Kitabı oku: «Таежная кровь», sayfa 2
След «шакала»
Легко, ходко идут лыжи. Десятисантиметровая перенова податливо подминается под талиновые тесинки. Мягкий, пушистый снег вьется под носками камусов. Ритмично, с легким нажимом поскрипывают юксы, будто серая полевка мечется от аскыра в корнях кедра. «Шух-шух, пик-пик», – звуки, сопровождающие охотника-соболевщика. Это значит, что по тайге идет человек. Топчет для себя лыжню. Знает, что где-то там, впереди, его ждут заветные стежки, кособокие четки ореховых соболей.
И от этого ожидания капелью талого снега бьется сердце, горячая кровь горным ручьем мечется по жилистому телу. А разум торопит время и расстояние: только вперед, дальше, быстрее! И нет пути назад. Как нет возврата весеннему паводку. Как нельзя вернуть жизнь падающему дереву. Шаг за шагом. Метр за метром. Поворот за поворотом. За перевалом – распадок. За хребтом – долина. Минута за минутой. Час за часом. День за днем. Неутомимый маятник вечного времени…
Однако не все так легко, как кажется. Это только планеты могут вращаться сотни, миллиарды лет. Человек – маленькое существо в Мироздании. Песчинка у матери-природы, создавшей его. Силы не бесконечны. Всему есть предел. Времени, расстоянию, постоянству. Выдержке и силе простого охотника, чей образ представлен в этом повествовании. «Легко идут лыжи» – только так кажется. На деле лыжи скользят, подаются вперед ногами человека. Шаг за шагом, метр за метром, складывая их в километры уверенной лыжней.
«Камыски» – лыжи, специально предназначенные для перехода в глубоких снегах. Обыкновенные, талиновые (осиновые, еловые, тополевые, березовые, все зависит от мастера) тесинки, загнутые впереди и прямые сзади. Ширина – четырнадцать сантиметров (плюс-минус пять сантиметров, кому как угодно), в основном стандартный размер. Длина – по переносицу охотнику, того, кто будет на них ходить. Толщина – от полутора до трех сантиметров под ступней (зависит от веса человека). Наружная, нижняя сторона лыж обтягивается камусом, шкурой животных (лошади, сохатого, марала, реже собаки). Волос приглажен к задникам.
Все делается для того, чтобы лыжи хорошо «шли» вперед и не сдавали назад, когда человек поднимается в гору. Крепления лыж сшиваются из дубленой кожи или специальных, искусственных заменителей. Каждая из лыж весит от одного до трех килограммов. И этот вес надо толкать вперед. По мелкому и глубокому снегу. В мороз и оттепель. Осенью, зимой и даже весной. Скажи, читатель, сколько у тебя хватит на это терпения и сил?
У Топа терпения и сил хватает на четыре часа «плотного хода». Два последних слова объясняются так: идти по путику от одной избы до другой без перерыва, останавливаясь только для того, чтобы настроить сработавшую ловушку или капкан. Для этого Топ затрачивает от двух до трех минут. В зависимости от выпадки снега. Четыре часа – приблизительное время. Он может пройти этот отрезок пути по-разному. Минус полчаса, плюс два часа.
Все зависит от того, какова толщина снежного покрова и сколько сработавших капканов предстоит насторожить. Расстояние выбрал себе сам. С годами точно рассчитал по времени рабочий день, свои силы и возможности. Свой путик Топ прокладывал последние пятнадцать лет. С юного возраста. Как только сделал сам свои первые камусные лыжи.
Сейчас те годы кажутся ему наивными, даже несколько смешными. В тринадцать лет он еще не знал, как надо правильно ставить капкан. И та первая кулемка, которую он срубил мартовским днем, до сего дня стоит как «памятник» детским годам. За все время, что Топ промышляет, на нее так и не поймалось ни единого зверька потому, что была сделана неправильно. А он так гордился своей ловушкой! Почти ежедневно ходил, проверял. Носил всевозможный прикорм, от стреляного рябчика до куриных окорочков, украденных у матушки из холодильника.
