Kitabı oku: «Хранить вечно», sayfa 10
– Ох, не знаю, не знаю… – в сомнении покачал головой декурион.
Зашуршали кусты, и на поляну выскочил Танан – хрупкий пятнадцатилетний подросток с нежным, почти девичьим лицом, ни единой своей чертой не напоминавшим как будто вырубленное из камня лицо своего отца. Танан был явно взволнован, щёки его горели румянцем, глаза возбуждённо блестели.
– Ти!.. Ти!.. Энхи́ оудадэ́н! – звонко крикнул он, указывая рукой куда-то себе за спину. – Ша́ри доудадэн!
– Схари, Танан! – сказал Такфаринас. – Но я ведь просил тебя говорить по-романски.
– Ладно! – кивнул Танан и опять заторопился. – Отэц! Можно моя брать твоя лук и… эта… ин-дербатэ́н.
– Стрелы, – подсказал Такфаринас.
– Эулля! – кивнул Танан. – Стрэлы. Можно? Моя… эта… быстро! Ад-анрэ́р-тэн! Моя убивать эта… оуда́д!
– Козёл, – опять подсказал Такфаринас. – Горный козёл.
– Эулля! – нетерпеливо притопнул ногой Танан. – Казол. Можно?!
– Можно, – улыбнулся Такфаринас. – Только, я прошу тебя, за гребень не заходи – там опасно!
– Ладно!.. – крикнул Танан – он уже сыпался вниз по склону. – Моя за грэбэн не ходи!.. Ладно!
– Учишь сына говорить по-романски? – спросил декурион. – Полагаешь, это ему пригодится? Ты же не хочешь видеть романцев на своей земле.
Такфаринас чуть помедлил с ответом.
– Рома существует уже почти восемь веков, – наконец сказал он, щурясь и потирая правый кулак левой ладонью. – И, судя по размаху империи, будет существовать как минимум ещё столько же. С этим нельзя не считаться. Всякий образованный человек в нынешнем мире должен знать романский язык. Иначе он обрекает себя на самоизоляцию.
– Готовишь сына на царский трон? – улыбнувшись, спросил Саксум. – Вместо Птолемея?
– Ни в коем случае! – сейчас же откликнулся Такфаринас. – И сам этот трон не займу!.. Пусть правят те, в чьих жилах течёт царская кровь. Иначе не избежать междоусобицы и драки за власть, – он хитро улыбнулся. – Меня вполне устроит маленькая должность наместника Нумидии… Ну, или, к примеру, главнокомандующего объединёнными войсками Нумидии и Мавретании.
Декурион рассмеялся:
– Очень маленькая должность! Почти незаметная!..
– Саксум!!.. Эй, Саксум!! – послышалось снизу.
Из-под веток могучего кедра выскочила и засуетилась фигурка человека в ярко-красном плаще.
– Что?!! – крикнул декурион. – Чего тебе, Кепа?!!
Фигурка призывно замахала руками:
– Саксум!! Скорей!!.. Спускайся!! Есть новости!!
– Что-то случилось, – сказал декурион Такфаринасу, и они вдвоём стали торопливо спускаться по крутому склону, прыгая с камня на камень и хватаясь за ветки кустов.
– А сын совсем не похож на тебя, – оглянувшись и на мгновенье останавливаясь, сказал Саксум. – Наверно, в мать?
– Да… – кивнул Такфаринас. – В мать… Она была очень красивая.
– Была?
– Да… – Такфаринас тоже на мгновенье остановился. – Её убили. Вместе с моим младшим сыном.
– Прости, – сказал Саксум. – Я не знал…
– Ничего… – отозвался Такфаринас, он уже опять прыгал вниз по склону. – Это уже было давно… Шесть лет назад!
– Прости!.. – снова сказал декурион и поспешил следом.
Внизу, приплясывая от нетерпения, их ожидал Олус Кепа. Помимо ярко-красного гвардейского плаща, на нём был надет надраенный до нестерпимого блеска торакс с распластанным на груди могучим золочёным орлом и шлем с поперечным – кентурионским – гребнем. Торакс показался Саксуму знакомым. Помнится, точно в таком же любил разъезжать по Тубуску трибун-латиклавий Гай Корнелий Рет. Торакс был Кепе явно велик. Несмотря на то, что бывший помощник декуриона, а ныне командир турмы разведчиков, затянул до упора все имевшиеся на тораксе ремни, панцирь сидел на нём, как конское седло на молодом ослике. При желании в промежуток между нагрудной частью торакса и тщедушным телом свежеиспечённого прима можно было бы всунуть ещё одного такого же Олуса Кепу. Впрочем, ниспадающий с Кепиных плеч роскошный плащ по большей части скрывал все недостатки амуниции, и, в общем и целом, командир турмы разведчиков смотрелся очень даже внушительно.
