Подлинная история жизни и смерти Емельяна Пугачева

Вина же я тогда не пил, и временем молился богу, почему протчия колодники, также и солдаты почитали меня добрым человеком.

«Беглый солдат И.В. Мамаев, находившийся весной 1773 г. среди заключенных в казанском остроге, рассказывал на одном из допросов, что в соседней тюремной казарме содержался "донской казак Емельян Пугачев с протчими острожными колодниками, в числе около ста человек, которого тогда многая колодники из почтения называли Емельяном Иванычем, потому что он, будучи раскольник, казался всем набожным человеком и маливался, сказывают, много по ночам.

И хотя оной Пугачев со мною тут с небольшим месяц или около того содержался, однакож я знал его, потому што он игрывал на острожном дворе с колодниками и со мною в карты" (ЦГАДА. Ф.6.Д.460.Л. 131 – 131об.).»

Однакож, в то время отнюдь еще не помышлял, чтоб назваться государем, и сия жизнь не была тому причиною, чтоб вкрасться людем и после, как назовусь государем, чтоб можно было и на сию благочестивую жизнь ссылаться.

В оное же содержание под караулом, по порядочной моей жизни, от подаяния собрал я, сверх пропадших у меня денег, около или больше тридцати рублей.

Что много у меня сих денег было, то ни от чего другова, как, по хорошей моей тогда жизни, многия на имя подавали; некоторые вдруг по рублю и больше, и спрашивали при подаче имянно: «Кто де здесь Емельян Пугачев? Вот де ему рубль».

В одно время купец Дружинин говорил мне:

«Что ж, Емельян, мы можем бежать». А как я сказал, что хорошо, да и солдат то одобрил, тогда Дружинин дал своему сыну денег, коему, невидимому, было лет 15, как зовут, – не знаю, и велел купить лошадь и телегу.

Когда же оная была готова, и сын Дружинина, пришед, о сем объявил, то он, Дружинин, сыну своему говорил: «Когда де мы отпросимся у караульных к попу (как его зовут, – я не знаю, ибо он знаком Дружинину) и ты де тут с кибиткою поблизку подъезжай, но с тем, чтоб никто тебя не видал, где мы будем».

Сие произходило прошлаго 1773-го года в майе месяце, и в последних числах.

Согласясь с тем Дружининым и с показанным малороссийской нации солдатом, умыслясь, поутру стали проситься у караульного офицера с тем, чтоб отпустил для испрошения милостыни к попу.

  (Речь идет об Иване Ефимове, священнике Благовещенского собора в Казани. Ефимов – свойственник алатского купца П.П. Дружинина (их жены были двоюродными сестрами). 29 мая 1773 г. в дом к Ефимову явились из острога Дружинин с Е.И. Пугачевым "для испрошения милостыни", сопровождаемые конвойными солдатами г.А. Мищенковым и Д. г. Рыбаковым. Допьяна напоив Рыбакова (непосвященного, как и Ефимов, в замысел побега Дружинина и Пугачева), колодники и солдаты уехали из Казани.

Спустя 10 дней после их побега, Ефимов был взят под стражу и допрошен в Казанской духовной консистории. По приказанию казанского архиепископа Вениамина, священник Ефимов "за поение" колодников и конвойных солдат "вином и прочим пойлом" был заключен в монастырскую тюрьму, где содержался в кандалах, получая в пищу лишь хлеб и воду.

По приговору Тайной экспедиции Сената от 31 марта 1775 г. Ефимов, как не принимавший соучастия и согласия в побеге Пугачева и Дружинина, был освобожден из заключения.)

А офицер нас и отпустил. А солдат – согласник к побегу и другой, которой того заговору не знал, к попу канвойными за нами пошли.

(Мищенков Григорий Алексеевич, солдат, уроженец Украины, солдат III Казанского батальона, был в карауле тюремного острога и 29 мая 1773 г. бежал с Е.И. Пугачевым и П.П. Дружининым из Казани, в конце лета 1773 г. поселился в Черкасской слободе (на реке Кинель). Последующая судьба Мищенкова не известна.)

