Kitabı oku: «Дурной глаз», sayfa 9
Нет уж. Он сглотнул и стиснул зубы, а женщина уже сошла с моста, и он поторопился за ней.
На берегу оглянулся. Упругая коническая тень проплыла под мостом. Всплыла и спряталась, блеснув глазами: три или четыре золотистых огонька.
«Кажется, у меня начались галюны».
– Молодые, – пояснила Рязанцева. – Им требуются десятки лет, чтобы окончательно сформироваться и выйти на сушу. Скоро это произойдёт. Самый зрелый из молодых поднимется и станет новым Первоотцом.
Если река достаточно глубока, подумал Артём, можно оглушить женщину и столкнуть в воду. Раненый или нет, а сил у него хватит. И пусть о врачихе позаботятся те создания с золотистыми глазами… Молодые.
«Ты же это не серьёзно?»
«Нет, нет, – ответил Артём сам себе. – Так, вариант… игра ума».
Они вышли к сложенным из огромных блоков ступеням. Не просто ступеням – ступенищам. Каждая доставала Артему до колена. Ступени лепились к наклоненной стене чёрного, безобразного, как гнилой зуб, зиккурата, уносящегося к сводчатому потолку пещеры. Не задерживаясь, Рязанцева устремилась вверх. Ступеней было не меньше двух десятков, и подъём отнял у Артёма последние силы. Он карабкался, отставив больную ногу, словно покалеченный паук. Женщина, напротив, взбиралась ловко и, достигнув вершины, стала ждать, упёршись руками в бока. Артём ощущал её превосходство над ним так же ясно, как и её возбуждение. Неожиданно Артём понял две вещи.
Первая – он напуган. Если представить его эмоции в виде шкалы, то стрелка на ней перешагнула через отметку «ТРЕВОГА» в красную зону «СТРАХ»… и не собиралась останавливаться. Его страх не был рациональным, как у взрослых людей, которые боятся потерять работу или сбережения, серьёзно заболеть. Чувство Артёма оказалось первобытным, парализующим, безрассудным и совершенно забытым для него; тот страх, который испытывает ребёнок, проснувшийся посреди ночи во мраке, полном подкрадывающихся чудищ. Иррациональность страха была вторым открытием Артёма.
– Стоп, – прохрипел он, вскарабкиваясь – вползая – на верхнюю ступень, упираясь в неё покалеченной рукой; сломанные пальцы оттопырены «козой», как у фаната на концерте рок-группы. Артём едва удерживал травмат, уже не пытаясь целиться. Удобный момент для Рязанцевой, чтобы пнуть его ногой и сбросить вниз. Может, он долетит до подземной реки, скатится в воду, к созданиям, которые барахтаются в ней. Даже сейчас до него доносились их плеск и бульканье. Они копошились в чёрной реке, подобно голодным аллигаторам. На висках Артёма выступила испарина.
– Стоп, – повторил он. – Дальше не пойду. Пока ты всё-таки. Не скажешь. Что это значит. Что. Происходит.
– А мы пришли, – ответила Рязанцева всё тем же голосом экскурсовода. Они находились на краю огромной круглой площадки; в представлении Артёма так могла выглядеть эстрада древнегреческого театра. Вонь, с которой Артём почти смирился за время путешествия, здесь усиливалась нестерпимо; казалось, он попал в самое её сосредоточение. В центре площадки зияла ямища; освещение было скудным, поэтому Артём мог различить только её ближайшие края. Бугристые серые очертания, которые Артём сперва принял за массивные валуны, расставленные в отдалении по периметру «эстрады», оказались громадными статуями. Нечто подобное он видел в исторических передачах, на которые изредка натыкался, прощёлкивая телевизионные каналы. Палеолитические венеры – так назывались фигурки, о которых вспомнил Артём: гипертрофированные, разбухшие тела, бёдра, груди как пара сдувшихся дирижаблей, слоновьи животы и – скукоженные головы, обрубки рук и ног. Статуи, расположенные на площадке, имели лишь сходство с фигурками венер, не являясь таковыми. У этих изваяний отсутствовали груди и головы… в привычном понимании. У одной из псевдовенер Артём рассмотрел на месте головы изломанный, колючий отросток – словно поваленное окаменелое дерево со спутанными ветвями, венчающее скособоченное, лишённое всякого подобия симметрии, тело. Светящиеся грибы обильно покрывали ступни и пах этой статуи. Остальные фигуры скрывала темнота. Оно и к лучшему.