– Кепа! – завидев увенчанного имперским орлом своего бывшего помощника, расхохотался декурион. – Ты неисправим! Где ты взял этот торакс?! И шлем! Настоящий кентурионский шлем!
– А что? – самодовольно оглядывая себя, сказал Кепа. – Выиграл. В «чёт-нечёт». Правда, красиво?!
– Красиво! Да! – тут же откликнулся Танан, с нескрываемой завистью глядя на командира разведчиков; он уже держал в руках лук и колчан со стрелами, но почему-то медлил уходить. – Моя такой хотеть! Моя стать воин – такой носить!
– Вот видишь! – воскликнул Кепа, указывая Саксуму на юношу. – Народ понимает истинную красоту!
– Народ!.. – хмыкнул декурион. – Ладно, давай выкладывай, что там у тебя? Что за срочность?
Кепа опять оглянулся на Танана, но теперь уже нетерпеливо. Такфаринас повернулся к своему сыну:
– Ты чего ждёшь, Танан? Поспеши! А то упустишь свою добычу!
– Эта… – нерешительно сказал юноша. – Моя спросить.
– Спрашивай.
– Ты! – ткнул Танан луком в сторону декуриона и сильно покраснел. – Твоя звать Симон. Почему он, – Танан перевёл лук в сторону Кепы, – почему он звать тебя не так? Почему он звать тебя… эта… Саксум? Почему?!
– Ну, потому что у меня два имени, – сказал декурион. – Понимаешь? Родители назвали меня Симоном. А в легионе солдаты прозвали Саксумом. Саксум – это прозвище. Отец ведь тоже иногда называет тебя «аги́лас» – леопард. Я слышал.
– Эта… потому, что моя быстро бегать и… эта… моя ловкий, – не без гордости сказал Танан. – А что есть Саксум? Моя хотеть знать.
– Экеди́, – вмешался в разговор Такфаринас. – Саксум – это значит экеди.
– О-о!.. – уважительно протянул Танан. – Экеди! – он показал рукой в сторону недалёких скал. – Большой человек! Твёрдый человек! Моя понимать!
– Ну ладно, беги! – сказал ему отец. – Горный козёл ждать тебя не будет!
– Да! – воскликнул Танан. – Моя бежать!
Он сорвался с места.
– Подходи к нему против ветра! – крикнул ему вдогон Такфаринас. – Слышишь?! Чтоб он тебя не учуял!
– Ладно! – не оглядываясь, крикнул на ходу Танан.
– Ну! Что там у тебя?!
– Говори! – одновременно повернулись к Кепе Саксум и Такфаринас.
– За рекой всадники, – негромко сказал Кепа, тревожно переводя взгляд с одного своего собеседника на другого. – Много всадников. Несколько сотен как минимум. Не наши. Судя по одежде и оружию, – мавретанцы.
– А?! Что я тебе говорил?! – повернулся к Саксуму Такфаринас, и в его голосе зазвенело торжество. – Они пришли! Как и договаривались!.. Ну что, Долабелла, – на лице вождя мусуламиев проступило злорадное выражение, – теперь повоюем?! Теперь посмотрим, кто кого завяжет в мешок?!.. Это – свои! – объяснил он Кепе, всё ещё непонимающе хлопающего глазами. – Это – армия мавретанцев. Они – за нас… Слушай меня внимательно! Сейчас же найди Фертора Лэта и вместе с ним отправляйся к ним. Реку переходите выше развалин. Возле обгоревшего кедра. Увидите. Там брод… У мавретанцев найдёте Амезва́ра – он у них главный – скажете, вас отведут. Пусть Фертор Лэт объяснит ему ситуацию, даст расклад: кто где – где Долабелла, где мы, где ещё две когорты, где Птолемей – короче, всё! Понял? – Кепа кивнул. – Завтра с утра пусть переправляются на этот берег. Прямо с рассветом. Без промедления! Скажешь Амезвару: Такфаринас передаёт своё почтение и просит действовать без промедления. На! Вот это отдашь ему… – Такфаринас вынул из седельной сумки и вручил Кепе бу́ллу – крохотный папирусный свиток со свисающей с него на шнурке свинцовой лепёшкой, на которой была оттиснута фигурка конного воина. – Всё понял?.. – Кепа опять кивнул. – Всё! Тогда давай, не задерживайся!
