Kitabı oku: «Экспериментальная планета», sayfa 11
Приложения
Духовная провинция Касталия. Квитэссенция. Г.Гессе «Игра в бисер».
Были бурные и дикие времена, времена вавилонски смутные, когда народы и партии, старые и молодые…, не понимали друг друга. Кончилось это, после изрядной потери крови и обнищания, всеобщим желанием образумиться, все большей тоской по общему языку, который надо было снова найти, по порядку, по традиции, по надежной мере вещей, по азбуке и таблице умножения, которые не были бы продиктованы интересами власти, и не менялись бы каждый день.
Поразительно: с ужасом и стыдом глядя на жестокую игру мировой истории, на вечно вертящееся колесо алчности и страданий, увидев и поняв бренность сущего, алчность и жестокость человека и в то же время его глубокую тоску по чистоте и гармонии, этот, как ни один, может быть, другой, умный и способный страдать народ, нашел для всей красоты и всего трагизма мира эти великолепные притчи. Мы сами и тоже несем ответственность за мировую историю и за свою позицию в ней. Нам очень не хватает сознания этой ответственности. Могут прийти времена ужаса и величайших бедствий. Но если бывает счастье и в беде, то оно может быть только духовным, обращенным назад, чтобы спасти культуру прошлого, обращенным вперед, чтобы с бодрой веселостью представлять дух в эпоху, которая иначе целиком бы оказалась во власти материи.
Появилась огромная потребность в правде и праве, в разуме, в преодолении хаоса. Какому-то вакууму в конце концов полной насилия и целиком устремленной ко внешнему эпохи, этой, ставшей крайне упорной и острой всеобщей тоске по какому-то почину и какому-то порядку, мы и обязаны своей Касталией, и тем, что мы существуем. Крошечная, храбрая, голодавшая, но не покорившаяся горстка действительно высокодуховных людей начала сознавать свои возможности, начала с аскетически героической строгостью к себе, маленькими и мельчайшими группами повсюду работать, отметая любые лозунги и строя целиком заново духовность, просвещение, науку, образование. Постройка удалась, она медленно выросла из своих героически скудных начатков в великолепное здание, создала в ходе поколений Орден, Педагогическое ведомство, элитные школы, коллекции, Игру.
…добродетели все же продолжали существовать и сохраняли свою ценность и свое волшебство, они состояли в том, чтобы говорить «да», а не «нет»
Аристократизм духа, не крови…, истинное наше поприще и первая наша забота – поддержание образцовой духовной жизни. Дух благотворен и благороден только в повиновении истине. Политизация и милитаризация духа. Мы не готовы и самый дух, традицию, нравственный смысл нашей духовности принести в жертву интересам текущего дня. Времена высшего расцвета духа никогда, в сущности, нельзя было объяснить политической обстановкой, у культуры, у духа, у души есть своя собственная история, которая течет рядом с не утихающими боями за материальную власть, как вторая тайная, бескровная и священная, история. Исключительно с этой священной и тайной, а не с «настоящей» жестокой мировой историей имеет дело наш Орден. В общем то мировая история не стремится к желательному, разумному и прекрасному, отнюдь не благоприятствует всему этому, а все это разве что в порядке исключения иногда терпит.
Эстетский поселок. Прекрасный, диковинный мир. Умные, изощренные умельцы Игры, ученые-индивидуалисты. Мозг, сознание, совесть. Не страшно, если число Ваше окажется слишком велико, ваше рвение слишком сильно, слишком горячо, умножайте их, умножайте их! Вживаться в элиту, ее сущность… Живая, пульсирующая жизнь, духовная актуальность.
Великолепие и ужас жизни…
Касталия – это особое маленькое государство, …городок внутренний, маленькая, но старая и гордая республика, укрепленная и возвышенная в сознании собственного достоинства особым эстетическим и в некотором роде священным характером своей деятельности. Мы отмечены задачей хранить истинную святыню, ее не имеющие подобных себе тайну и символ – Игру в бисер.
Каждому касталийцу надо знать только две цели, два идеала: они должны достигать как можно большего совершенства и сохранять в себе живость и гибкость постоянным сознанием связи со всеми другими дисциплинами и тесной ее дружбы со всеми. Этот второй идеал, идея внутреннего единства всех духовных усилий человека, идея универсальности, нашел в нашей искуснейшей Игре свое совершенное выражение.