Но «подарки», которые Топ приносил в тайгу, не помогли. Лишь тот колонок (которого потом, под весну, поймал в свой капкан друг Генка Писакин, оказался «таким жирным и холеным») беспрепятственно переползал на животе через насторожку, раз за разом преспокойно срывал лакомство и, по всей вероятности, благодарил его за очередную порцию халявной еды.
«Рыжий потрох» так и прожил всю зиму неподалеку от кулемки, в теплой, сухой колодине поваленного кедра. Натоптал до своего пристанища к ловушке твердую, набитую тропку. А в последние две недели, в конце февраля, привел себе будущую подругу, с кем на пару почивал остатки дней своей жизни. И попался в капкан из-за своей самоуверенности. Колонок перебежал за небольшой увал, где проходил путик наставника и друга, да и залез в голые, обтаявшие на солнце железные челюсти. А у Генки, он старше Топа на четыре года, промысловый опыт гораздо богаче: тарелочка самолова срабатывала под тяжестью упавшей спички. Результат оказался налицо. Топ остался с носом, а Генка – с рыжей шкуркой.
Пожалуй, это был первый горький урок в его суровой охотничьей жизни. Топ не знал тогда, что челак (насторожка кулемки) должен срабатывать от легкого прикосновения прутиком, а не тогда, когда на сторожок упадет топор. А сколько их еще было потом, этих досадных, обидных «уроков», из которых складывалась его интересная и богатая на охотничьи ошибки летопись! Десятки, сотни. Но в следующий раз все происходило по-другому, не так, как прежде. Опыт обрастал практичной мудростью. Со временем увеличивалось количество ловушек, путик удлинялся, выравнивался, проходил по самым «продуктивным местам».
На второй год промысла с десяти кулемок он положил в свою котомку семь белок. На третий, с друзьями, такими же, как и он, любителями тайги, срубил свою первую избушку по Семеновскому ключу. Продолжил рубить кулемник, ставил капканы и наконец-то под монотонную песню заунывного февраля поймал своего первого соболя.
Да, это было неповторимо! Стократный выброс адреналина в кровь! Первый аскыр, которого добыл своими собственными руками. На это было затрачено столько труда, сил, времени, наконец – настойчивости и упорства. И вот он держит его, замерзшего, горбатого, кажется, драного, с закатавшейся шерстью, в плешинах. Но нет ничего дороже этой минуты! А потом – выбраться на высокий перевал, там, присев на колодину, подкурив сигарету, осматривать синие дали. Какие думы будоражат разум!
И снова – вперед, до горизонта, а достигнув его, он уже не может удержаться от соблазна идти дальше. Это чувство похоже на чувство полета и хочется лететь ввысь, под бирюзовое небо, несмотря на холод. И греет душу первая удача и пульсируют в голове мысли: «Вот оно, это мое, это сделал я, добыл своими руками, никому его не отдам!» И эти первые чувства охотника останутся, как и первый поцелуй девушки.
Пройдет время, за первым соболем он добудет второго… пятого… десятого. И все становится привычным и понятным, как снег и вода. Ты охотник, а соболь – это добыча. И не просто добыча ради азарта, а в какой-то степени – средство к существованию.
Теперь у него не одна кулемка, а несколько десятков. Путик заканчивается не на Екатериновском хребте, как было пятнадцать лет назад, а под Великим Московским гольцом. Чтобы пройти его весь, от начала до конца, потребуется два дня. Вернее – трое суток, с двумя ночевками в избах. По дороге – три зимовья. Расстояние, длину путика Топ измеряет в часах. Два часа до первого зимовья, еще четыре – до второго, а третий отрезок пути, самый дальний, укладывается в шесть часов.
В первый день Топ проходит до второго зимовья. На второй – до третьей избы. Третий день – возвращение назад, домой, уже по «пробитой, торной» лыжне. На всем протяжении путика насторожено сто сорок самоловов. Преимущественно кулемки. Около пятидесяти капканов с очепами и его гордость: собственного изобретения десятка полтора кулемок с очепами.
