Kitabı oku: «Хранить вечно», sayfa 9
– Я знаю всё, что ты можешь мне сказать. Всё! Но слова сейчас ничего не решают. Сейчас что-либо решить может только поступок… – он помолчал. – От твоего помощника я ничего путного добиться не смог. Он, и вправду, ничего не знает… Если бы знал – сказал… Тебя я решил проверить другим способом. Если ты действительно тот, за кого себя выдаёшь, для тебя не составит труда сделать то, что я тебе скажу. Если же ты не сделаешь этого…
Такфаринас не договорил. Повисла тяжёлая пауза.
– Ты хочешь, чтобы я кого-то убил, – догадался Саксум.
– Да, – сказал Такфаринас. – Другого пути решить эту проблему я не вижу.
– Кого-то из пленных легионеров.
– Да.
– И, наверно, не из простых солдат, а из командного состава легиона.
– Да… Ты, наверняка его узнаешь. Он одно время командовал в Тубуске.
– …Я не палач, Юст, – помолчав, сказал Саксум. – Я – воин.
– У тебя нет выбора, – сказал Такфаринас. – Точнее, ты с е й ч а с должен сделать свой выбор. Или – или. Твоя монета стоит сейчас на ребре. И на какую сторону она ляжет – на «голову» или на «корабль» – решать тебе…
Саксум молчал.
– Этот человек, безусловно, заслуживает смерти, – сказал тогда Такфаринас. – Он пришёл в мою страну с мечом и захотел сделать меня рабом. Меня и моих детей… Он ничем не лучше тех, кто пришёл с мечом и в твою страну… Поверь мне, это – плохой человек. Его душа пуста, как высохший колодец, и черна, как безлунная ночь… Да и мне, лично, он, честно говоря, изрядно надоел. Вот скажи, тебе бы понравилось, если бы тебе каждый день твердили, что ты – гнусный преступник и что тебя, как изменника и предателя, скоро распнут на кресте?
Саксум молчал. Маленькая ящерка – копия той, что ещё совсем недавно развлекала декуриона, – выбежала из трещины в стене и замерла, приподняв голову и настороженно блестя бусинками глаз.
– Хорошо, Юст, – сказал декурион. – Я согласен… Куда идти?
– Сюда, – как показалось Саксуму, с некоторым облегчением сказал Такфаринас и указал на низкую дверь, рядом с которой они стояли.
Саксум нагнулся и шагнул в прохладу и полусумрак дома.
Они прошли по узкому коридору и вышли во внутренний дворик, где под стеной на циновке сидели двое вооружённых мечами мусуламиев. При появлении Такфаринаса они вскочили.
– На месте? – отрывисто спросил Такфаринас.
Оба кивнули, а тот, что был повыше, что-то сказал по-нумидийски.
– Схари… – обронил Такфаринас и прошёл мимо них к ещё одной низенькой двери в противоположном конце двора. – Здесь! – кивнул он Саксуму на дверной проём.
Декурион приблизился и заглянул.
В лицо ему пахнуло вонью нечистого человеческого жилья. У дальней стены комнаты, поджав под себя ноги, сидел на грязном вытертом ковре человек. При появлении Саксума он поднял голову, вгляделся и медленно, опираясь на стену, поднялся. Грязно-белая тряпка, свисающая с его плеч, развернулась, и в тот же миг декурион узнал этого человека – перед ним стоял неопрятный, похудевший, заросший спутанной клочковатой бородой, но всё равно узнаваемый трибун-латиклавий Гай Корнелий Рет.
Саксуму как будто плеснули в лицо кипятком. Он стиснул зубы и шагнул в комнату.
– Возьми мой меч, – в спину сказал ему Такфаринас.
Саксум только повёл плечом.
