Kitabı oku: «Норильские судьбы», sayfa 4

Послесловие

Первый день сентября порадовал теплом настоящего «бабьего лета». Лучи заходящего солнца слепили часовых на вышках. Через небольшие оконные проемы, с которых совсем недавно сняли металлические решетки, заглядывали внутрь бараков, прогревали оштукатуренные стены. Обилие света и тепла, проникнув в темные и мрачные помещения, стаскивало его обитателей с двухъярусных нар, выталкивая наружу. Скоро практически все заключенные шестой женской зоны вышли во двор, столпившись около своих бараков, подставляя лица к солнцу, зависшему над просторами тундры. И вдруг из толпы послышался крик:

– Бабы! Бабаньки смотрите. Снега нет!

– Августа Михайловна, смотрите! – одна из женщин показывала рукой в сторону гор.

Взоры тысяч глаз, перешагнув через ряды колючей проволоки, были обращены на межгорье северного склона, где впервые за все время, несмотря на прохладное лето, снег растаял полностью. Толпа радостно загудела, кое-где послышался плач.

А еще через неделю впадины и склоны гор были покрыты толстым слоем уже нового выпавшего снега.

Каларгон

Предисловие

1970 год. Мы с другом Петей в выходные решили съездить с ночёвкой на осеннею охоту. Он хорошо знал те места, где мы собирались побродить с ружьями. Утром на станции «Октябрьская площадь» сели в электричку, которая ходила до аэропорта Алыкель, и через сорок минут вышли на переезде Каларгон.

Углубляясь в тундру, пошли по тропинке мимо окутанных колючей проволокой и металлической арматурой высоких бетонных серых стен, действующей каларгонской тюрьмы. Петя сказал:

– Кузница смерти.

– Почему?

– Мой дядька в пятьдесят третьем здесь сидел. Такое рассказывал. Бухенвальд и Освенцим отдыхают.

Из цилиндрической сторожевой вышки, перегнувшись через бордюр, за нашим передвижением внимательно наблюдал караульный. Я поднял голову вверх, разглядывая краснопогонного солдата. Мы с Петей демобилизовались чуть больше года назад, поэтому я поинтересовался у часового:

– Долго еще до дембеля?

– А тобі чого? Ти проходь не затримуйся. Нам з вашим братом розмовляти заборонено.

– Ну, извини. Сестру мы с собой не взяли.

– Я дивлюся тут всі дуже розумні ходять. Ось я зараз стрельну, так подивлюся, як ви отселя в тундру побіжите.

– А в ответ получить не боишься?

Петя дернул меня за рукав.

– Не связывайся с ним. Ты что не знаешь, в эти войска берут только безмозглых придурков.

– Чого ти вякнув?

На вышке лязгнул затвор. Мы обернулись. Патрон выскочил из автомата стражника, описав в воздухе дугу бесшумно упал в траву. Часовой в растерянности посмотрел вниз:

– Хлопці. Киньте патрон, будь ласка. Начальник варти мене вб'є.

– А газету тебе не помять?

– От які ви сволочі. Ну почекайте. Будете ще повертатися.

Мы, не оборачиваясь, пошли дальше. Вышли к речке Далдыкан, перешли вброд почти высохшее русло и пошли по тундре. Погода стояла относительно теплой, но комары не донимали. Мошка, спрятавшись в траве, потревоженная нашими ногами, поднималась над кустами серым облачком и снова падала в траву. Но стоило нагнуться к ягоде и опустить голову, как тут же облепляла лицо. Кустарники голубики были обвешаны уже перезревшей ягодой, под ногами стелился сплошной ковер брусничника. Местами попадали поляны морошки. Стоило только дотронуться до ее стебля, как ягоды опадали, закатываясь и маскируясь в покрывале ягеля.

– Володя. Подойди, – Петя махнул мне рукой.

Я подошел. У его ног лежал человеческий череп и груда костей белого матового цвета.

– Я тебе говорил про кузницу смерти?

Он присел, развязал рюкзак и стал аккуратно складывать находку внутрь.

– И куда потом? – спросил я.

– Оставим у какой-нибудь избы.

Мы уже изрядно устали, решили отдохнуть и перекусить в первой же избушке, которая попадется на пути. Это были скорее не избы, а палатки. Представляли они собой деревянные каркасы, обтянутые брезентом или вентиляционным рукавом. Во всю ширину палаток всегда были сколочены нары на несколько человек. Во многих были установлены титановые или из нержавеющей стали печки-буржуйки. Чего-чего, а этого металла в Норильске было в изобилии.