В этот день выход оказался удачным. Не потому, что снежная перенова выкраплена следами соболей, колонков, белок и прочих пушных представителей тайги. А из-за того, что за то время, сколько он не вставал на лыжи, выпало незначительное количество осадков. Здесь, на первом от деревни перевальчике, на его лыжне лежит около десяти сантиметров снега. За двадцать дней это мало. Под лыжами твердая опора – старая промерзшая лыжня. Лыжи скользят по поверхности. А мягкая, легкая палерина (пухлый снежок, покрывающий поверхность снега в результате перепада температуры, в основном с мороза к теплу, местное название) дает исключительный «ход».
«Идешь с подкатом», – говорят старые охотники. Переставил ногу, а лыжина сама переносит тебя еще на полметра вперед. При таких условиях любое расстояние по времени сокращается в два, а то и в три раза. Есть случаи, когда при подобных условиях охотники проходили за день до шестидесяти километров и больше. До первой избы можно дойти не за два, а за полтора часа. Тем более что этот отрезок пути «непродуктивный», то есть пустой.
Зимой соболь здесь не держится. В лучшем случае спускается на выбежку с каменистого отрога раз в неделю, да и то игнорирует прикорм: не лезет в капкан и тем более – в кулемку. Подойдет на метр к ловушке, сделает «кучку» и шагом, не торопясь, уходит прочь по своим делам. На его собольем языке надо понимать так: «Эх, охотник! Дурак ты! Кого надуть хочешь? Клал я на твоего рябчика и на тебя, с большим, толстым приворотом. Можешь еще и колбаски повесить, все одно не полезу. Тебе только дома, у бабы под юбкой сидеть, а не снег топтать, меня ловить. Прощай, Миридон. Оставь лучше туалетной бумаги. На той неделе наведаюсь еще». Или что-то в этом роде.
Раз аскыр в капкан не идет, неси капкан к аскыру. То есть ходи туда, где соболь живет. Вот и тянется лыжня через лог к ветровалам, под высокие черные отроги, к хмурым каменистым россыпям, где охотнику с собакой черт да хрен, а соболю – дом родной.
Как Топ и предполагал, до первой избы добежал быстро, за час сорок. Когда переходил через ручей, набрал воды в котелок, выскочил на бугор. У стены зимовья – нетронутый снег. Дверь подперта сторожком. Все так же, как двадцать дней назад, когда он здесь был в последний раз. Посуда чистая, перевернутая на столе. Сухие дрова под нарами, все целы. Даже кусочек бересты лежит на полочке. Мечта любого охотника в наше время: прийти на избушку, а там – охапка сухих дров. Одна минута – и горит огонь, промерзшее зимовье набирается теплом. А в закопченном котелке закипает вода под чай.
Пока горят дрова, греется котелок, он, вновь вдернув ичиги в юксы, зашуршал по снегу в гору. Ходил недолго, через три минуты приехал назад с небольшой сушинкой на плече. Бросил дрова на снег, снял лыжи, сорвал со стены пилу. Еще пять минут – и готовы пять чурок. Для следующего раза. Когда придет в тайгу еще через двадцать дней, будет на чем вскипятить чай да обогреться. А если кто придет из гостей, то дрова достанутся ему. Только бы тот, кто воспользуется его предусмотрительностью, в свою очередь оставил несколько поленьев для него. К сожалению, так бывает очень редко.
А из избушки уже тянет душистым ароматом: заварился «купеческий чай». И отогрелись прижатые к горячей трубе беляши, положенные заботливой Светланой. Жена знает, когда Топ собирается в тайгу, на обход. Заблаговременно что-то стряпает: пирожки, котлеты, пельмени. Удобно: бросил в кипящую воду или поджарил – и готова еда. В тайге это ценится, потому что времени всегда не хватает. Порой приходишь на избу затемно, голодный, как шатун, холодный, как скала, злой, как росомаха. Десять минут – и готова еда да горячий чай.
