Kitabı oku: «Исповедь свидетеля. Записки советника в отставке», sayfa 3

Молодо-зелено

От неба я не отказался. Назло всем, тут же пошел в секцию к парашютистам. И уже где-то через неделю – первый прыжок.

Интересно, всё-таки, выстраивается цепочка, казалось бы, ничем не связанных поступков, событий. Смотришь – а без того или этого ведь жизнь совсем по-другому могла сложиться.

Всё предопределено нам по жизни. Это я уж потом, много позже осознал. Человек чаще всего не предполагает последствия прежде совершенных поступков.

Долго и мучительно размышлял я как же жить дальше. Вначале подумывал не поступить ли в авиационный институт, всё же ближе к небу, а там и полететь может удастся. Однако, прочитав программу вступительных экзаменов в МАИ, решил не увлекаться фантастическими прожектами. Там зубрежкой не возьмешь, в авиации к математике нужно призвание. И хорошая школьная подготовка. У меня ни того, ни другого не было.

Почти год промучился в безнадежной тоске и жалости к самому себе. Консерватория мне не светила, по моей бесталанности и слабой технике. А профессия «педагог музыкальной школы» ну, никак не ложилась на душу.

После училища я был распределен и обязан был отработать три года в музыкальной школе районного города Чаусы. Кстати, жилось там совсем неплохо. Кроме школы, устроился аккомпаниатором в тамошний дом культуры, и зарплата у меня совсем неплохая получалась. Где-то, до четырехсот рублей в месяц выходило. По тем временам – живи, не хочу.

Но, невмоготу было, хоть криком кричи. Как подумаю иногда, что так вся моя жизнь и пройдет – сразу напиться тянуло. И напивался. Начал уже регулярно повторять, со страхом осознавая с похмелья, что добром это не кончится.

Однако, кончилась моя чаусская драма в день, когда возникла у меня блестящая, хотя и дикая, по своей нереальности идея.

Мучительные попытки после окончания музучилища определиться с намерениями приобрести другую профессию, выбрать вариант высшего образования оставались безрезультатными. Признаков особой одаренности к чему-то не обнаруживалось, да что там, даже интереса к какой-то профессии не мог никак в себе обнаружить.

Беда, да и только. Тупик на жизненном пути у человека образовался. От всего этого умом, слава Богу, не тронулся, а вот сумасшедшую мысль поймал…

А не стать ли мне дипломатом?

Вона как!

Это в моем-то районном благоденствии гармониста из местного дома культуры. Где даже слово «дипломат» звучало неестественно, как «президент», или «губернатор», а то и «папа римский» – чуждое, совершенно никому незнакомое понятие.

Нет, если честно, какой-то интерес к этой таинственной для провинциалов стороне жизни общества был и у малограмнотного студента музучилища. Без всяких, конечно, попыток даже представить себя причастным ко всяким тем байкам о заграничном житие-бытие.

Сознаюсь, читал внимательно и с большим интересом какие-то книжки из той жизни, специально газеты выписывал, в которых международный раздел побольше был. Больше ни в чем таком замечен не был.

А тогда, в Чаусах решил: будь, что будет. Пропадать, так с музыкой вместе, пусть ею другие забавляются.

Почему бы не попробовать поступить в международное какое-нибудь заведение, где «на дипломата» учат.

Жизнь решил переменить. В 20 лет.

Не поздновато, брат-гармонист, собрался начинать новую жизнь?

Да и как? Куда обращаться? Ни малейшего представления не имел где, как и кого готовят в международники. Никому ничего не рассказывал о своих наполеоновских планах. Засмеяли бы. Это ж надо додуматься! Чистой воды авантюра изведенного нервным истощением малограмотного провинциала-баяниста.