Скоро подошли к одной из таких палаток. Петя стал обходить ее вокруг и вдруг окликнул меня.

– Смотри.

У стены на земле были уложены пирамидой более десяти человеческих черепов и большое количество костей. Он развязал свой рюкзак и добавил к пирамиде еще один череп.

Мы уже перекусили и собирались немного отдохнуть на нарах, когда услышали мужские голоса. В палатку зашли двое. Один из них был нашего возраста, а другой значительно старше.

– Привет, охотники, – сказал старший. – Меня зовут Сергей. Это моя избушка.

Мы поздоровались.

– Да мы зашли немного перекусить. Сейчас уходим.

– Я вас не гоню. Места думаю всем хватит. Мы с племяшом решили посидеть на вечерней зорьке, гуся покараулить. Пока шли, табун оленей встретили голов на тридцать. На Пясино попер.

– Мы тоже видели. Два табуна.

– А как у вас успехи?

– Пока десяток куропаток, да две полярки. По речке в основном гагары, нырки да шилохвостки, а их стрелять, так проще рыбы наловить и уху сварить, вкус тот же.

– Верно. Вонючие утки, да и мясо, как наждачная бумага.

После короткого знакомства разговор продолжился. Сергей оказался участковым из поселка Кайеркан.

– Мы вам тут еще один череп в пирамиду добавили, – сказал Петя.

– Если бы вы, ребятишки, знали, сколько их вокруг. Вот я знаю здесь более десяти палаток и избушек вплоть до озера Пясино, и практически у каждой такие пирамиды. А вот там – он показал в окошко на северо-западный склон Норильского плато – палатка моего друга. Она практически рядом с шахтой. У нее через каждые тридцать метров кости и черепа.

Мы замолчали.

– А почему никто не собирает? Можно же их захоронить – спросил я.

– Ты представляешь сам, что такое захоронить официально? Прежде чем это сделать на каждый череп нужно заводить уголовное дело, проводить расследование, собирать материалы, искать свидетелей. Представляешь себе цепочку дел и количество занятых в ней? И это только юридическая сторона. А сейчас чуток вникни в политическую. Большинство бывших причастных, знающих и отдававших приказы еще живы, здоровы и также занимают государственные посты, а некоторые взобрались еще выше. Они дадут это сделать? Вот когда они уйдут со сцены, только тогда возможны какие-то подвижки. Я не утверждаю, а говорю возможны. Причем толчок этим подвижкам должны дать родственники. А как ты думаешь, много их в живых останется к тому времени? Вот и я о том. А на государственном уровне это будет замалчиваться, и чем дольше – тем лучше.

Часть 1

В сотне метров от железнодорожных путей самой северной трассы Норильск – Дудинка, находящейся в предгорной части северной оконечности Норильского плато в шестнадцати километрах к западу от Норильска, в 1935 году геологами было открыто Каларгонское месторождение цементных известняков. Естественно, разработка месторождения начала осуществляться силами заключённых Норильлага.

Скоро была заложена первая шахта для подземной отработки известняков, построена печь для обжига извести, которая загружалась слоями, вперемежку с углем. Готовая продукция тачками отвозилась на склад.

Первый вертикальный шурф горной выработки геологической разведки глубиной более тридцати метров засыпать не стали. Огородили метровым заборчиком и использовали в дальнейшем как могильник.

Недалеко от шахты в сжатые сроки был построен штрафной лагерный изолятор. Для исключения случаев побега при помощи разбора проемов в стене по всему периметру высоких бетонных оград снаружи закрепили металлические прутья. Межкамерные перегородки имели такую толщину, которая предотвращала проникновение любого звука. Это делало невозможным передачу какой-либо информации голосом или при помощи тюремной азбуки. На окраску стен изнутри и снаружи извести не жалели, так как ее было в избытке, но после первых же дождей светлое здание стало темно-серым.

Серым снаружи и черным, по сути, Каларгон вошел в Норильский особый лагерный пункт в составе пятого лагерного отделения. Именно с этого периода штрафной изолятор стал обретать свою зловещую славу, в дальнейшем прозванный заключёнными Норильских лагерей как «Мясокомбинат имени Ширяева».

