Kitabı oku: «Принять подарком жребий свой. Рассказы и воспоминания», sayfa 2

Yazı tipi:

ФОНАРИ СТАДИОНА

Плещма Своима осенит тя, и под криле его надеешися
Псалом 90

В последнее время разные беды сыпались на Вадима как из ящика Пандоры. Началось с того, что одной зимой умер от инсульта отец. Ему шел тогда семьдесят пятый год. Возраст, конечно, немолодой, но от этого разве легче…

Перед кончиной отец уже редко подымался с постели, принимал множество сердечных лекарств и донимал маму разговорами о скорой смерти. Это продолжалось очень долго, и, казалось, так будет всегда. Только когда отца не стало, Вадим понял, насколько сильно он был привязан к нему. В душевном его хозяйстве ощутимо сдвинулись целые пласты, и на их месте образовалось какое-то сосущее, ничем незаполненное пространство.

Вскоре Вадим окончательно порвал с женой. Они давно уже жили плохо: во взаимных претензиях и обидах. Иногда и до скандалов доходило. Валя неоднократно изменяла ему, он пытался отвечать ей тем же. Если бы у них не было детей, наверно, все кончилось бы гораздо раньше…

Оставив квартиру жене, Вадим теперь то жил у матери, то снимал где-то комнату у чужих людей. Он не имел навыков самостоятельной жизни: не знал множества практически нужных вещей: не умел нормально стирать, готовить еду. Так что без жены ему пришлось туго. Оказалось, однако, что наладить новую семью – совсем непростое дело.

В одной молодой женщине Вадим почувствовал близкую родственную душу. Их знакомство произошло еще до его окончательного развода. Вспыхнувшее взаимное влечение могло бы иметь быстрое развитие. Но, видать не судьба… Вернее, он сам виноват: оказался неспособным «ковать железо, пока горячо». Ирина жила в другом городе. Надо было лететь туда и завоевывать ее, Вадим же долго медлил и не мог ни на что решиться. А потом пошли серьезные причины промедления: обострение давешнего псориаза, оттепель в отношениях с Валей, наконец, смерть отца… Кончилось тем, что Ирина не дождалась его решительных действий и вышла замуж у себя в Ленинграде. Вадим еще несколько лет тяжело переживал эту неудачу. Как-то написал адресованные ей грустные строчки, естественно, без надежды, что она их когда-нибудь прочтет:

Я знаю – ты поймешь.
Тебе ведь все знакомо:
И сквер, и крик ворон,
И этот тусклый дождь,
Который не идет,
А сеет невесомо…

Окончание стиха было в той же минорной тональности.

Сквер и предзакатный крик ворон (а может грачей?) были атрибутами хорошо знакомого Вадиму пейзажа. Сколько вечеров провел он возле окон на четвертом этаже, выходивших на бульвар у привокзальной площади! В этой квартире жил его ближайший друг Артур с женою Леной.

Артур, которого в их кругу называли Арт, был личностью незаурядной. Обаятельный циник, мастер словесных фейерверков, он вращался в кругах богемы, неформалов советских времен. От крымского масштаба – до московского бомонда и набиравшего силу андеграунда. Это была как бы естественная среда его обитания, куда он вписывался с неподдельным изяществом.

– Бери сигарету, – говорил Арт, протягивая пачку «Кента».

– Недавно угостил один кадр.

Они закуривали и начинали «трепаться». О городских событиях, книжных новинках, экзистенциализме, Сальваторе Дали, итальянском кино… Говорил, в основном, Артур, Вадим больше слушал. У Арта были весьма тонкие суждения обо всем, в сочетании с неподражаемым артистизмом и все проникающей иронией. С ним бывало безумно интересно…

Жаль только, что необязательность друга превосходила все мыслимые пределы. Ни о каком серьезном деле с ним невозможно было договориться. Уровень надежности близкий к нулю. Бедная Лена, как она от этого страдала! А еще от безпрестанных «левых» виражей супруга. Правда постепенно, кажется, смирилась, или просто устала.

Вадим долго пытался принимать Арта, таким, каков он есть, в общении с ним ни на что не рассчитывать, кроме сиюминутного блеска. Ну, нельзя не в чем положиться на человека, и все тут! Но на фоне свалившихся испытаний не очень как-то получалось. Он постепенно стал отдаляться от Артура, искать других друзей. И все же, оглядываясь назад, Вадим с благодарностью оценит две вещи, точнее два импульса, сообщенные ему Артом.