Пришед к попу, не застали его дома. И Дружинин говорил, что «Надобно де возвратиться назад в острог, ибо де, по небытности попа дома, не с кем напиться и напоить допьяна другова солдата, которой не был к побегу согласен, а с попадьею де пить нехорошо, да она же и пить не согласиться, а без хозяина чинить сие дурно». И так в острог возвратились.

А того ж де дни через два часа, сие было в обед, а [по] спросу же караулнаго офицера с теми же солдатами к тому попу пошли. А между тем телега от сына Дружинина приготовлена. Пришед к попу, Дружинин договорился с попом, чтоб сходил тот поп в питейной дом и на данныя Дружининым деньги купил вина и меду. Поп на то согласился, вина и меду купил.

А как сие, окроме ево, Пугачева, выпили и показалось мало, то Дружинин послал попа еще за вином, дав также из своего кошелька деньги. А поп и еще хмельнова принес. И так напились допьяна.

А более старались подпоить несогласнаго к побегу другова солдата. Поп же со всем своим домом о умысле нашем к побегу отнюдь не знал.

И так, простясь с ним, и сказав, что идут в острог, из дома попа вышли. А поп, проводя за двор свой, возвратился назад и хлопнул калиткою. Как же скоро вышли, то сын Дружинина

Которому Дружинин, хотя и знал, что сын ево едет, но чтоб отвесть в смотрителях подозрение, закричал: «Ямщик! Что возьмешь довесть до острога?»

 А сын ему сказал: «Много ли вас?» А как ему сказано, что четверо, то запросил 5 копеек. За которую плату все четверо, а сын Дружинина – пятой, и сели.

А сей мнимой для других извощик накрыл их привязанною на кибитке рогожкою. И так поехали, говоря несогласному солдату к побегу, что едут в острог.

         Как же закрытый все рогожкою ехали уже долго, то солдат спрашивал: «Что де мы так долго едем?»

А я на то ему отвечал: «Видно де не в ту дорогу поехали». Когда ж выехали на Арское поле, то рогожку открыли и солдат удивился:

«Что за чудо?» и спрашивал: «Зачем выехали из Казани?» – «Оставайся де с благополучием»

А сами в путь поскакали.

Онаго солдата отнюдь мы не били, и естьли де он прежде так показывал, то солгал.

Скакали мы мимо Царицынскаго села и далее, не кормя лошадь целыя сутки, и приехали в одну деревню, где живут татара, как называется, – я не знаю.

Тут Дружинин взял свою жену, которая жила в укрывательстве от поисков губернской канцелярии.

И у того же татарина, у коего жила Дружинина жена, купил он, Дружинин, лошадь за 4 рубли, подпрегли к первой, сели все и поехали в тот городок, где Дружинина жительство.

А приехав, не приставая в оном с версту, остановились. И послал Дружинин сына своего за другими ево детьми. Сын Дружинина пошел было по приказанию отца своего, но признан был теми жителями или посланными от губернской для поиска их, кои хотели было связать, однакож он ушел, а прибежав, о сем сказал. И так мы в путь поскакали.

(Е.И. Пугачев и П.П. Дружинин совершили побег из казанского острога 29 мая 1773 г. К тому времени дело о Пугачеве было рассмотрено в Казани, и в Петербурге. 21 марта 1773 г. казанский губернатор Я. Л. Брант отправил в Сенат донесение, в котором, обстоятельно изложив документы дела, высказал мнение о наказании Пугачева:

"учиня наказание кнутом", сосласть его "на вечное житье в Сибирь" (ЦГАДА. Ф.6.Д.414.Л. 170-173).

В Петербурге дело Пугачева рассматривал генерал-прокурор Сената А.А. Вяземский, который 6 мая 1773 г. вынес определение по Тайной экспедиции: "Оному Пугачеву за побег его за границу, в Польшу, и за утайку по выходе его оттуда в Россию о своем названии, а тем больше за говоренные им яицкому казаку Пьянову… возмутительных вредных слов, касающихся до побегу всех яицких казаков в Турецкую область.., учинить наказание плетьми и послать, так, как бродягу и привыкшего к праздной и продерской притом жизни, в город Пелым, где и употреблять его в казенную работу такую, какая случиться может, давая за то ему в пропитание по три копейки на день.