Стартовал я в своей авантюре не очень оригинально, но с достаточно здравым намерением. Написал письмо в Москву, в редакцию «Комсомольской правды». Мол, товарищи из центральной газеты нашей любимой Родины, вот я, сознательный комсомолец, очень даже хотел бы защищать её, нашу Родину, на передовых рубежах международной борьбы. А как записаться в ряды таких вот отважных бойцов, не знаю. Не могли бы подсказать с чего начинать надо?

Разумеется, без ерничества, очень серьезно всё это изложил. Отправил. А что можно было ещё придумать?

И вот свершилось. Остановись мгновенье! Весна 1963 года. Это не чудо было – это был знак: поверни судьбу, путь открыт, надо только достать недосягаемое. Для всех нерешительных невозможное. А тот, кто рискнет… Делай что должно – и будь что будет!

Пришел ответ из Москвы. Я уже сник, перестал надеяться – прошло больше трех месяцев.

Прямо из Москвы да в Чаусы – письмо с грифом газеты «Комсомольская правда» на конверте. Мне это письмо с чаусской почты чуть ли не на орденской красной подушечке принесли.

Письмо было за подписью заведующей отделом писем Ашаниной, жены известного в то время советского поэта.

Бесконечно благодарен этой женщине. В судьбе моей она оставила глубокий след. Сообщила, что дипломатов готовит Московский государственный институт международных отношений, МГИМО МИД СССР. И что институт этот закрытый. Неофициально. Молодые люди со средним образованием могут, конечно, поступать, однако только по рекомендациям ЦК комсомола союзных республик, а члены партии – по рекомендациям обкомов КПСС. А так, пожалуйста, приезжай, поступай. Прислала и условия поступления: какие экзамены сдавать (сочинение и устный экзамен по русской литературе, иностранный язык, экономическая география СССР и история).

Вначале впал я в полную прострацию. Ну, куда нам, со свиным рылом да в калачный ряд. ЦК! Обкомы! Да кто на меня смотреть там будет, на какого-то учителишку из районной музыкальна школы!

Покручинился малость, а потом нашел все-таки в условиях поступления свой шанс на попытку. Принимали в МГИМО также военнослужащих, «по рекомендациям политотделов соединений». Что это за отделы были я смутно представлял тогда, но ясно понял – это единственная для меня возможность. Пойти служить в армию и за три года службы умереть, но заработать-заслужить рекомендацию этого самого политотдела.

А между тем, в Чаусах я уже второй год жил и работал как «уклонист» от воинской службы. Дядька мой троюродный был там секретарем райкома партии. Он меня «отмазал» на первый год от призыва и договорился с военкомом насчет такой же противозаконной операции и на второй – когда придет время очередного призыва.

И тут заявляется к нему племянничек и говорит: спасибо Вам, дядя Володя, за заботу, но мне в армию край как надо. Объяснил про свои прожекты, попросил посодействовать, чтобы при отборе отправили меня в Воздушно-десантные войска (ВДВ). Там, по моим прикидкам, больше шансов было отличится, заслужить рекомендацию. К этому времени у меня уже 6 прыжков с парашютом было.

Не подвел дядя Володя. Военком удивился, конечно, что это парень рвется добровольцем в армию, да ещё в ВДВ. Но сделал как просил приятель, секретарь райкома.

Призывался я из Могилева, туда «купцы» приезжали из десантных частей. 4 ноября 1963 года отбыл по призыву, в город Марьина роща, это в Минской области, в воинскую часть 89417. До сих пор помню номер части. Бригада специального назначения ВДВ.

Спецназ! Армейская элита!

Часть II

Десантник идет на Москву

Служба была что надо. Мужика настоящего из меня сделала (малость закомплексованности еще долго оставалось, но это уже ерундой казалось после армейской закалки).

Были прыжки с парашютом. И боевые, с полной выкладкой, и ночные, и сразу после гибели одного из нас – на учениях, на глазах у всех. Были марш-броски, «выброски в тыл» – неделю жили на кладбище, неделю – на заброшенной железнодорожной станции, маскируясь от местных жителей, месяц жили в палатках на снегу, в лесу.