Однажды приятель вернулся с какой-то южнобережной «тусовки» явно не в себе. С ним произошло нечто, глубоко его поразившее. В те времена только стали выплывать на свет так называемые экстрасенсы со своими «штучками». Все это представлялось тогда ужасно интересным. Артуру довелось в тот раз близко с кем-то из таких людей пообщаться, прочувствовать, что за этим стоит. И эффект был отнюдь не метафизический, а очень даже конкретный… В памяти Вадима не сохранились подробности того разговора, остались только испуганные, с безумными отблесками глаза Арта и его слова: «Да, это существует реально!».

И Вадим, и Артур были обычными далекими от веры интеллигентами 80-х годов. Несмотря на большое самомнение, и претензии на «духовность», знания их о религии являлись поверхностными, сильно искаженными. Кроме того, оба друга увлекались восточной философией.

Арт имел сильное влияние на Вадима. И теперь он тоже поверил ему: не столько сообщенным фактам, сколько его испуганным глазам за блестящими стеклами очков и глухим вибрациям голоса. Странная штука произошла тогда с Вадимом: не зная Бога, он уверовал в реальность злой сознательной силы, гнездящейся в душах людей. Как будто получил доказательство некоей теоремы от противного. До того дня зло было для него только моральной категорией и не более того. Не более…

Испытания Вадима продолжались. Ни в личной жизни ничего не складывалось, ни в работе. Он писал кандидатскую диссертацию, не раз ее доделывал и переделывал, но все не мог завершить. И работа вроде была хорошая, но какие-то части из нее постоянно «выпирали», оказывались неуместными, а чего-то существенного не хватало. В результате никак не получалось выйти на защиту.

Через несколько лет после смерти отца тяжело заболела мать. Однажды в больнице, лечащий врач, женщина средних лет, как-то очень внимательно посмотрела на Вадима. И после нескольких незначащих фраз сказала прямо:

– У Вашей матери уже пошли метастазы. Медицина здесь безсильна. Ей осталось жить совсем немного.

У мамы Вадима было здоровое, тренированное сердце и большущая воля к жизни. Она прожила еще почти год…

Артур был профессионалом в области фотографии. В один из тех дней он сфотографировал Вадима на фоне полуразрушенной стены. Длинный мешковатый плащ, сигарета во рту, тоскливая безнадежность во взгляде. Получилась цельная композиция в духе их любимого журнала «Чешское фото». Арт свое дело знал. Через двадцать лет, наткнувшись на этот снимок, Вадим порвал его на мелкие части и с облегчением выбросил в мусорное ведро.

По почину Арта он начал бегать. Сначала понемногу, потом постепенно втянулся в это нехитрое дело. «Джоггеров», кстати, тогда появилось немало на обочинах улиц. Поветрие что ли пошло такое… Вадим предпочитал вечернее время или начало сумерек. Случалось, бегал в обширном Воронцовском парке вместе с Мишей – приятелем по работе. Этот старый парк был тогда, заброшенный, не окруженный забором. О некогда славном прошлом напоминали только поколупанные мраморные львы у бывшего княжеского дома. Исчезала игра светотеней. Тянуло свежестью от протекавшей неподалеку реки. Рассыпанные подробности веток и листвы пирамидальных тополей собирались в насыщенные темнеющие купы, понемногу глушили душевную боль, действовали как наркоз.

Вадим любил слушать записи Окуджавы, особо нравилась ему песня Булата про «трех сестер милосердия». Средняя из них – Надежда – первая протянула ему руку помощи. После того как Миша сильно поранился, зацепившись вечером за какую-то проволоку, Вадим стал прибегать на стадион «Динамо» и выписывать круги по его гаревой дорожке. И в этот раз стояли обычные летние сумерки – ничего особенного.