…можем открывать свои окна в стороны всех других дисциплин. Возьмешься за эту задачу радостно и сосредоточенно.
Мы, умельцы Игры, не вправе допускать ограниченности и самоуспокоенности… Наша задача – хранить идею universitas litteracuk и ее высочайшее выражение, нашу благородную Игру. Но как мы можем спасти что – либо, что само не хочет, чтобы его спасали
Доказать, что без нашей Игры и без нас нельзя обойтись, мы можем только одним способом: постоянно держа ее на уровне всей в целом духовной жизни, бдительно усваивая каждое новое достижение наук, каждый новый их поворот, каждую новую постановку вопроса, неизменно, снова и снова придавая нашей универсальности, нашей благородной, но и опасной Игре с идеей единства такой прелестный, такой заманчивый, такой очаровательный вид, чтобы самый серьезный исследователь, самый усердный специалист снова и снова слышал ее призыв, чувствовал ее соблазн, ее обаяние.
Наша большая годичная Игра длится три недели и является праздником для всей страны. Присутствие представителя правительства. Молодые ученики элиты оказываются захваченными духом Игры, ее достопочтенными традициями, ее задевающей душу силой, и становятся нашими страстными приверженцами и сторонниками. Маститые ученые… в ходе большой Игры… поддаются расковывающему, умиротворяющему и возвышающему волшебству нашего искусства, делаются моложе, воспаряют мыслью, …богатый, прекрасный, налаженный аппарат, сердце которого – архив Игры.
Каждый из нас, стоит только ему выйти в элиту, будет всю жизнь трудиться, развивая, изощряя, углубляя себя и свое искусство.
Здесь в нескольких десятках сердец и умов вершится развитие нашей Игры, ее приспособление к духу времени и отдельным наукам, ее подъем с ними, ее с ними диалог. Духовное содружество. По настоящему и воистину полноценно и во всю силу играют в нашу Игру только здесь, только здесь – в нашей элите, она – самоцель и священнодействие, только здесь она не имеет уже ничего общего ни с любительством, ни с тщеславием образованности, ни с чванством, ни с суеверием.
Дух нашей Провинции… основан на двух принципах: на объективности и любви к истине, в ученых занятиях и на радении о… мудрости и гармонии.
В нашей игре тоже скрыт свой дьявол, она может привести к пустой виртуозности к самодовольству художнического тщеславия, к карьеризму, приобретению власти над другими и тем самым к злоупотреблению этой властью. Нуждаясь, поэтому, еще и в другом воспитании, кроме интеллектуального, мы подчинились морали Ордена не для того, чтобы превратить свою умственную активную жизнь в оцепенение души, а наоборот, чтобы быть способными к величайшим духовным подвигам.
Самое лучшее и самое живое в нашем институте – это старый касталийский принцип отбора лучших, элиты. Учение в элитных школах… Школы Касталии собирают со всей страны лучших учеников. И в деревне игроков мы стараемся выбирать лучших из тех, кто одарен любовью к Игре: удерживать их обучать, совершенствовать. Наши семинары предназначены учить и учить, готовя из них настоящих игроков, художников Игры. В нашем искусстве – конца развитию нет. Радость воспитывать… Обучение и воспитание неразделимы. Благодарное благоговение …перед мудрым советчиком, ценным путеводителем.
Магистр Йозеф Кнехт… – мастер Игры: светоносец, умножающий радость и свет на земле. Изначально …значит просто напросто «учитель». Ни на одну неделю не переставай… не вымучивай из себя светлых мыслей, а часто отныне думай, что … тебя ждет прекрасная и праздничная задача, что ты должен набираться ума на нее. Записывать свои идеи… Возьмешься за эту задачу радостно и сосредоточенно. С беспокойным удовольствием любовно и неустанно хлопотать… Наша Касталия – маленькое государство духа, она дорожит своим достоинством, своей самодисциплиной и справляется со своей задачей – быть высшей аристократией духа и непременно растить ее.