Кепа бережно принял буллу, сунул её под торакс и, не без лихости взлетев в седло, рванул коня с места в галоп.
– Толковый парень, – провожая глазами быстро удаляющегося всадника, отметил Такфаринас. – Форсить только уж очень любит. Но ничего, это – от молодости. Это пройдёт.
– Пройдёт, – согласился с ним Саксум. – На мой взгляд, командирство пошло ему на пользу. Серьёзней он стал. Гораздо серьёзней. Да и болтать, понимаешь, стал меньше. Так что спасибо тебе!
– Кстати, как там моя Хавива, моя тинтадефи́? – неожиданно спросил Такфаринас. – Что-то я её давненько не видел.
– А что? – тут же насторожился декурион. – С ней всё в порядке. Надеюсь, ты не собираешься забрать её обратно?
– Да нет, что ты! – рассмеялся Такфаринас. – Подарки назад не забирают. Хорош бы я был, если бы отбирал уже подаренное!.. Мне сказали, что вы поладили. Хорошо поладили. Это так?
– Да… – несколько смущённо ответил Саксум. – Так… Мы ведь, понимаешь, всё-таки земляки. Так что нам было просто поладить… Она хорошая девушка… Мы поладили… Да…
Такфаринас не прерывал, продолжая молча смотреть на декуриона. Саксум почувствовал, что у него заполыхали уши.
– Мне кажется, – улыбаясь, сказал наконец Такфаринас, – что каменное сердце Саксума дало трещину. Поправь меня, если я ошибаюсь.
– Ладно тебе, Юст, – смущённо отмахнулся декурион. – Ты меня, понимаешь, прям как мальчишку, в краску вогнал.
– По-нашему это называется «тера» – любовь, – сказал Такфаринас.
– Я знаю, – ответил декурион и, посмотрев на улыбающегося вождя мусуламиев, тоже широко улыбнулся. – Знаю…
– Обними меня, – шёпотом попросила Хавива.
Она лежала, прижавшись к нему всем своим долгим жарким телом, и Саксум чувствовал у себя на щеке её горячее дыхание.
Саксум повернулся на бок, лицом к подруге, и крепко обнял её. Их губы встретились.
– …Подожди… – сказала Хавива. – Постой… Не сейчас.
– Почему?
Она помолчала, перебирая волосы у него на затылке; Саксум ждал, закрыв глаза, вдыхая сладковато-мускатный запах её пота.
– Мне страшно, Шимон, – наконец шепнула Хавива.
– Почему?
– Не знаю… Мне так хорошо! Как в детстве. Так покойно… Я никогда, ни с кем не чувствовала себя так спокойно, как с тобой… Только с мамой. В детстве. И мне страшно, что всё закончится… Как тогда…
Хавива была младшим ребёнком в семье небогатого купца из Ципори. Ей было семь лет, когда в их дом пришли солдаты.
Отца и старшего из братьев, большого и улыбчивого Наху́ма, зарубили прямо на пороге. Остальных детей выволокли из дома, связали одной толстой верёвкой и куда-то погнали, подгоняя тычками страшных зазубренных пик. Кинувшуюся вслед за детьми мать один из солдат ударил плашмя мечом по голове и оставил лежать в пыли – маленькую, съёженную, заметаемую несущимся вдоль улиц горящего города чёрным летучим пеплом.
Первый раз им дали поесть только через три дня. К тому времени их, вместе с огромной толпой пленников – тоже, в основном, детей и подростков, уже пригнали в какой-то большой город на берегу моря и держали в огромном складском помещении: гулком, пропахшем кожей, с настырно шуршащими и нагло шныряющими повсюду большущими увёртливыми крысами.
А потом их стали сортировать по возрасту и грузить на корабли, и она больше уже никогда не видела своих братьев и сестёр.
Следующий кусок жизни она провела в тесном тёмном вонючем трюме, в мире копошащихся, плачущих, кричащих, дерущихся за чёрствую корку хлеба, неподвижно и страшно лежащих под ногами, детей. Этот мир постоянно качало: то едва-едва, убаюкивающе, то истово, швыряя их друг на друга, заставляя визжать от страха и изо всех сил вцепляться в соседа – в одежду, в мокрые скользкие холодные руки, в грязные спутанные волосы.
А потом качка прекратилась, трюм распахнули, и они все ослепли от хлынувшего вниз нестерпимо синего света.
