Kitabı oku: «Время и книги (сборник)», sayfa 5

Филдинг писал для двух правительственных газет: «Тру патриот» и «Якобитс джорнал», когда же они прекратили существование, ему назначили пенсию. Но при своей расточительности и природной экстравагантности, Филдинг по-прежнему пребывал в стесненных обстоятельствах. Вот одна из типичных историй, рассказанных о нем: чтобы заплатить налог, он уговорил издателя Эндрю Миллера выдать ему аванс, но, возвращаясь домой, встретил друга, который был в еще более худшем финансовом положении, и Филдинг отдал ему последние деньги. Когда сборщик налогов пришел за долгом, хозяин попросил ему передать: «Дружба потребовала денег и получила их, пусть инспектор придет в другой раз».

После смерти жены прошло четыре года, и Филдинг женился на ее прислуге, Мери Дэниел. Это шокировало друзей, а кузина, леди Мери Уортли-Монтагю, писательница, отнеслась к событию с надменной презрительностью: ведь он «переживал восторги любви с кухаркой». Новобрачная не блистала красотой, но обладала хорошим характером, и муж всегда говорил о ней с любовью и уважением. Вторая миссис Филдинг отличалась благопристойностью, она хорошо ухаживала за мужем, а он как раз и нуждался в преданной жене и матери. Она родила ему двух сыновей и дочь.

Среди друзей Филдинга по Итону, с которыми он поддерживал отношения, был Джордж Литтлтон, член знаменитой политической династии (известной по сей день) и щедрый покровитель литературы. С 1744 по 1754 год он был лордом казначейства, и в 1748 году ему удалось сделать Филдинга мировым судьей в Вестминстере. Тот соответствовал этому посту и юридической подготовкой, и знанием жизни, и талантами и хорошо справлялся со своими обязанностями. Вскоре Филдинга избрали Председателем квартальных сессий, и он упрочил свое положение на Боу-стрит²¹. По словам Филдинга, до него это место приносило 500 фунтов вместе с нелегальными доходами, ему же оно давало не больше 300, но зато он не нарушал закон. В 1749 году был опубликован «Том Джонс», за которого автору заплатили 700 фунтов. Деньги в то время были дороже нынешних в четыре – шесть раз, так что полученная сумма колебалась от 3000 до 4000 фунтов²². Такой гонорар удовлетворил бы и нынешнего романиста.

Однако здоровье Филдинга ухудшалось. Участились приступы подагры, и ему для восстановления сил приходилось часто ездить в Бат или в свой коттедж под Лондоном. Но писать он не перестал. Из-под его пера выходили памфлеты, имевшие отношение к его работе, считается, что один – «Расследование причин недавних угроз грабителей» – помог отмене грабительского Спиртового закона²³; тогда же он написал «Амелию», прототипом героини была все та же незабвенная Шарлотта. Это произошло в 1752 году, в том же году у него хватило энергии установить творческий контакт с третьей газетой – «Ковент-Гарден джорнал», который длился девять месяцев. Здоровье писателя становилось все хуже, и в 1754 году, покончив с «бандой головорезов и убийц», терроризировавших весь Лондон, он передал свою должность сводному брату Джону Филдингу. Казалось, единственной надеждой на выздоровление для него был переезд в теплый климат, и потому в июне того же 1754 года Филдинг покинул родину и направился в Лиссабон на «Королеве Португалии», хозяином которой был Ричард Вил. В августе он прибыл на место и спустя два месяца умер. Его похоронили на Английском кладбище Лиссабона.