Ясный, упорядоченный мир чистых форм и формул, чистых, отшлифованных абстракций Озорное кокетство, тончайшими украшениями, эквилибристическое парение огромного ритмического разнообразия. Потерянный волшебный ключ… Миг повышенной радости жизни. Волшебство мечты… Полнокровная жизнь…Самобытная фантазия… Изящество, изобретательность, артистизм… Утонченная духовность… Доброжелательность, жизнерадостность, бодрость, уверенность. Испытать радость блестящего и волнующего празднества… Мягко и строго, скупо и сладостно встречались и скрещивались голоса этой прекрасной музыки, храбро, весело и самозабвенно шествуя сквозь пустоту времени и бренности.
Большая торжественная Игра… всякого, кто входит в этот волшебный круг, вбирает в себя.
…выразительными, назывными и формообразующими средствами законов Игры они владеют достаточно свободно, чтобы наряду с объективными и историческими значениями включать в нее совершенно индивидуальные и уникальные представления, пользоваться …Игрой как неким инструментом философствования.
…расширение сферы Игры, пока не охватит весь мир…
Внутренне отрешиться от ложной цели… Игра – не философия и не религия, это особая дисциплина, по своему характеру она родственна больше всего искусству, это …внутреняя сторона Игры, ее эзотерика, метит в единство всего на свете…
…Отвлеченный и с виду вневременной мир Игры… гибок. Касталия и Игра… – чудесные вещи. Они чуть ли не само совершенство. Только они, может быть, слишком хороши, слишком прекрасны. Пожалуй, нельзя глядеть на них без страха за них. Не хочется думать о том, что их как и всего, не станет когда-нибудь. И все-таки думать об этом надо.
Высочайшие взлеты духа и самозабвеннейшая преданность высшим ценностям. Пребывать в состоянии веселой и светлой сосредоточенности. По настоящему понять их, мирян, смогу я лишь тогда, когда стану таким, как они, когда у меня не будет перед ними никаких преимуществ, в том числе этого прибежища – Касталии.…
…насколько далеко ушла Касталия от своей страны, или, пожалуй, наоборот – насколько чужда и неверна стала наша страна своей благороднейшей Провинции и ее духу, как велика в нашей стране пропасть между телом и душой, между идеалом и действительностью, как мало знают они друг о друге и хотят знать, настолько оправдано наше особое положение ко всему остальному народу и миру.
Веселость – не баловство, не массовое довольство, она есть высшее знание и любовь, она есть приятие всей действительности, бодрствование на краю всех пропастей и бездн, она есть доблесть святых и рыцарей, она нерушима. Достичь этой веселости – для многих тут нет цели более высокой и благородной. Она есть тайна прекрасного и истинная суть всякого искусства. Ученость не всегда и не везде бывала веселой, хотя ей следовало бы таковою быть. У нас она, будучи связана с культом истины, тесно связана с культом прекрасного. Наша игра соединяет в себе все три начала: науку, почитание прекрасного, медитацию.
Касталийская мораль – новый идеализм. Сохранение духовной честности и чистоты… Дух ничего не значил и был для могучих властителей лишь подсобным и второстепенным боевым средством. Духовность прежде всего – воля к истине. Искони поддерживалась тенденция к универсальности и к сближению между наукой и искусством, а высшим воплощением этих тенденций была Игра.
Каждый из нас лишь человек, лишь попытка, лишь нечто куда-то движущееся. Но он должен двигаться туда, где находится совершенство, он должен стремиться к центру, а не к периферии.
Все действительно великие деятели мировой истории либо умели размышлять, либо безотчетно знали путь туда, куда нас ведет медитация. Все другие, даже самые талантливые и сильные, терпели, в конце концов, крах, потому что их задача, или их честолюбивая мечта, овладевала ими, превращала их в одержимых до такой степени, что они теряли способность отрываться и отмежевываться от злобы дня.
Из-за своих потуг преподать «смысл» философы истории зарубили половину мировой истории, положили начало фельетонной эпохе и повинны в потоках пролитой крови.
Пробуждение… должно означать познание самого себя и своего места в касталийском и человеческом мире, приближаться к пониманию своего особого, беспримерного положения и назначения.
…отказаться от сегодняшнего и завтрашнего ради чего-то совершенного – универсальности.
Большинство касталийцев…, жили в своей Педагогической провинции и в своем Ордене как в каком-то устойчивом, вечном, естественном мире, о котором они знали, что он существовал не всегда, возник не сразу и в жестоких боях во времена величайших бедствий, в конце воинственной эпохи, с одной стороны, благодаря аскетически-героическому сознанию и усилению людей духа, с другой – благодаря глубокой потребности усталых, истекающих кровью и одичавших народов в порядке, норме, разуме, законе и мере. Они знали, что их функция – не стремиться править и соревноваться, но зато гарантировать постоянство и прочность духовных основ всех мер и законов.
