Kitabı oku: «Время и книги (сборник)», sayfa 6

«Гордость и предубеждение» опубликовали в 1813 году. Джейн Остен продала права на роман за 10 фунтов.

Кроме уже упомянутых трех романов, она написала еще три: «Мэнсфилд-парк», «Эмма» и «Доводы рассудка». На этих немногочисленных книгах зиждется ее слава, и она прочная. Ей пришлось долго ждать выхода в свет своих книг, зато ее замечательный талант оценили быстро. Ею восхищались выдающиеся люди. Я процитирую только слова, сказанные сэром Вальтером Скоттом, который, как всегда, благороден: «У этой молодой леди талант описывать перипетии, чувства и характеры из обычной жизни, что мне представляется удивительным и редким даром. Я, как и прочие, могу изображать масштабные события, но мне не дается тонкий мазок, передающий простые вещи и характеры, которые становятся интересными, благодаря правдивости описания и чувства».

Странно, что Скотт забыл упомянуть о наиболее ценной стороне таланта молодой писательницы: у нее действительно проницательный взгляд и поучительные чувства, но именно юмор придает остроту ее наблюдательности и живость – поучению. Ее диапазон неширок. Во всех книгах она, по сути, пишет об одном и том же, и персонажи ее однообразны. Во многом они те же самые люди, увиденные в новых ракурсах. Джейн Остен обладала замечательным здравым смыслом и правильно оценивала свои возможности. Ее знание жизни ограничивалось узким кругом провинциального общества, и она довольствовалась его описанием.

Остен писала только о том, что хорошо знала; замечено, что она никогда не пыталась воспроизвести беседу мужчин, находящихся вне женского общества, что естественно: ведь она там никогда не присутствовала.

Она не шла наперекор общественному мнению своего времени и, насколько это можно понять из ее книг, была удовлетворена всем происходящим. У нее не было никаких сомнений в правильности социального устройства, она находила естественным деление людей на богатых и бедных. Младшего сына в дворянской семье должным образом готовили к сану священника и получению богатого прихода; молодые люди добивались продвижения на королевской службе благодаря влиятельным родственникам; уделом женщины было замужество – по любви, конечно, но при сопутствующем финансовом благополучии. Все это считалось в порядке вещей, и нет никаких оснований думать, что подобные правила вызывали у Джейн Остен внутреннее сопротивление. Ее семью связывали родственные узы и с духовенством, и с поместным дворянством, и в ее романах не было представителей других классов.

Трудно решить, какой из ее романов лучший, потому что все они хороши и каждый имеет своих верных и даже фанатичных поклонников. Маколей²⁹ считал высочайшим достижением писательницы «Мэнсфилд-парк»; другие критики, не менее знаменитые, предпочитали «Эмму»; Дизраэли³⁰ семнадцать раз читал «Гордость и предубеждение»; в наши дни многие находят, что «Доводы рассудка» – самый изысканный и совершенный роман. Большая часть читателей считает шедевром Остен «Гордость и предубеждение», и, думаю, мы можем присоединиться к их суждению. Книгу делают классикой не похвалы критиков, толкования профессоров или изучение ее в колледжах, а наслаждение и духовная польза, которые извлекает из нее огромное число читателей – поколение за поколением.

Мое скромное мнение таково: «Гордость и предубеждение» – в целом самый удачный ее роман. В «Эмме» меня раздражает снобизм героини; она слишком покровительственно относится к людям, которые занимают более низкое социальное положение, да и роман Фрэнка Черчилля и Джейн Ферфакс совсем мне неинтересен. Это единственный роман мисс Остен, который представляется мне скучным. Герой и героиня «Мэнсфилд-парка, Фанни и Эдмунд, – невозможные педанты, и все мои симпатии на стороне беспринципных, веселых и обаятельных Генри и Мери Кроуфорд. «Доводы рассудка» – произведение редкого очарования, и если бы не эпизод на моле Кобб в Лайм-Рид-жис, мне пришлось бы назвать его самым совершенным романом из шести. У Джейн Остен не было особого дара придумывать необычные ситуации, и этот эпизод кажется мне нелепой выдумкой. Луиза Мазгроув взбегает вверх по крутым ступеням и затем прыгает вниз, желая, чтобы поклонник, капитан Уэнтворт, ее подхватил. Но он не успевает, она падает, ударяется головой о камни и теряет сознание. Как нам известно, она проделывала так и раньше, и всегда он ее ловил; само расстояние не могло быть больше шести футов, и при падении она никак не могла упасть на голову. Луиза могла рухнуть только на крепкого моряка, пережить встряску, страх, но никак не удар о камни. Но тут она теряет сознание, и начинается невероятная суета. Похоже, все теряют рассудок. Капитан Уэнтворт, который многое повидал и обрел состояние от продажи судна, захваченного в бою, охвачен ужасом. Поведение всех присутствующих при этом событии граничит с идиотизмом, и трудно поверить, что мисс Остен, стойко переносившей болезни и смерти друзей и родственников, оно не кажется исключительно глупым.

Профессор Гаррод, образованный и умный критик, утверждал, что Джейн Остен не способна выдумать историю, объяснив, что под «историей» он подразумевает последовательность романтических или необычных событий. Но у Джейн Остен другой талант, и она совсем не старалась писать такие «истории». В ней было слишком много здравого смысла, да и чувства юмора предостаточно, чтобы быть романтиком, ее интересовали обычные вещи, а не из ряда вон выходящие. Необычность повествованию придавали ее острая наблюдательность, ирония и игривый юмор. Под «историей» многие из нас подразумевают связное и последовательное повествование с началом, серединой и концом. С самого начала роман «Гордость и предубеждение» развивается в правильном русле: появляются два молодых человека, и любовь одного из них к Элизабет Беннет, а другого – к ее сестре Джейн – главная тема романа, и конец его тоже закономерен – свадьба обеих пар. Традиционная счастливая развязка. Такой конец вызывает презрение у людей с изощренным вкусом; действительно, много – возможно, большинство – браков несчастливых, и более того, свадьба не подводит окончательного итога, она всего лишь переход на новый уровень существования. Многие писатели начинают повествование со сцены свадьбы, а дальше описывают последствия этого события. Это их право. Но я думаю, что надо принять во внимание и мнение простых людей, которым нравится, когда книга кончается свадьбой. Мне кажется, инстинктивно они чувствуют: соединяясь в браке, мужчина и женщина выполняют свое биологическое предназначение; и все, что встречается на пути, ведущему к такому завершению отношений: зарождение любви, всяческие преграды, размолвки, признания, – отступает перед конечным результатом – потомками, тем поколением, что последует за ними. В природе каждая пара – звено в цепи, ценность которого в том, что к нему можно прибавить еще звено. В этом оправдание счастливой концовки. В книгах Джейн Остен читатель вдвойне удовлетворен знанием, что у жениха солидный доход от поместья и что невесту он привезет в красивый дом, окруженный парком и обставленный элегантной и дорогой мебелью.

Композиция романа «Гордость и предубеждение» представляется мне отличной. Эпизоды следуют естественно, один за другим, нигде не нарушая правдоподобия. Возможно, несколько странно, что Элизабет и Джейн так хорошо воспитаны и великолепно держатся в обществе в то время, как их мать и три младшие сестры весьма заурядны, но это важно для истории, которую взялась рассказать мисс Остен. Я не раз задавался вопросом, почему она не убрала этот камень преткновения, сделав Элизабет и Джейн дочерьми мистера Беннета от первого брака, а миссис Беннет – его второй женой и матерью трех младших дочерей. Джейн Остен любила Элизабет больше всех своих героинь. «Должна признаться, – писала она, – что нахожу ее самым восхитительным литературным образом». Если, как некоторые считают, оригинал для портрета – сама писательница, а она, несомненно, подарила Элизабет свой веселый нрав, жизнерадостность и мужество, остроумие и находчивость, здравый смысл и справедливость, – тогда можно предположить, что в спокойной, доброй и красивой Джейн она изобразила сестру Кассандру. Дарси принято считать ужасным грубияном. Его первый грубый поступок – отказ танцевать с незнакомыми дамами, с которыми он и знаться-то не хочет, на публичном балу, куда он пришел с друзьями. Ничего особенно ужасного я тут не вижу. Правда, он делает предложение Элизабет с непростительным высокомерием, но ведь гордыня, порожденная высоким происхождением и богатством, – определяющая черта его характера, и без нее не было бы и самого романа. Более того, эта надменная манера дает Джейн Остен возможность написать самую драматичную сцену романа; ясно, что с обретенным опытом она в дальнейшем смогла дать представление о чувствах Дарси в его противостоянии Элизабет, не заставляя его произносить речи, которые могли бы шокировать читателя.