Ширяев – старший лейтенант небольшого роста, плотный крепыш. Службу во внутренних войсках понимал как право абсолютной власти. Большое удовольствие получал от причинения физической боли и страданий другим людям, что выдавало его садистские наклонности. Взрывной неуправляемый характер превращал его в зверя, жаждущего постоянной крови. Глумясь над заключенными, избивая их руками, ногами, придумывая новые способы истязаний, устраивая публичные расстрелы, показывал всем верховенство своей власти над другими.

Зная эти его качества, многие из администрации лагерей на всех уровнях не только побаивались его, а откровенно боялись. Поэтому при первой же возможности откомандировали подальше от Норильска, подобрав самую подходящую для него должность – начальник тюрьмы Каларгон.

Здесь на вверенной ему территории усмиряли лагерных уголовников-убийц. Ломали, истязали непокорных политзэков и прочий лагерный контингент. С наиболее опасными и злостными нарушителями лагерного режима не церемонились – расстреливали «при попытке к бегству». Трупы отвозили на рядом стоящий известняковый рудник, сбрасывали в горизонтальный шурф, и присыпали породой. А в ночное время сжигали в обжиговой печи.

Часть 2

Станция Каларгон находилась со стороны реки, протекающей рядом. По рассказам, здесь когда-то находился небольшой станок из нескольких яранг, в которых жили местные нганасане-оленеводы. И вот приехали в эти места геологи, разбили палатки и стали вести разведку полезных ископаемых. В отряде из пяти человек выделялся один очень высокого роста. Местные подружились с ним и прозвали его Дылдой.

Через речку у поселения был сооружен небольшой мосток. Как-то Дылда, будучи в изрядном подпитии, упал с этого мостика прямо в реку. Нганасане увидели это падение и бегом устремились к палаткам геологов с криком:

– Дылда канул! Дылда канул! – Так безымянная речка обрела свое название – Далдыкан.

В этой тюрьме содержался не только особо опасный лагерный контингент. Начальник Норильлага по ходатайству администрации любого лагерного отделения мог определить сюда заключенного на два месяца. Больший срок не давали, потому что на штрафном пайке протянуть и выжить дольше не мог никто.

«Загреметь» на Каларгон можно было и по достаточно банальным поводам: личной неприязни администрации или надуманных обвинений охраны. Из этого зловещего, действительно страшного места практически никто живим не выходил. Для заключенных, осужденных по политической статье, это была настоящая Голгофа.

Только в нескольких камерах имелось отопление. Можно только представить, сколько мог продержаться человек в холодном помещении полярной зимой. Для того и строилось это зловещее здание – отнять жизнь.

Чтобы арестованного усмирить, выбить из него нужные показания у «специалистов» тюрьмы существовало множество «отработанных» на «живом материале» способов. В частности, не желающих «добровольно во всем признаться» во время следствия могли для начала «воткнуть мордой в угол». Поставить лицом к стене по стойке «смирно» без точки опоры, и продержать в таком положении несколько суток без пищи, воды и сна. Падающих в обморок от потери сил избивали, обливали водой и водворяли на прежнее место. К более крепким и «несговорчивым» «врагам народа» к зверским избиениям применялись и более изощренные «методы дознания». Популярностью пользовалось пытка с подвешиванием на дыбу с грузом, привязанным к ногам, чтобы кости вывернутых рук выскакивали из суставов.

Изобретательности издевательств над людьми можно было только ужасаться. «Забить кота в мешке» – очередная придумка. Для того чтобы лишить заключенного возможности хоть как-то уклоняться от ударов, жертву на допросах запихивали в узкий и длинный мешок, который завязывали, опрокидывали на пол. После чего до полусмерти избивали находящегося в мешке палками и сыромятными ремнями.

Применяли методы извращенно-садистского характера и по отношению к женщинам. Привозили их в Каларгон с целью «психического воздействия», но чаще для развлечения. Начальник тюрьмы устраивал так называемые «субботники». Женщин приводили на якобы допросы, раздев догола, подвергая при этом насмешкам и оскорблениям. Если жертвы отказывались вступать с охранкой в контакт по доброй воле, насиловали «хором» прямо в кабинете у следователя.