Когда я думаю о жизни Филдинга, то, даже располагая недостаточным материалом, кратко представленным здесь, не могу отделаться от одного чувства. Он был мужчиной. Любил выпить, в нем было нечто от игрока, ему нравились женщины. Когда говорят о добродетели, почти всегда имеют в виду отношение к противоположному полу, но целомудрие – только небольшая ее часть и, возможно, не самая главная. Филдинг был человеком сильных страстей и без колебания уступал им. Он был способен и на глубокое чувство. Любовь – не привязанность – основана на сексуальном влечении, но может быть сексуальное желание и без любви. Отрицать это – лицемерие или невежество. Сексуальное желание – животный инстинкт, в нем нет ничего постыдного, как нет ничего постыдного в чувстве голода или в жажде, и удовлетворить его только естественно. Если считать Филдинга распутным, потому что он наслаждался, несколько беспорядочно, любовными утехами, то он, во всяком случае, не хуже прочих мужчин. Как большинство из нас, он раскаивался в своих грехах, но, когда подворачивался случай, грешил снова. Он был вспыльчивым, но добросердечным и щедрым и, несмотря на продажное время, честным; любящим мужем и отцом; отважным и правдивым; верным другом для друзей, которые до самой его смерти оставались ему преданы. Терпимый к чужим недостаткам, он, однако, ненавидел жестокость и лицемерие. Успех его не портил, а невзгоды он стойко переносил с помощью бутылки шампанского и цыпленка. Он принимал жизнь такой, какая она есть, и, находясь в хорошем, добродушном настроении, в полной мере получал от нее удовольствие.

На самом деле он очень похож на своего Тома Джонса. Хочу предупредить тех, кто собирается впервые прочесть великий роман Филдинга: если вы отличаетесь привередливостью, лучше не раскрывайте его. Хорошо сказал Остин Добсон: «Писатель не претендует на изображение образцов совершенства, а дает зарисовки обычной человеческой натуры – скорее грубоватой, чем утонченной, естественной, а не искусственной; его желание – писать как можно правдивее, не смягчая и не пряча пороки и недостатки». Действительно, Филдинг впервые в английской литературе описал обычного человека. В своих воспоминаниях Ханна Мор²⁴ пишет, что никогда доктор Джонсон так не сердился на нее, как в тот раз, когда она сослалась на один остроумный пассаж в «Томе Джонсе». «Я потрясен, услышав, что вы цитируете такую дурную книгу, – сказал он. – Сожалею, что вы ее вообще читали – ни одна добропорядочная дама не должна признаваться в этом. Я не знаю более порочной книги». Я же хочу сказать, что любая порядочная девушка перед замужеством поступит правильно, если прочитает эту книгу. Она откроет ей глаза на многое, что нужно знать о жизни и мужчинах, и это очень пригодится ей перед вступлением в новый, трудный жизненный этап. Что до доктора Джонсона, то никто не считал его свободным от предрассудков. Он не видел никаких достоинств в творчестве Филдинга и однажды назвал его дураком. На возражение Босуэлла он ответил: «Когда я называю его дураком, это означает, что он бессовестный плут». «Но, сэр, разве он не создал достоверные картины человеческой жизни?» – спросил Босуэлл. «Да, из жизни низших слоев общества. Как говорил Ричардсон²⁵, не знай он, кто такой Филдинг, решил бы, что книгу писал конюх».

Но теперь мы привыкли к описанию простой жизни, и в «Томе Джонсе» нет ничего, с чем бы нас ни познакомили современные романисты. Ханжески настроенные критики пытаются объяснить распущенными нравами того времени эпизод, который считается самым постыдным в карьере мистера Джонса: леди Белластон влюбляется в Тома и видит, что и он согласен удовлетворить ее желание; в тот момент у него нет ни цента, а она богата. Леди щедро вознаграждает его. Бесспорно, для мужчины постыдно брать деньги у женщины, и к тому же невыгодно: богатые дамы в таких обстоятельствах требуют гораздо больше, чем дают. С точки зрения нравственности, это ничем не хуже ситуации, когда деньги берет женщина, и только косное общественное мнение придерживается другого взгляда. Не будем забывать, что в наше время даже сочли необходимым придумать такое слово, как «жиголо», для обозначения мужчины, который использует личную привлекательность как источник заработка, так что отсутствие щепетильности у Тома, хоть это и достойно порицания, не является чем-то уникальным.