– Где Кристина? – произнёс Артём, тяжело дыша.
– Одни вопросы. Просто «Что? Где? Когда?». – Рязанцева встала у неровного края ямы. С её незримого дна раздавался плеск, похожий на вздохи. Как и говорила Рязанцева, акустика пещеры была слишком обманчива: он слышал многоголосый шёпот, идущий отовсюду, с непонятных расстояний, даже со дна пролома. Одни голоса были женскими. Другие… он не мог определить. Вроде как звериные. Потом ему показалось, что кто-то вскрикнул, очень далеко.
И ещё был ритмичный гул, его источник находился рядом. В висках Артёма колотило; его пульс… и этот гул… он напоминал…
«Как будто сердце бьётся», – понял Артём, холодея. – «Гигантское сердце в открытой груди, там, на дне ямы».
Он и представить не мог, что его воображение, обычно незатейливое, способно рисовать подобные образы, и ком подкатил к его горлу.
«Я всё-таки сблюю», – решил он.
– Но продолжить объяснения необходимо. Оказывается, это совсем не так просто для меня. – Рязанцева хохотнула. Двинулась по краю провала, как призрак насмешливого экскурсовода, то растворяясь во мраке, то выплывая из него. – Итак, историю человечества переписали вы, мужчины. Но она будет переписана заново. Только теперь историю напишем мы. Мы! И она будет правдива!
Рязанцева остановилась возле одной из статуй, сама похожая на скульптуру, ожившую в гнилостном сиянии.
– Здесь всё кончилось. И отсюда всё начнётся!
– Что так торжественно? – Слова Рязанцевой вызывали у Артёма брезгливость, но он решил, что брезгливость лучше страха. А страшно было, чего скрывать, до усрачки.
– Здесь совершилось открытие, после которого официальные научные знания в области антропогенеза летят ко всем чертям!
– Вы нашли источник вечной молодости?
Рязанцева развернулась и пошла обратно. Артём всё ждал, что она оступится на каблуках и сыграет в пропасть.
Не сыграла.
– В каком-то смысле, да.
– Это он так воняет?
Рязанцева пропустила колкость мимо ушей.
– Омоложение – мы называем это преображением, – скорее, побочный эффект.
– Чего именно?
– Любви, – ответила Рязанцева. – Любви, которую вы, мужчины… не в состоянии дать. Когда есть любовь, есть и всё остальное. Молодость, счастье и – особое сексуальное наслаждение, нескончаемое в своём разнообразии. У вас так никогда не получится. А с чего бы?! Вы же были рождены, чтобы служить. Вы втемяшили себе в голову, будто годны на нечто большее – не обольщайтесь. Придётся разочароваться. Уже скоро… А запах… не забывайте, женщины и вы, мужчины, смотрят на мир разными глазами, обоняют его разными носами и думают по-разному. Чувствуют по-разному. Мы разные. И то, что для нас чудесно, восхитительно, утончённо – вас оттолкнуло. Какие же вы дураки!
– Феминистские бредни мне не интересны. Я…
– Да в жопу феминизм, – сказала женщина утомлённо.
Она уставилась в темноту мимо Артёма, поверх него. Грудь её упруго вздымалась, до предела растягивая ткань халата. Это делало Рязанцеву похожей на героиню рассказа из какой-нибудь похабной газетёнки. Артём проследил за её взглядом, но не увидел ничего, кроме каменной поверхности, бледнеющей во мраке – очередная статуя или просто выступ породы.
– Это место обнаружили в середине прошлого века, – продолжала Рязанцева. – Совершенно случайно. Три женщины и один мужчина. Эти женщины стали первыми Сёстрами. Они хранили Тайну. Тогда время ещё не настало. Они делились Тайной с другими женщинами – постепенно. Приходилось быть очень осторожными. Пока нас не стало много. Тогда Он позвал нас. И мы начали действовать.