На втором году службы заработал сержантские лычки и отпуск на 10 дней за отличие на учениях.

Труднее всего было готовиться к экзаменам. Ясно понимал, что с моими знаниями, которые вынес я из вечерней школы, только чудом можно было подступиться к приемным экзаменам в элитный, единсвенный в Союзе институт. Про успешную сдачу и думать страшно было. На дурака сдавать не собирался, поэтому прямо с первых месяцев службы начал готовиться к серьезной подготовке по всем пяти предметам экзаменов. Уперся – дальше некуда. Читал, зубрил, заучивал до потери пульса, как говорится.

На втором году службы стал помкомвзвода, маленькие привилегии появились. Для всех в 22 ноль-ноль отбой, а я в учебный класс и до часу, до двух над учебниками. Засыпал там иногда, само-собой.

Через год проштудировал все билеты по программе вступительных экзаменов и начал по второму кругу зубрить.

Кроме того, решил закладывать научный фундамент моего будущего похода на Москву. За годы службы закончил годичный общественный университет марксизма-ленинизма (и такие были, раз в неделю ходил на лекции в дом офицеров) и заочную школу военных корреспондентов. Стал внештатным сотрудником газеты белорусского военного округа, регулярно писал, иногда вполне солидные заметки. (Между прочим, вступительная комиссия МГИМО вполне серьезно отнеслась к этой моей забаве, даже на факультет международной журналистики рекомендовали).

Зимой в лесу почти месяц прожили

Большинство сослуживцев сочувственно на все эти мои эксперименты смотрели. В батальоне еще человек десять собирались поступать в разные ВУЗы. Однако они проще смотрели на это дело. Главное было – получить в части разрешение выехать для сдачи вступительных экзаменов. Тогда, по закону, разрешалось отпускать солдатика на экзамены и, при успешной сдаче – увольнять его из рядов Советской Армии. А не сдал, возвращайся дослуживать до календарного срока. Другими словами, была возможность без всякого риска просто съездить туда-сюда, проветриться, отдохнуть от службы.

Неожиданно для всех, а для меня – как гром среди ясного неба, объявили новый приказ тогдашнего министра обороны маршала Малиновского: эт-та што за беспорядки в армии? Разболтались, мол, ва-аще! Никаких отпусков абитуриентам. Разрешаю отпускать поступающих в ВУЗы только после окончания календарного срока службы. Примерно так изложено было.

Для меня это означало – отпустят только в ноябре. А экзамены в МГМО в начале июня.

Другие мужики поматерились день-другой и махнули рукой на всё. (Анекдот такой был: подыми руку, выше, выше подыми. А теперь резко опусти вниз. И скажи: пи-и-сец!) В смысле, что против министра не попрешь, делать нечего, придется попытаться на следующий год.

Ага, на следующий. А где я на гражданке заработаю рекомендацию аж ЦК компартии Белоруссии? К тому времени уже сумел стать кандидатом в члены КПСС. Хоть и сложно было, но пробил и эту стену. Уже с замполитом батальона предварительно договорился насчет рекомендации политотдела бригады. Вроде бы обещал поддержать, а тут…

* * *

Хочешь-не хочешь, пришлось снова искать решение не как у всех. Проситься в отпуск было бессмысленно. Больше 10 суток не положено было, а за этот срок я ничего не успел бы. Да никто бы и не дал отпуск в мае-июне. Это как раз время итоговых учений. К министру, даже если бы и решился, просьбу не направишь. Положено было только по команде обращаться – через командира батальона к командиру бригады, он должен был отправить обращение в штаб округа и т. д. Да на уровне комбата все застряло бы. Не решился бы содействовать такой наглости – сержант маршалу письмо пишет. Бред, по армейским понятиям.