А что этот порядок вещей вовсе не есть нечто само собой разумеющееся, что он предполагает какую-то гармонию между миром и духом, которую всегда можно снова нарушить. Скрытую проблематичность своего касталийского бытия они, в сущности, игнорировали, предоставляя заботиться о ней немногим политическим умам.
Мы не …политики, и у нас нет никакой власти, но мы зависим от мира, который нуждается в нас или терпит.
Заниматься историей уже означает знать, что стремишься к чему-то невозможному и все-таки необходимому и крайне важному. Заниматься историей – значит погружаться в хаос и все же сохранять веру в порядок и смысл. Это очень серьезная задача, и, может быть, трагическая.
…самое притягательное, самое поразительное и наиболее достойное в мировой истории – не лица, не ловкие ходы, не тот или иной успех или иная гибель – такие явления как наша конгрегация, где пытаются собирать, воспитывать и переделывать людей на основе их умственных и душевных качеств,…с помощью духа, а не с помощью крови, превращая их в аристократию, способную и служить, и властвовать.
В истории греков…такие попытки, как те, что предпринимались пифагорейцами или платоновской Академией, у китайцев… долговечность конфуцианской системы, в нашей европейской истории перворазрядными историческими ценностями представляются, прежде всего, христианская церковь.
Что порой везет какому-нибудь авантюристу, и он завоевывает империю, которая существует потом двадцать или пятьдесят, а то и даже сто лет, или что какой-нибудь благонамеренный идеалист – король или император стремится подчас к более пристойной политике или пытается осуществить мечты по части культуры, что тот или иной народ… умудрился под сильным нажимом создать или вытерпеть что-то немыслимое – все это… не так интересно, как тот факт, что снова и снова делались попытки создания таких структур как наш Орден, и что иные плоды этих попыток сохранились тысячу и две тысячи лет. О самой святой церкви говорить не хочу, она для нас, верующих, обсуждению не подлежит. Но что такие конгрегации как бенедиктианская, доминиканская, позднее иезуитская и так далее, просуществовали по несколько веков и после всех этих веков, несмотря на всякие перемены, на всякое вырождение, приспособленчество и насилие, сохраняют еще свое лицо, свой голос, свою индивидуальную душу, это…самый замечательный и самый истинный феномен истории.
…глубокое понимание несовершенства и нелегкости человеческой природы…, целые народы и языки пытаются проникнуть в глубины мира своими мифами, космогониями, религиями. Мир, как изображают его… мифы, начинается в своих истоках божественно, блестяще, по весеннему прекрасно, золотым веком; от грубости нищает и в конце… веков созревает для того, чтобы его растоптал и уничтожил смеющийся и танцующий Шива, но … все начинается заново – улыбкой сновидца Вишну, чьи играющие руки создают новый, молодой, прекрасный, блестящий мир. Для вящей славы Касталии.
Паломникам в Страну Востока. Опыт общепонятного введения в её историю. Г. Гессе. Игра в бисер.
– Мы хотим запечатлеть …те немногие биографические сведения, какие нам удалось добыть о Йозефе Кнехте. Мы прекрасно понимаем, что эта попытка в какой-то мере противоречит – во всяком случае, так кажется – царящим законам и обычаям духовной жизни. Ведь один из высших принципов нашей духовной жизни – это как раз стирание индивидуальности, как можно более полное подчинение отдельного лица иерархии Педагогического ведомства и наук. Да и принцип этот, по давней традиции; претворялся в жизнь так широко, что сегодня невероятно трудно, а в иных случаях и вообще невозможно откопать какие-либо биографические и психологические подробности относительно отдельных лиц, служивших этой иерархии самым выдающимся образом; в очень многих случаях не удается установить даже имя. Таково уж свойство духовной жизни нашей Провинции: анонимность – идеал ее иерархической организации, которая к осуществлению этого идеала очень близка.