– Вы всё выдумали про катастрофу, про это возгорание газа, – сказал Артём. О судьбе мужчины, который вместе с тремя женщинами (Сёстрами) попал сюда (стал свидетелем Тайны) Артём предпочёл не спрашивать. Это означало спровоцировать развязку в отношении самого себя. Ускорить её. В том, что развязка обещала быть очень, очень скверной, Артём уже не сомневался.
– Никакой катастрофы не было. Хотя, как посмотреть. – Рязанцева подалась вперёд, изогнулась, точно фигура на носу корабля, по зелёным волнам идущего на грозу в районе Бермудского треугольника. – И смотря для кого.
По её голосу Артём понял, что она улыбается.
– Но всё обернулось великолепно. Вы снова служите нам. И заметь, большинство делает это добровольно! Те, кто не согласился… приняли Его Дар.
– Лоботомию, – вырвалось у Артёма.
– На самом деле, эта операция на головном мозге имеет мало общего с лоботомией. Это Дар. Милость Первоотца, если точнее. После Дара вы становитесь послу-у-шными-и-и.
«Роют тоннели на поверхность», – подумал Артём. Мысль-воспоминание, мысль-эхо.
– Он жалеет, что Первоотцы не использовали Дар раньше… давным-давно. До Войны Низвержения. Ведь тогда её удалось бы избежать. Он вовсе не жесток и не мстителен. Поверьте, о, у Него столько поводов для мести. Но Он не держит на вас зла, несмотря на ваше коварство.
Рязанцева повернулась к Артёму. В её глазах пылала злоба. Даже в темноте он не мог ошибиться.
– Ведь вы истребили Их всех. Исподтишка, вероломно. Кроме последнего. Сюрприз!
– О чём ты говоришь?! – сорвался Артём.
– О, да разуй же ты глаза! Ведь Он давно рядом с нами!
Рязанцева откинула голову и залилась смехом, счастливым и безумным одновременно.
Артём развернулся слишком резко, не удержался и, выронив пистолет, упал на одно колено – травмированное. Если бы не резкая боль, он бы отключился, когда увидел то… что увидел.
И потерять сознание, наверное, было бы не худшим вариантом.
То, что Артём принял за валун, росло. Нет, не росло – двигалось к нему из темноты, заполняя скудное освещённое пространство своей болезненной бледностью. Взор Артёма панически шарил по лоснящейся шкуре существа, превосходящего безобразием и тошнотворностью стоящие на площадке статуи; шарил – и не мог задержаться ни на одной детали, чтобы зафиксировать её в уме. Сознание словно отторгало… выблёвывало открывающееся зрелище.
Оно всё двигалось и двигалось, тащилось вперёд, и Артём, как загипнотизированный, сильнее запрокидывал голову. Казалось, оно…
(!Он, Он, Сёстры называют Его Он!)
Первоотец.
…Он вбирал в себя черты всего самого отвратительного, что только можно представить. Тело Его растягивалось и сжималось. Неуклюжая зловонная гора плоти, бесформенный кожистый холм с какими-то обрубками взамен ног, Артём не мог понять, сколько их… то три, то пять, а то и шесть. Подобие ласты тяжело свисало сбоку, почти касаясь пола площадки. На конце ласты топорщились грубые наросты, может, толстенные ногти, может, копытца. Движениями Оно напоминало ленивца. Что-то беспрестанно и скользко двигалось в верхней части распираемого страшным давлением тулова. Оттуда в сторону Артёма по воздуху поплыли отростки разной длины и толщины. Одни были перевиты синюшными венами. Другие были гладкими и склизкими, кольчатыми. У некоторых на конце морщинились складки, словно сжатые тонкие губы. Иные щупальца были полупрозрачными, наполненными перламутровой шевелящейся кашицей. Когда Артём понял, что являют собой эти части тела, ему захотелось визжать. Время замерло, поэтому при желании он мог бы визжать бесконечно.
Может, он и визжал.