Человек, повинный в смерти Ашера, повинный в смерти ещё нескольких сот молодых солдат, которых он бросил под клинки и пики врага лишь из собственной блажи, из каприза, из желания исправить свои же собственные глупые ошибки, этот человек стоял сейчас перед декурионом и смотрел на него ввалившимися, обведёнными густой синевой, глазами. Мёртвые, слепые глаза Ашера висели на кровавых ниточках, а эти глаза как ни в чём не бывало смотрели на него! Смотрели настороженно, даже слегка испуганно, но смотрели! Они не должны были смотреть на него! Они вообще не должны были смотреть на этот мир! Не имели права! Саксум двинулся на эти глаза, и они засуетились, забегали, в них вдруг выплеснулся ужас – видимо, Гай Корнелий Рет понял, что сейчас произойдёт, понял, для чего к нему в комнату вошёл и теперь молча и страшно надвигается этот, неотвратимый, как Фатум, источающий жар ненависти и ледяной холод смерти, человек. Саксум подошёл вплотную и, преодолев вялое, ватное сопротивление чужих рук, взял голову трибуна за виски и вдавил большие пальцы в его глазницы. Гай забился и завизжал. А декурион продолжал давить пальцами в ненавистные глаза, давить, ничего не видя перед собой, не слыша безумного визга, потом стона, потом хрипа. Он давил до тех пор, пока из-под его пальцев не брызнуло горячим, а тело трибуна, дёрнувшись в последний раз, грузно обмякло…
Саксум пришёл в себя на улице. Он стоял шагах в десяти от злополучного дома и тщательно вытирал краем плаща свои руки. Руки дрожали. Саксум чувствовал себя странно: по спине у него тёк пот, но внутри всё было заледеневшее. И ещё что-то мешало ему. Он не сразу понял, что изо всех сил, до боли, стискивает зубы. Саксум с трудом разжал рот и слегка подвигал занемевшей челюстью.
Подошёл и встал рядом Такфаринас.
– Твой помощник сказал, что все тебя называют Саксум. – задумчиво произнёс он. – И я теперь, кажется, понимаю, почему.
– Кепа… – сказал декурион, преодолевая сопротивление непослушного рта. – Его зовут Кепа.
– Что? – не сразу понял Такфаринас. – А, ну да. Кепа. Олус Кепа… А он – ничего, крепкий орешек, твой Олус Кепа. Хорошо держался на допросе. Далеко не всякий так сможет держаться… И мне показалось, что он, в общем, толковый парень. Что скажешь?
– Да… – отозвался Саксум. – Толковый.
– Как думаешь, – продолжал Такфаринас, – потянет он, если его на турму поставить? А то у меня с толковыми командирами совсем плохо. Ко мне ведь кто, в основном, бежит? Всякая шваль да рвань. Плесень. Мусор. Отбросы. Я толковых командиров по пальцам двух рук могу сосчитать… Ну так что, потянет он турму?
– Да… – сказал Саксум и тут же поправился: – Декурией бы ему покомандовать. Для начала… Потом уже.
– Нет! – поразмыслив, решительно сказал Такфаринас. – Поставлю его на турму. Пусть привыкает. Не маленький, справится!
Сзади послышались невнятные голоса, шорох, и двое мусуламиев протащили за ноги мимо них вниз по улице тело Гая Корнелия Рета. Слепая голова трибуна моталась из стороны в сторону, подпрыгивала на неровностях дороги, оставляя за собой след из свернувшихся в большие пыльные шарики капель крови. Саксум отвернулся.
– Был трибун, а стал мешок с потрохами, – с удовлетворением прокомментировал увиденное Такфаринас. – К утру и косточек от кандидата в сенаторы не останется – всё шакалы растащат… Нет, всё-таки, как ты его! Меня, признаться, трудно чем-либо удивить, но тут…
Саксум промолчал. У него вдруг сильно заныло раненое плечо. И как будто угадав это, Такфаринас спросил:
– Твой Кепа ещё сказал, что у тебя после ранения плохо работает левая рука, это так?
– Да… – сказал декурион. – Ещё не совсем прошло… Разрабатывать надо.
– Я поначалу хотел назначить тебя на алу, но, раз такое дело, то, пожалуй, оставлю-ка я тебя лучше при штабе. Ты, надеюсь, разбираешься в картах? Помнится, в Гиппо-Регии ты месяца два или даже три работал у тамошнего корникулария.
– Да, – сказал Саксум. – Четыре. Четыре месяца.
– Ну, тем более! Значит, решено!.. Ну что, – рука Такфаринаса легла декуриону на плечо, – сегодня отдыхай, а с завтрашнего дня включайся в работу. Времени осталось мало. Выступаем через восемь дней – на мартовские ноны. Со всеми штабными я тебя познакомлю завтра. Да там и знакомить-то особо не с кем. Там только один толковый работник и есть – Фе́ртор Лэт – бывший помощник корникулария из Ку́икула. Я думаю, ты найдёшь с ним общий язык. Он, в общем, парень неплохой, выпить вот только любит. Я его даже как-то сёк за это…
– Где Кепа? – спросил Саксум, поворачиваясь к собеседнику.
