось. Сразу несколько голосов наперебой начали возносить хвалу юноше и его последователям:

– Они излечили мою дочь, от которой отказались все знахари Домоара!

– Они обучили меня счету, и я преумножил свое состояние!

– Они построили дома для немощных и обездоленных!

Заведенная толпа моментально наполнила помещение восторженным ревом, разобрать в котором что-либо больше не представлялось возможным. Люди тянули руки к наследнику, а особо впечатлительные не могли сдержать слез благоговения. Казалось, что юношу попросту разорвут, однако стоило ему поднять перед собой руку, как дикий народный хор быстро стих. Убедившись, что его слушатели готовы к продолжению, юноша вновь заговорил:

– Меня зовут Э́йвинд, и я последний из рода Свободных, наших праотцов и создателей Ойкумены. Вы пришли ко мне, и в обмен на вашу верность я предложу то, что вам было обещано, – тут из темноты позади наследника выступило несколько фигур. – Истины!

Четверо новоприбывших людей, одетых в одинаковые мешковатые робы, несли большой и явно тяжелый сундук. Когда их ноша с глухим стуком опустилась на землю перед Эйвиндом, тот, как по команде, отступил на пару шагов от толпы. Один из его последователей убедился, что наследник договорил, повернулся к толпе и начал громко вещать:

– Мы – Голос Народа. Те, кто помогают нашему делу, не остаются без награды. Сегодня каждый получит то, что ему нужно больше всего. Для больных у нас есть лекарство, для голодных – пища, для заблудших – мудрость.

Народ Домоара больше не смотрел на Эйвинда, их глаза сосредоточились на большом сундуке, из которого вот-вот должны были появиться обещанные дары. От наследника требовалось одно последнее наставление, прежде чем он мог удалиться.

– Примите дары свои, помня о порядке, как завещано нам помнить Природой, – возвестил напоследок Эйвинд, и после его слов народ и впрямь прекратил гомонить. К сундуку стала выстраиваться организованная очередь.

Юноша набросил на голову капюшон и удалился в заднюю часть помещения под прощальные возгласы толпы.

 
                                           * * *
 

Как только Эйвинд вышел на задний двор, то сразу же заметил крытую повозку, запряженную лошадьми. Из повозки выглянуло знакомое ему с детства женское лицо, но он и так успел сообразить, что прибыли именно за ним.

– Тебя подвезти, красавчик? – окликнула наследника женщина в повозке, задорно подмигнув.

Несмотря на поганейшее настроение, которое накатывало на Эйвинда всякий раз, когда ему приходилось разыгрывать очередное представление перед впечатлительными простаками, он невольно улыбнулся – сопротивляться веселому обаянию А́шты было попросту невозможно.

– А у меня есть выбор? – пробурчал Эйвинд, поднимаясь внутрь повозки.

Юноша уселся напротив Ашты и сбросил с себя надоевший капюшон, всячески стараясь при этом отвести глаза от улыбающейся женщины напротив, чтобы самому ни в коем случае не улыбнуться в ответ. Ашта, довольная тем, что ей удалось рассеять мрачные мысли юноши, приказала извозчику трогать, и повозка, качнувшись, покатилась по улицам Домоара к центру города – месту, полному гостей, что оставили свои родные дома ради свободного воздуха города земледельцев. Наконец Эйвинд смог позволить себе взглянуть на женщину без риска окончательно отогнать от себя гнетущую тоску. Ашта выглядела чрезвычайно жизнерадостно и бодро: по-домоарски смуглое лицо сегодня украшали румяна, а длинные смольные волосы были аккуратно собраны в косу, что позволяло ей выглядеть намного моложе своих сорока лет. Ее большие, темные глаза все еще улыбались.

Ашта была рядом всю его жизнь, сколько он себя помнил, и только ради нее он продолжал послушно играть роль пророка. Несмотря на свой, в целом, ветреный и вспыльчивый характер, она успешно заменила ему и мать, и отца, которых юноша никогда не знал. Она же была его единственным другом. С тех пор как Голос Народа объявил Эйвинда наследником Свободных, она оберегала его от многочисленных врагов движения, и самым опасным из них была Церковь Левиафана.

– Сколько мне еще этим заниматься? – начал с риторического вопроса Эйвинд. – Клянусь, если мне придется еще раз повторять эту чушь, я…

Ашта мгновенно вспомнила о своей воспитательной роли и предупредительно подняла указательный палец:

– Жалуйся, сколько хочешь, но не забывайся! Тебе ли не знать, как к этой… чуши серьезно относится Голос и наши враги, – вместо слов, Ашта выразительно провела ладонью вдоль своего лица, намекая на старый шрам Эйвинда.

Молодой наследник лишь закатил глаза и безразлично уставился в окно повозки. Ашта поздновато осознала, что отреагировала не в меру резко, и решила некоторое время не нарушать тишину. Вместо лекций, которые надоели ей самой, она принялась разглядывать непримечательные низкие хижины окраинного Домоара, где обитали пахари, скотоводы и прочий люд, проводивший большую часть времени за работой в поле.

