Kitabı oku: «Ценности социализма. Суровая диалектика формационно-цивилизационной смены и преемственности системы общественных ценностей», sayfa 3

в) персоналистический онтологизм (М. Шелер, Н. Гартман, Ф. Брентано и др.) – сложное, противоречивое течение в аксиологии. Так, немецкий философ Ф. Брентано, различая акты представления, суждения и «любви и ненависти», источником ценностей считает представления, как более фундаментальные феномены, чем акты выбора (суждения). В основе объективности ценности лежит объективность всеохватывающего чувства «любви-ненависти» (предпочтений и отвержений). Для другого немецкого философа-идеалиста Н. Гартмана (основоположника так называемой критической онтологии²⁸ основным вопросом была проблема соотношения ценностей и свободы воли, рассматриваемая как отношения двух родов сил («детерминаций»): идеальной (ценностей, являющихся ориентиром для воли) и реальной (воли, осуществляющей ценности). Гартман попытался обосновать ценности вне религиозной аргументации и не прибегая к авторитету бога. Наиболее авторитетным представителем онтологической аксиологии был еще немецкий философ-идеалист – Макс Шелер (1874–1928). Его называют одним из основоположников аксиологии, социологии познания и философской антропологии как самостоятельных дисциплин. Он выстраивал ценности в иерархию: на низшей ступени находились ценности чувственные («приятное»), над ними – жизненные, или витальные («благородное»), еще выше – духовные, в том числе эстетические («прекрасное»), морально-правовые («справедливое»), гносеологические («истинное»), а на верхней ступени иерархии – религиозные («святое»). М. Шелер остро ощущал кризис западноевропейского общества и его культуры. Отвергая социализм, он в своей этической системе возлагал надежды на «третий путь» – пробуждение чувств нравственной ценности в сознании индивида, пытался построить иерархию объективных ценностей. Полагал, что любовь – это акт восхождения, сопровождающийся мгновенным прозрением высшей ценности объекта. Специфика любви, по Шелеру, состоит в том, что она может быть направлена лишь на личность как носителя ценности, но не на ценность как таковую. Реальность ценностного мира, считал он, гарантирована «вневременной аксиологической серией в боге», несовершенным отражением которой служит структура человеческой личности. В работах М. Шелера явственно виден дуализм мира ценностей как идеальных заданий и наличного реального бытия:

г) для культурно-исторического релятивизма²⁹ (В. Дильтей, О. Шпенглер, А. Тойнби и др.) характерна идея аксиологического плюрализма, то есть множественности равноправных ценностных систем, опознаваемых с помощью исторического метода. По существу, это означало критику самой программы ценностной теории как абстрагирования от культурно-исторического контекста и произвольного увековечивания какой-либо одной «подлинной» системы ценностей. При этом для многих представителей этого направления аксиологической теории был характерен интуитивистский подход к истолкованию ценностного смысла культур. Немецкий философ-идеалист О. Шпенглер (1880–1936) в широко известной книге «Закат Европы» писал, что единой общечеловеческой культуры нет и быть не может. Он отказался от идей всемирного единства истории и прогресса как общей направленности исторического развития, отрицал какой бы то ни было высший смысл истории, а также опровергал гипотезу об эпохальном ее членении («наподобие какого-то ленточного червя, неутомимо наращивающего эпоху за эпохой»). Культуры, по мнению Шпенглера, возникают «с возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле», и столь же бесцельно уходят со сцены, не оставляя после себя ничего. Он писал, что Европа и ее культура клонятся «к закату», рационалистическая цивилизация означает деградацию высших духовных ценностей культуры. К социализму относился враждебно: «социализм, – по его убеждению, – вопреки внешним иллюзиям – отнюдь не есть система милосердия, гуманизма, мира и заботы, а есть система воли к власти… “благоденствие” в экспансивном смысле… Все остальное – самообман». Нетрудно заметить, что современные критики социализма с удовольствием используют релятивистскую логику О. Шпенглера, но в отличие от него увековечивают западную (капиталистическую) цивилизацию;