Небольшой стадион был знаком ему издавна. Когда Вадим еще учился в школе, сюда нередко приводил ребят на уроки физкультуры их учитель Михаил Хананович. Маленький, круглый еврейчик средних лет, очень живой и смешной – он был похож на взъерошенного воробышка. Нередко, по дороге на стадион, Вадим ухитрялся ненадолго заглянуть домой. Как-то, кажется в классе шестом, он «стукался» здесь со своим одноклассником Толей. «Стукаться» – это было нечто серьезное, вроде дворянской дуэли, не просто тебе обычная для школьных будней короткая потасовка…

Итак, стадион был для Вадима до мелких черточек свой, почти как двор его детства. Теперь он накручивал обороты вокруг арены «Динамо», пытаясь довести себя до физического изнеможения. В этом состоянии ему чуть-чуть легчало. Зачем-то бедолага вел счет кругов, как делают в монастырях, перебирая четки. Казалось, он жаловался стадиону на свою горькую долю, взывал к его сочувствию и состраданию…

И вдруг – произошла непонятная вещь. Вадим отчетливо увидел, как на противоположном от него конце дорожки загорелся фонарь на столбе. «Почему так рано? – пронеслось в его голове, – и почему только один горит, а не все?». Он продолжал свой бег, краем сознания отмечая, что фонари передают эстафету друг другу: один гаснет, а за ним зажигается следующий. В другой раз, в другом состоянии, возможно, он стал бы искать случившемуся естественное объяснение: скажем, мираж какой-то привиделся. Такое ведь случается… Однако сейчас подобные объяснения не принимались в расчет, отметались без всякого сомнения. Видимо оттого, что было в этом «мираже» нечто ласково-успокоительное, какая-то тихая, но властная сила, потеснившая из его существа пустоту безнадежности и глухую, давящую боль, сжимавшую сердце. Вадим ощутил и воспринял это душой. В тот час его сознание было подобно телу иудея, «впадшему в разбойники». Добрый самарянин возливал елей на кровоточащие раны, а несчастный ничего не видел и не слышал, только всем нутром своим впитывал облегчение своих мук…

Через два года Вадим уехал из родного города. О фонарях стадиона «Динамо» он никому не рассказывал.

ТАК КАК ДОЧКА КАПИТАНА

В «группе» Валентину было хорошо. Наверно, впервые в жизни он обрел душевное равновесие и радостное мироощущение. Казалось, он нашел то, что безуспешно и мучительно искал долгие годы. Занятия требовали напряжения всех сил и полной самоотдачи. Тренером, или скорее «гуру», была женщина-врач лет тридцати с небольшим. Светленькая, среднего роста, хорошо сложенная она выглядела моложе своего возраста. Звали ее Елена. Внешность Елены не отличалась чем-то необыкновенным. Вот разве что в глазах ее, если приглядеться, было нечто особенное. Вдумчивое, доброжелательное внимание в сочетании с почти «хирургической» точностью. Глаза явно были намного старше, чем их хозяйка. Таким глазам могло быть и тысяча лет…

Валентин познакомился с Еленой в каком-то клубе, после лекции по входившей тогда в моду соционике. Трудно сказать, чего его туда занесло… Они разговорились. В молодой женщине угадывалась некая потаенная сила и сокровенная глубина. Валентин открыл ей, что занимается йогой, серьезно интересуется восточной философией и религией. Елена внимательно слушала его, слегка наклоняя голову, и при этом, видимо, оценивала своего собеседника. Можно сказать, путем каких-то «математических» расчетов просканировала его на глубинном уровне. Экзамен прошел успешно – Валентина пригласили в «группу».

То были еще советские времена, и поэтому соблюдались определенные меры предосторожности. Хотя, при такой зоркой руководительнице сотрудники бдящих органов не представляли особой угрозы. Похоже, что парочка наблюдателей была в группе, но они не сильно мешали. Возможно, их направил туда по дошедшему до него сигналу кто-то мудрый и впередсмотрящий из гэбэшного начальства. Направил с двоякой целью: для соглядатайства, а заодно и повышения квалификации.

В «группе» было около двадцати человек разного возраста, в основном – женщины. Обычно не весь состав собирался на занятия: кто-то исчезал, кто-то появлялся. Подход ко всем у Елены был индивидуальный: каждому давалось задание по его физическим и духовным силам. Как правило, собирались на лоне природы, где-то возле Реки, в красивых уединенных местах. Таких мест было несколько.