Затем их куда-то везли на телегах, потому что идти из них уже почти никто не мог. А потом был пёстрый шумный многоголосый рынок, где какие-то злобные дядьки и тётки громко и непонятно кричали, щупали твёрдыми цепкими пальцами их руки и ноги, заставляли открывать рты, копались в волосах.
Только спустя много месяцев она узнала, что живёт в столице Великой Империи – Роме.
Последующие шесть лет ей особо ничем не запомнились. Она жила с прислугой в большом каменном доме, в центре города, на шумной оживлённой улице Арги́летум. Их хозяином был Гней Корнелий Ки́нна – пожилой добродушный патрикий, казалось, никогда и ни на кого не повышавший голос. В обязанности Хавивы входила уборка помещений. Дом был большой, комнат в нём было много, и малолетняя рабыня никогда не оставалась без дела.
Когда Хавиве исполнилось тринадцать, её «повысили в должности», назначив «согревающей постель». И хотя престарелый Кинна больше действительно интересовался ею как грелкой, чем как женщиной, она через два года всё-таки родила от него мальчика. Ребёнок родился маленький, слабенький, он даже не плакал, а лишь тихонечко попискивал и прожил на этом свете всего пять дней. Она даже не успела к нему толком привыкнуть и поэтому почти не плакала, когда он умер.
Потом ещё в течение пяти лет не происходило ничего примечательного. Жизнь текла однообразно и размеренно. А потом умер хозяин дома. Как это часто водится, долгов у него оказалось больше, чем нажитого имущества; всё – дом, мебель, рабы – пошло с молотка, и Хавива оказалась сначала в Неа́полисе, потом – в Сира́кузе, а потом – в Нумидии, куда её привёз купец-грек с целью перепродажи в луперкал в быстро растущей за счёт легионеров-отставников Тевесте.
Однако в Тевесту она не попала – обоз, в котором ехала Хавива и ещё несколько таких же несчастных, был взят с боем людьми Такфаринаса.
Ей повезло, она не пошла по рукам, как другие захваченные вместе с ней рабыни, и не была продана дальше на юг – страшным чёрным людям, приходящим из-за пустыни, а почти сразу угодила в шатёр к вождю мусуламиев. Впрочем, пользовался услугами своей «тинтадефи» – «медо́вой» (так он окрестил её в первую ночь) Такфаринас не часто – в шатре у «Великого Вождя» наложниц-рабынь хватало и без неё. Четыре года она прожила в Туггурте, четыре года ходила за водой, готовила еду, ткала, вышивала, доила верблюдиц, четыре года – до того самого вечера, когда Такфаринас, в очередной раз позвав её к себе, не стал, как это всегда бывало прежде, медленно снимать с неё одежду, что-то тихо и жарко шепча при этом на чужом языке, а приказал немедленно идти в новый шатёр, сразу за валом, – «…к дорогому гостю, твоему, между прочим, земляку»…
– Мне страшно, Шимон, – сказала Хавива.
Саксум медленно провёл рукой вдоль по её телу – по тёплому ребристому боку, через ложбинку талии, по крутому взлёту прохладного гладкого бедра – потом прикоснулся губами к носу подруги.
– Скоро всё кончится, – шёпотом сказал он. – Такфаринас открыл мне большую тайну. Скоро войне конец. Совсем скоро. Две, три недели – и всё. И не будет ни войны, ни крови, ни страха… Знаешь что, – сказал он, – а давай, когда всё это закончится, поселимся в Кесарии. Или в Гиппо-Регии… Или в Тапаруре. Главное, чтобы на берегу моря. Представляешь, как это здо́рово: утром встаёшь, а за окном – море!.. Лодку купим. Большую. С парусом. Я буду уходить в море за рыбой, а ты станешь ждать меня на берегу.
– Я тоже хочу ходить с тобой в море!
– Подожди, – сказал Саксум, – если ты будешь ходить со мной в море, с кем тогда будут оставаться дети?
– Какие дети? – удивилась Хавива.
– Как какие?! Наши, разумеется! У нас же, понимаешь, будет целая куча детей! По крайней мере, три мальчика у нас будут точно! Насчёт девочек – не знаю, это на твоё усмотрение.
– Ну тогда и три девочки! – строго сказала Хавива. – Чтоб было поровну.
– Хорошо, – сказал Саксум, – Договорились.
Хавива потёрлась носом о его подбородок.