Короче. Надурил я все же всех своих командиров. Крайне нагло надурил. На шести страницах накатал драматически-политическое и не без идеологических всхлипов письмо. Не кому-нибудь – генералу армии товарищу Епишеву, начальнику Политического управления Советской Армии. А копию, на всякий случай, направил генерал-лейтенанту Грекову, начальнику Политуправления Белорусского военного округа.

Оп-па! Ловите, держите меня ребята. А устав КПСС вы хорошо знаете? А Черняков вот, вычитал там, что коммунист, понимаешь, имеет право без всякого стеснения обращаться в вышестоящие партийные, так сказать, органы, вплоть до Центрального комитета. А кто в армии ЦК представляет? Правильно, Политуправление.

Неделю где-то сочинял письмо. Отпечатал на хорошей бумаге, благо, что штабная машинистка, Валя, хоть и замужняя, весьма даже благосклонна ко мне была. Оставил себе два экземпляра и – заказным, по почте Валюша письма в два адреса отослала.

Ещё недельку выждал и записался на прием по личному вопросу к командиру бригады, полковнику Ковалевскому. Захожу, докладываю: «товарищ полковник, так и так, пользуясь уставным правом члена КПСС, направил письмо начальнику Политуправления Армии, но как добросовестный военнослужащий, считаю своим долгом доложить об этом своем поступке Вам, командиру бригады. Вот копия письма». В общем, что-то в таком духе. (Я что, дурак, не знал что ли, что в любом случае письмо или реакция на него к нему придет, и надо соответственно подготовиться).

Что тут началось! Почитал полковник, внимательно перечитал. И давай кричать: – Да ты, сержант, совсем не в своем уме! Кого ты учишь, ты соображаешь, что пишешь: «Вы должны понять, товарищ генерал армии»? что он тебе должен? Ты куда лезешь, в МГИМО людей пять лет за колючей проволокой готовят! (загнул, конечно, сгоряча, но так и кричал). Смотри у меня, если что из Москвы или из округа придет насчет твоего выверта, ты у меня из гауптвахты (это гарнизонная тюрьма так называется) до конца службы не вылезешь. Потом он затих малость, а я ему не без нахальства: «так точно, товарищ полковник, согласен на гауптвахту, мне терять нечего, сами видите. А вдруг генерал армии возьмет и заступится?

Тут полковник засмеялся: – Иди, говорит, служивый, готовься к отсидке. Понимаю, говорит, что в жопе ты оказался. Понять не могу только, с чего это вдруг у тебя такие фантазии в голове. Кому ты нужен в Москве? А вот мне за тебя, оболдуя, точно влепят. Но, и тебе мало не покажется после этого, – говорит. Но уже без крика и истерики.

Ладно, пошел я. Жизнь продолжается, думаю, уже последний год пошел, что-то дальше будет? В феврале послал, на всякий случай, документы в приемную комиссию института.

Где-то в начале мая пришел официальный вызов из МГИМО!

А куда мне ехать, дезертиром если только, ведь от генералов письмеца так и не дождался. А тут учения начались, из части далеко, под Минск в леса вывезли бригаду. Прыжки с парашютом начались тренировочные. Я по-прежнему, в тех условиях продолжаю бойца в первых рядах наступления изображать. Без шуток, старался. Кроме того, привычка уже выработалась. Кручинился только из-за того, что, если вдруг ответ какой-то придет сверху, от генералов, меня в части не будет, а время уже к экзаменам шло.

И вот, совершенно неожиданно…В тот майский день 1966 года случилось самое настоящее, невероятное чудо! В красивой обстановке и при памятных, что называется, обстоятельствах.

Красивым я помню летнее утро на широком поле у лесной опушки. Временный плац летнего лагеря бригады спецназа ВДВ. Общее построение. Строгая, внушительная военно-полевая диспозиция десантников на природе. Впечатляющая картина объединенных строем трех сотен здоровенных, обветреных и загорелых мужиков, внушающих уважение своей спокойной уверенностью в том, что они хорошо поработали на учебной войне и всё сделали как надо, и, если потребуется, снова могут сделать все как надо.