– Если мы, тем не менее, упорно пытались кое-что выяснить о жизни Йоефа Кнехта и набросать в общих чертах портрет его личности, то делали мы это не ради культа отдельных лиц и не из неповиновения обычаям, как вам думается, а, напротив, только ради служения истине и науке. Давно известно: чем острее и неумолимее сформулирован тезис, тем настойчивее требует он антитезиса. Мы одобряем и чтим идею, лежащую в основе анонимности наших властей и нашей духовной жизни. Но, глядя на предысторию этой же духовной жизни, то есть на развитие Игры в бисер, мы не можем не видеть, что каждая ее фаза, каждая разработка, каждое новшество, каждый существенный сдвиг, считать ли его прогрессивным или консервативным, неукоснительно являют нам хоть и не своего единственного и настоящего автора, но это самый четкий свой облик как раз в лице того, кто ввел это новшество, став орудием усовершенствования и трансформации.
Впрочем, наше сегодняшнее понимание личности весьма отлично от того, что подразумевали под этим биографы и историки прежних времен. Для них, и особенно для авторов тех эпох, которые явно тяготели к форме биографии, самым существенным в той или иной личности были, пожалуй, отклонение от нормы, врaждебность ей, уникальностъ, часто даже патология, а сегодня мы говорим о выдающихся личностях вообще только тогда, когда перед нами люди, которым независимо от всяких оригинальностей и странностей, удалось как можно полнее подчиниться общему порядку, как можно совершеннее служить сверхличным задачам. Если присмотреться попристальней, то идеал этот был знаком уже древности: образ «мyдpeцa» или «совершенного человека» у древних китайцев, например, или идеал, сократовского учения о добродетели почти неотличимы от нашего идеала да и некоторым крупным духовным корпорациям были знакомы сходные принципы, например римской церкви в эпоху ее подъема, и иные величайшие ее фигуры, скажем святой Фома Аквинский, кажутся нам, наподобие раннегреческих скульптур, скорее классическими представителями каких-то типов, чем конкретными лицами. Однако во времена, предшествовавшие той реформации духовной жизни, которая началась в ХХ веке и наследниками которой мы являемся, этот неподдельный древний идеал был, видимо, почти целиком утрачен. Мы поражаемся, когда в биографиях тех времен нам подробно излагают, сколько было у героя ceстеp и братьев и какие душевные раны и рубцы остались у него от прощания с детством, от возмужания, от борьбы за признание, от домогательств любви. Нас, нынешних, не интересуют ни патология, ни семейная история, ни половая жизнь, ни пищеварение, ни сон героя; даже, eго духовная предистория, его воспитание при помощи любимых занятии, любимого чтения, и так далее не представляют для нас особой важности. Для нас герой и достоин особого интереса лишь тот, кто благодаря природе и воспитанию дошел до почти полного растворения своей личности в ее иерархической функции, не утратив, однако, того сильного, свежего обаяния, в котором и состоит ценность и аромат индивидуума. И если между человеком и иерархией возникают конфликты, то именно эти конфликты и служат нам пробным камнем, показывающим величину личности. Не одобряя мятежника, которого желания и страсти доводят до разрыва с порядком, мы чтим память жертв – фиrур воистину тpaгических.
Когда дело идет о героях, об этих действительно образцовых людях, интерес к индивидууму, к имени, к внешнему облику и жесту кажется нам дозволенным и ecтественным, ибо и в самой совершенной иерархии, в самой безупречной организации мы видим вовсе не механизм, составленный из мертвых и, в отдельности безразличных частей, а живое тело, образуемое частями и живущее органами, каждый из которых, обладая своей самобытностью и своей свободой, участвует в чуде жизни. Стараясь поэтому раздобыть сведения о жизни мастера Игры Иозефа Кнехта, в первую очередь все, написанно им самим, мы получили в свое распоряжение ряд рукописей, которые, нам кажется, стоит прочесть. То, что мы собираемся сообщить о личности и жизни Кнехта, многим членам Ордена, особенно занимающимся Игрой, полностью или отчасти известно, конечно, и хотя бы по этой причине наша книга, адресована не только этому кругу читателей так же и вне его.