– Мне так хорошо с тобой!.. Мне кажется, что когда ты рядом, со мной ничего плохого случиться просто не может.
– Так оно и есть, – сказал Саксум. – Я тебя никому в обиду не дам.
– Шимон, – шепнула Хавива.
– М-м?
– Ты знаешь… – она помедлила. – Я ведь никогда в жизни никому не говорила этих простых слов: «Я тебя люблю». Никогда и никому. Представляешь?!.. Даже маме своей не говорила. Ни разу… И папе тоже не говорила. И Нахуму. А я ведь его очень любила! Почти как маму!.. И никому из сестёр и братьев тоже не говорила… Странно, да?.. Шимон!
– Что?
– Я… тебя… люблю!
Саксум улыбнулся и губами нашёл губы Хавивы.
– А у меня совсем всё наоборот, – через какое-то время сказал он. – Я слишком часто говорил: «Я тебя люблю». Любой, понимаешь, шлюшке из лупанара мог спокойно это сказать. Запросто!.. Наверно, потому, что не понимал истинный смысл этих слов…
– А теперь? – спросила Хавива.
– А теперь понимаю… – тихо сказал Саксум. – И… знаешь, что?
– Что?
– Я… тебя… люблю!
Хавива счастливо рассмеялась и вновь припала к его губам.
Потом он перевернул её на спину.
– Шимон!.. – задыхаясь, шептала Хавива. – Шимон!..
– Тебе так хорошо?.. – спрашивал он, поцелуями опускаясь всё ниже и ниже по её телу. – А так?.. А так?..
– Да!.. – шептала Хавива, вцепляясь пальцами в его волосы. – Да!.. Да!.. Да!..
Саксум проснулся оттого, что кто-то задел растяжку шатра. Собственно, ничего удивительного в этом не было – шатры стояли тесно, проходы между ними были узкими, невидимых в темноте верёвок пересекало эти проходы великое множество, так что ничего сверхъестественного как раз не усматривалось в том, что вылез по нужде из своего шатра какой-нибудь сонный ротозей, втюхался, понимаешь, сослепу в растяжки, самую малость не навернулся, выругался шёпотом и поковылял себе дальше, растыка этакая, бормоча себе под нос невнятные проклятия, зевая и почёсываясь. В другой раз Саксум на такое плёвое событие и внимания бы никакого не обратил, перевернулся бы на другой бок и – трава не расти! Да чего там! В другой раз он от такого пустяка и вовсе бы не проснулся – спал декурион ещё со времён своей легионерской юности очень крепко. Но тут Саксум открыл глаза и понял, что сон ушёл. То есть совсем! Спасть не хотелось совершенно! Он откинул одеяло и сел. Было тихо. Только мерно дышала во сне Хавива да из какого-то соседнего шатра доносился негромкий посвистывающий храп. Саксум встал, стараясь двигаться бесшумно, нащупал свою тунику, надел её, влез в котурни и, откинув полог, вышел из шатра.
Светало. На востоке, на зеленоватом фоне светлеющего неба отчётливо вырисовывались острые гребни далёкого горного хребта. На западе же ещё было совсем темно, там горы угадывались лишь по чёрным провалам в густой россыпи голубоватых мерцающих звёзд. Тянуло предутренним прохладным ветерком. Саксум поёжился. Ему вдруг показалось, что откуда-то донёсся еле слышный протяжный многоголосый крик: «А-а-а-а!..» Декурион прислушался. Некоторое время было тихо, а потом ветер опять принёс едва слышное протяжное: «А-а-а-а!..» Звук доносился, похоже, с севера. Обзора в ту сторону не было: там как раз стоял высоченный шатёр Такфаринаса.
Саксум двинулся в обход и, поплутав какое-то время между шатрами, вышел к земляному валу, опоясывающему внутренний лагерь. Здесь почему-то было ещё темнее и всё ещё пахло свежеразрытой землёй. На валу декурион обнаружил одного из охранников – часового внутреннего караула. Тот – чёрным неподвижным силуэтом – торчал на фоне звёздного неба и, вытягивая шею, всматривался в северном направлении.
– Что там? – тихо окликнул его Саксум.
Часовой оглянулся.
– Нихрена не видать! – в сердцах сказал он и сплюнул сквозь зубы. – Темень, зараза!
– А ты тоже что-то слышал?
– Да вроде слышал, – откликнулся часовой. – То ли кричит кто. То ли чудится… А может, шакалы, заразы, воют. Нихрена не разобрать! – он опять сплюнул. – А ты что слышал?