Комбриг ведет «разбор полетов» по итогам первого этапа учений. В целом, хвалит. Объявляет, что на втором этапе будет то-то и так-то. Потом командует батальонам разойтись по своим зонам расположения, и сам себя перебивает:

– Отставить! Сержант Черняков ко мне, второй батальон в расположение шагом а-а-рш! Я бегом к полковнику, он в центре плаца стоит со старшими офицерами бригады. Докладываюсь.

Он мне: – Ну что, сержант, допрыгался!? Бумага из округа на тебя пришла. Пауза…

– Ладно, не нервничай, не стану дальше пугать. Разрешено отпустить тебя в Москву, сдавать экзамены. Как поедешь без вызова?

Я ему: – Вызов уже получил, да что толку, ехать-то нельзя было, служба.

– Ну, ты даешь! – заорал на весь плац полковник. Это ж надо было удумать: товарищ генерал армии, вы должны понять! Я уверен был, что придется подержать тебя на губе суток десять для науки, а ты возьми да на белом коне окажись. Не зазнавайся, еще экзамены сдать надо. Давай, срочно добирайся в часть, там начальник штаба тебе бумаги выправит. Будь здоров, сержант Черняков. Не подведи там спецназ ВДВ!

У меня хватило духу сохранить спокойствие только чтобы достойно и громко поблагодарить, потом: рашшите итти?

Повернулся, помню, шагов пять отмаршировал, а потом плюнул на все условности военно-полевого времени, подпрыгнул козликом и, взвизгнув что-то вроде «ы-ы-и-и-бля!!! Достал!», понесся к своим в батальон, вещи собирать.

Добирался до части на попутках, потом на электричке. Это где-то километров за двести. К отбою успел. Утром начштаба, полковник Барышев, вечно хмурый такой дядька с повадками старого офицера из дворян, уважительно так встретил, выдал на руки рекомендацию политотдела (вполне достойно представили сержанта Чернякова), отпускное удостоверение на 20 суток, солдатскую зарплату за месяц, включая «прыжковые» за последние учения (это то, что нам за каждый прыжок платили).

В тот же день отъехал я в Могилев, к маме. Она уже второй раз замуж вышла после смерти отца в 1963 году. За майора (кстати, тоже десантника в отставке) Маркина Захара Петровича. Жили они в его квартире на проспекте Мира, в центре города. Посидели, конечно, выпили, порадовались. Новый родственник – отчим откровенно признался, что не верит в мои шансы на поступление в МГИМО. Московский, мол, институт, да ещё закрытый. Туда только москвичи и самые «блатные» детки со всего Союза поступают. А тут ты, солдатик простой. Не-е-е, не обнадеживай себя, подумай лучше, что дальше делать будешь, чем после армии займешься.

Через день поехал я Москву брать. Взял с собой старый гражданский костюмчик, пару каких-то сорочек и ботинки свои старые. Денег на жизнь московскую дали мне родственники совсем мало. Захар, прижимистый мужик, сослался, что зарплату еще не получил, у мамы тоже никаких сбережений не было. Ладно, думал я, весело шагая к вокзалу, прорвемся.

В Москве жил дезертиром. В начале почти легальным, а потом и вовсе нелегальным. Дело в том, что первые две недели кой-то майор-дубина из городской комендатуры отказывался меня ставить на учет по причине, видишь ты, имеющегося приказа министра обороны об отмене отпусков для поступающих в ВУЗы. Я его пытался убедить, что на руках у меня документы со ссылкой на указание начальника штаба Белорусского военного округа, что я не приблудный солдатик, что «в законе» я. Тот, с двумя извилинами в мозгу, на всё отвечал: приказ министра никто не может отменить. Вежливо послал его, заявил, что уезжать не собираюсь, и пошел жить в дезертирах. Почти.