– Что?.. Ах, Кепа, – Такфаринас небрежно махнул рукой вниз, в сторону палаточного лагеря. – Там где-то. Раны, надо полагать, зализывает… Постой, ты куда?!..
Кепа нашёлся на краю лагеря. Он сидел на брошенном в траву плаще – голый по пояс, подставляя спину под тёплые лучи вечернего солнца. Вся грудь, плечи и предплечья его были испещрены узкими и длинными следами свежих ожогов. Раны были обильно смазаны какой-то зеленоватой мазью и от этого смотрелись ещё более зловеще.
– А-а, командир… – криво улыбнулся навстречу Саксуму Кепа. – Видал, как они меня?.. Думал, сдохну. Живого места не оставили… Ты-то как?
– Нормально, – сказал декурион, подходя и опускаясь рядом с Кепой на корточки. – Я – нормально… Сильно болит?
– Болит… – Кепа пошевелил плечами и поморщился. – Ты понимаешь, и главное, не могу взять в толк – чего они от меня хотят?! То про меня спрашивают, то про тебя. То про Тубуск, то про Ламбессу. И вопросы все вроде безобидные… глупые даже. Где, мол, в Ламбессе ты ночевал, а где я? Или, к примеру, – в каком месте шрам на лице у Мания Карзиана? А я в глаза никогда не видел этого Мания! Слышал только в Ламбессе о нём. Я им так и говорю: понятия не имею ни про Мания Карзиана вашего, ни про его шрамы, клянусь!.. А они, сволочи, – раскалённой железякой! Да по живому!
– Ничего… – сказал декурион. – Это – ничего. Ожоги заживут. Ты – молодец! Такфаринас сказал, что ты хорошо держался. Так что радуйся…
– Радуйся?! – Кепа аж подпрыгнул на плаще и тут же скривился от боли. – Это чему ж тут радоваться?! Этому?! – он приподнял и показал Саксуму свои кроваво-зелёные руки.
– Этому, – кивнул декурион. – У тебя сейчас, по крайней мере, три повода для радости. Во-первых, ты живой. А это уже немало! Это всё, – он кивнул на Кепины руки, – мелочи, ерунда! Согласись, раскалённый прут… или чем они там тебя – это всё-таки лучше, чем, понимаешь, меч в кишках или, – он усмехнулся, – смазанный бараньим жиром кол… Во-вторых, ты прошёл проверку. И не абы какую, а проверку огнём. И поверь мне, Такфаринас этого не забудет. Он никогда ничего не забывает. Он не забывает зла, но он всегда помнит и о добре. Недаром в своё время в Гиппо-Регии все звали его Юст… Ну и, в-третьих. У тебя есть ещё один повод для радости. Ты, кажется, хотел быть командиром турмы? Ну так вот, считай, что твоя мечта сбылась.
– Да ладно! – недоверчиво посмотрел на него Кепа. – Шутишь!
– Никаких шуток, – сказал Саксум. – С завтрашнего дня принимаешь командование турмой. Так что учи нумидийский, у тебя там две трети турмы – из местных. А ты, понимаешь, пока всего одно единственное слово по-нумидийски знаешь: «схари».
– Нет, – покачал головой Кепа, – я за вчера и за сегодня много новых слов выучил: «келя», «эулля» и этот… как его… «абег-ги» – шакал по-ихнему… Это они м е н я шакалом называли! Представляешь?! Сунут раскалённую железяку в рёбра и орут в ухо: говори! говори, абег-ги! говори!.. – Кепу передёрнуло.
– Ничего… – поднимаясь, сказал декурион. – Ничего… В местном языке есть много и других слов. Хороших… Вот, например, – он показал рукой, – «ти́нта» – солнце. Или «тамта́к» – лес… Или, к примеру, «тера́» – любовь…
Для Саксума установили новый шатёр – в первом ряду от вала, огораживающего центральную часть лагеря.
Войдя в своё новое жилище, декурион обнаружил шикарный толстый сине-красно-жёлтый ковёр, привольно раскинувшийся от стены до стены, два аккуратно свёрнутых, изящно вышитых, одеяла из тонкой шерсти и восемь штук подушек, беспорядочной кучей сваленных прямо посередине шатра. В правом дальнем углу шатра стоял деревянный сундук, рядом с которым Саксум нашёл всё своё вооружение, всю конскую упряжь, включая седло и свою дорожную сумку. На сундуке лежал подарок от Такфаринаса – золочёный кинжал в изумительно красивых ножнах. Рукоять кинжала была выполнена в виде дракона, кусающего свой хвост. Саксум взял кинжал в руки и вынул его из ножен. Лезвие оказалось удивительно острым, заточка была странная, явно не романская, но и не местная, декурион ещё никогда в жизни не встречал такой необычной заточки. Он опробовал нож на одном из подпирающих шатёр шестов, хмыкнул, вложил кинжал обратно в ножны и открыл сундук.