Однако ж накрепко за ним смотреть того, чтоб он оттуда утечки учинить не мог".

Это определение было санкционировано Екатериной II надписью: "Быть по сему" (Там же. Л. 174 и об.).

Приговор этот был получен в Казани 1 июня 1773 г., три дня спустя после бегства Пугачева и Дружинина из тюремного острога. И лишь 3 июня в губернскую канцелярию поступил рапорт начальника караульной команды капитана С. Васильева от 1 июня о побеге Пугачева и Дружинина вместе с конвойным солдатом г.А. Мищенковым (Там же. Л. 101 – 102). Только с того времени губернская канцелярия начала розыск беглецов, оказавшийся безуспешным.

"Караульный офицер" – Зыков Александр Васильевич прапорщик II казанского батальона, дежурный офицер тюремного острога в Казани.

Действуя в соответствии с инструкцией Казанской губернской канцелярии, разрешавшей отпускать заключенных, не получивших кормового довольствия, "за пристойным караулом на связках в мир… для прошения на пропитание милостыни", Зыков 29 мая 1773 г. отпустил из острога Е.И. Пугачева и П.П. Дружинина под конвоем солдат г.А. Мищенкова и Д. г. Рыбакова за милостынью в дом священника Благовещенского собора И.Ефимова.

Вечером того же дня, по возвращении в команду солдата Рыбакова, сообщившего о побеге Пугачева, Дружинина и солдата Мищенкова из Казани, Зыков подал о том рапорт начальнику караульной команды капитану С. Васильеву.

Вскоре Зыков был привлечен к дознанию и находился под следствием более полутора лет. По определению Тайной экспедиции Сената (от 31.III.1775) Зыков, как не причастный к побегу Пугачева, был оправдан и освобожден от заключения.

Что же касается капитана С. Васильева, то он был признан виновным в том, что промедлил с подачей рапорта о побеге Пугачева, Дружинина и Мищенкова, и, хотя и был освобожден из-под ареста и определен на прежнюю службу, но его, "яко нерадивого прямо к своей должности" предписано было "в нужнейшие караулы не посылать и не командировать".

 "Другой конвоир" – Рыбаков Денис Григорьевич (1737 – 1773), солдат II казанского батальона, 29 мая 1773 г. вместе с солдатом г.А. Мищенковым конвоировал Е.И. Пугачева и П.П. Дружинина, отпущенных из тюрьмы для испрошения милостыни в дом священника И. Ефимова, где его, Рыбакова, умышленно наугощали допьяна вином, потом скрытно вывезли из Казани, а добравшись до Арского поля, высадили из повозки.

Вечером 29 мая Рыбаков возвратился в команду и сообщил караульному офицеру А.В. Зыкову о побеге из Казани Пугачева, Дружинина и Мищенкова. Рыбаков, взятый тогда же под стражу, заболел и умер в военном госпитале 3 августа 1773 г.

Как и Е.И. Пугачев, П.П. Дружинин утверждал на допросе, что они не избивали Д. г. Рыбакова. Рыбаков же, явившись вечером 29 мая в свою команду, объявил прапорщику А.В. Зыкову будто бы Пугачев, Дружинин и Мищенков "смертельно" избили его, Рыбакова.

На другой день приехали на реку Вятку на перелаз.

Тут спросили нас, куда мы едем. На то мы им ответствовали, что едем на Кураковской завод. И так нас перевезли.

А как порядочно дороги не знали, каким образом чрез Яик на Иргиз для жительства проехать, когда же на Иргизе не покажется, то пробраться на Дон, и о сем дорогою у повстречающихся распрашивали.

 На дороге чрез несколько в пути дней попался нам навстречу человек, коего спросили: как переехать Каму и где.

На что тот неизвестной человек отвечал: «Можно де переехать повыше Котловки, тут де есть перевоз».

Где мы и переехали. А переехав спросили: «Где на Яик дорога?»

На то ответствовано нам было, чтоб мы ехали на село Сарсасы. Куда мы и приехали.

В оном селе был мне знакомой человек, Алексей Кандалинцов.