Зато потом, когда сдал экзамены вполне прилично и обязан был ждать вызова на мандатную комиссию, срок моего легального отпуска закончился, я вынужден был перейти на положение бесправного дезертира. Дней десять, кажется, в таком статусе слонялся по Москве. Но об этом дальше расскажу.

Сдавать экзамены шел, как приговоренный на казнь идет. Бояться уже нечего было, надежд на благополучный исход, казалось, все меньше оставалось. Ощущение было такое, будто из всего, что учил, ничего уже не помню. Бежать, между тем, ни сил, ни совести не хватило.

Первая надежда появилась на собеседовании в приемной комиссии. Председателем был начальник военной кафедры института полковник Дормидонтов (надо же, помню). Благосклонно так беседовал, выяснил мою историю появления в Москве вопреки приказу министра обороны, и в заключение душевно так успокоил: ничего, сержант, держись твердо, не много таких как ты, всего пять или шесть человек из армии среди поступающих. Вам большие послабления могут быть.

Поспокойней малость стало, само-собой. Но первый экзамен, вот он – уже завтра. Сочинение, как принято, по русской литературе. Я до глубокой ночи сидел, перечитывал что-то, заучивал какие-то цитаты, попытался пару-тройку шпаргалок приготовить. Лег, а на рассвете свалился с кровать от дикой головной боли и непонятной судороги. Боялся, что не смогу идти на экзамен.

Нет, пошел, вовремя сел за стол в аудитории, выбрал тему по Маяковскому. Написал. Успел еще раза два или три перечитать в поисках ошибок. Время вышло, и пришлось сдавать свое рукописное творение. Сколько мук после этого перетерпел. Не ел, ни пил ничего до ночи. Строчку за строчкой вспоминал написанное, какие-то слова с ошибками вдруг вспомнились, не поставленные запятые, двоеточия вместо тире… Другими словами, крушение всяких надежд. Упал на кровать и уснул без сил и желания что-то делать.

Утром всё же приплёлся в институт получить свой смертный приговор. Бочком протиснулся к доске объявлений со списками сдавших экзамен и… Снова чудо! Хорошо, 4 балла! Не верилось, несколько раз перечитывал фамилию, инициалы. Нет, не ошибка. Он самый, Черняков В. Н.

Дальше всё пошло как-то, само собой. Даже немецкий на четверку сдал. И еще два экзамена на пятерки. Причём, по экономической географии экзаменаторы демонстративно не хотели ставить мне четверку, вытягивали на «отлично». Я, кажется мне до сих пор, не заслужил-таки 5. А они, веселые ребята такие, очевидно, из-за уважения к моему парадному мундиру десантника, поставили. В общем, набрал я 22 балла из 25. Проходной для гражданских был 24, при каких-то привилегиях – 23. Нас, солдатиков, без всякого формального объяснения допустили на мандатную комиссию с двадцати двумя баллами. Списки, соответствующие вывесили. Попавшим в них уже почти гарантировалось зачисление в институт.

Ура, победа почти видна! Однако снова возникла серьезная проблема. Мандатную комиссию назначили где-то дней на 10 после завершения приемных экзаменов. Дело это сложное было, зачисление в этот самый элитный институт Союза. Это сейчас всё просто. Денежные мешки запросто покупают места своим чадам. Тогда всё делалось в закрытом режиме. Надо было согласовать кого из сынков членов ЦК, министров и прочих «блатных» оставить, несмотря на низкий балл, протолкнуть в списки студентов, чтобы не усложнять отношений с высоко сидящим начальником. Другими словами, нужно было время для подковерной возни с сохранением видимости соблюдения норм и правил, так сказать.

А у меня через день заканчивался отпуск. Посоветовался с полковником Дормидонтовым, председателем приемной комиссии. Ты что, – говорит он, ни в коем разе не вздумай уезжать, и не подумают зачислять без мандатной комиссии.

– А что делать? – спрашиваю.

– Сиди здесь дезертиром до конца, иначе всё напрасно было. А если поступишь, тебе гауптвахта со студенческим билетом комнатой отдыха покажется, – смеётся он.

И в такой ситуации я исполнил очередной экстра-номер. На оставшуюся в кармане мелочь (денег на жизнь совсем не оставалось) отправил телеграмму. Дословно до сих пор помню: «БССР, ст. Пуховичи, в/ч 89417, начальнику штаба полковнику Барышеву. Экзамены в МГИМО сдал успешно. Должен пройти мандатную комиссию ЦК КПСС/МИД СССР (приврал насчет ЦК), назначенную на 26 июня. Прошу продлить отпуск до 30 июня. Сержант Черняков».

Всё. Со следующего дня стал дезертиром. На какие-то оставшиеся в кармане копейки сумел дозвониться в Могилев маме. Попросил хоть рублей 20–30 прислать. На пропитание дезертиру, до мандатной комиссии. Два дня голодал, потом пришел перевод. А через неделю и телеграмму от Барышева получил: «Отпуск продлен до 28 июня» Без подписи. Да фиг с ними. Главное, что судить за дезертирство, если кому-нибудь вздумалось бы, не получится.

Дожил до комиссии. Благожелательно так побеседовали влиятельные люди со мной, – «хорошо, идите, до свидания», – сказали. Вышел, а дальше что? Оказалось, надо ждать пока вывесят списки зачисленных. Понятно, что и назавтра, и послезавтра списков не вывесили. А полковник Дормидонтов мне снова: – «Не вздумай уезжать, пока справку о зачислении не дождешься». И снова я в дезертирах оказался.

Дождался, получил справку, а с ней и категорическое предупреждение явиться к началу учебного года без опозданий, после 5 сентября все не явившиеся будут отчислены.

Сложил я свой мундир в чемоданчик и попёр в родимые белорусские края, на расправу к своему десантному начальству. В Могилеве у мамы на один только вечер задержался. Хоть скромно, но надо же было напиться по такому чрезвычайному случаю. Стал парень студентом-международником, один-единственный в том году из Белоруссии, не говоря уже про части Советской Армии в белорусском военном округе. В Москве даже на бутылку водки денег не нашлось.

Ну и вот. Прибыл победитель в бригаду специального назначения ВДВ, а ему командир и говорит: – «поздравляю, честно говоря, не ожидал, что прорвешься, однако имей в виду, сержант, приказ министра обороны никто не отменял, раньше окончания календарного срока службы я тебя уволить не имею права».

Ну вот, опять двадцать пять – за рыбу деньги, как говорится.

Срок-то у меня кончался 4 ноября.

Снова ситуация – хоть застрелись. За что страдал, в судорогах с кровати падал, голодал и без выпивки почти месяц мучился? Ведь 6 сентября меня автоматом исключат из, так его распротак, элитного и неприступного МГИМО.

Опять пришлось «грудью на амбразуру» кидаться. Пропадать, так с грохотом. Через пару дней вышел в наряд помощником дежурного по части. А там междугородний телефон. Ушел дежуривший со мной офицер пообедать, а я, наглец, стал названивать не куда-нибудь по девкам, а в Минск, в штаб округа. Дозвонился дежурному, получил у него телефон помощника начальника политуправления округа генерала Грекова, набираю ему и начинаю объяснять: так-то и так, писал, получил от вас разрешение на выезд для сдачи экзаменов…

– Я в курсе, говорит, и что?

Я ему: – а съездил, сдал успешно.

– Да ты что, удивился бравый штабист. В МГИМО? Приняли? Это ж надо, какой уникум у нас служит в БВО. И что теперь, чего звонишь?

– А не увольняет комбриг. Приказ министра отпускать только после окончания календарного срока. А меня 6 сентября исключат за неявку.