В сундуке обнаружилось ещё несколько одеял и много богатой одежды: льняные, полушёлковые и шерстяные туники, тоги, богато вышитые плащи, отличной выделки котурни, которые, к тому же, оказались декуриону как раз по ноге.
В шатёр просунулась голова Юда́да – молодого весёлого нумидийца, одного из двоих назначенных к Саксуму ординарцев. Вторым ординарцем был огромный неповоротливый германец, бывший галерный раб – большерукий, большеногий, большеголовый, с тяжёлой нижней челюстью, но при этом совершенно белобрысый и голубоглазый. Лоб могучего выходца с берегов далёкого Рейна «украшало» выжженное клеймо в виде буквы «F» – от романского «fuga» – «побег». Имя ему было Ви́хард.
– Командире Саксум чего-ничего надо? – осведомилась голова Юдада.
– Надо, – откликнулся декурион, захлопывая сундук и распрямляясь. – Командире Саксум много чего, понимаешь, надо…
Первым делом он приказал нагреть большой котёл воды, после чего с огромным наслаждением вымылся, переоделся во всё чистое и, поужинав горячим «таджи́ном» – мясом, запечённым в смеси нута и сыра, – который приготовил расторопный Юдад, растянулся на мягком ковре, обложившись со всех сторон подушками.
Было хорошо. Волнения и переживания последних дней улеглись, и сейчас Саксум ощущал только покой и умиротворяющее спокойствие. И ещё – телесную и внутреннюю чистоту. И ещё – тепло в раненом плече, которое угрюмый неразговорчивый Вихард натёр какой-то своей, хитрой и едко, до слёз, пахнущей мазью.
Вокруг засыпал лагерь. И было немножко странно вот так вот лежать на непривычном ложе, под непривычным пологом нумидийского шатра, в стане недавних своих врагов, и тем не менее чувствовать себя дома. Он не испытывал этого чувства уже давно. Очень давно. Во всяком случае, за все девять лет своей службы он не испытал его нигде и ни разу. И было странно испытывать это тёплое детское чувство именно здесь – почти на краю мира, за сотни переходов от маленького глинобитного домика на берегу рыбного Кинеретского озера.
Саксум лежал на спине и смотрел вверх – на туго натянутую, полотняную крышу шатра. По крыше двигались странные размытые тени – это вокруг стоящей на сундуке масляной лампадки порхали залетевшие в шатёр ночные мотыльки. И мысли Саксума точно так же, как эти мотыльки, были просты и незамысловаты и пари́ли, порхали, легко перелетая с одного предмета на другой. Только, в отличие от резвых мотыльков, мысли его были вялы и неторопливы.
Он как раз размышлял над тем, надо ли встать и затушить лампадку или уже – бог с ней – пусть себе горит, пока сама не погаснет, когда полог шатра чуть раздвинулся и в образовавшуюся щель проскользнула молодая женщина: высокая, стройная, завёрнутая в светло-зелёное тонкотканное покрывало-тасува́рт.
Некоторое время Саксум и нежданная незнакомка молча смотрели друг на друга, а потом женщина быстро размотала тасуварт и сбросила его к своим ногам. Затем – обнажённая – вышагнула из него, как пенорождённая Афродита из прибоя, рассыпала, тряхнув головой, по мраморным плечам роскошные чёрные кудри и низким, чуть хрипловатым голосом, от которого декуриона бросило в счастливый жар, произнесла на родном для Саксума языке, на языке, которого он не слышал со дня гибели Ашера:
– Я – Хави́ва. Меня прислал Такфаринас…
3
– Юст, послушай, – сказал Саксум, – я тебя в сотый раз прошу – передумай! Ещё не поздно! Если мы сейчас отвернём на юг и через Верблюжье Седло уйдём на плоскогорье, то у нас будет свобода манёвра. Мы можем оставить на перевале одну когорту, и она заткнёт его, как пробка кувшин. Долабелле придётся идти в обход, а это – дней двадцать пути, не меньше… Зачем тебе эта Кесария?! Золота тебе мало?! Да бог с ним, с этим золотом! В Мавретании ещё много мест, где есть чем поживиться! Хочешь, пойдём на запад, далеко на запад.