В любовных похождениях Тома есть один интересный момент, на котором стоит остановиться. Он искренне и глубоко любит прелестную Софью и при этом не испытывает никаких угрызений совести, предаваясь плотским утехам с любой хорошенькой и доступной женщиной. От этого он Софью любит не меньше. Филдинг не мог сделать своего героя целомудреннее обычного чувственного мужчины – для этого он был слишком умен. Он знал, что все были бы добродетельны, если бы ночью думали так, как утром.

У «Тома Джонса» отличная композиция, отдельные эпизоды следуют один за другим с большой изобретательностью. Филдинга так же мало беспокоила проблема внешнего правдоподобия событий, как и его предшественников, родоначальников «плутовского романа»: в романе происходят самые невероятные вещи, немыслимые совпадения сводят людей вместе, но автор так увлеченно об этом рассказывает, что у вас нет ни времени, ни желания оспаривать это его право. Характеры написаны контрастными красками, смелыми мазками, и если персонажам слегка не хватает утонченности, это с лихвой восполняется их живостью. Боюсь, мистер Олверти слишком уж идеален для человека из плоти и крови; тут Филдинг потерпел неудачу, как терпит ее любой романист, попытавшийся изобразить абсолютную добродетель. Опыт показывает, что невозможно создать такого персонажа, не сделав его несколько глуповатым. Разве не раздражает, когда человек настолько добр, что не замечает, когда его откровенно дурачат. Говорят, прототипом Олверти был Ральф Аллен из Прайор-Парк, о котором Поп писал:

 
Смиряйся, Аллен, с застенчивым стыдом
Твори добро украдкой и красней потом.
 

Если все так и есть и портрет действительно точен, то это доказывает одно: персонаж, взятый из жизни, никогда не выглядит убедительно в художественном произведении.

С другой стороны, Блайфил кажется слишком уж дурным, чтобы выглядеть правдоподобно. Филдинг ненавидел обман и лицемерие, и его отвращение к Блайфилу было таким сильным, что он непроизвольно написал его портрет одними черными красками. Однако Блайфил – подлый, низкий, своекорыстный, жестокий тип – не так уж редко встречается в жизни. Стать жуликом ему мешает только страх перед разоблачением. Но главный недостаток Блайфила – безжизненность, он манекен; я задавал себе вопрос: не чувствовал ли автор инстинктивно, что, придав этому персонажу больше активности, яркости, он сделает его более могущественной и зловещей фигурой и тем сместит акценты романа?

«Том Джонс» написан в очень приятной манере, его стиль легче и естественнее, чем у Джейн Остен, чей роман «Гордость и предубеждение» вышел в свет на пятьдесят лет позже. Я вижу причину этого в том, что Филдинг ориентировался на Аддисона и Стиля²⁶, а Джейн Остен находилась под влиянием, возможно, сама того не замечая, напыщенного стиля Джонсона, которым, как известно, она восхищалась, а также писателей своего времени, усвоивших эту манеру. Не помню, кто сказал, что хороший стиль напоминает разговор культурного человека. Именно это можно сказать о стиле Филдинга. Он беседует с читателем, рассказывая историю Тома Джонса, как если бы он рассказывал ее своим друзьям за обеденным столом за бутылкой вина. Подобно современным писателям, он не смягчает выражений своих персонажей. Прекрасная и добродетельная Софья, по всей видимости, привыкла к таким словам, как «шлюха», «ублюдок», «проститутка» и «сука», которое Филдинг, по непонятной причине, пишет как «с-ка». На самом деле были моменты, когда ее отец, сквайр Вестерн, сам так называл дочь.

Но разговорный стиль романа, когда автор, сделав вас поверенным, рассказывает все, что думает о героях и ситуациях, в которые они попадают, имеет свои недостатки. Автор постоянно рядом и препятствует вашему непосредственному контакту с персонажами. Иногда он раздражает вас нравоучениями, а иногда утомляет авторскими отступлениями. Вы не хотите знать, что он думает по тому или этому поводу, вы хотите, чтобы он продолжал рассказывать заинтересовавшую вас историю. Отступления Филдинга почти всегда разумны или забавны, единственный их недостаток в том, что без них можно обойтись. Но они кратки, и у автора достаточно такта, чтобы извиниться за них.

Однако Филдинг пошел еще дальше. Каждую из книг, на которые делится «Том Джонс», он предварил эссе. Некоторые критики в восхищении от них, считая, что те только усиливают впечатление от романа. Я могу объяснить это только тем, что они не заинтересованы в романе как истории. Эссеист берет какую-то тему и обсуждает ее. Если тема, положенная в основу эссе, вам неизвестна, он может рассказать нечто новое, чего вы не знали раньше, но новые предметы для дискуссий отыскать становится все труднее, и обычно вас пытаются заинтересовать новым подходом, своеобразным взглядом на предмет. То есть автор хочет заинтересовать вас собой. Но это последнее, что вам надо при чтении романа. Автор вас нисколько не интересует, ему нужно только рассказать историю и познакомить вас с героями. Я прочитал все эссе, которые открывают книги, потому что это моя работа, и хотя я не отрицаю их несомненные достоинства, при чтении меня не покидало нетерпение. Читатель хочет поскорее узнать, что происходит с заинтересовавшими его персонажами, и если он этого не узнает, то не видит смысла продолжать чтение. Ведь роман – никогда не перестану этого повторять – не инструкция и не нравоучение, это интеллектуальное развлечение.

Прочитав написанные страницы, я испугался, что у читателя может сложиться впечатление, что «Том Джонс» – грубая, непристойная книга, в которой описаны одни любовные похождения, доступные женщины и чернь. Но это не так. Просто Филдинг слишком хорошо знал жизнь, и опыт подсказывал ему, что личная заинтересованность – важная составляющая человеческой натуры. Полное бескорыстие прекрасно, но оно не от этого мира, и наивно ожидать встречи с ним. Однако Софья Вестерн – прелестный и нежный образ восхитительной молодой женщины, который трудно прев зойти в литературе. Она простодушная, но не глупышка, добродетельная, но не ханжа, у нее есть характер, решимость и мужество, а также любящее сердце и красота. Трогательно, что, создавая ее образ, Филдинг вспоминал свою любимую (и боюсь, многострадальную) жену.

Думаю, что лучше всего будет процитировать в конце этой статьи мудрые слова критика Джорджа Сейнтсбери:

«“Том Джонс” – эпопея, жизнь в которой представлена не серией возвышенных, исключительных и эмоциональных сцен, а событиями из обычного, нормального существования обычного, нормального человека – не безгрешного, не совершенного, а простого, естественного, какого прежде смог изобразить в этом фальшивом мире только один Шекспир».

Джейн Остен и «Гордость и предубеждение»

События жизни Джейн Остен можно изложить очень кратко. Остены – старинный род, в основе состояния которого, как и многих других известных английских семей, лежит торговля шерстью, бывшая одно время ключевой отраслью производства; сколотив состояние, Остены, так же как и более могущественные семейства, купили землю и таким образом влились в ряды поместного дворянства.

Джейн, младшая из семерых детей, родилась в 1775 году в Стивентоне, деревушке в Хэмпшире, где ее отец Джордж Остен был священником. Когда ей исполнилось шестнадцать, отец сменил место жительства и переехал в Бат с женой и двумя дочерьми, Кассандрой и Джейн, – взрослые сыновья уже жили отдельно. В 1805 году он умер, и вдова с дочерьми поселились в Саутгемптоне. Вскоре один из братьев Джейн унаследовал имения в Кенте и Хэмпшире и предложил матери поселиться в любом из них. Она предпочла жить в Чаутоне (Хэмпшир), переезд свершился в 1809 году, и там, ненадолго уезжая к друзьям и родственникам, Джейн оставалась до тех пор, пока болезнь не вынудила ее перебраться в Уинчестер, где она могла прибегнуть к помощи лучших, чем в деревне, докторов. Там она скончалась в 1817 году. Похоронили ее в соборе.

Говорят, что Джейн была очень привлекательной: «высокая, стройная, с легкой, уверенной походкой, она излучала здоровье и живость характера; шатенка с красивым оттенком волос, круглолицая, с небольшими, изящной формы ртом и носом, яркими карими глазами и природными кудряшками, обрамляющими лицо». На единственном портрете, который я видел, изображена молодая женщина с полноватым лицом, неопределенными чертами, большими круглыми глазами и выступающим вперед бюстом; но, возможно, художник отнесся к ней несправедливо. Джейн отличало редкое, специфическое чувство юмора, и, исходя из ее слов, будто ее разговор в точности отражение писем, а те полны остроумных, ироничных и едких замечаний, невозможно сомневаться в том, что писательница была блестящей собеседницей.

Большинство сохранившихся писем адресовано сестре Кассандре. Джейн была к ней очень привязана. И в детстве, и в зрелом возрасте они практически не расставались и вплоть до смерти Джейн разделяли одну спальню. Когда Кассандру отправили в школу, Джейн последовала за ней и, хотя была еще слишком мала, чтобы извлечь пользу из наставлений, внушаемых в школе юным леди, без сестры она просто не могла существовать. «Если б Кассандру приговорили к гильотине, то Джейн потребовала бы, чтоб и ей отрубили голову», – говорила мать. Кассандра была красивее Джейн, холоднее и спокойнее по темпераменту, не такая импульсивная и жизнерадостная; она обладала «искусством обуздывать себя, однако у Джейн был такой счастливый нрав, который не требовал обуздания». Многих искренних почитателей Джейн Остен разочаровали ее письма, в них она выглядела холодной и бесчувственной, а ее интересы казались мелкими. Меня это удивило. Тон писем естественный. Джейн Остен не могла представить, что кто-то, кроме Кассандры, прочтет их, и она писала именно о тех вещах, которые, она знала, будут интересны сестре. Она рассказывала ей, что носят люди, сколько она заплатила за муслин в цветочек, с кем познакомилась и с кем из старых друзей встречалась, а также пересказывала услышанные сплетни.

За последние годы вышло в свет несколько собраний писем известных людей, и что касается меня, то, читая их, я не мог отделаться от мысли, что где-то в подсознании все они подозревали, что когда-нибудь эти письма могут напечатать. У меня создавалось впечатление, что их прямо готовили для печати в литературном журнале. Чтобы не раздражать поклонников недавно ушедших писателей, не буду называть имена, но Диккенс умер давно, и это делает возможным говорить о нем откровенно, не опасаясь кого-то обидеть. Куда бы писатель ни ехал, он отовсюду писал длинные письма друзьям, в которых красочно описывал все увиденные достопримечательности, и эти письма, как справедливо замечает биограф, можно печатать, не меняя ни единого слова. В то время люди были более терпеливые, и все же можно почувствовать разочарование, когда друг подробно описывает горы и памятники, хотя вы горите желанием узнать, не встретил ли он какого-нибудь интересного человека, на каких был приемах, и удалось ли ему найти книги, или галстуки, или платки, которые вы ему заказали.

Вряд ли Джейн Остен написала хоть одно письмо, которое не заставило бы улыбнуться или посмеяться, и, чтобы доставить удовольствие читателю, я приведу несколько примеров, дающих представление о ее эпистолярной манере. Могу только сожалеть, что не имею возможности привести больше.

«Одинокие женщины имеют отвратительную привычку оставаться бедными, и это сильный аргумент в защиту брака».

«Подумать только! Миссис Холдер мертва! Бедняжка, она сделала единственно возможную вещь, чтобы ее перестали наконец ругать».

«Миссис Холл из Шерборна родила вчера преждевременно от испуга мертвого ребенка. Думаю, это оттого, что она случайно взглянула на своего мужа».

«Умерла миссис У. К., которую мы видели. Не знаю никого, кто бы ее любил, поэтому не испытывала сочувствия к оставшимся в живых, но теперь я полна жалости к ее мужу: уж лучше б он женился на мисс Шарп».

«Я уважаю миссис Чемберлен: она хорошо укладывает свои волосы, но других нежных чувств к ней не испытываю. Мисс Лэнгли ничем не отличается от других низкорослых девиц с широким носом, большим ртом, модным платьем и выставленной напоказ грудью. Адмирал Стэнхоуп похож на джентльмена, но его ноги слишком коротки, а фалды фрака слишком длинны».

Джейн Остен любила танцевать. Привожу несколько ее отзывов о балах, на которых она присутствовала.

«Было всего двенадцать танцев, из которых я танцевала девять, остальные пропустила только из-за отсутствия партнера».

«Там был один джентльмен, офицер из Чешира, очень привлекательный молодой человек, который, как говорили, хотел, чтобы его мне представили, но, видимо, хотел не очень сильно, ибо не приложил достаточных усилий, и мы так и не познакомились».

«Красавиц было мало, да и те выглядели не лучшим образом. Мисс Айрмонгер красотой не блистала, и только миссис Блант вызывала всеобщее восхищение. Она предстала в том же виде, что и в сентябре, – то же широкое лицо, бриллиантовая диадема, белые туфли, розовощекий муж и толстая шея».

«В четверг Чарлз Паулет устроил танцевальный вечер, к великому беспокойству всех соседей, которые, как тебе известно, живо интересуются его финансовым положением и живут надеждой на его скорое разорение. Зато его жена – глупая, злая и притом экстравагантная – полностью оправдала их ожидания».

«Миссис Ричард Харви собирается замуж, но это большой секрет, известный только половине местных жителей, так что держи язык за зубами».

«Доктор Холл в глубоком трауре – или его мать скончалась, или жена, или он сам».

Когда мисс Остен жила с матерью в Саутгемптоне, они наносили визиты, и вот что она написала Кассандре:

«Дома мы застали одну миссис Ланс, и, как она ни хвасталась, никакого потомства, кроме огромного рояля, мы не увидели… У них красивый и богатый дом, и видно, что ей нравится быть при деньгах; мы дали ей понять, что у нас самих другое положение, так что скоро до нее дойдет, что мы не заслуживаем знакомства с нею».

Одна из родственниц Джейн дала повод для сплетен из-за отношения к ней некоего доктора Манта, жена которого по этой причине уехала к своей матери. В связи с этим Джейн писала: «Однако М. – священник, и потому их взаимная привязанность, какой бы аморальной ни была, имеет благопристойный вид».

У нее был острый язычок и изумительное чувство юмора. Она любила посмеяться и любила рассмешить других. Ожидать, что такой человек – мужчина или женщина – ни с кем не поделится хорошей шуткой – требовать от него слишком многого. Но острота редко бывает удачной без щепотки злословия. В человеческой доброте нет изюминки. Острый глаз Джейн замечал глупость окружающих, их претенциозность, манерность и неискренность; к ее чести, это только смешило ее, а не раздражало. Она была слишком добра, чтобы говорить людям в лицо вещи, которые могли бы их огорчить, но не видела вреда в том, чтобы позабавиться за их счет с Кассандрой. Я не нахожу ничего злого даже в самых едких и насмешливых ее словах; в основе ее юмора, как и должно быть, лежит меткая наблюдательность и прямота.

Не раз отмечали следующее: хотя на протяжении ее жизни свершались такие судьбоносные события, как Французская революция, террор, возвышение и падение Наполеона, они не нашли никакого отражения в ее романах. За это ее обвиняли в непомерной отчужденности от реальности. Однако следует помнить, что в ее время интересоваться политикой было неприлично для женщины, политика считалась уделом мужчин; женщины даже не читали газет. И все же нет оснований считать, что если Джейн Остен не писала об этих событиях, значит, они не волновали ее. Она любила свою семью, два ее брата служили в военно-морских силах, их жизнь часто подвергалась опасности, и письма показывают, что она много о них думала. Но разве она не поступила благоразумно, не касаясь политических событий в своих книгах? Джейн Остен была слишком скромной и не предполагала, что ее романы будут еще долго читать после ее смерти, но если бы такая цель у нее была, она все равно не могла поступить мудрее, чем поступила, избегая углубляться в темы, имевшие с литературной точки зрения преходящее значение. Написанные в последние несколько лет романы о Первой мировой войне совсем не читаются. Такие романы преходящи как газеты, которые изо дня в день рассказывают нам, что происходит.

В книге Остена-Ли «Жизнь»²⁷ есть отрывок, который при небольшом воображении дает представление о той жизни, какую вела долгие тихие годы в деревне мисс Остен. «Можно считать обычным явлением, что большая часть работы или наблюдения за ее выполнением падала на плечи хозяев и хозяек, а меньшая оставалась слугам. Что касается хозяек, то, думаю, всем понятно: они принимали личное участие там, где дело касалось тонкой кулинарии, а также готовили домашние вина и делали отвары из трав для медицинских целей… Дамы не гнушались ткать полотно, из которого шили постельное белье. Некоторые хозяйки мыли своими руками после завтрака или чая любимый фарфор». Мисс Остен проявляла здоровый интерес к платьям, шляпкам и шарфикам; она прекрасно шила и вышивала. Ей, как и положено, нравились красивые молодые люди, и она не имела ничего против флирта с ними. Она увлекалась не только танцами, но и участием в любительских спектаклях, карточной игрой и другими нехитрыми развлечениями. Ей «удавалось все, что она делала руками. Никто из нас не мог кинуть бирюльки так ловко, что получался великолепный круг, или собрать их такой твердой рукой. Ее представления с чашкой и мячом были великолепными. В Чаутоне она показывала его непринужденно и легко – ловила мячик по сто раз подряд, пока не уставала рука». Неудивительно, что ее так любили дети, им нравилось, как естественно она себя с ними держит, и еще нравились длинные, обстоятельные истории.

Никто не назвал бы Джейн Остен «синим чулком» (этот типаж не вызывал у нее симпатии), но ясно, что она была образованная женщина. Р. У. Чэпмен, известный знаток ее творчества, составил список книг, про которые точно известно, что она их прочла, и он оказался весьма внушительным. Конечно, она читала романы Фанни Берни, Мери Эджуорт и миссис Рэдклифф («Тайны замка Удольфо»); читала она и романы, переведенные с французского и немецкого (среди них роман Гете «Страдания юного Вертера»); и многое другое, что она смогла взять из передвижных библиотек Бата и Саутгемптона. Она хорошо знала Шекспира, из современников читала Скотта и Байрона, но ее любимым поэтом оставался Коупер²⁸. Нетрудно понять, почему Остен привлекал его холодный, элегантный и здравый стих. Она читала доктора Джонсона и Босуэлла, книги по истории и проповеди.

Это подводит меня к тому главному, что было в ее жизни, – к написанным ею книгам. Писать она начала рано. Со смертного одра в Винчестере она написала племяннице, пристрастившейся к сочинительству, письмо, в котором советовала ничего не писать до шестнадцати лет, признаваясь, что сама часто сожалела, что в эти годы (от двенадцати до шестнадцати) не старалась больше читать и меньше писать. В то время сочинительство считалось недостойным занятием для леди. Монк Льюис пишет: «Я чувствовал отвращение, жалость и презрение ко всем пишущим женщинам. Иголку – не перо – им следует держать в руках, это единственный инструмент, которым они ловко пользуются». Роман почитался тогда низкой формой, сама Джейн Остен была несколько шокирована, что почитаемый ею сэр Вальтер Скотт писал романы. Она «соблюдала осторожность, чтобы ее занятие не привлекло внимания слуг, или гостей, или любого человека не из их семьи. Она писала на маленьких листочках, которые можно было легко убрать или накрыть промокашкой. Между входной дверью и другими помещениями находилась вращающаяся дверь, она поскрипывала, когда ее открывали; Джейн возражала против устранения этого неполадка, с ним она всегда знала, что кто-то идет». Старший брат Джеймс никогда не говорил сыну-школьнику, что книги, которыми тот зачитывается, написала его тетка, а другой брат, Генри, оставил следующую запись в своих воспоминаниях: «Даже возросшая с годами слава, дождись ее сестра, не заставила бы ее поставить свое имя ни на одной книге, вышедшей из-под ее пера». Поэтому на титульной странице ее первой опубликованной книги «Чувство и чувствительность» автор именовался как некая Леди.