Оной знаком потому, что приезжал в Казань отдавать в зачот рекрута на поселение людей и бывал в губернской в то время, как я там содержался, и подавал мне милостыню.

Я же тогда из любопытства спрашивал ево, так как милостиваго человека: «Что за человек и откуда?»

А он мне расказал свое жительство. По тому то знакомству я, приехав в то село и допытался, где Кандалинцова дом.

(Кандалинцев Алексей, крестьянин – раскольник, житель села Сарсасы, познакомился с Е.И. Пугачевым в Казани, встретившись с ним в то время, когда тот находился в заключении в колодничьей палате при губернской канцелярии (январь – март 1773 г.), в январе – апреле 1774 г. участвовал в повстанческом движении, казнен карателями в конце апреля 1774 г.)

Дружинин же поехал насквозь того села и стал на поле.

Я же зашол к тому мужику не для того, чтоб жить, а чтоб нанять лошадей, ибо те, на которых мы ехали, пристали.

Нашел я Кандалинцова, ему поклонился.

А он спрашивал: «Ба! Здорово, Емельян Иванович! Куда ты едешь?» А я отвечал, что бежал и еду на Иргиз, и стал просить, чтоб, бога ради, нанялся несколько верст меня и с товарищами отвесть.

На то Кандалинцов говорил: «Да я де и сам на Иргиз еду».

Я же ему говорил: «Да как же де быть та? Вить у меня есть товарищи, так неравно ты нескоро соберешься, а мне ждать неможно».

На то Кандалинцов говорил:

«Так согласись де на ето чтоб уйти от товарищей, да вместе и поедем. А чтоб отвесть подозрение, дабы не узнали, что вы, яко беглыя, у меня были, и после неможно бы было отвечать мне, то я вас провожу до первой деревни.

А там де ты можешь от товарища своего уйти и возвратись ко мне в дом, да поживешь несколько времяни, и так на Иргиз поедем».

На что я и согласился. И зделав то, приехали к первой татарской деревне, остановились в лугу для ночлега.

А в оную ночь я, как было и условленось, бежал к Кандалинцову в дом. А поутру и хозяин приехал, сказывая, что Дружинин меня искал, и много сожалел обо мне, однакож далее к Иргизу поехал.

Жил я у Кандалинцева несколько недель. А потом собрались с Кандалинцовым, на ево лошадях на Иргиз поехали.

Кандалинцов на Иргиз поехал для спасения в скит, и для того, не сказав о своем отъезде ни жене, ни детям своим, ибо, по раскольничему обыкновению видно так водится.

Я же – чтоб снискать в раскольниках знакомство, сказывался и сам таковым же, а потому во всяком месте странноприимством их пользовался, ибо у раскольников принимать бедных и давать покровительство им почитается за величайшую добродетель.

А как у Кандалинцова об отъезде билет был, а у меня не было, то по приезде к Яицкому городку (ибо другой дороги, чтоб не чрез город, на Иргиз ехать, нет), чего ради в город въехать и поопаслись, чтобы не спросили, а остановились под городом под Луку Переволошную (некоторое урочище яицких казаков), где наехали двух яицких казачьих жон, как зовут, – не знаю, и спросили у них: «Можно ли де проехать в городок и оттуда на Иргиз?»

Женщины же отвечали: «Буде пашпорт есть, то проедете, а когда нет, так в воротах задержат.

Да куда де вам надобно?» Когда же сказано: «На Иргиз», – то женщины указали:

«Вон де у етаго Строгановскаго саду (сад казака прозванием Строганова) чрез Чаган переедете».

Почему они и поехали. А переехав чрез Чаган, поехали большим шляхом на Иргиз. И приехали уже поздно близь Таловскаго умету (сей умет содержит один человек, называющейся Степаном Максимовым сыном, прозванием Еремкина Курица) и тут Мечетной слободы с крестьянами ночевали (оные ездили в Яицкой городок для продажи хлеба).

Тут я разсудил на Иргиз уже не ехать, для того что там меня знают и прежде поймали.