В занятия входили бег, упражнения хатха-йоги и совместные медитации, существенную часть их составляли также лекции-монологи Елены и беседы. Иногда преобладало одно, иногда – другое. Ядром, вокруг которого строилось все, являлось учение Рерихов. При этом акцент делался не на определенных знаниях, они играли сугубо вспомогательную роль. Елена стремилась привить каждому навыки контроля и гармонизации пяти его «оболочек»: от грубых до весьма тонких структур.

– Вы должны быть постоянно настроены на высокую, светлую волну, готовы к восприятию высших вибраций, – говорила Елена. Как-то она рассказала о Кругах.

– Это довольно упрощенная схема. В определенном возрасте, а иногда на протяжении всей жизни, каждый человек принадлежит известному Кругу. Круг D – полный эгоизм и чисто материальные, «животные» интересы: еда, секс и т. п. В центре мира – мое «Я». Круг A, когда главным в человеке, определяющим его поступки, является высшее начало: уже ни его родные и друзья, ни работа, ни нация, ни даже Земля, но Небо. Между этими полюсами находятся два других Круга – B и C.

– Важно оценить, с кем имеешь дело. И подумайте, куда относитесь Вы…

Нужной литературы было тогда очень мало, редкие книги стоили безумно дорого на черных книжных рынках. Отдельные журнальные публикации передавались друг другу, перепечатывались на пишущих машинках.

– Чтобы продвинуться вперед, очень от многого в жизни надо отказаться, отсечь от себя – говорила Елена.

– Не смотрите пустые, развлекательные телевизионные программы, не впитывайте грязные эманации насилия, злобы, блуда, не вникайте в чужие дрязги. В ментальной области, говорила она, – не должны присутствовать масса мелких «насекомых», или пресмыкающихся, ползущих в разные стороны. В каждый момент мысль допустима только одна: чистая, ясная, крупная…

По ходу занятия Валентин постепенно отрывался от неизбежного повседневного коловращения. Душа его как бы распрямлялась, обретала естественную свободную оболочку. Он почти летел, легко перепрыгивая через гладкие камни и небольшие неровности почвы, пересекая широкие поляны, заросшие высохшей желтою пижмой, иногда уклоняясь, куда либо в сторону, иногда обгоняя впереди бегущие спины. Проплывавшие мимо высокие березы шумели кронами на фоне по-осеннему светлых облаков.

– Вы не должны чем-либо выделяться среди других. Отличие ваше, при всей его глубине, должно быть скрытым и потаенным – учила Елена. – Одежды надо иметь немного, но все – высокого качества. И показывала пример своим обликом, воспитанием, манерой речи.

Если кто-то приходил в «растрепанном» несобранном состоянии души Елена могла удалить его, не допустить к общению с другими.

– Уходи, пожалуйста, не мешай нам…

Каждое занятие она начинала, подобно опытному дирижеру на репетиции. Для успешной совместной работы ей было важно добиться настройки своего небольшого оркестра: синхронизации общей «ауры». Причем слова, произносимые Еленой, явно были только надводной частью айсберга…

– Никогда не стройте жестких планов на будущее – они безполезны, – говорила Елена. – Если будете правильно подвизаться, всегда в нужный момент сможете ввести коррективы в свои действия, получите подсказку. Важно быть готовым увидеть и услышать.

– Следует быть щедрым, но не расточительным. Только на духовный рост давать безусловно, всегда – ничего не жалеть…

Через некоторое время Валентин иногда стал общаться с Еленой на расстоянии. Он воспринимал это как серебристый ручеек какой-то энергии идущий от нее в его душу. О телепатии много тогда писалось. Но одно дело околонаучные разговоры и разгоряченный интерес любителей чего-то «магического», другое – реальный внутренний опыт… Валентин относился к этому спокойно. Не очень он удивился и тому, что стал иногда видеть ауру растений и цветов, ощущать незримо свои внутренние органы и части тела. В то же время его постоянно атаковала разная нечисть. Записи сновидений, которые предложила вести Елена, пестрели разнообразными видами козней и внедрений злых сил в его сознание.

Особенная история произошла с Валентином после одной поездки в Москву. Знакомая из «группы», человек незаурядный и интересный, связала его с известным московским поэтом Ольгой С. Благодаря этому, Валентин попал на творческий вечер, проходивший в Центральном доме работников искусства (ЦДРИ).