Перекусил плотненько, оттаял душой и засоловел глазками. И уже не думаешь о том, как сегодня у тебя под ногами черный аскыр удрал, а на правой лыжине юкса перетерлась. Где уж тут любимую жену добрым словом не вспомнить! Спасибо тебе, Светлана Анатольевна, за заботу, любовь да ласку. Теперь он точно знает, что половина охотничьего фарта зависит от хорошей жены: коли дома все ладно, знать, и в тайге все приглядно.
На короткий отдых в первой избушке уходит ровно один час. Ни больше. Задержишься на тридцать минут – на вторую избу придешь затемно. А если на путике сработала половина капканов, тогда вообще – включай фонарик. Тут надо стараться уложиться вовремя: желудок набить, лыжи прикрутить. И опять в дорогу.
Сразу за избой – «печка». Это образное выражение среди местных охотников: «Идешь в гору, как на печку лезешь». Значит, и у него так же. Пошел в крутой перевал. Это самый удобный ход на хребет, проверенный им за долгие годы. Пусть круто, тяжело, убродно (снег на пол-ичига). Но зато потом, наверху, места – «хоть боком катись», то есть ровные. Может попадутся небольшие увальчики, невысокие колки, пологие гривки. А на них – каменистые россыпи, курумники, обширные, длинные ветровалы да скальные прижимы. Соболю – дом родной. Почему и тянется его путик в те заветные места, через крутобокий хребет, в изрезанную временем, ветрами, водой вершину Красного ключа – норовистого, труднопроходимого притока красавицы реки Шинды.
А вот и первая кулемка. В паре сотен метров от зимовья. Как всегда – пустая. Будто закон матери-природы: срубишь ловушку в «окне» – будешь всю жизнь кушать сухари. «Окно» в понятии любого соболятника понимается как неходовое место для соболя.
Каждый охотник, даже начинающий, со временем понимает, что любой зверь в тайге живет на своей, порой отвоеванной кровью, территории и ходит по определенным местам. Не так: куда захотел, туда и побежал. А именно от дупла до россыпи, ветровала, на кормежку, на следующее место отдыха. За определенное время, оббегая свою вотчину. Почему и ходит как бы по кругу, одному ему известными тропками.
К примеру, вышел молодой, неопытный, начинающий охотник в тайгу, захотел провести свой путик. Идет по отличным собольим местам. Здесь – россыпи, завалы, кедрач стоит в два обхвата, да частый, кормовой. Кажется, чем не место для ловушки? А вон и соболья стежка: прошел аскыр под гору. Надо здесь срубить кулемку или поставить капкан. И удача будет на сто процентов!
Задумал – сделал. Наколотил жердей как надо. Или хатку сложил. На прикорм повесил половину рябчика. Даже следы свои припорошил. А сам уже лелеет, холит приятные мысли. Думает, когда придет, а там – козак (высший сорт соболя) попался. Черный, с проседью, здоровый, как лиса. И уже дома перед мужиками может похвалиться. Жена ждет обещанного аскыра на шапку. А за это все ночь жарко целовать будет… Прошла неделя. Побежал охотник на свое заветное место. Чешет лыжами, только пар из-под шапки валит. По дороге думает, на какую правилку шкурку садить. Добежал до капкана, а он – пустой.
Нет соболя, не попался. Почему? Вот вроде и следы есть. Проходил аскыр рядом, в десяти шагах. Но не заглянул почему-то «на огонек». Досадно, но ладно. Думает, в следующий раз фарт будет. Но и в другой день – тоже самое. Не ловится соболь, да и только. И на третий раз, на пятый… И мужики начинают посмеиваться, вроде «тебе на помойках по банкам стрелять». И жена из тайги встречает не с пирожками, а с веселкой. Да и спать ложится отдельно. Вот и второй год наступил. За ним третий…
А соболь в эту ловушку так и не ловится. Да вообще никогда не попадется. Потому что это место пустое, «окно» называется. Да, ходит здесь соболь. Но – на проход, мимо. Просто он здесь не кормится. Стоит только посмотреть по следам: и прыжки шире, и путь прямой. Значит, идет, не останавливаясь, до определенного места. Так что здесь ты его «пряниками с медом» не заманишь, как ни старайся. Здесь зверек не попадется. Поэтому, прежде чем поставить капкан или ловушку, надо знать, где ставить или рубить.