д) социологическая концепция в ценностной теории (М. Вебер, П. Сорокин, Т. Парсонс и др.) – одна из самых молодых и влиятельных в первой половине ХХ столетия. М. Вебер первым ввел проблематику аксиологии в социологию. В своей «понимающей социологии» неокантианское представление о ценности как норме, способом бытия которой является значимость для субъекта, применил к интерпретации социального действия и социального знания. Другая линия внедрения аксиологических идей в социологию прослеживается в работах польского социолога Ф. В. Знанецкого и русско-американского социолога и культуролога П. А. Сорокина. Природа социальной системы, по Знанецкому, определяется характером социальных действий индивидов, в основе которых находятся ценности и установки. Сорокин рассматривал историческую действительность как иерархию в разной мере интегрированных культурных и социальных систем. В основе его идеалистической концепции – идея о приоритете сверхорганической системы ценностей, значений, «чистых культурных систем», носителями которых являются индивиды и институты. Исторический процесс, по Сорокину, есть циклическая флуктуация типов культур, каждый из которых – специфическая целостность и имеет в основе несколько главных философских посылок (представление о природе реальности, методах ее познания). Т. Парсонс – американский социолог-теоретик, один из главных представителей структурно-функционального направления в буржуазной социологии, отстаивал необходимость построения общей аналитической логико-дедуктивной теории человеческого действия как основы решения частных эмпирических задач. Человеческое действие, считал Парсонс, – это самоорганизующаяся система, специфика которой заключается, во-первых, в символичности, то есть в наличии таких символических механизмов регуляции, как язык, ценности и т. д.; во-вторых, в нормативности, то есть в зависимости индивидуального действия от общепринятых ценностей и норм; в-третьих, в волюнтаристичности, то есть в известной иррациональности и независимости от познаваемых условий среды и в то же время зависимости от субъективных «определений ситуации».

Введенная Парсонсом система критикуется как «справа», так и «слева». Буржуазные социологи критикуют ее за интеллектуальную усложненность, социологи-марксисты – за формализм, внеисторичность, идеалистическую направленность, недооценку социальных противоречий и конфликтов, апологетические установки в отношении буржуазного общества, а также за необоснованные притязания на роль всеобъемлющей социологической и антропологической теории.

Как видно из довольно краткого обзора различных ценностных концепций, рожденных на Западе в разное время, единой, общепринятой аксиологической теории там не появилось, существует множество версий, порой разнонаправленных и противоречащих друг другу. Как замечает немецкий социолог Ханс Йоас в своей книге «Возникновение ценностей», западные аксиологические теории носят «конкурирующий характер»…³⁰ Однако при всей своей конкурентности они не выходят за рамки буржуазной системы ценностей, наоборот, проявляя некоторую критичность, защищают буржуазный мир, ищут для излечения его болезней новое «аксиологическое лекарство»… Так было в XIX веке, так продолжается и в веке ХХ. Так, уже в начале XIX в. в буржуазной теории ценностей произошел крутой поворот от непоследовательного материалистического представления о ценности к откровенному идеализму и метафизике³¹. Философия Лотце, представляющая ценности спекулятивными, надисторическими конструкциями, стала показательным пунктом на этом пути. Развивая идеалистические положения Гегеля и Канта, Лотце утверждал диаметральную противоположность между бытием и ценностью. «Бытие не имеет ценности, ценность не имеет бытия»³², – писал он. Этот категорический императив – прямой путь к апологетике бытия капитализма.

Советский философ доктор философских наук И. И. Антонович в своих работах раскрыл апологетический характер буржуазной аксиологии. Наиболее ярко он проявился в философии иррационализма и волюнтаризма немецкого теоретика Фридриха Ницше (1844–1900). Пытаясь утвердить, в противовес реально существующим общественным отношениям, «естественный», ничем не сдерживаемый поток «жизни», Ницше предпринимает ультрарадикальную критику всех «ценностей», в том числе христианства («Антихристианин», 1888), и утверждает свою систему «ценностей». «Разум даже в самом мудром человеке составляет исключение: хаос, необходимость, вихрь – вот правило»…²⁰ Прежним культурным ценностям, которые Ницше назвал «смердящей ложью», он противопоставил «активный нигилизм», идеи «сверхчеловека», «волю к власти», мораль, гласящую: «падающего толкни»… Человеку, не читавшему философских сочинений Ницше, весьма трудно понять смысл его культурно-ценностного «нигилизма». В этом весьма существенно помогают многочисленные афоризмы, разбросанные там и сям по страницам его книг. Вот некоторые из них:

• «сверхчеловек – смысл земли»;

• «мораль – самая опасная из всех опасностей»;

• «наша старая мораль – просто комедия»;

• «делайте что хотите, но умейте хотеть»;

• «мудрость – женщина, она любит только воина»;

• «не умеющие повелевать должны повиноваться»;

• «восстание – это доблесть рабов. Вашей доблестью путь будет послушание»;

• «счастье мужчины – “Я хочу”. Счастье женщины – “Он хочет”»;

• «все создающие жестоки и беспощадны»;

• «любите мир как средство к новым войнам»;

• «если идешь к женщине – не забудь захватить плетку»;

• «война и мужество совершали больше великих дел, чем любовь к ближнему»;

• «только там, где есть жизнь, есть и воля, стремление не к жизни, а к власти»³³;

• «людям не достает кулаков, пальцы не умеют складываться в кулак»;

• «что падает, то надо еще и подтолкнуть»;

• «более высокая культура сможет возникнуть лишь там, где существуют две различные общественные касты: каста работающих и каста праздных, способных к истинному досугу; или, выражаясь сильнее: каста принудительного труда и каста свободного труда»³⁴;

• «такое высокоразвитое и потому неизбежно вялое человечество, как современное европейское человечество, нуждается не только вообще в войне, но даже в величайшей и ужаснейшей войне – т. е. во временном возврате к варварству, – чтобы не потерять из-за средств к культуре самой своей культуры и жизни»³⁵.

В соответствии с трактовкой Ницше «философии жизни» главным проявлением воли к жизни является «воля к власти», и все, что мешает ее свободному развитию, ведет к деградации, но прежде всего – христианская мораль сострадания, искупления, любви к ближнему. А потому ницшеанство нигилистически относилось к существующей морали, оно стремилось взорвать ее в интересах некоего «будущего» – «тысячелетнего царства Заратустры», которое мыслилось как строго иерархическое общество с четким делением на новую аристократию и рабов. А это и есть апология капитализма, только на смену нынешнему должен придти «новый», «вечный» буржуазный уклад, с «новой» аристократией и неизменным классом рабов…

В книге «По ту сторону добра и зла» Ницше утверждает, что «независимость – это удел очень немногих, это преимущественное право сильных…». Он убежден, что «в наш слишком народный, или лучше сказать, простонародный век “воспитание” и “образование” по самой сущности своей должны быть искусством обманывать – обманывать относительно ее происхождения чернь, унаследовавшую от предков свои телесные и душевные свойства». В этой связи стало возможным рассматривать культуру со знаком «минус», как опыт ложный, подавляющий и закрепляющий человека. Да и «преодоление морали, в известном смысле даже самопреодоление морали – пусть это будет названием той долгой тайной работы, которая представлена самой тонкой, самой честной и вместе с тем злобной современной совести как живому пробному камню души»³⁶.

Философия Ницше оказала серьезное влияние на многие направления буржуазной мысли ХХ в.: философию жизни, прагматизм, экзистенциализм, символизм. С одной стороны, ницшеанство явилось, по существу, разоблачением буржуазного общества, его культуры и системы ценностей, а с другой – эта крайне реакционная философия служила в эпоху империализма самым агрессивным силам, рвущимся к мировому господству. Волюнтаристские, аморальные установки о ценностях, предложенных Ницше, стали основой идеологии фашизма и оправданием неслыханных зверств национал-социалистов в период Второй мировой войны. И в наши дни Ницше со своей аксиологией продолжает оставаться «духовным отцом» многих профашистских аксиологических концепций в капиталистических странах. Его античеловеческий призыв «падающего толкни», «сверхчеловек – смысл земли» сегодня пронизывает идеологию, политику, мораль, всю систему ценностных представлений Соединенных Штатов Америки, исповедующих социал-дарвинистские и фашистские взгляды. Человечеству в XXI веке предстоит тяжелая, самоотверженная борьба против новой угрозы носителей «общечеловеческих ценностей», стремящихся к мировому господству, восстановлению эксплуататорских порядков на все страны и народа планеты.