Несколько минут тишины позволили Эйвинду дойти до того предела самобичевания, когда отвращение больше не получается смаковать и разум старается отвлечься на что угодно. Он пытался размышлять о других городах, книгах, которые он прочитал и собирался прочитать, о предстоящем путешествии в Башню, но внутри него продолжал вскипать один вопрос за другим, и он был вынужден первым прервать молчание:

– Почему именно так, Ашта? К чему эти спектакли со светом, сундуки с дарами? Неужели люди к нам иначе не потянутся?

Прежде чем женщина успела возразить, что этот вопрос они обсуждали уже много раз, Эйвинд продолжил:

– Да, да, так быстрее. Проще. Но только ли поэтому?

Ашта встретила вопрос непонимающим взглядом, изящно приподняв бровь.

– Тебе не кажется, что здесь что-то не так? – Эйвинд перешел на повышенный тон, захваченный собственной идеей. – Я имею в виду, что наши методы не отличаются от методов базарных зазывал.

– Эйвинд…

– Нет же, послушай, я не собираюсь снова жаловаться. Мне действительно интересно, почему мы помогаем людям, но при этом выглядим так, будто мы обыкновенные торгаши? Что нужно Голосу? Больше людей, чтобы помогать народу? Церковь тоже кормит бедных, по-своему заботится о людях…

– Церковь. Церковь! – Ашта с беспомощным видом всплеснула руками. – Это они подослали к тебе ту змею! Оставили вечное напоминание о себе на твоем лице!

– Ашта, никто не знает наверняка, кто это был…

– Я знаю! Весь Голос знает, а Эйвинд, почему-то, – нет!

Женщина по-детски надулась и скрестила руки на груди. Когда Ашта злилась на Эйвинда, то делала это неизменно комично – в такие моменты казалось, будто она моложе собственного подопечного. Однако свою инфантильность Ашта могла разыгрывать только лишь перед Эйвиндом – настоящий гнев домоарки не проходил бесследно ни для кого. Упомянутого Аштой неудачливого агента, подосланного убить наследника, допросить не удалось – женщина в порыве слепой ярости одним ударом превратила его нижнюю челюсть в труху, не говоря уже об остальных многочисленных – и совсем необязательных – увечьях.

Несмотря на то, что реакция Ашты была скорее очередным назиданием, чем праведным гневом, Эйвинд заставил себя прекратить разглагольствования. Наставница, быть может, только казалась раздосадованной, но спорить теперь было бесполезно – в ответ Эйвинд получил бы очередную бурю эмоций и наставлений. Но не успел юноша окончательно оставить на сегодня критику своей странной и бесчестной жизни, как поймал на себе резко переменившийся взгляд Ашты, прямота которого так сильно выделялась на фоне уже минувшей детской обиды, что Эйвинд невольно отпрянул.

– Сегодня у тебя будет возможность задать свои вопросы Лильяне.

Эйвинд вытаращился в ответ, не веря собственным ушам. Настоящий лидер Голоса изволит лично переговорить с лидером поставленным? Вот же дурная шутка. Вся суть отношений Эйвинда и Лильяны состояла в том, что им нельзя было часто видеться с глазу на глаз, чтобы – уберегите Свободные – вездесущие недоброжелатели не добрались до верхушки Голоса в случае поимки «лживого пророка». Именно ее приказам в полном неведении подчинялись последователи Эйвинда, да и сам юноша не был исключением. Для толпы Лильяна была всего лишь одним из верных послушников; для провозглашенного наследника Свободных – воплощением разочарования и неуверенности в собственном деле.

Когда удивление отступило, на смену ему пришла озлобленность.

– Неужто она просит личной аудиенции? Переговорить наедине с самим Эйвиндом Свободным? – юноша продолжал театрально таращиться на Ашту, на этот раз изображая оскорбленную особу знатных кровей. Судя по кислой гримасе Ашты, она не впечатлилась кривлянием Эйвинда. Подперев подбородок ладонью, женщина устало помотала головой на манер строгой воспитательницы, которая отчаялась вбить в порученное ей дитя хоть толику разума.

– Ладно-ладно, не закатывай глаза, – примирительно улыбнулся юноша, махнув рукой. – Ты знаешь, почему я так…

Остаток пути до «главной церкви Голоса», как называл это место Эйвинд назло своей опекунше, показался молодому наследнику невероятно длинным. Пару раз он даже пытался поторопить извозчика, но всякий раз Ашта давала ему по рукам и призывала к терпению, повторяя что-то о взрослении и «соответствующем поведении». Эйвинд слушал вполуха и не скрывал этого – предвкушение полностью завладело им. Он представлял, как будет выкручиваться Лильяна в ответ на неудобные вопросы. Видел себя со стороны и подмечал отточенность собственного ораторского мастерства, направленного против трусливого лидера. Эйвинд смаковал скорую победу. «Если повезет, то, быть может, моя жизнь сегодня изменится к лучшему», – повторял про себя юноша, в то время как глубоко внутри он искренне верил в неизбежные перемены.