Для того узкого круга нашей книге не понадобилось бы ни предисловия, ни комментария. Но, желая сделать жизнь и сочинения нашего героя достоянием читающей публики и за пределами Ордена, мы берем довольно трудную задачу предпослать книге, в расчете на менее подготовленных читателей, небольшое популярное введение в суть и в историю Игры в бисер. Подчеркиваем, что предисловие это преследует только популяризаторские цели и совершенно не претендует нa прояснение обсуждаемых и внутри самого Ордена вопросов, связанных с проблемами Иrры и ее историей. Для объективного освещения этой темы время еще далеко не пришло.
Пусть не ждут, стало быть, от нас исчерпывающей истории и теории игры в бисер; даже более достойные и искусные, чем мы, авторы сделать это сегодня не в состоянии. Эта задача остается за более поздними временами, если источники и духовные предпосылки для ее решения не исчезнут дотоле. И уж подавно не будет это наше сочинение учебником Игры в бисер; такого учебника никогда не напишут. Правила этой Игры нельзя выучить иначе, чем обычным, предписанным путем, на который уходят годы, да ведь никто из посвященных и не заинтересован в том, чтобы правила эти можно было выучить с большой легкостью.
Эти правила, язык знаков и грамматика Игры, представляют собой некую разновидность высокоразвитого тайного языка, в котором участвуют самые разные науки и искусства, но прежде всего математика и музыка (или музыковедение), и который способен выразить и соотнести содержание и выводы чуть ли не всех наук. Игра в бисер – это таким образом, Игра со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры она играет ими примерно так, как во времена расцвета искусств живописец играл красками своей палитры. Всем опытом, всеми высокими мыслями и произведениями искусства, рожденными человечеством в его творческие эпохи, всем, что последующие периоды ученого созерцания свели к понятиям и сделали интеллектуальными достоянием, всей этой огромной массой духовных ценностей умелец Игры иrрает, как органист на органе, и совершенство этогo органа трудно себе представить – его клавиши и педали охватывают весь духовный космос, его регистры почти бесчисленны; теоретически Игрой на этом инструменте можно воспроизвести все духовное содержание мира. А клавиши эти, педали и регистры установлены твердо, менять их число и порядок в попытках усовершенствования можно, собственно, только в теории: обогащение языка Игры вводом новых значений строжайше контролируется ее высшим руководством. Зато в пределах этой твердо установленной системы, или, пользуясь нашей метафорой, в пределах сложной механики этого органа, отдельному умельцу Игры открыт целый мир возможностей и комбинаций, и чтобы из тысячи строго проведенных партий, хотя бы две походили друг на друга больше чем поверхностно – это почти за пределами возможного. Даже если бы когда-нибудь два иrрока случайно взяли для Игры в точности одинаковый небольшой набор тем, то в зависимости от мышления, xapaктepa настроения и виртуозности игроков обе эти партии выглядели и протекали бы совершенно по-разному.
В сущности, только от усмотрения историка зависит то, к сколь далекому прошлому отнесет он начало и предысторию Игры в бисер. Beдь, как у всякой великой идеи, у нее, собственно, нет начала, именно как идея, Игра существовала всегда. Как идею, догадку и идеал мы находим ее прообраз во многих прошедших эпохах, например, у Пифагора, затем в позднюю пору античной культуры, в эллинистическо-гностическом кругу, равным, образом у древних китайцев, затем опять на вершинах арабско-мавританской духовной жизни, а потом след ее предыстории ведет через схоластику и гуманизм к математическим академиям XVII и XVIII веков и дальше к философам романтикам и рунам магических мечтаний Новалиса. В основе всякого движения духа к идеальной цели…, всякой платоновской академии, всякого общения духовной элиты, всякoй попытки сближения точных и гуманитарных наук, всякой попытки примирения между искусством и наукой или между наукой и религией лежала все та же вечная идея, которая воплотилась для нас в Игре в бисер. Таким умам, как Абеляр, Лейбниц, Кант, Гегель, несомненно, была знакома эта мечта выразить духовный универсум концентрическими системами и соединить искусство с магической силой, свойственной формулировкам точных наук. В эпоху, когда музыка и математика переживали классический период почти одновременно обе дисциплины часто дружили и оплодотворяли друг друга.. Paдость, доставляемая ему математикой, его пристрастие пояснять богословско-философские понятия на примере фигур и аксиом Евклидовой геометрии, кажутся очень близкими психологии Игры, и даже его латынь – слова которой иной раз просто выдуманы, хотя любой латинист поймет их правильно, даже она напоминает порой вольную пластичностъ языка Игры.