Саксум не ответил и двинулся дальше, вдоль вала. Пройдя ещё шагов пятьдесят, он упёрся в громоздящиеся, чуть белеющие в темноте, развалины старой городской стены, органично включённые в оборонительный вал, и стал взбираться наверх по осыпающейся под ногами, сложенной когда-то очень давно из крупных блоков известкового туфа, кладке. Добравшись до верха, он распрямился и огляделся. Во все стороны, насколько хватало глаз, уходили разновеликие, тесно стоящие шатры. На западе, за шатрами, угадывалась во тьме чуть поблескивающая тусклыми оловянными бликами река. Ветер наверху был ощутимей, он дул с востока, где горизонт напоминал пасть невообразимо огромного зверя: нижнюю челюсть его образовывали неровные чёрные клыки горного хребта, а верхнюю – тесно сжатые с ними, голубовато-зелёные у основания и уже ярко жёлтые на остриях «зубы» быстро светлеющего неба.
«А-а-а-а!..» – опять послышалось Саксуму. Он повернул голову и вгляделся в северном направлении. Что-то там происходило. Какие-то оранжевые искорки медленно двигались там над крышами шатров, плавно, очень плавно опадая с тёмно-серого фона гор вниз – в непроглядную тьму. «А-а-а-а!..» – донеслось уже более отчётливо, и вдруг там, вдалеке, где медленно падали странные оранжевые искры, вдруг вспыхнул и стал разгораться один из шатров. Спустя мгновенье длинный язык пламени взметнулся вверх, осветив ярким жёлтым светом всё вокруг, и на проступившем из темноты далёком горном склоне стали отчётливо видны маленькие чёрные точки, непрерывным потоком, неисчислимым муравьиным полчищем, страшно и неотвратимо ползущие вниз – к лагерю. Саксум почувствовал, как у него на загривке зашевелились волосы.
– Тревога!!!.. Подъём!!!.. Тревога!!!.. – изо всех сил заорал он, кубарем скатываясь со стены.
Он помчался к своей палатке, а из шатров уже выскакивали встрёпанные полуодетые люди, зазвякало оружие, послышались невнятные выкрики, отрывистые команды, спросонья хрипло хрюкнула и тут же, поправившись, гулко загудела сигнальная труба. Откликаясь, вразнобой заблеяли за валом гнусавые рожки командиров манипулов.
– Юдад! – закричал Саксум, подбегая. – Коня!
Растрёпанный сонный Юдад виновато развёл руками:
– Нет коня, командире Саксум! Весь конь – на пастбищ, там! – он махнул рукой. – Сама приказал, командире Саксум!
Декурион свирепо глянул на него.
– Ноги – за спину и – бегом! Стрелой лети! Чтоб кони были! Ну! Пошёл!!
Юдад опрометью кинулся прочь.
В палатке уже горела масляная лампадка. Хавива, в накинутом на плечи одеяле, стояла очень прямая, очень бледная и огромными чёрными глазами испуганно смотрела на вбежавшего Саксума.
– Помоги! – коротко бросил он ей и стал спешно облачаться в кольчугу.
Хавива, не говоря ни слова, принялась затягивать на нём ремни. Пальцы у неё дрожали.
– Ничего! – сказал ей Саксум. – Отобьёмся… Ничего…
Он всунулся в перевязь, затянул пояс, надел шлем и, схватив щит, кинулся из шатра.
– Шимон!! – отчаянно крикнула Хавива.
Он остановился.
– Ничего не бойся, – сказал он ей, глядя в её, полные отчаянья, глаза. – Из шатра не выходи. Жди меня здесь… – он шагнул назад и, обхватив её за плечи, крепко, до боли, поцеловал в губы. – Я вернусь! Слышишь?! Обязательно вернусь!..
– Саксум!! – донеслось снаружи. – Саксум – к Такфаринасу!! Срочно!!
– Я вернусь!.. – сказал он ей, уже отрываясь от неё и уже двигаясь от неё к выходу. – И помни, Ха́ви, я люблю тебя!
– Шимон!!.. – раненой птицей вскрикнула Хавива, но он уже отдёрнул полог и выскочил наружу.
И сразу столкнулся с одним из ординарцев Такфаринаса – Амана́ром.
– К Такфаринасу!.. Срочно!.. – повторил запыхавшийся Аманар. – Он там – у главных ворот.
– Вихард! – крикнул Саксум своему второму ординарцу. – Давай за мной!