На Юсаде́н или ещё дальше – на Тагафа́й. Или даже на Тамесма́т. Это всё, по слухам, – очень богатые города. Ты там ещё не бывал. С них можно взять очень хорошую дань… И, самое главное, туда никогда не пойдёт Долабелла… А потом, ближе к осени, перевалим через Адра́р-н-Дерн и вдоль пустыни вернёмся обратно в Туггурт… А так мы сами себя загоняем в ловушку! Ну вот, перевалим мы Джурджу́р, выйдем к Типасе, Птолемей подтянет туда из Кесарии своё войско. А сзади Долабелла со своим легионом нас подожмёт. И окажемся мы, понимаешь, как между молотом и наковальней!.. И кстати, откуда ты знаешь, что на уме у Долабеллы? Может, у них с Манием Карзианом ещё какой сюрприз для нас приготовлен. Может, они давно уже гонцов к Тиберию заслали, и сейчас от Испании штук пятьдесят трирем к африканскому побережью идёт. Ты как относишься к десанту в своём тылу? А, Юст?..
Они стояли на склоне горы, поднявшись вверх от дороги примерно на четверть стадия. По дороге шло войско. В отличие от привычной для взгляда декуриона легионерской колонны, где строго регламентировался и неукоснительно выдерживался порядок следования пеших и конных подразделений, вспомогательных частей и обозов, войско Такфаринаса двигалось единым непрерывным потоком, в котором были перемешаны люди, кони, верблюды, маленькие, запряжённые осликами, тележки с нехитрым походным скарбом и огромные, влекомые волами, возы, нагруженные неподъёмными тюками свёрнутых шатров. Рядом, в одной колонне, двигались пешие и конные вооружённые воины, шли безоружные рабы-рабочие, ехали в телегах женщины, успевающие на ходу ещё и делать какую-нибудь сугубо домашнюю работу – перебирать нут или фасоль или что-нибудь шить-вышивать (в отличие от романской армии, многие мусуламии отправлялись в поход вместе со своими женщинами – кто с женой, а кто и с наложницей-рабыней). Тут же подростки-пастухи гнали небольшие, но многочисленные отары овец. Над колонной стояла пыль, слышался скрип колёс, шорох и шарканье многочисленных ног, крики погонщиков, овечье блеянье, приглушённый людской гомон.
Рядом с этим шумным и пёстрым нескончаемым потоком, на обочине, в тени огромного раскидистого кедра, паслись оставленные под присмотром негра-раба три совершенно разные нерассёдланные лошади: приземистая гнедая лошадка Такфаринаса; высоченный нисейский, почти безгривый жеребец Саксума – благородного золотистого оттенка; и буланая ширококостная сарматская кобыла сына предводителя мусуламиев Тана́на. Сам Танан шуршал камнями и хрустел валежником чуть выше и дальше по склону.
– Танан! – крикнул Такфаринас, с беспокойством вглядываясь в покрывающие склон густые заросли можжевельника и розмарина. – Не заходи за гребень! Там осыпи!.. Слышишь?!
– Ладно! – донеслось из-за кустов.
– Юст! – с горечью сказал Саксум. – Мне иногда кажется, что ты меня слушаешь, но совершенно не слышишь.
Такфаринас повернулся к нему.
– Я тебя прекрасно слышу, Симон. Я уже давно выучил наизусть всё, что ты мне говоришь. Мы уже почти месяц в пути, а ты мне изо дня в день твердишь одно и то же: зачем мы идём на Кесарию?! давай не пойдём на Кесарию!.. – он вздохнул. – Ты пойми, я ведь рвусь в Кесарию не из-за золота Птолемеев. Плевать мне на это золото! Я просто хочу, наконец, закончить эту, давно опостылевшую всем, войну!.. Ты видишь вон те руины?.. – Такфаринас указал беспалой рукой на жёлто-чёрные оплывшие развалины стадиях в десяти дальше по дороге. – Это – Авзея. Была Авзея. Столица изавие́нов. Они предали меня и поплатились за это. Как видишь, я уже бывал в этих краях. Я уже один раз шёл на Кесарию. Два года тому назад. Тогда там правил Юба Второй… Предательство вождей изавиенов стоило мне тогда двух когорт и месяца времени. Пока я возился с Авзеей, пока я вешал и сажал на колья подлых изменников, Квинт Юний Блез сбил мои заслоны на горных дорогах и вышел в долину, а его сын со вторым легионом уже шёл от моря через Джурджур. А конница Юбы стояла на том берегу Шели́фа. И мне пришлось уходить через Верблюжье Седло на плоскогорье… – Такфаринас пожевал губу и продолжил: – Если бы не мой брат Тамана́рт… мы бы сейчас с тобой не разговаривали… Таманарт почти сутки держал подступы к Верблюжьему Седлу. С двумя манипулами и одной алой против целого легиона…
Он замолчал и, отвернувшись, уставился на неспешно двигающийся под горой бесконечный людской поток.
– Он… погиб? – спросил Саксум. – Твой брат.
Такфаринас, не оборачиваясь, покачал головой.
– Его взяли в плен, – после долгой паузы наконец сказал он. – Таманарт неудачно упал, и его придавило лошадью. У него была сломана рука и несколько рёбер… Блез забрал его с собой в Рому и провёл через весь город, прикованного цепью к своей триумфальной колеснице… – Такфаринас резко обернулся и взглянул в лицо Саксума; он был бледен, и глаза его походили на стрелковые щели боевой колесницы – из их чёрных глубин грозила смерть. – Знаешь, как погиб мой брат?! Его отправили на арену. К диким гиенам. Говорят, на гиенах настоял лично кесарь Тиберий. Мол, для грязного бунтовщика – грязное животное… – Такфаринас скрипнул зубами. – Ты можешь себе это представить?! Полсотни голодных гиен против голого человека с коротким мечом!.. – он шумно подышал. – В общем, хоронить там уже было нечего…
Такфаринас снова замолчал, глядя себе под ноги. Внизу нескончаемо пылило войско.
Маленькая проворная земляная белка, выскочила из-под ближайшего розмаринового куста, но, завидев людей, испуганно пискнула и, мелькнув полосатой спинкой, метнулась обратно.
– Так что, друг мой Симон, как видишь, я уже не впервые иду на Кесарию, – уже обычным спокойным тоном сказал Такфаринас. – Я уже бывал в этих краях и, как ты теперь знаешь, воспоминания о тех событиях не являются для меня слишком приятными. Я тогда как раз и оказался, как ты говоришь, между молотом и наковальней. Половины войска лишился, брата потерял, да и сам чуть ноги унёс…
– Ну вот, видишь! – воскликнул Саксум. – Зачем же ещё раз испытывать судьбу?!
– Судьбу?! – вскинул голову Такфаринас. – Да я всю жизнь только тем и занимаюсь, что испытываю судьбу!.. – он взял декуриона за локоть. – Послушай, Симон, я об этом никому не говорил – да о таком и не следует никому говорить! – но раз уж у нас с тобой такой разговор… Помнишь гору, у подножия которой стоит Туггурт? Ты, наверняка, слышал, что она называется Тиди́р. Но у этой горы есть и другое название, очень древнее. Её называют Арда́р-Дамалуте́н – Гора Теней. С той стороны горы много пещер. Там испокон веков хоронили умерших. Там лежит мой отец. И мой дед. И дед моего деда… Я ходил туда накануне похода. Я провёл в пещере ночь. Я спрашивал духов моих предков: что ждёт меня? Как мне следует поступить? И духи ответили мне!.. – он отпустил локоть Саксума и, глядя прищуренными глазами вдаль, принялся привычно тереть искалеченную ладонь. – Когда я на рассвете вышел из пещеры, первое, что я увидел, был орёл. Он летел на восток! В сторону встающего солнца! Это – добрый знак, Симон! Это – знак, который подали мне мои предки! Они как бы сказали: «Дерзай, Такфаринас! Ничего не бойся! Удача будет сопутствовать тебе!» – Такфаринас замолчал и перевёл дух.
– И?.. – выждав некоторое время и не дождавшись продолжения, спросил Саксум.
– Что? – «очнулся» Такфаринас и посмотрел на декуриона.
– И ты после этого решил идти на Кесарию?
– И после этого я решил и д т и! – твёрдо сказал Такфаринас. – Идти до конца. А конечный пункт моего похода, как ты знаешь, – Кесария. И семь лет назад, и два года назад, и сейчас – Кесария!
Саксум в затруднении потёр ухо.