Собрались в тот раз сливки столичной интеллигенции: литераторы, музыканты, актеры, ведущие тележурналисты. Была общая атмосфера непринужденности, праздника, фейерверка остроумия, свежих мыслей и новых идей. Валентин жадно впитывал это цветущее многообразие, как человек, неожиданно попавший в оазис, о котором и не мечтал. Кажется, никогда ранее в жизни он не был так счастлив, так полон плещущей через край «роскошью общения»…

И тут его подстерег змей в человеческом образе. «Змей» был безупречно одет: при выутюженном костюме и модном галстуке, но сущий аспид. Валентину стало так плохо, как будто его реально ужалила ядовитая гадина. Наваждение продолжалось и ночью, от него не было никакого спасения. Он чувствовал, что погибает.

Вернувшись в свой город, Валентин сразу связался с Еленой. При встрече она была со своей близкой ученицей, можно сказать «коллегой».

– Ты видишь, какие центры у него поражены? – обратилась она к подруге.

– Да, вижу, тяжелый случай…

Валентин испытывал тягостное чувство незадачливого пациента, которого профессор демонстрирует практикантам. Однако основное лекарство «профессора» оказалось выбрано безошибочно: продолжительный пост и регулярное посещение одного славившегося строгостью монастыря. Удивительно, но это сработало!

Конечно, обстановка православного храма, была совершенно иная, чем в «группе»… Народ сюда приходил простой: по большей части скромно одетые старушки. Изредка мелькали молодые лица с ясными глазами. Все давалось здесь Валентину тяжело. Было скучно являться лишь наблюдателем определенного «действа», а не его участником, томительными казались многочасовые стояния, но он старался, очень старался…

Валентин вскоре понял отличие молитвы от медитации. Здесь тоже нужно было трудиться, чтобы чего-то достичь, но «трудиться» иначе. Это был другой путь и другой мир, дотоле неизвестный ему.

Прошло несколько лет… Благодаря Елене в жизни Валентина произошли резкие перемены. Она помогла ему сделать один важнейший решительный шаг, тяжелый, но абсолютно необходимый для его дальнейшей судьбы. Шаг, определивший его будущую жизнь, а потом… потом отошла в сторону, предоставив ему выплывать.

Валентин уже не ходил в «группу» и хотя покрестился, но еще далеко не стал верующим церковным человеком. Они договорились встретиться по деловому вопросу: Елена должна была принести долг. Ожидая встречи, Валентин находился в состоянии раздвоенности. Вспоминалась недавняя поездка в Оптину пустынь, Всенощное бдение во Введенском храме. Как он стоял перед Казанской иконой, а лучистый взгляд Богородицы, казалось, прожигал что-то в глубине его души, его сердца… Еще вспоминались слова одного послушника о том, что у Рерихов нет самого главного – нет покаяния. Да, теперь он четко проникся мыслью, точнее образом букета, стоящего в вазе, у которого подгнили основания стеблей. Этот букет – сам человек, его душа, сотворенная Богом. Перебирал он в памяти и свои возникшие «нестыковки» с Еленой: ее терпимость к личности Блаватской, лояльность к мантрам и белой магии.

И все же, и все же всплывали в сознании незабываемые эпизоды «занятий»: то чудные картины природы, то бережные и точные слова наставлений Елены. А еще – возникавшее удивительное чувство полной гармонии, возвышенные, светлые состояния души, пережитые в «группе». Тогда ему становилось невыразимо грустно. К тому же и предчувствие верное возникло, что теперь он снова будет болеть и скоро не сможет бежать вдоль Реки так, как прежде: будто лететь…

И вот – они встретились. Разговоров особых не было. Елена отдала Валентину солидную пачку советских купюр: денег, взятых на покупку дома. Честно отдала долг, хотя несомненно знала, что эти деньги скоро пропадут, превратятся в бумагу. Они обменялись взглядами. У Валентина прямо заныло, защемило что-то в груди…

– Запиши телефон, – на прощание сказала Елена.

– Ее зовут Татьяна. Через нее ты, если захочешь, сможешь связаться со мной. Возьми ручку… Валентин второпях вытащил свою белую записную книжку, открыл ее где-то посередине и нацарапал продиктованные цифры.

Через несколько дней он собрался позвонить. Но, найдя нужный номер, обратил внимание на текст, расположенный над ним. То были выписанные из свежего московского журнала безсвязные строчки поэта – обэриута Александра Введенского: