Kitabı oku: «Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1», sayfa 5
Глава седьмая
6 ноября 1973 года
Вечером, как ребёнка уложили, так и сами спать завалились. Надеялся я, что, как только всякие срочные и важные дела надо мной висеть перестанут, организм сам доберёт всё, что я ему недодал. Думал, спать буду чуть ли не до обеда. Однако проснулся я, когда ещё совсем темно было. Вышел на кухню на часы глянуть, а там опять пришлось за сверчков приняться. Их было столько, сколько я никогда ещё не видел. Попередавил их немало и лишь затем смог на часы посмотреть. Посмотрел и удивился. Часы словно спросонья замедлили свой ход, и маленькая стрелка на них только-только от цифры три отрываться стала. Понял я, что всё, со сном на сегодня покончено, нашёл недавно приобретённую книгу Клиффорда Саймака «Совсем как люди» да и уселся на кухне читать. Почитаю немного – свет вырублю, досчитаю до ста – снова включу, с десяток насекомых успею раздавить и снова за книгу принимаюсь. Ну а затем так увлёкся, что на сверчков даже внимание обращать перестал. Замечательный фантаст этот Саймак, такой сюжет придумал, что невольно размышлять начинаешь, а не ждёт ли действительно Землю подобный финал?
В начале седьмого, когда я книгу уже дочитывал, за окном светать стало. В этот момент откуда-то с верхних этажей вылетела стеклянная бутылка и глухо так о крышу магазина ударилась. Надо отдать должное строителям, крыша была сооружена на совесть. Бутылка не разбилась, а попрыгала немного на многослойном покрытии и спокойно улеглась почти в самой серёдке.
В начале апреля, когда снег с крыши совсем сошёл, все мы, страдальцы, чьи окна на эту самую крышу выходят, потребовали созвать общее собрание жильцов дома, чтобы разобраться, как нам всем дальше жить с этой крышей. Я рассказал, как наши родители радовались, что можно будет коляску с ребёнком на неё ставить, пока мамочка по хозяйству хлопотать станет, а буквально через неделю после нашего заселения в детскую кроватку, которая вовсе и не на крыше стояла, а в комнате у окна, нараспашку открытого, залетел горящий окурок. Хорошо, мы это вовремя заметили. А уж что все жильцы дома увидели, когда мы их к себе, в те три квартиры, окна которых на крышу выходят, пригласили, даже описывать не хочется. Коротко: более полусотни бутылок, в основном из-под пива, огрызки яблок, окурки, ну и совсем уж из ряда вон выходящее – несколько десятков использованных презервативов, валяющихся в живописном беспорядке.
По решению собрания жители квартир, чьи окна на эту крышу выходят, вооружившись вениками, совками, вёдрами и прочей тарой, приняли участие в субботнике. Казалось, все люди взрослые, образованные, культурными должны бы быть, но продержаться смогли лишь пару месяцев. Вначале потихоньку, а затем всё чаще и чаще снова сверху мусор полетел. Я уж и с Виталием на эту тему говорил. Решили, как дело к зиме поближе подойдёт, снова субботник на крыше провести.
Я стоял у открытого окна на кухне и смотрел вроде бы всё на ту же крышу, ведь практически больше ничего у нас из окна не было видно. А как хотелось, чтобы глаза радовала живописная природа, так нет. Не считать же природой виднеющиеся вдали такие же, как у нас самих, бетонные коробки, где люди живут, да совершенно оголившиеся ветви немногочисленных деревьев. Но я продолжал смотреть, и воображение тут же откликнулось. Начали мне видеться пальмы и ласковое море, набегающее своими волнами на пустынный песчаный берег. Благо погода стояла совсем не ноябрьская. Было на удивление тепло, ещё девяти нет, а воздух прогрелся градусов до двадцати. На небе ни облачка, как ни пытался я отыскать хоть одно. Вот солнце не на шутку и разошлось, светило вовсю. Видно его не было, оно находилось где-то там, за нашим домом, но лучи его, освещающие и стоявшие вдалеке бетонные коробки, и голые ветви деревьев, выдавали его наличие, и как-то сразу же теплей и радостней на душе стало.
Вскоре мои любимые проснулись, и мы решили сразу после завтрака в парк у Речного вокзала отправиться, а затем, пока ребёнок спать будет, начать чемодан укладывать.
Пока до парка добирались, устать успели. Это только когда на троллейбусе едешь, кажется, что вот он, парк, рукой до него подать, а попробуйте ножками своими туда добраться, да ещё с коляской; пусть она и на колёсах катится, но толкать-то её самому приходится. В общем, как в ворота, нараспашку раскрытые, вошли, к первой же увиденной скамейке устремились. Сели, своим ногам отдых дали да залюбовались, как ребёнок сосредоточенно вокруг скамейки ходит и пальчиками маленькими каждый брусок деревянный, из которых она сколочена, трогает. Умилительно это, прямо до слёз. Отдохнули, дальше потихоньку пошли. Миша в руку мамину вцепился и рядом, как взрослый, шёл.
Вот показалось величественное здание Речного вокзала. Надо же, какую красоту сотворили, да так запрятали, что её только те счастливцы, что плавают по каналу, соединившему Волгу с Москвой-рекой, увидеть могут. Все-таки сталинский ампир, как его Никита Хрущёв ни ругал, когда до абсолютной власти дорвался, это сталинский ампир. Не было бы его, всех этих высоток, да павильонов ВДНХ, да театра Советской армии, да Комсомольского с Ленинским и прочих проспектов, насколько бедней выглядела бы наша столица. Жалко Дворец Советов построить так и не смогли. «Плохо мы содержим всё то, что нам от предков наших досталось», – думал я, глядя на потихоньку разрушающиеся элементы декора этого удивительного по красоте и пропорциям творения Алексея Рухлядева. Талантливый был архитектор, жаль, так мало его работ мы знаем. Начал я вспоминать, но ничего вспомнить так и не смог.
Время потихоньку тикало, тикало, вот и настала пора нам к дому двигать. Мишуня, совсем сонный, сидел в коляске, своими ножками идти больше не хотел, устал, наверное. Когда до дома добрались, ребёнок уже крепко спал. Так и пришлось его на руках в квартиру заносить да в кровать аккуратненько укладывать. Я на кухне в этот момент у окна стоял, соображал, с чего лучше чемодан начать собирать. В это мгновение на крышу откуда-то с верхних этажей снова посыпался мусор. Как я вылетел через высокий подоконник на эту чёртову крышу, даже не помню. Какая-то потусторонняя сила меня туда, скорее всего, выбросила. Вроде заметил, как на шестом этаже занавеска на кухонном окне заколебалась, но полной уверенности, что это именно из того окна мусор вылетел, у меня не было. Постоял я у края крыши немного, даже на парапет, который её отделял от пропасти, к земле ведущей, присел, сигаретку достал и только спичечный коробок в руку взял, как занавеска именно на том окне шестого этажа в сторону отодвинулась и вниз полетели остатки мусора.
Всё, сигареты со спичками в карман, совок и веник в руки – и начал я тщательно выметать полоску крыши, которая под этим окном от стены дома до парапета протянулась. Целый совок набрал. В основном это окурки были, косточки от слив и персиков, кем-то там, наверху съеденных, ну и прочий мусор, может, ветром откуда-то нанесённый, не знаю. С совком в руке я на шестой этаж поднялся, к двери, которая ведёт в квартиру, расположенную прямо над нашей, подошёл да кнопку звонка нажал. Дверь открылась, и я всё содержимое совка прямо на ковёр, которым прихожая была застелена, высыпал.
Что я только не услышал после этого. И хулиганом меня назвали, и милицию пообещали вызвать, и в тюрьму посадить тоже пообещали. Я на молоденькую девицу, которая студенткой была, когда за своего далеко не молодого профессора замуж сумела выскочить, а с тех пор в домашнюю хозяйку превратилась, посмотрел-посмотрел да и объяснил ей, что это я её же мусор назад принёс.
– Нет, это неправда, мы не курим, а у вас тут окурков полно, – заявило мне на полном серьёзе это создание.
– Мадам, – сказал я, сдерживая себя, чтобы не ответить как-нибудь по-другому, не по-французски, а на чистейшем русском языке, который старик Даль Владимир Иванович в своём словаре так хорошо описал, – мне очень трудно было отличить ваш мусор, который вы мне буквально на голову высыпали, от соседского, поэтому, возможно, вы и правы, но вот косточки эти, когда я их подметал, всё ещё подпрыгивали. – И я на кучку сливовых косточек указал.
К этому времени я уже внутри квартиры стоял, а дверь входная оставалась нараспашку, поэтому я легонько её на себя потянул, чтобы прикрыть, а сам после этого ещё пару шагов вглубь квартиры сделал. Тут мне стол обеденный, на кухне стоявший, виден стал, а на нём в вазе гора слив и персиков лежала.
– Ну вот, – начал я, – что и требовалось доказать. Позвольте, мадам, я наберу сейчас немного пока ещё целых ягод из тех вон, что в вазе лежат, да вместе с вот этими косточками, – я указал на пол, – всё это добро на судебно-медицинскую экспертизу в наш институт отнесу. Пусть они точно установят, кто съел эти ягоды, а косточки в окно выбросил, как это герой одного из нравоучительных рассказов Льва Николаевича Толстого сделал.
– Нет, ягоды точно я ела, а вот окурки не наши, ни я, ни муж мой не курим.
– Это вы милиции объяснять будете, – сказал я и повернулся к двери, чтобы домой бежать, время-то тикать не перестало, так и опоздать можно.
Но тут мой взгляд на пол прихожей упал, да не просто на пол, а на целую вереницу небольших тарелочек или блюдечек от детского кукольного набора, которые вдоль стены стояли. В одной была вода налита, в другой молоко, в третьей лежала раздавленная вишнёвая ягодка, которую из варенья, по-видимому, достали, а ещё в одной – крошки хлебные. Остальное я даже рассматривать не стал, так как многое сразу понял.
– Ой, мадам, а тут у вас что? – с абсолютно индифферентным лицом, как бы мимоходом спросил я, указывая на эту батарею.
– Это я сверчочков с тараканчиками подкармливаю. Они такие милые, – с детской наивностью ответило мне это прелестное создание.
– Какая вы заботливая, о братьях наших меньших печётесь, – произнёс я, а когда уже дверь с той стороны закрывать начал, добавил: – Но мусор вы больше из окна не выбрасывайте, а то я целый мусоровоз на ваш коврик вывалю.
Спустился вниз и на дверь Виталия записку прикрепил: «Виталий, как придёшь, мигом ко мне загляни, я тебе одну великую тайну открою». Ну а сам занялся укладыванием вещей в чемодан, специально для предстоящей поездки приобретённый. Вещи мы с Надей все убрали, а в самый низ засунули двое бус янтарных, прозрачных-прозрачных, да блок сигарет «Союз-Аполлон», выпущенных в честь совместного полёта космических кораблей двух ведущих стран. Сигареты эти достать было практически невозможно, но их нам, Наталье, Диме и мне, ВиВы презентовали. Для них никаких преград, наверное, в то время не существовало. Стоило только пальцем на что-нибудь показать – и тут же бегом всё требуемое принесут. Отдельно хорошенько упаковал две бутылки «Столичной» с винтом да пару нераспечатанных упаковок цветной обращаемой фотоплёнки «Орво-фильм».
Только присел подумать, что я ещё забыл, как звонок в дверь. Открываю – Виталий стоит, на меня вопросительно смотрит, в руках мою записку держит.
– О, Виталий, хорошо, что ты так рано пришёл. Пойдём, я тебе одну удивительную вещь должен показать. Думаю, что там ответ на многие наши вопросы находится.
Я его за руку взял, и как он ни пытался мне что-то объяснить, я на все его вопросы и замечания внимания не обращал, а буквально силой на шестой этаж затащил да к двери в знакомую уже квартиру подвёл. Долго после звонка ждать не пришлось. Дверь хозяин открыл, уже не первой молодости человек, ссутулившийся, с абсолютно седыми висками, но ещё тёмной, хоть и с проседью шевелюрой.
– Простите, пожалуйста, за вторжение, – сказал я, оттесняя немного хозяина в сторону и показывая Виталию на стройный ряд малюсеньких блюдечек, всё так же выстроившихся на полу. – Как ты думаешь, для чего всё это здесь стоит?
Пока я вопрос задавал, в прихожую супруга хозяина вышла, вытирая руки. Видимо, ужин готовила, а тут мы явились.
– Вот давай у хозяйки и спросим, – воспользовался я такой возможностью.
– Так я вам уже объясняла, что это мы сверчочков и тараканчиков подкармливаем, а то их все морят, а они такие милые, мне их жалко.
На Виталия было страшно смотреть. Он тяжело задышал и начал покрываться краской; я уж испугался, как бы его кондратий не хватил. Но он ничего, с собой справился, резко повернулся и по лестнице вниз побежал. Я его с трудом догнал.
– Ваня, ты вроде сегодня уезжаешь? – спросил он, отдышавшись.
– Да, думаю часов в девять из дома выйти, а что?
– Я тебя тогда беспокоить просьбой обежать все квартиры, чтобы предупредить членов кооператива об экстренном собрании, не стану, но в восемь спустись на несколько минут, а то вдруг кворума не будет. – И он побежал в квартиру на нашем этаже, в которой одна очень активная женщина жила.
Через час я был полностью собран и мог бы уже спокойно на вокзал ехать, но было ещё рановато. Вот и сели мы чайку на посошок попить. В восемь всей семьёй к подъезду спустились. Народу на удивление много собралось, почти весь дом. С ноги на ногу переминались, волновались, значит, да коротко так переговаривались. Видимо, нагнали на всех страху те, кто квартиры обегал.
Как только ещё несколько человек спустились, Виталий мне слово предоставил. Я коротко рассказал историю с мусором, а затем уже поведал про блюдечки и тарелочки с подкормкой для нечисти, которая нас уже который месяц мучает. Я думал, что ещё немного – и эту даму побьют, но Виталий быстро инициативу перехватил – опытный, значит, аппаратчик – и попросил резолюцию зачитать, которая, как оказалось, уже подготовлена была. Там говорилось, что в случае любого нарушения жильцами данной квартиры общественного порядка они будут автоматически исключены из числа членов кооператива, а саму квартиру кооператив выставит на продажу. Причём для этого даже новое собрание созывать не придётся, всё на автомате произойдёт. Практически единогласно собрание за это проголосовало, и все по домам разошлись.
Надя лениво пыталась доказать, что она обязательно должна меня прямо до поезда проводить. Я так же лениво пытался убедить её, что ехать ночью на вокзал с маленьким ребёнком не следует. В общем, так вот поговорили немного, и я отправился в долгий путь с большим чемоданом в одной руке, поменьше – в другой и с привкусом помады на губах.
Глава восьмая
6 ноября 1973 года (продолжение)
Вышел я из дома с двумя чемоданами и понял, что до метро так буду долго добираться. Один чемодан даже чемоданом назвать было сложно – так, чемоданчик малюсенький, почти невесомый. Зато другой был нормальным, и руку он успевал оттянуть, пока ноги десяток шагов делали. К счастью, вдали появился автобус, на котором я зарекался ездить, – ну, тут я поднапрягся и к остановке вместе с ним подтянуться успел. Залез внутрь, никак отдышаться не могу, а автобус уже к метро подрулил.
Добрался я до подземного поезда, пересадку с «Белорусской-радиальной» на Кольцевую линию совершил, нормально вроде всё было, а вот по Киевскому вокзалу к поезду нашему, да ещё к восьмому вагону, перебежками добирался. Что у меня в том чемодане лежало, одному нечистому, наверное, было известно. «Кирпичей, что ли, туда моя благоверная напихала?» – промелькнуло в голове, но эту мысль я сразу отбросил, ведь сам вместе с ней чемодан укладывал. Хорошо, я задолго до подхода основных сил нашей группы на вокзал прибыл, а то неудобно было бы, слабосильным меня могли посчитать.
Поезд уже у перрона стоял, а вот пассажиры только-только к нему подтягиваться начали. Надежда, бодренькая и весёлая, стояла около вагона. С удовольствием посмотрела, как я свой чемодан к вагону подволок, и, узнав мою фамилию, объявила, что еду я в четвёртом купе, на верхнем шестнадцатом месте и что один из моих попутчиков только что на своё место проследовал.
Поднялся я в вагон, а оттуда на меня сразу горячим воздухом дохнуло. В купе настоящая африканская жара стояла, я даже удивился, как там вообще находиться можно и как мы в такой атмосфере куда-то поедем. На нижней полке с правой стороны сидел благообразного вида гражданин: седовласый, немолодой значит, безусый, безбородый, обычный такой. Представился: Виталий Петрович, фамилию называть не стал. Ну и я сказал, что меня зовут Ваня, вроде как познакомились. Я чемоданы под нижнюю полку определил да напротив него присел, оглядываясь. Вагон в хорошем состоянии оказался, чистый, к длительному переезду располагающий, но жара…
Только я на улицу выйти вознамерился, как в коридоре послышались шум и громкие голоса. «Вроде знакомые», – подумал я. И действительно, в купе вначале заглянул, а затем и вошёл Вадим, из ВиВов который. А следом за ним молодая, стройная, высокая, чуть ли не одного роста с Вадимом, коротко стриженная блондинка (интересно, натуральная или крашеная?) проследовала. Как оказалось – жена. «Не смог от неё отбояриться, – подумал я. – Решила, наверное, на месте разобраться, с кем её горячо любимый муженёк в одном купе сутки находиться безвылазно будет». А супруга Вадима двух мужчин увидела, успокоилась, шутить тут же начала, что если и четвёртый «постоялец» тоже мужчиной окажется, то можно будет всех святых выносить из-за храпа.
Вадим рассердился не на шутку:
– Света, ты что же такое говоришь? Люди могут подумать, что я храплю невыносимо.
– Да нет. Это я так, к слову пришлось.
– К какому слову? – начал заводиться Вадим.
Не знаю, как далеко бы зашла их перепалка, но тут в купе заглянул Виктор:
– Привет! Правильно я угадал, здесь вы. Только в вагон зашёл – слышу, ты где-то поблизости разоряешься. Что опять не поделили?
– Да всё у нас нормально, – быстро-быстро заговорила Светлана, – не знаю, почему он опять к моим словам придираться начал.
В купе из-под приподнятой в знак приветствия руки Виктора ещё одна женская головка заглянула:
– Всем привет! Светик, солнышко, сколько лет! Давненько с тобой не виделись. Ты всё такая же очаровашка. Пойдём на перрон, покурим, пока наши мужики свои вещи будут убирать да постели раскладывать.
Виктор посторонился, и протянутая женская рука буквально выдернула Светлану из купе.
– Не знаю, чем всё это закончится, – пробормотал Вадим, укладывая свой тёмно-коричневый, изготовленный из мягкой кожи, новенький чемодан под сиденье.
Виктор продолжал стоять в дверях, и на его лице отчётливо читалось сожаление, но при этом мне показалось, что в его глазах промелькнуло то ли удовлетворение, то ли скрытая радость. «Непростые у этой четвёрки, однако, отношения, – подумал я, – хотя какое мне до них дело».
Виталий Петрович, чтобы никому не мешать, вышел в коридор, а я начал заправлять свою постель. Быстренько с этим разобрался и отправился на перрон – надо перед сном накуриться, чтобы ночью не вставать, да заодно прохладой насладиться. Раза три я быстро-быстро затянулся и, почувствовав удовлетворение, начал рассматривать тоненькую струйку дыма, поднимающуюся от сигареты, а затем перевёл взгляд на её тлеющий кончик, пытаясь уловить мерцающий внутри неё огонь. «Что-то многовато я стал курить, – вновь затянувшись, подумал я, – уже и утро начинаю с сигареты. Не дело это, попробую в поездке себя ограничить». Понимал, конечно, что это просто благие намерения, но так приятно было помечтать, что смогу сдержать себя и хоть ненамного, но сократить количество выкуриваемых сигарет, что даже мысленно улыбнулся.
Я бросил взгляд на часы: до отправления поезда оставалось чуть больше пятнадцати минут. На улице, несмотря на позднее время, было очень тепло, из вагона я выскочил в одной тенниске, но только несколько секунд ощущал желанную прохладу, а затем это приятное ощущение куда-то испарилось. Возвращаться в купе особого желания не было, и я начал оглядываться вокруг.
Вдоль состава в обе стороны тоненькими ручейками перемещались люди. В сторону локомотива шли быстрым шагом пассажиры с вещами в руках. Вот и Дима у нашего вагона остановился. Один пришёл, без провожатых. С Надеждой коротко переговорил, она ему, наверное, объяснила, в каком он купе да на каком месте ехать должен, и он в вагон поднялся. Буквально следом за ним Наталья появилась. Её сразу двое провожали, люди пожилые, мужчина и женщина. «Родители, скорее всего», – подумалось мне. Мужчина тащил большой чемодан, тяжёленький, судя по тому, как он его в вагон втаскивал. Вот и эта троица в недрах вагона скрылась, а народ всё подходил и подходил. Навстречу им, уже не спеша, возвращались провожающие, которые не стали дожидаться отправления поезда. «Удивительно даже, – рассуждал я про себя, – ведь завтра праздничный день, поэтому спи не хочу, а люди домой спешат».
А вот у меня начинается отпуск. Целых тридцать дней мы будем плавать по морям-океанам, смотреть то направо, то налево, как нам гиды прикажут, любоваться на заморские красоты. Интересно, когда я вот так, совсем безмятежно, последний раз был в отпуске? Посчитаем. Итак, впервые это произошло, когда мы с Надеждой поженились и отправились в свадебное – так это мои родители назвали – путешествие в Молдавию, к маминому двоюродному брату в гости. В Тирасполе, что на берегах Днестра расположен, дядя Женя жил, но мы оттуда буквально на следующий день сбежали в Одессу. Причина для нашего бегства была очень даже уважительной, но это совсем другая история. В Одессе нам удалось оторваться по полной. До сих пор приятно вспомнить. Затем, в сентябре следующего года, мы в Крыму, в Коктебеле, пару недель провели. Там тоже здоровски погуляли. Специфически, конечно, поскольку Надя уже беременной была и весной Михаила родила, но всё равно на славу отдохнули. Вот и всё. С отпусками пришлось завязать.
Ой, да что это со мной! Совсем запамятовал, я ведь потом в Финляндию на девять дней скатался, а ещё через год по Югославии две недели ездил, всю страну почти посмотрел, в столицах всех её союзных республик побывал, да к тому же пару дней на Адриатике, в Будве, на песочке прибрежном провёл. Ну, эти-то две поездки с комсомольским активом были, поэтому отдых с пьянками перемежался, но всё равно какой-никакой, а отдых это был. А уж впечатлений я столько наполучал, что надолго хватило, в отличие от Надежды – вот она действительно спину не разгибает, так что мне грех жаловаться. Практически каждый год я хоть на какое-то время, но от дел домашних и рабочих отвлекаюсь. Правда, вот так жить целый месяц на судне, рассекая воды Средиземного моря и совмещая это с осмотром всемирных достопримечательностей, мне ещё не доводилось.
Тут чей-то разговор, до ушей моих донёсшийся, отвлёк меня от приятных воспоминаний. Неподалёку я заметил две женские фигуры. Светлану сумел распознать, а вот стоящую рядом с ней миниатюрную девушку видел впервые. Она была настолько небольшого росточка, что едва доставала своей собеседнице до плеча, поэтому и говорила глядя на неё снизу вверх. Распущенные иссиня-чёрные волосы – «как воронье крыло», вспомнилось мне любимое мамино выражение про цвет её собственных волос – спускались почти до поясницы. Черты лица были тоже мелкие, но удивительно приятные. Наверное, это была владелица той руки, которая уволокла Вадимову супругу в коридор. Когда я вышел из вагона, то их не видел, скорее всего, они подошли только что, продолжая начатый разговор. Увлечённые им, они никого вокруг не замечали, вот и на меня не обратили ни малейшего внимания. «Стоит тут какой-то, сигарету в руках крутит. А и пусть стоит, он нам не мешает», – так, наверное, они думали, если вообще что-то думали обо мне. Что я сосед их мужей по купе, они вряд ли осознали, видели-то меня мельком, да и то при другом освещении, в другом окружении. Девушки ни капельки не стеснялись использовать ненормативную лексику, поэтому я излагаю их беседу, заменяя нецензурные выражения литературными синонимами.
– Светка, милая, ну что ты всё время его дразнишь, над ним подтруниваешь? Видишь ведь, что он злится. Зачем тебе это нужно?
– Ника, дорогая. Скажу тебе прямо: надоел он мне хуже горькой редьки. Поверь, это так. Иногда хочется послать всё к чёртовой матери и уйти куда глаза глядят.
– И куда это ты, Светочка, пойдёшь, интересно? В ансамбль тебя больше не возьмут, там на нашем месте молодые красотки богатеньких пленяют. А, понимаю! Ещё панель имеется. Хочешь снова там оказаться?
– Ника, ты что, сбрендила? Когда это я на панели была?
– Ах, простите. Конечно, конечно. Ты просто по рукам тогда ходила, и тебя или дарили, или за долги отдавали, или просто так с друзьями делились. Хорошо, Вадим всё это не видел. Его Виктор, который начал за мной ухлёстывать, на наше выступление притащил, вот он там на тебя и запал. Он с тобой познакомился как с невинной, слегка глуповатой девушкой, эту роль ты тогда великолепно сыграла. Знал бы твою подноготную, вряд ли бы ты сейчас тут стояла. Ну а теперь, голубушка, если не перестанешь глупостями заниматься, тебе останется одна прямая дорога – на эту самую панель.
– Да понимаю я всё сама, не хуже тебя, но не могу больше так. Он живёт своей бурной жизнью. Вот опять в круиз этот плывёт, а меня посадил дома – сиди и не рыпайся. Ты говоришь: у тебя всё есть, смотри, квартира какая, все подруги от зависти чуть не помирают, и денег сколько хочешь, а уж о нарядах я вообще молчу. Не отрицаю, но в квартире этой я одна целые дни, клетка это золотая, а не дом. Деньги? Действительно, сколько попрошу, столько и получаю, только за всё отчёт требуется, о каждой потраченной копейке следует доложить, куда да зачем. Наряды? Да на хрен они, эти самые наряды, мне нужны, если я из дома почти не выхожу? Вот в круизе этом я бы оторвалась… Так нет, он плывёт, а я опять дома одна остаюсь, а он там молодых щупать будет.
– Свет, ты меня удивляешь, право слово. Да пусть они там хоть весь корабль перещупают, как в народе говорят – не измылятся, лишь бы заразу какую домой потом не приволокли. Они же шёлковыми вернутся, вину свою ощущая. Это же самое то, что нам нужно – чтобы мужик себя виноватым чувствовал да в душе себя за это корил. Вот ты говоришь, что он плывёт, а тебя с собой не взял. Да знаешь ли ты, во что им этот круиз обошёлся? Мне мой на ушко шепнул – я аж ахнула. Такие деньжищи! Да и потом, пусть они там себе развлекаются, а мы здесь без их жёсткого контроля почти месяц сами отрываться будем. Так что успокойся, мы тоже отдохнём, я тут такое придумала…
Ника встала на цыпочки, но всё равно не дотянулась до уха подруги, поэтому обхватила руками её шею и силой наклонила к себе, а затем что-то прошептала ей на ухо. Что-то, по-видимому, такое, что даже здесь, в этом шуме и гомоне вокзальном, остереглась вслух произносить.
Светлана помолчала секунду, а затем захохотала в голос:
– Ну ты даёшь, Ника! Надо же такое придумать.
В этот момент и мужья их на перроне появились. Сигареты достали и к жёнам своим направились. Я решил, что нечего мне тут дальше с безучастным видом стоять, и потихоньку начал в сторону двигаться, как бы ноги разминая, да так и переместился на десяток метров, поэтому не знаю, чем там дело закончилось. «Вот ведь, со стороны посмотреть – всё у них благопристойно, а оказывается, если чуть глубже копнуть, такое творится, – подумал я. – Хотя не моё это дело, и мне от того, какие там страсти кипят, не холодно и не жарко».
Народ по перрону всё так же туда-сюда сновать продолжал, но только теперь всё больше на выход, а к поезду лишь некоторые опаздывающие спешили. Посадка заканчивалась, об этом и радио привокзальное громко и чётко, даже как-то непривычно чётко, известило: мол, поторапливайтесь, господа хорошие, всего пять минут вам на раздумья осталось, пора и честь знать.
Все в вагон залезать стали, ну и я к лесенке, внутрь ведущей, направился. А там опять жара с духотой меня встретили. В коридоре-то хоть все окна открыты, дышать более-менее можно, а вот в купе… Я к окну – а оно заклеено напрочь, и надпись: «Окно не открывать, запечатано на зиму». Мне сразу грустно стало, и я надумал забраться на свою верхотуру, может, там попрохладней будет. Зря надеялся, там ещё жарче оказалось. Но снова вниз спускаться не захотелось, и решил я поскорее заснуть, во сне ведь всё по-другому, нежели наяву, может, и жара там не так ощущаться будет. Глаза закрыл и заснул сразу же, как на заказ.