То не была первая книга Джейн Остен. Начало литературной деятельности положил роман «Первые впечатления». Джордж Остен, брат писательницы, обратился к издателю с предложением напечатать за счет автора или иным способом «рукописный роман в трех томах, приблизительно равный объемом “Эвелине” мисс Берни». Рукопись вернули по почте. «Первые впечатления» Остен начала писать зимой 1796 года, завершив роман в августе 1797 года; по общему убеждению, это был первый вариант книги, которая вышла в свет шестнадцать лет спустя под названием «Гордость и предубеждение». Затем довольно быстро были написаны «Чувство и чувствительность» и «Нортенгерское аббатство», но и их постигла та же судьба; впрочем, пять лет спустя некий Ричард Кросби купил последний роман, впоследствии переименованный в «Сьюзен», за 10 фунтов. Он так и не опубликовал роман и со временем вернул его за те же деньги. Так как произведения Джейн Остен издавались анонимно, он и понятия не имел, что автор романа, с которым он расстался за такую смехотворную сумму, тот же самый, что написал пользующуюся бешеным успехом книгу «Гордость и предубеждение».

Между 1798-м, когда Остен закончила «Нортенгерское аббатство», и 1809 годами она не создала ничего, кроме фрагмента романа под названием «Уотсоны». Это большой перерыв для такого одаренного писателя, и существует предположение, что тут не обошлось без любовной истории, которая захватила ее с такой силой, что исключила все другие интересы. Но это только догадка. В 1798 году Джейн Остен была молода – всего двадцать четыре года – и, вероятно, могла влюбиться, и даже не раз, но, учитывая ее требовательность, вероятно и то, что она вышла из состояния влюбленности без больших для себя потрясений. Однако наиболее правдоподобное объяснение ее затянувшегося молчания – неверие в возможность найти издателя. Родственники, которым она читала свои романы, приходили от них в восторг, но она была не только скромна, но и умна, и могла решить, что эти сочинения нравятся только любящим ее людям, догадывающимся, кто прототипы героев.

Как бы то ни было, но в 1809 году, когда Джейн Остен с матерью и сестрой поселилась в тихом Чаутоне, она стала редактировать старые рукописи, и в 1811 году был наконец опубликован роман «Чувство и чувствительность». К этому времени сочинительство уже не считалось для женщины зазорным. Профессор Сперджион, читая лекцию о творчестве Джейн Остен перед Королевским литературным обществом, цитирует отрывок из предисловия к «Подлинным письмам из Индии» Элизы Фей. Последняя хотела опубликовать их в 1782 году, но общественное мнение было так решительно настроено против «женского авторства», что она не осмелилась. Однако в 1816 году она писала: «С того времени в человеческих чувствах постепенно произошли большие изменения к лучшему; теперь у нас не несколько храбрых дам занимаются литературным трудом, являясь гордостью своего пола, но много обычных женщин, перестав бояться жестокой критики, прежде сопровождавшей тех, кто пустился в опасное плавание, осмелились направить свои корабли на простор океана, и эти корабли, благодаря остроумию авторов или их нравоучительному дару, найдут путь к читателю».