Часть 3

Строительство Норильского комбината разрасталось и требовало все больше рабочих рук. С открытием навигации вниз по Енисею устремлялись железные баржи с заключенными. По прибытию в Дудинку этапы везли в Норильск по узкоколейке или гнали пешком. Для тех, кому пришлось преодолевать путь в сто километров пешком, в Каларгоне проводили экскурсию «Добро пожаловать в Заполярный круг». Это знакомство было направлено на предварительное запугивание.

Заключённых загоняли во двор. Выходил Ширяев, с насмешкой и цинизмом обращался к ним с «приветственными словами». Поздравлял этап с прибытием на Крайний Север. Потом поворачивался к начальнику этапа, интересовался, есть ли у него нарушители. Если такие находились, тут же выдергивал их из строя. Начиналась наглядная демонстрация местных традиционных способов усмирения.

Затем Ширяев с гордостью начинал знакомить с местными достопримечательностями, окружающими тюрьму. Подробно рассказывая о прямом и косвенном назначении известняковой шахты и производительности ее обжиговых печей.

Войдя в раж, уже взахлеб подробно рассказывал обо всех новых видах пыток, которые использовались здесь применительно к погодным условиям Крайнего Севера. Особенно любил смаковать подробности об издевательстве, известном как «голосовать в полярную ночь». Заключенного под страхом немедленного расстрела за «попытку к бегству», ставили в мороз с поднятыми вверх руками, оставляя так на протяжении долгого времени. «Голосовать» ставили иногда «крестом», то есть руки в стороны или на одной ноге «цаплей». В таком положении люди оставались до тех пор, пока обмороженные, обессилившие не падали навзничь.

Выслушав «экскурсионный» рассказ, наглядно увидев методы «наставления» на правильный путь, заключенные уже в полной мере имели представление о том, что их ждет впереди.

– Спасибо за внимание! Ждем вас к себе с нетерпением. Наши двери всегда открыты для вас! – С циничной радостью в голосе произносил Ширяев, стрелял вверх из нагана, и этап продолжал движение в сторону Норильска.

Часть 4

Прошли сутки после полного подавления Норильского восстания 1953года, которое завершилось расстрелом из автоматов и пулеметов последнего оплота стачечного комитета пятого каторжного отделения.

Сюда, в Каларгонскую тюрьму, рассчитанную на сто человек и уже переполненную, везли оставшихся в живых всех причастных к лагерному забастовочному комитету. Оперативники, уголовники, сменяя друг друга, вели допросы с пытками, которые не прекращались ни днем, ни ночью.

Дворовая пристройка котельной, предназначенная для хранения угля, за день заполнялась трупами. Ночью на подводах или машинах их отвозили на шахту. Утром начальник тюрьмы звонил в управление, докладывал об освободившихся местах в камерах.

Изощряясь в зверствах, кто-то придумал новое правило прохода в тюремную зону – «без последнего».

По прибытии очередной партии заключенных выстраивали в ряд. Подавалась команда: «Бегом в зону марш!». Того, кто последним пересекал линию ворот тюрьмы, выдергивали из общей толпы, отводили в сторону к дворовой стене и расстреливали.

Ширяев сидел за письменным столом и перелистывал дело рецидивиста Зымкина по кличке Пахарь. Квадратная мрачная комната больше напоминала не кабинет, а камеру пыток. К потолку была прикреплена двутавровая балка с ручной талью и массивным крюком. К металлическим закладным, торчащим из стены, была приварена цепь с кандалами на концах. В правом углу стоял большой оцинкованный бак, наполненный водой с торчащими из него розгами. На полках многоярусного стеллажа лежали различные инструменты для пыток. Напротив стола на стене висел портрет Сталина, держащего на руках девочку-таджичку. Надпись внизу гласила «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

Ознакомившись с перечнем статей, по которым был осужден заключённый, вглядываясь в прикрепленную к делу фотографию, он ударил двумя кулаками по столу и почти прорычал:

– Посмотрим, что ты за сука такая – Пахарь.

Зымкин имел высший статус в иерархии заключенных – блатной. Титул представителя элиты преступного мира – вор в законе, получил, будучи коронованным в Крестах. Когда возникло восстание, он был одним из немногих авторитетов, который не стал направлять своих урок и сталкивать их лбами с политическими. Это бесило администрацию, которая хотела руками уголовников, навести порядок в зонах. С начала восстания и до его подавления он отлеживался в ИТУ больничного типа. На предъяву остальных авторитетов ответил коротко:

– Политика мне до фени. Я еще не ссучился. Пусть они порвут в разборках глотки друг другу.