Но когда Рязанцева продолжила говорить, он её услышал.
Её голос запустил время снова.
– Правда в том, что человек разумный – в действительности трёхполый вид. Единственный трёхполый вид живых существ на планете. Или был таким, сотни тысяч лет назад. Первоотцы, женщины и вы, мужчины. Вас породили мы. Женщины и Первоотцы! – Рязанцева указала на чудовище. Если бы мог, Артём затолкал слова назад ей в глотку. – Нам были нужны рабочие. Такова была ваша функция в нашем обществе! Рабочие муравьи вида Homo sapiens.
Чудище раскачивалось, его наполненные кровью гениталии беспрестанно шевелились, как щупальца кракена, их хищные цепкие тени накрывали Артёма с головой. Что-то постоянно показывалось и пряталось среди отростков, издавая чавканье, точно великан в сапожищах пробирался по болоту. Эта часть тела была конической и блестящей, вот всё, что мог разобрать Артём. Остальное скрывала темнота… или защитная пелена сознания Артёма, удерживающая стрелку на шкале его рассудка перед отметкой «БЕЗУМИЕ».
– Это была цивилизация, во многих отношениях более развитая, чем нынешняя. Они были отцами. Творцы, гении, основа общества. Мы были матерями – опекаемыми, привилегированными, превозносимыми. А вы, мужчины, занимали подобающую вам низшую ступень и делали чёрную работу. Для этого мы вас и рожали.
– Бред! – В горле Артёма пересохло, и его возглас вышел похожим на собачий лай.
Рязанцева пожала плечами.
– Женщины могли рожать от Первоотцов детей всех трёх полов, в зависимости от того, каким из органов осуществлялось зачатие. Если женщине предстояло родить ребёнка-первоотца, молодого, срок беременности длился пять месяцев. После рождения молодые проводили десятилетия в воде, пока не заканчивалась личиночная стадия развития. Мы видели их, когда шли сюда. На мосту, помните? Женщины могли рожать и от мужчин, но дети получались только мужского или женского пола. Впрочем, такое происходило лишь в одном случае: при изнасиловании женщины мужчиной. Во времена Первоотцов женщина не шла в постель к мужчине по доброй воле. Женщин к ним не влекло. Совсем.
С этими словами она подошла к чудищу и прижалась к его бугристой туше; она зарылась лицом в серую смердящую плоть, и плоть пошла складками; она гладила увитые венами отростки, которые чувственно сомкнулись вокруг неё. Артём наклонил голову, и его вырвало – в мозгу словно взорвался кровавый пузырь.
– Их, – продолжала Рязанцева, указывая на страшилище, которое раскачивалось над Артёмом, подобно ощипанному великанскому пингвину, – было слишком мало. Десятая часть от всего вида. Такое малое количество типично для тех, кто занимает вершину социальной пирамиды. Кроме того, они заботились об антропогенной нагрузке на окружающую среду. Слово «экология» было для них не пустым звуком. Не как теперь для вас, – прибавила врач особенно многозначительно.
Тварь плаксиво вздохнула. Оцепенев, Артём таращился на эту слякотную тушу, ощущая, как закипает его мозг, неспособный вместить безобразность Первоотца, как яд увиденного отравляет сознание. Какой-то вырост, крючковатый и угольно-чёрный, размером с набитый рюкзак, перемещался по поверхности туши – то ли часть тела, то ли… то ли что, что это вообще может быть такое?! Там, где проползало это, шкура твари словно раздвигалась, обнажая розовую мякоть и нечто, похожее на внутренности. «Как застёжка-молния!» – воскликнул в голове Артёма чужой голос, по-пионерски звонкий. Очень быстро мякоть снова зарастала складками плоти. Возможно, это был рот твари. Возможно, нет.
– А мужчин становилось всё больше, – рассказывала Рязанцева. – Пока вы были послушны и подчинялись адату, всё было хорошо. Под надзором Праотцов вы строили города, машины, корабли. Кстати, место, где мы сейчас находимся – один из первых городов той эпохи. Первоначально, на раннем этапе развития цивилизации поселения создавались под землёй или внутри гор. Мегаполисы на поверхности появились позднее. Я видела барельефы на стенах этой пещеры, но они отражают лишь толику величия того мира. Его просто нельзя вообразить! Утеряно, утеряно всё – благодаря мужчинам! Всё вам мало, сколько ни дай!