Известны случай, как опытные промысловики-соболятники по этой причине бросали целые путики или переносили их на некоторое расстояние в сторону. И результат был другим.
Топу опыт пришел с годами, когда «ноги набил да ума нагрузил». Однажды понял, что да как, но времени прошло много, путик был проложен дальний, на удобном ходу. А переделывать работу не хотелось. Так и стоят они, древние ловушки, как часовые… Редко когда попадется пышнохвостая белка да залезет под давок изголодавшийся колонок. Зимой в кулему соболь не лезет: слишком явно видна устрашающая пасть. Здесь хитрого аскыра надо ловить на капкан или низовую ловушку, которые сделаны у него там, за перевалом, где соболиная вотчина.
Идет Топ туда, в собольи края. Лезет в гору, поднимается на хребет. Шаг за шагом, метр за метром. От кулемы до кулемы расстояние в двести метров. У каждой остановится, чтобы перевести дыхание на пару минут. За плечами котомка с грузом: продукты, капканы, прикорм, фонарик и прочая мелочь. Хоть и немного, но всегда на выход набирается до пятнадцати килограммов. Да если учесть, что снег на хребте глубже, можно понять, что с каждым шагом лыжи продвигаются медленнее.
Там внизу, за спиной, в логу, его прошлая лыжня была видна хорошо, легко прикрыта десятисантиметровым снегом. Здесь, на полгоры, старый след лыжни слился в одну сплошную канавку. Однако под лыжами все равно твердь, идти гораздо легче, чем по целику. На лыжи осыпается пухляк. Пушистый снег едва не засыпается в ичиги.
На первом прилавке Топ остановился, снял котомку. Прислонился к мерзлой пихте, снял шапку. Где-то здесь, в этом районе замерз Вадька Могилев. Такой же, как и он, любитель тайги: зимой на лыжах с обметом побегать, летом на речке хариус ловить. Закрутился в снег-пургу на хребте, потерял ориентир, не смог выйти к дому. Бегал сутки: то в гору, то вниз… Так и погиб один среди черной ночи, никто не смог помочь, путь-дорогу указать. В двадцать девять лет. В деревне вовремя хватились, искать пошли. Большой плюс: снегом следы не завалило.
На третий день обнаружили полураздетого, с обмороженными руками, ушами, потому что потерял рукавицы, шапку, куртку, а под конец и лыжи. По двухметровому снегу брел пешком, по пояс в снегу. В конце концов, вот так же присел спиной к стволу дерева да и уснул вечным сном. Потом, при вскрытии, сделали заключение: не выдержало сердце. И страшно представить, о чем думал Вадим, понимая, что наступают последние минуты его жизни…
Эх, судьба злодейка, а жизнь у охотника – копейка. Каждый год тайга кого-то забирает. Коли не замерзнут, так утонут. Или шатун завалит, или с кедра упадет. Да мало ли причин, почему мужики домой не возвращаются! Редко, когда труп отыщется. Лишь только место гибели в память его именем называют.
Сколько их на реке: каждая яма под своим названием. Как и в горах, почти каждый ключ носит чью-то фамилию. И этот ручей, где замерз Вадим, каждый местный охотник назовет Могилев ключ. Или просто, по имени: Вадькин. Вырубить бы вон на том кедре крест, обозначить место. Да все недосуг, не хватает времени. Сейчас, зимой не с руки: от мерзлого дерева отскакивает топор. Надо в теплую погоду, в марте-апреле. Да сделать аккуратно, на молодом стволе, чтобы память осталась надолго, хватило лет на сто-двести. А там все одно забудется.