Нажать с помощью авторитетов на законника не получилось. Тогда администрация решила в его отделении ввести «красную зону»: порядок взять на себя и задавить авторитет вора в законе, ввести жесточайшую дисциплину, когда за малейшее неповиновение следовало жестокое наказание, а за доносительство в любом виде – поощрение. Пахарь это понимал и, когда в лазарете появились оперативники и объявили, что его следует отконвоировать в Каларгон, совсем не удивился и молча проследовал за ними.

Ширяев захлопнул папку с делом Зымкина.

– Ну что ж. Будем тебя ломать!

Часть 5

Тюрьма была переполнена. Самую большую камеру превратили в так называемый отстойник для «естественной фильтрации». Для этого в тесную коморку, не имеющую окон и вентиляционных отверстий, площадью не более десяти квадратных метров набивали до тридцати человек. После чего ее закрывалась на несколько суток. Люди стояли, плотно прижавшись, друг к другу. Пошевелиться было невозможно. Хуже всего приходилось заключенным, которых запихивали в камеру позже остальных. По всей площади двери снаружи были вбиты большие гвозди, острые концы которых выступали внутрь камеры.

При прикосновении на теле оставались глубокие порезы и проколы. В туалет из «отстойника» не выводили, поэтому естественные надобности люди справляли прямо под себя. Запах разлитой по полу хлорной извести разъедал глаза, зловонье мертвечины вызывало удушье. Прижатые друг к другу в тесноте и духоте, люди испытывали неимоверные мучения, многие из них погибали, но так и оставались стоять, поддерживаемые со всех сторон живыми.

Сутками стояли «враги народа», поддерживая плечами мертвых, скалящихся живым прямо в лицо последней «улыбкой избавления от мук». А над ними, в кромешной тьме, скапливался ядовитый пар, от которого потолок и стены камеры покрывались мерзкой слизью.

Через несколько дней начиналась «чистая фильтрация». Заключенных выводили из камеры. Вытаскивали мертвых и отвозили подводами на гипсовый рудник.

Следующая партия заключённых обмывала стены и полы камеры с хлоркой, подготавливая для себя загон. Конвейер фильтрации продолжал работать.

Тех, кто оставался в живых после первой «естественной фильтрации», отводили под конвоем на «пляж». Это было небольшое озерко диаметром не более тридцати метров и глубиной до полутора, каких было много вокруг. На берегу заключенных заставляли раздеться догола, взять с собой одежду и загоняли в воду. Под страхом расстрела запрещалось выходить в течение долгого времени. Сначала все с удовольствием начинали смывать с себя грязь, стирать пропитанную запахом мертвечины робу.

В верхних слоях вода в теплое время даже хорошо прогревалась. Но после того как десятки рук и ног взбивали ее, она начинала перемешиваться. Внизу, под слоем ила, находился лед вечной мерзлоты. Вода вскоре становилась ледяной. Судорогами начинало сводить ноги, у некоторых не выдерживало сердце. Попытки выйти на берег пресекались предупредительными выстрелами.

Часть 6

Ширяев подошел к массивной, обитой металлом плотно закрытой двери, но даже через нее были слышны глухие крики и стоны. Это уголовники вели предварительную обработку комитетчиков, пытая и избивая их в небольшой комнате. На деревянной табличке двери черной краской было написано: «хозблок». Через некоторое время в комнату входили оперативные работники и начинали допросы. Перед ними стояли, сидели и лежали уже не люди, а что-то похожее на кровавое месиво. С обезображенными лицами и истерзанными телами заключенные, отвечая на заданные вопросы следователя, издавали только свист, открывая рты с полностью выбитыми зубами.

– Бейнер!?

– Я! – В дверном проеме появился старшина, помощник Ширяева, по злобе, извращенности садистских пыток ничем не уступающий своему начальнику.

– Приведи мне этого блатного Пахаря.

– Слушаюсь!

Через несколько минут в кабинет завели заключенного. Невысокого роста, очень худого, какими часто бывают больные туберкулезом. Мужчине было около пятидесяти лет. Впалые карие глаза выражали пустоту, безразличие и усталость. Но при виде человека, сидящего за столом в глазах, появился блеск испепеляющей ненависти. Серая роба висела на нем мешком, отчего он казался слабым и незащищенным. Однако в его резких движениях угадывалась сила, смелость и властность.