Главные ворота были распахнуты. Через них взад и вперёд сновали вооружённые люди. Несколько солдат спешно устанавливали на дороге перед воротами большие «ежи», связанные из остро заточенных кольев. Чуть дальше несколько командиров турм, надсаживая глотки, пинками и кулаками загоняли в строй полуголых огрызающихся мусуламиев, не привыкших к пешим порядкам и, вероятно, чувствующих себя очень неуютно без своих верных боевых коней.
Такфаринас приветствовал декуриона кивком головы.
– У тебя тоже все кони на выпасе?
– Да, – сказал Саксум. – Кто ж знал!.. – и в свою очередь спросил: – Что-нибудь уже известно?
– Мы атакованы с севера, – Такфаринас указал рукой. – Пехота. Численностью до когорты… Ты можешь мне объяснить – откуда там взялась пехота?! Да ещё в таком количестве!
– А что, если… – декурион помедлил.
– Ну! – нетерпеливо воскликнул Такфаринас.
– А что, если это те две когорты Долабеллы, что ушли от Куикула на север? Что если они не стали дожидаться нас с той стороны Джурджура, а сами прошли через перевал и ударили нам во фланг?
Такфаринас заметно побледнел, явственно проступил косой шрам на его переносице.
– Но ведь это же… безумие!.. – тихо сказал он. – На что они надеются?! На внезапность? Они ведь не могут не понимать, что без помощи основных сил они обречены! Никакая внезапность не поможет двум когортам справиться с десятью!
– А что, если… – опять сказал декурион. – Что, если их удар согласован с Долабеллой? Что, если Долабелла ближе, чем мы думаем? И основные силы легиона в ближайшие часы ударят нам в тыл, с востока?..
– Нет, – возразил вождь мусуламиев. – Не может быть! Мне бы разведка доложила. Там Саде́н командует. Он – опытный воин…
– Такфаринас!!.. – донеслось вдруг от ворот. – Такфаринас!!..
Саксум и Такфаринас оглянулись. Перед воротами на грязной по брюхо, исходящей паром, взмыленной лошади гарцевал всадник. Он призывно махал рукой и хрипло кричал: «Такфаринас!!.. Такфаринас!!..» Вокруг металась охрана, пытаясь схватить танцующую на месте, задирающую морду и роняющую пену, лошадь за узду.
– Пропустить! – крикнул Такфаринас. – Эй, вы, там, у ворот!.. Пропустить!
Но всадник, соскочив с лошади и оттолкнув охранников, уже бежал к ним, неловко перекосившись на один бок и припадая на левую ногу. Вблизи он оказался маленьким и худым, как щепка. Его плащ был весь забрызган грязью, а кольчуга спереди покрыта пятнами запёкшейся крови. Кровь у него была и на лице: из взявшейся бурой коростой по краям, страшной рубленой раны в спутанных, забитых грязью волосах, сочилась густая, почти чёрная кровь и по лбу, огибая бровь, стекала на заросшую густой щетиной щёку.
– Такфаринас!.. – тяжело, с хрипом, дыша, произнёс солдат; его заметно пошатывало. – Нас атаковали!.. Их там тысячи!.. Они перебили нас всех!.. Я один смог уйти…
– Где?! – вскричал Такфаринас, хватая солдата за плечо и заглядывая ему в лицо. – Когда?! Ты откуда?! От Садена?!
– Нет… – замотал головой гонец. – От Медду́да… С Верблюжьего Седла… Вчера вечером это было… Уже почти ночью…
– Что?!! – страшным голосом переспросил Такфаринас. – Что ты сказал?!!.. Что с Меддудом?!
– Убит… – сказал солдат, шаря ввалившимися, белыми от усталости глазами по их лицам. – Меддуд убит… И Усе́м убит… И Маме́рк Па́ул убит… И Най Кале́н… Мы все убиты… убиты… – взгляд его потух, голова стала бессильно клониться на грудь.
Такфаринас встряхнул его за плечо.
– Кто на вас напал?! Откуда?! Сколько их?! Ну!
– Кавалерия… – встрепенулся гонец и облизнул потрескавшиеся губы. – Романцы… Две алы как минимум… Налетели, как саранча…
– Они что, со стороны перевала пришли?!
– Нет… – мотнул головой солдат. – Они сбоку напали… С фланга… С востока… Прямо из леса… из леса… как саранча… – голова его снова упала на грудь, кровь из раны тонкой струйкой потекла под ноги, в пыль.