Коротка память человеческая, как хвост медведя, которого хватает только, чтобы закрыть свой зад. Кто знает, что будет через сто лет? Будет ли стоять эта тайга и горы?
Но время торопит. Пора в дорогу, теперь уже без перекуров, на перевал, осталось немного. Топ взвалил на плечи котомку, перекинул в руках таяк, твердо передвигая лыжи, грузно запыхтел по заваленной снегом лыжне. Если это действительно можно назвать лыжней. Так, неглубокая, тонкая канавка, смутно напоминающая изрезанную борозду. Как будто могучий сохатый перед вьюжной метелью пробивал себе грудью дорогу в двухметровых сугробах. Прошел, а след запуржило.
Кулемки тянутся одна за другой. Здесь, с северной стороны пихтач толстый, густой. От одной кулемки едва видно следующую ловушку. Она, как и эта, тоже пустая. Вон, может быть, за ней, под молодым кедром, попадется белка. В прошлый раз, когда Топ возвращался с обхода, там были «квадратные» следки. По всей вероятности, в том месте беличий переход. С каждым выходом эта ловушка дает по одной пышнохвостке. И не делает проловов. Да, так и есть. Издалека виднеется черная метелка хвоста. Крупный самец плотно придавлен тяжелым давком. Неоценимое преимущество при промысле. Резкое сдавливание, мгновенная смерть. Гуманный способ добычи пушного зверя. Если бы все ловилось таким образом…
А вот и вершина хребта. Как всегда, она покоряется неожиданно. За невысоким взлобком рдеет просвет в черных стволах деревьев. Гора выполаживает, становится ровной. Идти легче, несмотря на глубокий снег. Здесь не видно канавки. Топ чувствует старую лыжню ногами. Как хороший конь, который «видит» дорогу ночью. Лыжи «знают», что под ним прочная твердь. Глубина покрова едва скрывает носки лыж. А стоит шагнуть в сторону, провалишься до колена. Так что лучше идти старой дорогой, чем тарить новую. Едва перевалив на южную, ветреную сторону, он чувствует, что снег становится плотным, надувным. Какое-то расстояние Топ идет по верху корки, как по весеннему насту, что значительно упрощает передвижение.
Он уверенно шагает по хребту. До «пяти кедров». Для него это своеобразная хитрость: пройти по надуву триста метров, а потом свернуть в сторону. Зачем? Чтобы спрятать свой след от чужого глаза. Топ знает, что после него постоянный юго-западный ветерок к вечеру переметет лыжню. Уже завтра утром другой охотник не увидит, кто здесь ходил.
Это хитрость для «залетных», для других «промысловиков», кто любит пробежаться по чужому путику. И в простонародье, среди местных мужиков, носит меткое прозвище – «шакал». Соответственно существует понятие: «шакалить по путикам и избам». Или: «погреть руки над чужим костерком». А это – снять с капканов добычу (или капканы), найти по следам избу и навести там свой «порядок». Сжечь дрова, сожрать продукты и унести, украсть то, что понравится.
Справедливый закон тайги гласит: не ходи по чужому путику, не бери чужой добычи. Пришел в чужую избу, оставь после себя дрова и спички. Сожрал продукты – напиши записку и поставь свое имя. По необходимости взял что-то из чужих вещей – принеси и положи на место, где лежало. Не нами придуманы эти законы тайги! И никто не знает, с каких пор они существуют.
Старожилы говорят, что в старые, добрые времена за нарушение законов провинившегося голым, со связанными руками садили на муравейник. И во всей тайге был порядок. По чужим путикам никто не ходил. В зимовье всегда был запас дров, продуктов, соль, спички, посуда. А некоторые охотники даже оставляли ружья и провиант. В сознании любого промысловика жили честь и достоинство.
Куда и когда ушли те старые, добрые времена? Почему ныне все по-другому? Вышел случайный «охотник» на чужую лыжню и считает обязательным по ней пройти. Пришел на новую избу – обязательно погреется чужими дровами, не оставив ничего после себя. И может взять что-то из чужих вещей, что понравится, потому как никто не узнает и не докажет, кто и когда здесь был. Вот и пустуют современные зимовья без дров и посуды, с голыми нарами да прохудившимися печками, спрятанные в глухих местах, подальше от людского глаза.