Глава вторая. Российская аксиологическая мысль в контексте социально-классовых отношений

Весьма неоднозначны и спорны точки зрения на развитие российской аксиологической мысли. С одной стороны, уже утвердилось представление о том, что русская философия не знала теории ценностей. С другой стороны, существует немало утверждений о том, что в силу своего исторического, социокультурного и национального своеобразия русская общественная мысль была насквозь аксиологичной. И в первом, и во втором случае есть свои аргументы и контраргументы. Так, М. С. Каган – авторитетный исследователь в области теории ценностей – считает, что «русская философия осознала себя в качестве самостоятельной и не зависимой от теологии области знания» только с начала XVIII века. «До того времени русская мысль… находилась под сильным влиянием богословия (опиравшегося на византийскую традицию), которое… не знает теории ценности, поскольку признает только одну подлинную ценность». М. С. Каган делает вывод о том, что даже «непримиримые идеологические противники оказывались едиными в том, что свои ценности провозглашали истинами, и не нуждались поэтому в какой-то особой “теории ценности” – ее не было ни у В. Соловьева, Н. Бердяева, С. Франка, ни у Г. Плеханова и В. Ленина»³⁷. Это утверждение оспаривают некоторые российские ученые настоящего времени. П. И. Смирнов из Петербурга считает, что в работах С. Франка, Н. Бердяева, Н. Лосского, П. Сорокина (русско-американского социолога и культуролога) уже исследовалась сущность ценностей³⁸.

Не будем впадать в «квасной патриотизм»: российская аксиология в сравнении с западноевропейской явление действительно более позднее. И в этом факте нет ни грана уничижительного состояния ценностной теории в российском научном сообществе. Во-первых, у каждого народа есть свои национальные особенности развития культуры, науки, интеллектуальной мысли. У одних народов происходит развитие философии в «наукообразном выражении», у других – в литературе, искусстве, нравоучениях, фольклоре. Выдающийся русский советский философ А. Ф. Лосев сформулировал следующие отличительные особенности русской философии:

1) русской философии, в отличие от европейской, и более всего немецкой, чуждо стремление к абстрактной, чисто интеллектуальной систематизации взглядов. Познание сущего, его скрытых глубин может быть постигнуто не посредством сведения к логическим понятиям и определениям, а только в символе, в образе посредством силы и воображения и внутренней жизненной подвижности (Lebens Dynamik);

2) русская философия неразрывно связана с действительной жизнью, поэтому она часто является в виде публицистики. …Среди русских очень мало философов par exellence (по преимуществу): они есть, они гениальны, но зачастую их приходится искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий;

3) в связи с этой «живостью» русской философской мысли находится факт, что художественная литература является кладезем самобытной русской философии. В сочинениях Жуковского, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького, говорит А. Ф. Лосев, часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфически русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме. И эти проблемы разрешаются здесь таким образом, что непредубежденный и сведущий судья назовет эти решения не просто «литературными» или «художественными», но философскими и гениальными³⁹.

Во-вторых, если посмотреть на отечественную философию и ее аксиологическую составляющую шире, масштабнее, то нельзя не признать следующее: русская общественная мысль в течение столетий была наполнена глубоким ценностным отношением ко всем проявлениям жизни: природе, человеку, обществу, государству и т. д. По свидетельству В. В. Зеньковского, русская философская мысль «сплошь историософична». Она постоянно обращена к вопросам о начале и о конце истории, ее сокровенном смысле и путях его постижения, о ее всеобщих основах и уникальности исторического пути отдельных народов и цивилизаций, о соотношении «данности» и «заданности» исторического процесса, прогресса и возврата к «началам» исторического бытия, конечности исторических времен и эсхатологической вечности. Через осмысление исторической миссии России, ее отношения к Западу и его ценностям, их места и роли в развитии мировой цивилизации российские мыслители приходили к ценностно-смысловому универсализму в интерпретации мирового исторического процесса и судеб всего человечества.

Особенностью русской философско-исторической (она же в своем содержательном смысле была и аксиологической) традиции является то, что она никогда не была ориентирована на абстрактное теоретическое постижение мира. Вопрос об истине (одной из главных ценностных проблем) для нее всегда выступал не только в смысле адекватности теории действительности, но и в соотнесенности с категорией «Правда», несущей в себе нравственно-практический, аксиологический потенциал, который побуждает к стремлению не только понять мир, но и преобразовать его в соответствии с идеалами Добра, Истины, Красоты, Справедливости⁴⁰. Через всю историю русской общественной мысли проходит идея социальной справедливости. Уже в феодальном обществе Руси она составляет область коренных интересов всех слоев и сословий XIV–XVI вв. Помним ли мы об этом?

Выдающийся советский историк А. И. Клибанов (1910–1994) поставил для науки фундаментальный вопрос: «Есть в истории культуры и такая проблема, как проблема забытых ценностей»⁴¹ (выделено мной. – В. С.). «Европоцентристское пренебрежение к средневековой Руси»⁴² проявится уже в XVIII в. в русском дворянском сообществе, испытавшем мощное воздействие процесса европеизации отечественной культуры. Не случайно академик А. М. Панченко определял «культуру как состязание»… Это состязание будет проходить и в последующие годы. Русский естествоиспытатель, социолог и публицист Н. Я. Данилевский (1822–1885) в своей работе «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» (1869) протестовал против «европейничанья», отвергал взгляды об универсальном характере германо-романской цивилизации, ее претензии быть «общечеловеческим стандартом»⁴³. Написанная 145 лет тому назад, книга Данилевского удивительно созвучна нашим временам, когда на просторах России, Украины и дальше, за их пределами, господствует разновидность европоцентризма – америкоцентризм, нагло и агрессивно внедряемый в общественное сознание либералами-контрреволюционерами. Тотальное внедрение идеологии европоцентризма⁴⁴ закрывает многое из ценностного наследия русского, украинского, белорусского и других народов, некогда входивших в состав Российской империи, а позже создавших общее Отечество – Союз Советских Социалистических Республик. Если в прошлом, говоря словами академика А. М. Панченко, отрицалось «почти все, что было создано за семь столетий, прошедших со времен Владимира Святого», отрицались «книги и профессиональная музыка, иконы, фрески и зодчество, навыки общения с людьми, одежда, праздники, развлечения, событийная культура и культура обиходная, вся национальная топика и аксиоматика»⁴⁵, то сегодня, спустя 300 лет, либералами-америкоцентристами Россия (СССР) зачисляется в разряд нецивилизованных, варварских стран, чуждых свободе и демократии.

Так возникает проблема «забытых ценностей» любой эпохи, будь то русское Средневековье или Советский Социализм. При этом речь идет о главном споре эпох – споре об исторической правде и правоте (А. М. Панченко). Но, как свидетельствует вся история человечества – от рабовладения и до сегодняшнего дня, – у каждого социального субъекта деятельности – человека, социальной группы, прослойки, класса – свое собственное представление и о «правде», и о «правоте»… Поэтому вновь и вновь повторим: такой «спор» и поиск «правды» всегда носил – не мог не носить! – классовый характер.

Если обращаться именно к русскому Средневековью, то мы должны – просто обязаны – вспомнить, что сквозь всю древнерусскую публицистику, литературу, фольклор проходит ценностно-смысловая антитеза «Правда» – «Кривда» как форма осознания основного классового антагонизма в условиях феодального общества. Народный идеал «Правды» в Древней Руси был антифеодальным: это идеал свободного труда на свободной земле. «Правда» в том, что земля есть «Божья» земля, то есть всеобщее достояние тружеников, и что порабощение человеком человека есть дело дьяволово. Идеал «Правды» перерастал в мечту о справедливом общественном устройстве, каковое представлялось в одних случаях в образах земного рая, а в других – в образах социальных порядков, как бы переходных к «царству Божию на земле». Это были социальные утопии эсхатолого-хилиастического ряда, известные в Средние века, отчасти и в Новое время, в странах Европы и Азии.