– Вызывал, Хозяин?! – блатной снял кепку и, теребя ее в руках, стал осматривать кабинет.

– Что-то у тебя на киче кругом тухлый сходняк, шняга полная. Стойла в индии забиты. Кругом шухер, янычары свирепствуют, прессуют.

Он невозмутимо, пристально уставился в глаза Ширяева.

– А ну, доложи по форме, – лицо лейтенанта стало покрываться пятнами.

– Ты что, начальник. Совсем тут нюх потерял? Давай ботай, для чего меня в это стойло притарабанили, с больничной шконки стащили?

Лейтенант сжал под столом кулаки, но сдержал себя и, подсев ближе, спросил:

– Ты мне, Пахарь, ответь только на один вопрос, – он начал сверлить собеседника пристальным, пронизывающим холодным взглядом. – Почему твои уголовнички отказались ехать в Каларгон и помогать здесь нам? А в лагере не сдали ни одного из комитетчиков?

– Хозяин, ты хочешь, чтобы я, вор в законе, ссучился и стал вором в загоне? Ты что думаешь, Пахарь залетел к кумовьям на кукан и стал крутить бейцалы? Ты правишь здесь по своему закону, я правлю там по понятиям. Братва в теме: я по беспределу осину гнуть не буду. Ты меня в эту шнягу с макрухой не втаскивай. В ваших разборках с пятьдесят восьмыми сводите рамсы сами, а я еще шнифты не отморозил.

Ширяев после таких слов уже не мог сдержать себя. Садист, собственноручно переломавший здесь не один десяток зэков, вскочил со стула и ударил кулаком в лицо Пахаря. Тот пошатнулся, но на ногах устоял. Поднять руку на вора в законе редко кто осмеливался на любом уровне администрации и охраны лагерей, но Ширяев посмел.

– Непонятки в раскладе, начальник. Ты что, совсем попутал? Каларгон красной зоной решил накрыть? Авторитеты воров отжать хочешь, опустить?

– Я тебя сейчас, сучье поганое, в мерзлоту опущу.

Он достал наган и, не целясь, выстрелил в ногу Пахарю, который завалился на бок и стал корчиться от боли, но вслух не произнес ни слова, даже не застонал.

– Бейнер! – в дверях появился конвойный, грудь и низ гимнастерки были пропитаны кровью.

– Бейнер на допросе, товарищ старший лейтенант. Я вас слушаю!

Ширяев брезгливо посмотрел на вошедшего и, пряча наган в кобуру, прошипел:

– Сколько можно вам говорить, безмозглые ублюдки? Форму беречь надо. Когда только вы научитесь, одевать фартуки на работе. – Он посмотрел на лежащего на каменном полу вора в законе, немного подумал и выдавил из себя.

– Этого во двор. А вечером в «зону отдыха» на ночь.

– Слушаюсь!

– И давай ко мне комитетчика Нестерова.

Конвойный схватил за воротник Пахаря и потащил по узкому коридору во двор. Уголовники, попадающиеся на пути, вжимаясь в стены, смотрели на блатного, на их лицах застыл страх и немой вопрос.

– Перо. Перо мне, – хрипел Пахарь, глядя в глаза прижавшимся к стене уголовникам, большинство из которых были осуждены за бандитизм и службу в националистических отрядах Украины. Это они усердствовали на допросах, избивая и пытая политических.

Конвойный вытащил блатного в прогулочный двор и оставил у стены.

– Шняга полная. Вокруг шныри позорные. Нормальной братвы нет. Одни только ссученные бендеровские отморозки, – простонал Пахарь и начал стягивать с себя робу.

Разорвал майку на груди и стал перевязывать простреленную ногу. Все его тело пестрело синевой татуировок. На плечах – эполеты, особый знак отличия за серьезные дела. На груди – профиль Ленина как символ вора. Вор – Вождь Октябрьской Революции. Профиль Сталина – защита от пули чекиста. На ключицах и коленях – звезды, отличительный знак авторитетов, означающий «Никогда не встану на колени перед ментами». На спине – храм с куполами и крестами, одна из самых распространенных тюремных татуировок. Когда человек попадает в тюрьму, ему набивают купол. Когда он полностью отбывает свой срок, на куполе появляется крест.