Она брезгливо оскалилась.
– Однажды мужчины, недовольные своим положением в обществе, подняли восстание. Сплотились, как крысы, и развязали кровопролитный бунт, который назвали Войной Низвержения. Хитрость, подлость, фактор неожиданности и огромная численность – вот те преимущества, которые позволили вам одержать победу. Первоотцы, желая прекратить бойню, капитулировали. Вы приняли победу и ответили геноцидом. Полным истреблением Первоотцов. Поздравляю!
Тварь снова плаксиво вздохнула.
– Последний Первоотец успел укрыться здесь. Он сам взорвал вход в город и оказался погребённым под толщей породы. Здесь Первоотец впал в анабиоз, надеясь, что его собратья уцелели, и, взяв реванш, освободят его. Как вы уже догадались, этого не произошло. За несколько поколений мужчины вытравили из памяти всякое упоминание о Первоотцах. Мужчины рассчитывали, что, заняв место Первоотцов, смогут пользоваться всеми радостями их развитой цивилизации, но жестоко обманулись. После войны бывшие рабы, как паразиты, дожрали останки не ими основанного мира, и кончилось это деградацией человечества. Только тысячелетия спустя из руин поднялась новая цивилизация. Цивилизация двуполого вида, в которой мужчины доминировали, а женщины довольствовались положением прислуги.
Рязанцева перевела дух и закончила величественно:
– И так продолжалось, пока в прошлом веке отряд спелеологов случайно не наткнулся на этот древний город и не пробудил ото сна уцелевшего Первоотца. С этого момента мы начали отсчёт новой эры.
Раздался крик. Артём поднял глаза – на другом краю площадки показались человеческие фигуры. Две женщины толкали перед собой упирающегося мужчину. Одна женщина, плотного телосложения, с необъятной и твёрдой, словно гранитной, грудью, была одета в камуфляжную форму Росгвардии. Её напарница ничем не отличалась от обычной студентки-старшекурсницы провинциального ВУЗа: длинные волосы, забранные в хвост, маечка-топик, джинсы и кеды. Мужчина исступлённо мотал кудлатой головой и хныкал. Женщина в камуфляже заломила ему руку, и если он начинал слишком упираться, усиливала давление. Вторая вцепилась мужчине в плечо. Когда троица приблизилась, Артём узнал в пленнике Прохора.
– В-в-в! – ожесточённо мычал завхоз. Лицо его исказилось, но чем усердней он пытался справиться с заиканием, тем хуже у него получалось. – В-В-В-В!
– Ну я же не сомневалась! – воскликнула Рязанцева, отстраняясь от Первоотца. Там, где она касалась тела ублюдка, на его коже проступили синюшные пятна. – Прохор Иванович. Проша. Прошенька. Трепло ты, вошь подрейтузная.
– Его взяли уже за рынком, – доложила женщина-росгвардеец. Обращалась она к чудищу. Артём до сих пор не мог понять, есть ли у монстра глаза, но казалось, тот глядит на Прохора гневно и обвиняюще. – Хорошо, нас предупредила Галочка. Вот про этого вот, – она кивнула в сторону Артёма.
– Проша хотел убежать? – промурлыкала Рязанцева. Она просто светилась. Могла бы освещать пещеру вместо фосфоресцентных грибов. – Давайте его сюда. Будет суд.
Она отошла в сторону, и Прохора подтолкнули к чудовищу. Мужчина упал на колени рядом с Артёмом. Артём инстинктивно пополз от него задом наперёд, будто от прокажённого. Будто от соучастника преступления.
– В-в-вы-ы! – выкрикивал Прохор, по-прежнему тряся головой в бесконечном отрицании вины. – Б-б-бы! В-в-вы!
По телу чудовища побежала рябь. Отростки яростно рубили воздух. Артём почувствовал, как несколько капель скверны, сорвавшись с них, попали ему на лоб, и его вырвало во второй раз. Оставляя след из полупереваренной перловки и желчи – прощай, обед, ты всё равно был невкусным! – он продолжал отползать, пока его нога не зачерпнула пустоту. Он достиг края «эстрады».
Чудище колыхалось, как дряблый воздушный шар.
Потом оно ринулось к давящемуся словами Прохору. Эта неожиданная прыть подняла Артёма на новую волну ужаса. Чудовище налетело на несчастного, как локомотив, взмахнуло культёй, опустило её и с хлюпающим треском перерубило человека надвое. Опять взмахнуло лапой – в этом жесте чувствовалась гадливость, – и верхняя половина Прохора улетела прочь с площадки. Визжа и суча руками, торс пронёсся мимо Артёма, напоследок обдав его кровью. Бухнулся в подземную реку, и вопль захлебнулся, но тотчас донёсся снова, когда вода забурлила и чада Первоотца – молодые – устремились к добыче.
Нижнюю половину Прохора – ноги и бёдра – чудовище небрежно спихнуло в яму. Шуршание и шлепок внизу. Затем оборвался и вопль верхней половины.
Кровавая роса, обжигая, покрывала голову и плечи Артёма. Он распахнул рот и завыл, растягивая лицо пальцами и превращаясь в человека с полотна Эдварда Мунка «Крик».
Накричавшись до потери голоса, он обернулся. Внизу двигались бледные фигуры, гибко, по-кошачьи взбирались по ступеням. Женщины. Артём сел на задницу и пополз прочь, отталкиваясь ногами. Угодил ладонью в собственную рвоту, опрокинулся, отшиб плечо, завертелся на полу, пытаясь подняться, как неуклюжий жук.
Очутился на коленях – снова.
Чудовище возвышалось над ним – допотопный, в морщинах, урод, нагромождение валунов обнажённой, похотливо сотрясающейся плоти, червиво копошащихся фаллосов. Горло Артёма сжалось, он глотнул сырой воздух пещеры и вонь раскорячившегося монстра, наблюдавшего – пусть и без глаз! – за ним. Первобытный страх побуждал Артёма отвернуться от заходящейся в безобразных колыханиях туши, и этот же страх не давал отвести от Первоотца взор. С невероятным усилием Артём, наконец, посмотрел на Рязанцеву, раскрыл рот и понёс околесицу:
– Вам всё, всех вам. Вот всё. Едут. Конец, сюда едут. – Господи, до чего бессмысленное кваканье! Артём собрался с мыслями и повторил попытку:
– Мои ребята, скоро будут здесь. Приедут. Они перекопают тут всё. Ты не представляешь, на что они способны. Когда меня найдут, вам всем пиздец. Я знаю братков. Я знаю ФСБ. Вас накроют. Они уже должны быть здесь…
– Но их нет! – повела плечами Татьяна Петровна. – Странно, как по-вашему? Может, друзья адресом ошиблись?
– Не ошиблись! Не ошиблись! – заверещал Артём, тряся головой. – Ильинская горбольница! До Ильинска им ехать час, ну, с небольшим! Я им звонил!
Он закашлялся.
– И что с того? – сморщила нос Рязанцева. – Ну, приедут ваши отморозки в Ильинск. Напугают там до смерти пациентов. Вам всё равно это не поможет. Нет, не поможет…
Артём замер. Если до этого момента ему было постоянно жарко, после слов женщины он ощутил лютый холод. Он вспомнил фотографию в альбоме Прохора. Понял, что насторожило его. Надпись над входом в больницу. Она не помещалась в кадр целиком, был виден только низ букв, которые складывались в название совсем другого города.
– Дошло, дошло! – зааплодировала Рязанцева, как маленькая девочка. – Это не Ильинск. Я пошутила, а вы поверили! Ильинск в шестидесяти километрах на восток отсюда. А мы в Алых Ключах.
Путаясь в куртке, Артём вытащил из кармана мобильник. Аккумулятор ещё не разрядился, но сигнал отсутствовал, на дисплее не горела ни одна чёрточка.