Когда повозка достигла места назначения, Эйвинд, позабыв о всяческих церемониях, выскочил навстречу своим последователям, ожидавшим возвращения наследника после очередной благородной миссии. Аште, которая должна была, сообразно негласным правилам, подать руку обожаемому пророку, оставалось лишь с замиранием сердца направиться следом. Наследник поспешно вошел в арку внешней стены и в очередной раз пробежал взглядом скромно отделанный, ничем не примечательный дом, где изо дня в день трудилась сестра Лильяна, неустанно придумывая новые способы навредить Эйвинду. По крайней мере, так в шутку иногда воображал сам Эйвинд, подмечая при этом, что в каждой шутке больше правды, чем вымысла.

Многочисленные последователи благоговейно расступались перед юношей. Те, кто стояли у его пути, становились на одно колено, подражая слугам местных владык, и раболепно шептали благословения, люди поодаль почтенно склоняли головы. Эйвинд не замечал ни тех, ни других, полностью сосредоточившись на том, как он спросит у мажордома Лильяну, как тот услужливо поклонится в ответ, как гордо и легко он войдет в залу, где она обыкновенно трудится, как поймает на себе ее притворно-покорный взгляд и прикажет оставить их наедине. Дальше его мысли не заходили, и он не видел в том ни малейшей нужды – в конце концов, он воображал себе эту встречу еще с момента их последнего разговора «по душам», случившегося около года назад. До той первой встречи он искренне верил в дело Голоса. После нее уверенность сменилась раздражением и горечью, и виной тому стала именно Лильяна.

Эйвинд был опьянен фантазиями. Мажордом встретил его низким, полным достоинства старого слуги поклоном и направил пророка в главную залу, где, как он и предвкушал, его ждала Лильяна. Два лидера Голоса встретились глазами. Как и всегда, девушка изображала из себя робкую послушницу ровно до того момента, когда Эйвинд негромко, но властно попросил остальных прислужников удалиться.

Торжество отступило, как только за последним прислужником захлопнулась дверь, чей резкий стук вернул юношу с небес на землю. Постепенно он начал осознавать, где находится. Неподвижный и молчаливый образ Лильяны внезапно обрел контекст. Она сидела за массивным дубовым столом, окруженная письменными принадлежностями, правая рука лежала на только что отложенном пере. Левой рукой она обхватывала пояс, держась кистью за правый бок, будто у нее болел живот – странная привычка, которую Эйвинд подметил еще давно. Девушка улыбалась, и бледность ее улыбки прекрасно сочеталась с царящим в зале полумраком – большое, в два человеческих роста, аркообразное окно позади стола было закрыто занавеской из темной ткани.

«Что-то мне это напоминает, – успел подумать Эйвинд. – Только теперь я в роли зрителя».

Лильяна поднялась из-за стола. В несколько неспешных грациозных шагов она оказалась рядом с юношей – слишком близко, по его мнению, – и молча наклонила голову набок. Мягкий взгляд пронзил Эйвинда насквозь. Молодой пророк не понимал, почему Лильяна так себя ведет – в конце концов, из женщин в его непродолжительной жизни не было никого, кроме Ашты – матери и сестры в одном лице. Бедолага не успел опомниться, как воинственные мысли о расправе над соперником сменились бездумным, но от того не менее увлеченным разглядыванием всевозможных деталей лица своего недавнего врага.

Лильяна имела большой опыт в женском ремесле.

Она была красива. Ее бледное лицо, будто нарисованный на холсте портрет с идеальными пропорциями, не имело ни малейшего изъяна. Ярко-зеленые, выразительные глаза были коронованы как нельзя более подходящими, от природы густыми ресницами. Вот только длинные волны ее волос необъяснимо противоречили обворожительному образу – непримечательно темные, вблизи они издавали знакомый резкий запах.

Эйвинд мгновенно пришел в себя. Он не мог перепутать этот запах ни с чем другим. Запах окрашенных волос.

Юношу охватила злость. Он ненавидел себя, за то, что позволил себе так отвлечься. И, конечно, Лильяну, за ее нескончаемое притворство и лицемерие.

Он не мог поверить, что забыл об этом, пусть даже на мгновение, позволил полумраку и ее лицу скрыть самую важную деталь. Лильяна красит волосы. И в ее случае это не женский каприз, который могли себе позволить лишь дочки зажиточных купцов и чиновницы Акроса. Лильяна прячет прирожденный, крайне редкий, кричащий огненно-рыжий цвет своих волос. Цвет, в который каждые несколько недель перекрашивают ничем не примечательные от рождения русые волосы Эйвинда – очередная пыль в глаза последователям Голоса.