Такфаринас отпустил плечо солдата, и тот мягко повалился на бок, всхлипнул и, по-детски подтянув ноги к животу, затих.
Саксум и Такфаринас посмотрели друг на друга.
– Это – конница Долабеллы, – сказал Саксум. – Больше некому… Он всё-таки собрал её в один кулак.
– Он берёт нас в клещи, – прищурился Такфаринас. – Значит, в самое ближайшее время следует ждать удара его основных сил.
– Пожалуй… – согласился декурион. – Что думаешь делать?
– Что делать?.. – Такфаринас сжал губы в тонкую линию и задумчиво потёр левой ладонью правый кулак. – Значит, так… Слушай сюда. Бери коня, – он кивнул в сторону ворот, – и скачи на тот берег. К Амезвару. Поторопи его. Пусть немедленно – слышишь?! немедленно! – начинает переправу. Скажи ему про нападение. Скажи ему, чтобы две тысячи всадников он сразу направил в сторону Верблюжьего Седла, навстречу коннице Долабеллы. А третья тысяча пусть идёт напрямую на восток. Понял?.. А ты – сразу назад! Ты мне здесь нужен!.. Заберёшь там Фертора Лэта и вместе с ним – сюда!.. Давай, Саксум! Давай, дорогой!
– Я понял, Юст!
Декурион кивнул, сунул свой щит стоявшему тут же Вихарду и бросился к воротам. Лошадь гонца с трудом удерживали под уздцы двое мусуламиев. Она задирала голову, приседала на задних ногах, пятилась, тяжело поводя боками; от неё по-прежнему валил пар.
– Крепче держи!.. – крикнул Саксум и с разбега взлетел в седло, сразу резко сжав бока лошади ногами и круто забирая поводья. – Пошёл!!
Лошадь взвилась на дыбы, прыгнула в сторону, ударилась боком об один из «ежей» и, выправившись, неровной рысью рванула в сторону от ворот. Саксум, не давая ей опомниться, погнал её мимо развалин старой крепости к реке.
В этот момент из-за горного хребта за спиной декуриона выглянуло солнце, и тёмно-серая, мышиная кутерьма в лагере сразу же стала цветной: зарозовела поднятая в воздух мелкая пыль, засновали в этой пыли голубые плащи-алашо, замелькали разноцветные щиты и кожаные юбки-птерюгесы.
Саксум выехал из лагеря и направил лошадь к виднеющемуся издалека, мощному кедру, стоящему на небольшом холме, недалеко от реки. Он въехал на холм и сразу остановился, поражённый открывшимся видом противоположного берега. По всему левому, высокому, берегу реки с интервалом в несколько шагов стояла цепь лучников. Их было много – несколько сотен, и цепь их уходила вправо и влево на несколько стадиев. Они стояли неподвижно, одинаково приставив луки к ноге, и были похожи на странный забор, огораживающий некую запретную территорию.
Саксум тронул лошадь и, настороженно поглядывая на лучников, медленно двинулся вниз, по тропе, ведущей к броду. И почти сразу же наткнулся на Фертора Лэта. Он узнал его по совершенно лысой голове, которая постоянно была предметом более или менее остроумных шуток окружающих. Сейчас эта голова была вымазана грязью и кровью. Фертор Лэт лежал на тропе ничком, выбросив вперёд руки и уткнувшись лицом в затоптанный пожелтевший камыш. Одежда на нём была совершенно мокрой. Две стрелы торчали в его спине: одна – из-под правой лопатки, вторая – из поясницы.
Декурион соскочил с лошади и, опустившись рядом с Фертором Лэтом на колено, тронул его за плечо. Фертор вздрогнул и медленно приподнял перемазанную голову.
– А-а, Саксум… – просипел он, скашивая на декуриона налитый кровью глаз. – Видишь, как… Не повезло… Самую малость… не добежал… Метко бьют… сволочи…
– Что случилось, Фертор?! – было видно, что раненому тяжело держать голову, и Саксум, взяв её двумя руками, осторожно повернул и опустил щекой на землю.
– Измена случилась… – Фертор Лэт прикрыл глаза, слова давались ему с трудом. – Мавретанцы, сволочи… Амезвар ихний… Ночью напали…
– Кепа где?
– Убили Кепу… Первым убили… – Фертор Лэт переглотнул. – А я сбежал… Думал… уйду… Уже на берегу… достали… – Фертор замолчал, по телу его прошла судорога, он застонал, пальцы его впились в мокрую землю. – Сак… сум… – он захрипел. – Про… шу… Больно!.. Добей!