В не меньшей мере к предтечам Игры принадлежит как, явствует уже из эпиграфа нашеrо сочинения, и Альбертус Секундус. Мы полагаем также хотя не можем подтвердить этого цитатами, что идея Игры владела и теми учеными музыкантами XVI, XVII и ХVIII.веков, что клали в основу своих музыкальных композиций математические рассуждения. В древних литературах то и дело встречаются легенды о мудрых и магических играх, которые были в ходу у монахов, ученых и при гостеприимных княжеских дворах, например, в виде шахмат, где фигуры и поля имели, кроме обычных, еще и тайные значения. И общеизвестны ведь рассказы, сказки и предания ранних периодов всех культур, приписывающие музыке, помимо чисто художественной силы, власть над душами и народами, которая превращает ее, музыку, не то в тайного правителя, не то в некий устав людей и их государств. От древнего Китая до сказаний греков сохраняет свою важность мысль об идеальной, небесной жизни людей под владычеством музыки. С этим культом музыки – «меняясь вечно, смертным шлет привет музыки сфер таинственная сила» Новалис – Игра в бисер теснейшим образом связана.
Хотя идею Игры мы считаем вечной и потому всегда, задолго до ее осуществления, жившей в мире и о себе заявлявшей, ее осуществление в известной нам форме имеет свою историю, важнейшие этапы которой мы попытаемся кратко изложить. Hачало духовного движения, приведшего, в частности, к учреждению Ордена и к Игре в бисер, относится к периоду истории, именуемому со времен основополагающих исследований историка литературы Плиния Цигенхальса и по его почину «фельетонной эпохой». Такие ярлыки красивы, но опасны и всегда подбивают на несправедливость к какому-то прошлому состоянию человечества; и фельетонная эпоха отнюдь не была ни бездуховной, ни даже духовно бедной. Но онa, судя по Цигенхальсу, не знала, что ей делать со своей духовностью, вернее, не сумела отвести духовности подобающее ей место и роль в системе жизни и государства. По правде сказать, эпоху эту мы знаем очень плохо, хотя она и есть та почва, на которой выросло почти все, что характерно для нашей духовной жизни сегодня. Эта была, по Цигенхальсу, в особенной мере «мещанская» и приверженная глубокому индивидуализму эпоха, и если мы, чтобы передать ее атмосферу, приводим некоторые черты по описанию Цигенхальса, то одно по крайней мере мы знаем уверенно: что черты эти не выдуманы, не сильно преувеличены или искажены, ибо большой ученый подтвердил их несметным множеством литературных и других документов. Присоединяясь к этому ученому, единственному пока, кто удостоил фельетонную эпоху серьезного исследования, мы не будем забывать, что нет ничего глупее и легче, чем смотреть свысока на заблуждения или дурные обычаи далеких времен.
В развитии духовной жизни Европы было с конца средневековья, кажется, две важные тенденции: освобождение мысли и веры от какого-либо авторитарного влияния, то есть борьба разума, чувствующего свою суверенность и зрелость, против господства Римской церкви, и – с другой стороны – тайные, но страстные поиски узаконения этой его свободы, поиски нового авторитета, вытекающего из него самого и ему адекватного. Обобщая, можно, пожалуй, сказать, что в целом эту часто удивительно противоречивую борьбу за две в принципе противоположные цели дух выиграл. Оправдывает ли выигрыш бесчисленные жертвы, вполне ли достаточен нынешний порядок духовной жизни и достаточно ли долго будет он длиться, чтобы все страдания, судороги и ненормальности в судьбах множества «гениев», кончивших безумием или самоубийством, показались осмысленной жертвой, спрашивать нам не дозволено. История свершилась, а была ли она хороша, не лучше ли было бы обойтись без нее, признаем ли мы за ней «смысл» – все это не имеет значения. Итак, эти бои за «свободу» духа свершились как раз в эту позднюю фельетонную эпоху и привели к тому, что дух действительно обрел неслыханную и невыносимую уже для него самого свободу, преодолев церковную oпеку полностью, а государственную частично, но все еще не найдя настоящего закона, сформулированного и чтимого им самим, настоящего нового авторитета и законопорядка. Примеры унижения, продажности, добровольной капитуляции духа в то время, приводимые нам Цигенхальсом, отчасти и впрямь поразитeльны.