– Связь тут плохая, – продолжала издеваться Рязанцева. – Вам бы оператора сменить.
Пистолет. Артём словно услышал лязг этого металлического, угловатого слова. Травмат лежал на каменной плите в паре метрах от него. Рязанцева проследила за направлением его взгляда, и тогда он рванулся к оружию, опередив женщину. «Оса» заплясала в его руках.
– Ему он не повредит, – холодно произнесла Рязанцева, начиная медленно пятиться.
– А тебе?.. – ломающимся голосом выкрикнул Артём. Он задыхался.
По пегой шкуре твари побежали мелкие волны. Отростки раскачивались, как ветви дерева, встречающего осеннюю бурю.
– Сделаешь хуже, – предостерегла Рязанцева.
– Расслабься, – пролаял Артём, неуклюже поднимаясь. – Стой там!
Игнорировав приказ, Рязанцева сделала шаг в сторону. Стало видно, как кто-то прячется в тени Первоотца, прижимается к боку чудовища.
Артём опустил руки, внезапно лишившиеся последних сил.
– Крис!.. – узнал он.
На ней было то же лёгкое платьице, что и в день аварии, бежевое с мелкими цветочками. Как девочка, ищущая спасения от ливня под кроной столетнего дуба, она прислонилась к горе астматически пыхтящего серого мяса. Раздался шум, словно стая тяжёлых птиц, колошматя крыльями, сорвалась в октябрьское небо, – это трущиеся друг о друга отростки потянулись к девушке, заключая в гротескные объятья. Касались плеч, гладили, проникая в вырез, грудь, обвивали талию, зарывались в волосы; припадали к лицу, к губам, и она размыкала губы навстречу, нежно целуя.
– Уйди от него!!! – завизжал Артём. Кристина даже не взглянула в его сторону. Она сияла.
– Любимый, – произнесла она тем самым голосом, от которого у Артёма мурашки бежали по спине – когда-то от наслаждения, а теперь – от ужаса.
– Она ждёт ребёнка, – сообщила Рязанцева. Тогда Артём поднял руки и выстрелил.
Он попал Рязанцевой в живот, и врач, согнувшись резко, как мим, который изображает складной нож, побрела на ходульных ногах по краю ямы. Артём повторно нажал на спусковой крючок, целясь в голову. Пуля устремилась во тьму, чиркнув Рязанцеву по кончику носа. Оглушительные звуки выстрелов, усиленные эхом пещеры, нокаутировали Артёма. Рязанцева, враскоряку, держась за живот, словно человек, услышавший уморительный анекдот, продолжала брести прочь.
– Сука! – проревел Артём.
Патроны кончились. Он выронил ставший бесполезным пистолет, и тогда женщины, уже успевшие взобраться на вершину зиккурата, устремились к нему. Он не сопротивлялся.
***
Голоса. Они приходят из ниоткуда, вплывают ему в уши как
(щупальца)
как рыбы, склизкие глубоководные миноги
(из темноты)
из режуще-красного тумана, сквозь который он различает два силуэта перед зарешёченным окном палаты; он не понимает значения большей части слов и не узнает голоса
(женщин)
голоса женщин.
Его голова тяжела – не оторвать от подушки. Один глаз почти не видит. Правый. Но ему всё равно. Он не помнит даже собственное имя, но и к этому он относится равнодушно.
– …гематома пройдёт… – обрывок фразы. Голос Номер Один. – Какой же всё-таки… Ну и я хороша, ничего не…
– …нас предупреждала с самого начала. – Голос Номер Два. – Слишком упёртый, всё делает по-своему…
Кто-то из женщин вздыхает.
Внезапно в его наполненной осколками и ватой голове возникает одно-единственное слово, мощное, как удар колокола, и повелевающее, как приказ.
ДАР.
А Голос Номер Один отвечает тем временем:
– Мужчины!
Обе смеются.
И тогда лежащего на кровати человека без имени накрывает волна ужаса, и он истошно орёт, вывалив сухой, острый, как у птицы, язык:
– Э! Э! Э!
Он продолжает кричать и колотиться в койке, пока женщины не вкалывают ему успокоительное.