А как и тогда был без всякого письмянного вида, так для той же причины ехать поопасся. Откликав я товарища своего Кандалинцова в сторону, и сию причину, что на Иргиз ехать невозможно расказал. Кандалинцов же говорил: «Я де туда поеду».

А я стал ево просить, чтоб он своих лошадей мне за настоящую цену продал, и я де куда ни есть поеду в другое место. Кандалинцов пару лошадей и с телегою за  25 рублев мне уступил, о заплати ему деньги, Кандалинцов поехал на Иргиз, а я на умет к показанному Еремкиной Курице.

По приезде к нему Еремкина Курица узнал меня, ибо когда с выше сего сказанным Семеном Филиповым ездил я с Иргизу в Яицкой городок для покупки рыбы, так у него, Еремкиной Курицы, приставали.

  (Оболяев Степан Максимович (Еремина Курица – эти слова он употреблял и в шутку, и бранясь – и они стали его прозвищем у яицких казаков), крестьянин села Незнаева Симбирского уезда, позднее пахотный солдат.

В 1762 г. бежал на Яик, где служил наемным работником у казачьих старшин, с 1771 г. получил в оброчное владение Таловый умет.

В ноябре – начале декабря 1772 г. Е.И. Пугачев дважды побывал в Таловом умете (во время торговой поездки из Мечетной слободы в Яицкий городок и обратно).

Еремкина Курица спросил: «Что ты, Емельян, отпущон из-под караула?» – ибо он знал, что я был пойман.

Но я отвечал: «Нет, де, а я бежал».

И просил ево, чтоб позволил у себя до времени пожить. А уметчик на сие говорил: «Живи де, я много добрых людей скрывал».

И так жил я у него недели две или больше, упражняяся в стрелянии и ловле на степи зверей. А как сей умет на таком месте, что великое число чрез ево проезжает людей, а яицких казаков множество ж ездят туда для стреляния зверей.

В одно время обедали несколько человек яицких казаков за одним со много и с Еремкиною Курицею столом.

И разговаривали те яицкие казаки (коих я не знаю), что они скрываются из городка для того, что по убитии де генерала с командою разложена на войско сумма денег за пограбленное у генерала и протчих имение, и велено собрать с кого 40, с кого 30, а с некоторых и по 50 рублей:

«А как такой суммы заплатить нечем, военная ж команда строго взыскивает, и так де многия от етого разъехались, а с жен де наших взять нечего, что хотят, то и делают с ними. И заступиться де за нас некому.

Сотников же наших, кои было вступились за войско, били кнутом и послали в ссылку. И так де мы вконец разорились и разоряемся. Теперь мы укрываемся, а как пойманы будем, то и нам, как сотникам, видно, так же пострадать будет. И чрез ето де мы погибнем, да и намерены, по причине той обиды, разбежаться все.

Да мы де и прежде уже хотели бежать в Золотую Мечеть, однакож де, отдумали довремя». После сего разговора те казаки, встав из-за обеда, разъехались.

В сие то время я разсудил наимяновать себя бывшим государем Петром Третиим в чаянии том, что яицкия казаки по обольщению моему скоряй чем в другом месте меня признают и помогут мне в моем намерении действительно»…..

(В начале августа 1773 г. Пугачев снова приехал в Таловый умет, где некоторое время спустя при посредничестве Оболяева встречался с казаками г.М. Закладновым, Д.К. Караваевым и С.Кунишниковым, объявил им о том, что он не кто иной, как "Петр III", явившийся здесь, чтобы защитить яицких казаков, вел с ними первые разговоры о возможности подготовки вооруженного выступления.

Пугачев и Оболяев отправились в Мечетную слободу (в 80 верстах от Талового умета), надеясь найти там "письменного человека" для составления указов. По приезде их в Мечетную (27.VIII.1773) Пугачев был опознан, монастырские власти подняли тревогу, монахи и слободские мужики схватили Оболяева, но Пугачев сумел бежать.

Следствие по делу Оболяева продолжалось около полутора лет. По определению Сената от 10 января 1775 г. Оболяев был бит кнутом, заклеймен и сослан на пожизненное поселение в Поморье, в Кольский острог.