Почему так происходит? Как случилось, что чужой человек, нежданный и незваный гость, готов прибрать к рукам все, что плохо лежит? Да потому, что в тайгу пришла пора безнаказанности и вседозволенности! Механизированные средства передвижения добрались и сюда, упругими путами кровососущего спрута опутали первозданный мир тайги.
Новые охотники в любое время года врываются на машинах, моторных лодках, вертолетах. Приехали – нагадили – уехали. У них одна цель: поживиться и адреналина пустить в кровь! Бьют, стреляют, ловят, травят, не разбираясь, подряд, что только попадется на мушку прицела. Порой просто так, чтобы попробовать оружия, себя потренировать. Потому что уверены, что никто не узнает об этом, их имена… А значит, и совесть чиста. А так ли это на самом деле?
Топ тоже прячет в тайге свои избушки от постороннего глаза, от потной руки, от жадного пришлого человека-шакала. Старается скрыть путик, ловушки, солонцы. Слишком дорого достается то, что сделано своими руками. И даже этот продуманный хитроумный скол – переход лыжни через надув – избран не зря. Довольно часто по хребту проходят чужаки – те, кто не прочь пробежаться по его лыжне в поисках легкой наживы.
Как правило, человек идет там, где легче. В данном месте – именно по плотному снегу, где ветер легкой поземкой сравнял его следы. Значит, несведущий глаз не сразу заметит, что здесь, через хребет, проходит чей-то обустроенный кулемник. До этого дня так и было. Часто он сам пересекал чужую лыжню, оставаясь «невидимым». Но понимал, что рано или поздно его все равно найдут. Потому что человек – не птица. У него нет крыльев. А куда можно убежать от своего следа?
И это случилось. Как только Топ вышел из-за пригорка, увидел то, чего боялся. Нет, не злого шатуна. Не шквальный ураган, снежную лавину или болотистый зыбун. И верховая кулемка была цела, а не сломана упавшей сушиной. Там, около ловушки, был пробит чужой след!
В первую минуту Топ еще сомневался: может, показалось? Потом поспешил проверить, ускорил шаг, почти побежал. А когда подошел вплотную, растерянно отбросил таяк в сторону. Нет, не обман зрения. Не галлюцинация – а след от других лыж. Чужая лыжня, проложенная по его путику!
Он присел на корточки, забыв снять с плеч котомку. Сорвал рукавицы, подхватил горячими ладонями снег, попытался слепить снежок. Зачем? Просто так. Потому что надо было что-то делать. Спонтанно. Действия были одними, а мысли витали в другом пространстве. Что произошло? Как? Зачем? Кто? Почему?
След человека был недавний. Он прикинул, вспоминая, когда и какая была выпадка снега. Да, позавчера, свистел небольшой ветродуй. Потом погода остановилась. След лыж привален на пять сантиметров. Значит, человек был здесь два дня назад. Вот, дошел до этой кулемы, развернулся и пошел назад.
След широких, таких же, как у него, лыж. По всей вероятности, тоже камусных. Потому что вон там, на горке, он поднимался легко, не скользил назад. Но, может быть, это случайный заплутавший промысловик, попавший в беду, воспользовавшийся его лыжней? Тогда откуда он шел? И почему здесь развернулся и поехал назад? Легкая надежда мелькнула в сознании. Но интуиция бывалого охотника подсказывала другое.
Собравшись с силами, Топ встал, подобрал рукавицы, таяк, быстро зашагал вперед по лыжне. Настойчиво всматривался вперед, пытаясь увидеть долгожданный выход в сторону. Но все напрасно.