– Знаешь, Юст, – тщательно подбирая слова, сказал он, – я, конечно, уважаю твоих предков – я очень уважаю твоих предков! – но… Строить свои планы, исходя из столь… м-м… ненадёжного посыла… из какого-то орла, пусть даже и летящего, понимаешь, в сторону встающего солнца, это как-то… Согласись, ставить на кон всё – свою жизнь, жизни тысяч людей, которые пошли за тобой, поверили тебе… Наконец, ставить на кон успех всего предприятия, дело всей твоей жизни… Ставить всё на кон, опираясь на столь… неоднозначный… неоднозначную примету – это несколько не… недальновидно. Ты не находишь?
– Что ты хочешь этим сказать? – подозрительно прищурившись, спросил Такфаринас.
– Я хочу этим сказать… Ну, хотя бы вот что. Откуда ты знаешь, чего хотят духи твоих предков? Безусловно, они хотят тебе добра! Но… Что они понимают под добром, ты знаешь? Что в их представлении является добром?.. Может, они просто соскучились по тебе и хотят тебя побыстрее увидеть? И тогда, в их понимании, добром является… твоя скорейшая смерть! Разумеется, доблестная! На поле боя! Но… смерть. Понимаешь?
Такфаринас с любопытством взглянул на декуриона.
– Вот что мне в тебе всегда нравилось, Симон, – сказал он, улыбаясь, – так это твоё своеобразное мышление. Умеешь ты, как говорится, вывернуть проблему наизнанку… Нет, правильно я сделал, что взял тебя в штаб. Правильно!
– Ты очень правильно сделал, Юст, что взял меня в штаб, – сказал Саксум. – И я сейчас, как заместитель начальника штаба, тебе ещё раз повторяю: давай уйдём из этой мышеловки через Верблюжье Седло! Пока, понимаешь, не поздно!
Такфаринас рассмеялся:
– Симон, ты нудный, как мой тесть! Он, когда приходит на базар, от него все продавцы прячутся. Однажды он попал на такого же, как и он сам, зануду. Так они из-за одного бронзового ква́дранса полдня спорили! Охрипли оба. И так и не договорились!..
– Слушай, Юст!.. – начал было декурион, но Такфаринас прервал его.
– Подожди!.. Послушай меня. Я думаю, теперь уже можно это сказать… Ты, конечно, прав, когда говоришь, что нельзя строить свои планы, опираясь даже на самые добрые приметы. И хорош бы я был, если бы строил свои планы и принимал решения, исходя только из одних примет!.. Нет, Симон! На этот раз всё по-другому! Совсем по-другому!.. Помнишь, четыре дня назад ты был возмущён тем, что Мази́ппа увёл своё войско?
– Ещё бы! – подтвердил Саксум. – Я и сейчас возмущён! Больше тысячи всадников! Я до сих пор не понимаю, почему ты позволил Мазиппе уйти?!
– Ну, во-первых, я не могу что-либо позволять или не позволять Мазиппе, – усмехнулся Такфаринас. – По той простой причине, что он – мой брат. Ты не знал? Так вот. Мазиппа – мой двоюродный брат. К тому же он – сын старшего брата моего отца. И он сам старше меня. И поэтому я не могу ничего ему приказывать или запрещать. Я могу с ним только договариваться. Это – во-первых… А во-вторых… Мазиппа ведь не просто так ушёл. Мы с ним очень точно всё обговорили. Он ушёл в район солончаков, чтобы дождаться там, когда мимо него пройдёт легион Долабеллы. А потом отрезать ему дорогу к отступлению. Мы не пойдём дальше на Кесарию, Симон. Пока не пойдём. Сегодняшнюю ночь мы проведём здесь, под Авзеей, а завтра мы развернёмся и пойдём назад, навстречу Долабелле. До него сейчас два дневных перехода. Он считает, что дышит нам в затылок. А мы повернёмся к нему лицом! И ударим! А сзади, в тыл, ему ударит конница Мазиппы! Это Долабелла окажется между молотом и наковальней! Понимаешь?!
– Подожди! – Саксум потряс головой. – Ты что, надеешься одолеть легион Долабеллы в открытом бою?! У нас сейчас около восьми тысяч воинов. Из них только половина действительно что-то представляют собой как бойцы. Остальные – так, заготовки, чучела для отработки учебных приёмов! И ты всерьёз надеешься разбить с их помощью шесть тысяч закалённых в боях легионеров?! Ты в своём уме?!.. Даже если Мазиппа ударит Долабелле в тыл, это не решит исход сражения! Да всю конницу Мазиппы остановит одна когорта! А остальные девять когорт пройдут по нашему войску, как, понимаешь… хорёк по курятнику!