Последнее прижизненное документальное известие об Оболяеве относится к началу XIX в. (ведомость о ссыльных пугачевцах в Кольском остроге от 1801 г. )

 В заключение этой части считаю необходимым пояснить читателю и истинные причины волнений в среде Яицких казаков.

И давней первопричиной тут была экономическая составляющая.

Ведь главным источником пропитания для яицких казаков служили богатые рыбные ловли, которыми славился Яик.

       Рыба шла с моря вверх по реке. Для того чтобы она не уходила в землю башкир, казаки сделали закол или учуг у Яицкого городка (теперь Уральск).

Но еще до Петра московское правительство точно так же поступило относительно яицких казаков; оно устроило учуг ниже казачьих владений, у Гурьева, и таким образом не допускало всей рыбы во владения казаков.

Гурьевский учуг отдавался на откуп разным лицам, но в XVIII веке его взяли сами казаки, обязавшись платить в казну по 5600 руб. ежегодно.

Деньги вносились по раскладке, собирали же их старшины. Со времен Петра начались изменения в строе яицкого войска.

Атамана стало назначать правительство; все управление было сосредоточено в руках войсковой канцелярии.

Начались распри между приверженцами старых порядков и приверженцами старшины.

Старшины притесняли казаков и собирали, вместо положенных за откуп 5600 руб., 10000 и более. Казаки стали жаловаться в Петербург, были присланы комиссары для разбора дела, но ничем это не кончилось, так как комиссары поддерживали старшин.

 Тогда один из старшин, Логгинов, сторонник народной партии, отстаивавшей старинные порядки, подговорил казаков не вносить денег, пока старшины не возвратят переборов.

Старшины прекратили выдачу казакам жалованья.

Дело продолжалось, таким образом, до царствования Екатерины II. Комиссия, присланная для расследования дела, решила его в пользу казаков. Старшины должны были возвратить переборы; но лица, которым было поручено исполнение приговора, вели себя в высшей степени бестактно и пристрастно относительно казаков, отказавшись даже прочитать им приговор комиссии.

Казаки начали волноваться, особенно когда новый атаман, Тамбовцев, принял сторону старшин.

В это время правительство задумало составить московский легион, как образцовое войско, из разных видов оружия: артиллерии, гренадер, казаков и т. п.

От яицких казаков потребовали 325 человек. Это еще более усилило волнения в яицком войске. Жалуясь на старшин, казаки просили не брать их в московский легион.

Эта просьба была уважена, для разбора жалоб был послан капитан гвардии Дурново и генерал Траубенберг.

Посланные медлили, и все откладывали дело, чем только поселяли недоверие к себе со стороны казаков.

      Бестактный поступок атамана Тамбовцева, приказавшего арестовать одного из казацких ходоков в Петербург, Бородина, привел к восстанию казаков, во время которого Траубенберг и Тамбовцев были убиты, а Дурново был ранен и едва спасся.

Все это произошло в январе 1772 г.

Казаки послали немедленно депутатов в Петербург, с оправданием всего происшедшего; но при первом же известии о бунте казаков, из Москвы был послан генерал Фрейман с гренадерской ротой, который отчасти силой, отчасти переговорами успел водворить порядок между казаками и начал следствие в Оренбурге.

Арестованных было так много, что тюрьмы были переполнены, и арестованные содержались в лавках гостиного двора.

Приговор пришел не скоро и был очень суров: 16 человек было определено, наказав кнутом, вырезав ноздри и поставив знаки, послать в Сибирь на Нерчинские заводы вечно; 

 38 человек наказать кнутом и, без постановления знаков и вырезания ноздрей, сослать с женами и малолетними детьми в Сибирь на поселение;

5 человек, "для омытия пролитой крови", послать на службу против неприятеля без очереди;

 25 человек, менее виновных, наказать плетьми и распределить: молодых в разные армейские полки, а престарелых – в разные сибирские гарнизонные батальоны.

Сверх этого, с казаков определено было взыскать за убытки 36756 руб.

Приговор произвел крайне тягостное впечатление на яицкое войско.

В это-то время в яицких степях и появился Пугачев, воспользовавшийся сложившейся ситуацией в развитии своего авантюрного плана….