Тот, кто вышел по его путику на перевал с Красного ключа, возвращался назад проторенным следом, по его старой лыжне. Или, проще говоря, путиком. От кулемы к капкану, от капкана к низовой ловушке. Все дальше и дальше. Проверяя его самоловы. Вернее, ловушки он уже проверил, когда шел сюда, на перевал. А теперь просто уходил назад, откуда пришел. Первая сотня метров, вторая. Километр, второй. Вот он подходил к кулеме: снял белку. Теперь уже не оставалось сомнения, что по путику прошелся «шакал».
А дальше – больше. Без поворотов, напрямую, в сторону избушки. Как у себя дома. Будто путик был его, а не чужой. Снимая с ловушек все, что попалось за то время, пока Топ был дома. Снимал и вновь настораживал капканы и челаки. Возможно, надеялся, что все останется незамеченным. Но, как не заметить то, что сделано чужими руками?
У каждого охотника свои особенности постановки, как отпечатки пальцев на руках. Кто-то приподнимает сторожок или, наоборот, топит его до самого поскока. Другой промысловик, считая, что надо ловить именно так, излишне приподнимает дуги капкана. Иной выравнивает их на одном уровне с язычком. У каждого «свой почерк». И как не узнать, настораживал ловушки он сам, если разница в постановке отличается как огонь и вода?!
Впрочем, большого улова, как это бывает осенью, не было. Так, может, одна-две белочки. Однако Топ знал, что более существенный «подарок» будет. Там, немного дальше, ближе ко второй избушке, в россыпях и завалах. В низовой кулемке, в которую аскыр охотно идет и в зимнее время года.
В охотничьих «копилках» имеется большое количество способов ловли соболя. Это верховая кулемка, плашка, пришедшие к нам из незапамятных времен от прадедов. Когда «железной собаки», капкана, еще не существовало. А подручный материал, дерево, всегда был под руками. Есть и черканы, петли, силки, подушки, куркавки, пасти. Да и еще множество разных самоловов, какие только был способен изобрести человек, чтобы выжить. Описывать их устройство, доказывать преимущество одного перед другим нецелесообразно. На это уйдет слишком много времени, бумаги. Да и кому это надо? Схемы ловушек подробно описаны в современных охотничьих журналах.
Однако у Топа есть свое изобретение – самолов – придуманный им за годы обустройства путика. Это кулемка с очепом, в которую в непромысловое время года (декабрь, январь, февраль) все же иногда попадаются «полосатые», соболя (в переводе с древнеиндийского языка соболь – «полосатый»). Натаптывая свой путик из конца в конец, Топ долго изучал повадки аскыра.
Много времени и силы ушло. Как говорит мудрая пословица, «что не доходит головой, доделают ноги». Неоднократно прослеживая собольи четки, Топ наконец-то понял, что надо соболю, чтобы он полез в ловушку. Прежде всего – много свободного места перед давком или капканом, чтобы зверек шел смело, не опасаясь каких-то посторонних предметов, как узкая хатка или видимый сторожок под прочным давком.
Существует мнение, и с ним согласны опытные соболятники, что аскыр «знает» устройство капкана, а тем более кулемки. Некоторым соболям все же удается вырваться на свободу из железных челюстей или давка ловушки. Тот аскыр, кто был однажды в капкане, уже никогда не полезет в него. Более того, с генами зверек передает будущему поколению приобретенный опыт самосохранения.
И у нового потомства выработано чувство страха перед капканом, которое иногда притупляется чувством голода или нервного расстройства при разделении территории осенью. Но как поймать соболя зимой, когда он прекрасно видит кулему и хатку, знает, что там стоит капкан? На этот вопрос есть еще один ответ: соболя надо заинтересовать.
Как и любой другой таежный зверь, аскыр любопытен и на все новые, необычные проявления и запахи реагирует, обязательно проверяет, где что лежит и что это такое. Используя эту особенность, Топ спрятал прикорм: стал убирать рябчика подальше, чтобы зверек не видел его. Хищник чувствует запах, но не видит приманку. А ему надо узнать, где она спрятана. Пусть в этот день зверек не полезет на капкан, побоится. Но он вернется сюда обязательно, во второй, третий раз постарается проверить наживку.