В истории и культуре русской общественной мысли Средневековья идейное наследие И. Пересветова, А. Никитина, Ф. Карпова, Я. Шишкина, З. Отенского занимает центральное место. «Государство правды» Федора Карпова, «Правда «земли» и «царства» Ивана Пересветова, «О праведном и неправедном суде» Зиновия Отенского и Якова Шишкина, а также «Слово о правде и кривде» (автор неизвестен) – эти и некоторые другие произведения, дошедшие до нас, раскрывают аксиологическую направленность русской общественной мысли той эпохи.

В контексте «забытых ценностей» мы должны вспомнить и другой не менее важный факт: уже в XVI–XVII вв. в российской действительности складывается человек новой духовной формации, становящийся носителем новых идей и литературным героем своего времени. Духовная история российского общества еще в первой половине XVI в. выдвинула проблему самоценности человека, которая страстно дебатировалась представителями всех общественных кругов, как ее сторонниками, так и противниками. «Среди публицистов 30–50-х гг. XVI в. лишь немногие обошли в своем творчестве проблему самовластия человека, – говорит авторитетнейший исследователь русского средневековья А. И. Клибанов. – Далеко не все сочинения их дошли до нас, и возможно допустить, что проблему эту не обошел ни один (или почти ни один) из них. Здесь и Максим Грек, и Ермолай-Еразм, и Зиновий Отенский, и анонимный автор “Валаамской беседы”, и сам царь Иван IV, и его неустанный обличитель А. М. Курбский»⁴⁶. Средневековая Русь знала принцип диспута (существовал даже особый жанр «прения»), и реальные, очные и заочные, устные и письменные учено-философские споры. В XVII в. ученые прения стали непременным элементом культуры. Именно в них древнерусские мыслители обсуждали животрепещущие проблемы бытия через призму «правды» и «кривды», социальной справедливости и несправедливости, самоценности человека и его жизни.

Духовная история русского общества, выдвинув проблему самоценности человека, явно опережала ход социально-экономического развития страны. Но исторический процесс никогда не был равномерным и линейно однообразным. Потому и происходило общественное развитие, что многие идеи опережали свое время и тем самым ускоряли его ход, одновременно мостили дорогу будущему. Известнейшие слова А. М. Горького «Человек – это звучит гордо!» имеют корни в «народной правде и народном разуме», – делал вывод историк А. И. Клибанов. Мыслители первой половины и середины XVI в. наряду с проблемой самоценности человека и в сущностной связи с ней выдвинули еще одну поистине стратегическую в своей исторической значимости проблему – равенства народов и вер и «самобытия» мира⁴⁷. Забыть обо всем этом и многом другом из истории народов России, Украины, а в недавнем прошлом СССР – значит грубо ее исказить, выхолостить, обесценить наше великое и самобытное духовное наследие, а сами народы представить в виде генетически неполноценных субъектов социокультурного творчества, не способных, якобы, создавать демократические ценности. Именно так сегодня изображают ситуацию многие отечественные и зарубежные ультралибералы. Опасная социал-дарвинистская, если не сказать больше, затея…

А. И. Клибанов, много сделавший для научного анализа генезиса ценностных отношений в средневековой Руси не был одиночкой на данном поприще. Институт философии АН УССР в содружестве с учеными из Института философии АН СССР много лет успешно организовывал специальные конференции – семинары по изучению отечественного культурного наследия XI–XVII веков. Это были интереснейшие и глубоко содержательные «мероприятия» философской жизни советского времени. В основном в Киеве, а иногда в Чернигове, Ровно, Луцке, Львове, Одессе собирались специалисты-русисты, обсуждая специальные научные проблемы эпохи. Киевские «посиделки» сформировали нечто подобное научному клубу. Сегодня об этом можно только мечтать: пелена социального беспамятства и либерального реванша не даст развиться братской русско-украинской научной мысли – капитализм нахрапом внедряет свои классовые, узко эгоистические ценности…

Процесс формирования ценностных отношений и вызревания аксиологических идей в России невозможно представить в науке без XVIII столетия – одного из важнейших и плодотворнейших этапов в развитии русской и всей российской общественной мысли. Именно тогда на авансцену культурной жизни страны выходит целая плеяда писателей, поэтов, публицистов, ученых: М. В. Ломоносов, Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, Я. П. Козельский, А. Я. Поленов, А. Н. Радищев, Н. П. Румянцев, Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, В. К. Тредиаковский, А. П. Сумароков, И. А. Крылов, Д. С. Аничков, С. Е. Десницкий и многие другие. В XVIII в. берет свое начало российское просветительское движение: в нем явственно проявляются первые буржуазные идеи, близкие ренессансно-гуманистическим концепциям просветительской мысли Франции (естественному праву, общественному договору, просвещенному абсолютизму и др.). Развиваясь в русле идей Просвещения, шедших с Запада, русское просветительство имело свои собственные ценностно-смысловые ориентиры. Его отличали:

• глубокая социальная направленность деятельности русских мыслителей – борьба против закоренелого крепостничества, бедственного положения крестьянства – основной массы населения страны, паразитического образа жизни дворянства и его потрясающего невежества;

• резкая гуманистическая обращенность – человек объявляется высшей ценностью, развивается учение о связях человека с условиями жизни, определяющими его зависимость от конкретной социальной среды;

• возникает новая ценностно-смысловая черта русского гуманизма – морализм: в педагогических кругах появляются утопические иллюзии относительно «создания новой породы людей», воспитания «умонаклонения к добру» и даже проповедуется первенство нравственности над разумом;

• получает новый импульс свободомыслие и многообразный феномен духовной деятельности, связанной с критическим отношением к религии и ее институтам.

Провозвестником своеобразной русской философии и ее составляющей – представлений о ценностях в XVIII в. был Григорий Саввич Сковорода (1720–1794) – украинский философ, поэт, педагог. Его жизнь и учение, по словам А. Ф. Лосева, «совершенно уклоняются от западноевропейской традиции и вводят нас в суть самобытной русской философии»⁴⁸. Г. С. Сковорода – человек необычной судьбы и самобытной философской мысли. Родился в селе Ивановка (потом Сковородиновка) Харьковской области. Учился в Киево-Могилянской академии. С 1759 г. около десяти лет преподавал гуманитарные дисциплины в Харьковском коллегиуме. С 70-х годов вел образ странствующего нищего философа. Его сочинения при жизни распространялись в рукописях. С посохом в руке он обошел многие страны Европы, знал языки, изучал философию, был знатоком античной и патриотической («отцов церкви») философии. «Это был истинный Сократ на русской почве, – говорит А. Ф. Лосев, сам великолепный знаток античности, – и не меньше, чем греческий Сократ, он видел свою жизненную задачу в духовном рождении человека, в посвящении его в философию»⁴⁹.

Г. С. Сковорода был тесно связан с традициями украинской демократической культуры, из которой черпал мудрости народной жизни. Он бродил по рынкам и ярмаркам и повсюду излагал свои одухотворенные учения. Как истинный мудрец, он углублялся во все мелочи и проявления человеческого бытия, свое познание вел от человека и через человека. Отсюда вытекает основная идея философии Сковороды – антропологизм. Человек – это микрокосм. Единственная истинная жизнь – человеческое сердце – есть инструмент этого познания. Вторая основная идея системы украинского мыслителя – мистический символизм. Это очень важная черта и одна из оригинальнейших особенностей его философии, считал А. Ф. Лосев. Более чем за 100 лет до возникновения современного художественно-философского символизма Г. С. Сковорода говорил о третьей, «символической» реальности, связующей большой и малый мир (первый – макрокосм, или Вселенная, второй – микрокосм, или человек), идеально их в себе отражающей. Ее наиболее совершенный образец, по Сковороде, это Библия. Каждый из этих миров состоит из «двух натур»: видимой («тварь», сотворенный мир) и невидимый («бог»). В обнаружении невидимой натуры через видимую состоит, по его учению, основная проблема человеческого существования, которая решается в подвиге самопознания, в обнаружении «внутреннего», «сердечного», «единого» человека. Что это, как не поиск ответа на «вечные» аксиологические вопросы – проблемы: «что есть человек?»; «в чем состоит смысл его бытия?»; «как он связан с Природой?» и т. д.