– Не горячись, Симон, – улыбнулся Такфаринас. – Ты просто не владеешь всей обстановкой. Прости, но я никому не мог доверить всё… Для начала – у Долабеллы сейчас не шесть тысяч бойцов. Две его когорты ещё от Куикула отвернули к морю. Я полагаю, Долабелла решил закрыть нам проход через Джурджур. Поэтому за нами сейчас идёт только восемь когорт. Плюс две неполных алы кавалерии. Но кавалерия, в основном, вся распылена – на разведку, фланговое и тыловое прикрытие – вряд ли её удастся в нужный момент собрать в единый кулак… Но и это ещё не самое главное!.. – Такфаринас придвинулся ближе к декуриону и понизил голос. – Самое главное в другом… Я бы вообще не затевал всю эту кампанию, если бы не был уверен в поддержке со стороны мавретанских племён. Согласись, соваться в Мавретанию, не договорившись с вождями местных племён, – несколько самонадеянно. И та, двухлетней давности, история с изавиенами – тому лишь подтверждение… Но теперь всё по-другому! Мне удалось договориться с вождями лекбае́лов, менаба́ и мту́га. Чего мне это стоило – это отдельный разговор. Но мне удалось с ними договориться! Они выставляют объединённое войско. Три тысячи всадников! Своих лучших воинов! И эти три тысячи всадников идут сюда! Я жду от них известия в ближайшие несколько часов. Теперь ты понимаешь?!.. Я дам Долабелле бой! Завтра, а может, даже сегодня у меня будет почти двукратный перевес над Долабеллой! Плюс конница Мазиппы у него в тылу. Я выиграю этот бой, Симон! А потом пройду через Джурджур и сомну оставшиеся две когорты Третьего легиона! Ты говоришь – десант?! Плевать! Пусть высаживаются! Пятьдесят трирем, семьдесят – всё равно! Я сомну и десант! И я не думаю, что после того, как я разгромлю легион Долабеллы, мне придётся штурмовать Типасу или Кесарию – Птолемей сам откроет предо мной ворота своей столицы! И, между прочим, ещё долго будет уговаривать меня войти. И вот тогда!.. Вот тогда мне и пригодится всё золото Птолемеев!.. Я поставлю под одно знамя все мавретанские и нумидийские племена, все – от мыса Ма́гнум до Большого Сирта! А когда я сделаю это, тогда я буду говорить с кесарем Тиберием по-другому! Совсем по-другому!.. Я в позапрошлом году ведь уже отправлял Тиберию послание. Я просил у него отделить для моего народа часть Нумидии – совсем небольшую часть! – чтобы мы могли жить на ней спокойно и мирно, как веками жили здесь наши предки. Тиберий не захотел со мной разговаривать и натравил на меня легионы Юния Блеза… Но теперь всё будет по-другому! Теперь я́ буду диктовать условия императору Тиберию! И теперь меня уже не устроит маленькая часть Нумидии! Теперь мы будем разговаривать с Тиберием обо всей Нумидии целиком! Да ещё и обо всей Мавретании в придачу!..
– Ты всерьёз полагаешь, что кесарь оставит Нумидию в покое? – спросил Саксум. – Что он проглотит обиду и спокойно станет глядеть из Ромы, как на однажды отвоёванных им землях хозяйничает, понимаешь, какой-то бывший командир турмы, а ныне изменник и бандит? Так, кажется, тебя «величают» в Роме?
– Нет, конечно, – усмехнулся Такфаринас. – Я прекрасно знаю, что Тиберий не прощает обид. И я понимаю, что нас вряд ли оставят в покое… Но ведь есть же прекрасный пример! Германцы! Они разбили легионы Квинтилия Вара, и романские войска больше не смеют соваться за Рейн. А ведь германские земли гораздо привлекательнее для Ромы, чем наши. У нас здесь ведь нет железных и серебряных руд, как в Германии. У нас нет золотоносных жил, как в Испании или в Армении. Или в той же Галлии… Я надеюсь на то, что в Роме умеют считать деньги. И практические доводы там в конце концов возобладают над имперскими амбициями. Роме нужен металл и рабы. Металла здесь нет. А насчёт исправной поставки рабов… Я думаю, мы с Тиберием сможем договориться на этот счёт. К нашей обоюдной выгоде… Африка большая. Здесь есть где брать рабов.