Возможно, в изображении леди Кэтрин и мистера Коллинза есть преувеличенная гротескность, но комедийная ситуация допускает такое. В комедии жизнь видится в более ярком, но холодном свете, и потому автор может позволить себе некоторое преувеличение, может внести элементы фарса, и это совсем не нанесет ущерба произведению. Разумное использование фарса, подобно крупицам сахара на ягодах земляники, сделает комедию более аппетитной. Что касается образа леди Кэтрин, следует не забывать, что во времена Джейн Остен высокое положение давало человеку, его занимавшего, чувство бесконечного превосходства над остальными, и тот не только ожидал особого к себе отношения, но и всегда его имел. Леди Кэтрин смотрела на Элизабет как на бедную оборванку, но, вспомним, что и Элизабет смотрела сверху вниз на тетушку Филипс, вышедшую замуж за стряпчего. В моей юности, сто лет спустя после написания романа, я встречал важных дам, преисполненных ощущения собственной значимости не меньше, чем леди Кэтрин, только у них это выглядело не так крикливо. А что до мистера Коллинза, разве мы не встречаем в наши дни мужчин, в которых сочетаются напыщенность и низкопоклонство?

Никто никогда не называл Джейн Остен великим стилистом. У нее была своеобразная орфография, часто хромала грамматика, но у нее было хорошее ухо. Думаю, в строении ее предложений можно уловить влияние доктора Джонсона. Она скорее применит слово латинского происхождения, чем исконно английское, предпочтет абстрактное – конкретному. Это придает фразе слегка формальный оттенок, что далеко не порок; напротив, такая особенность часто вносит пикантность в остроумную ремарку, а в злословии позволяет видеть всего лишь трезвый взгляд. Диалог у нее настолько естественен, насколько вообще может быть естественным диалог. Перенесенная на бумагу разговорная речь кажется скучной, ее нужно приводить в порядок. Так как многие диалоги составлены по тем же принципам, что действуют и в наши дни, мы можем предположить, что в конце восемнадцатого века юные девушки в разговоре выражались в манере, которая теперь кажется напыщенной. Так, Джейн Беннет, говоря о сестрах любимого человека, замечает: «Они, конечно, не были расположены к его знакомству со мной, и это неудивительно, ведь он мог бы сделать во многих отношениях более предпочтительный выбор». Я готов верить, что она именно так и говорила, хотя, признаю, верится в это с трудом.

Я еще не сказал ни слова о том, что, на мой взгляд, является величайшим достоинством этой замечательной книги: она легко и с удовольствием читается – с большим удовольствием, чем некоторые более значительные и знаменитые романы. Как сказал Скотт, мисс Остен пишет о простых вещах – перипетиях, чувствах и характерах из обычной жизни; в ее книгах ничего особенного не происходит, однако, дойдя до конца страницы, вы в нетерпении переворачиваете ее, желая знать, что будет дальше, там тоже нет ничего экстраординарного, но вы опять с тем же нетерпением переворачиваете страницу.

Когда это эссе уже было написано, мне случилось однажды вечером сидеть за ужином рядом с дамой, оказавшейся в родстве с потомком брата Джейн Остен. Как помнит читатель, этому брату его кузен оставил большую собственность в Кенте и Хэмпшире при условии, что он будет носить фамилию Найт. У кузена были одни дочери, одну из которых, Фанни, Джейн Остен особенно любила. Та выросла и по мужу стала леди Нэтчбул. Наш разговор за столом перешел на Джейн Остен, и моя соседка сказала, что у ее родственника есть неопубликованное письмо леди Нэтчбул к ее младшей сестре миссис Райс, где говорится о знаменитой тетке. Я загорелся желанием увидеть его, и вскоре любезная дама выслала мне копию письма. Это удивительное письмо так характерно для своего времени и так любопытно, что я счел его достойным опубликования. С разрешения лорда Брэбурна, прямого потомка леди Нэтчбул, я его здесь привожу. Курсив показывает подчеркнутые ею слова.

По тому, как начинается письмо, можно предположить, что миссис Райс смущали некоторые услышанные ею вещи относительно положения тети Джейн в обществе, и она интересовалась, была ли в этих слухах неприятная правда. Леди Нэтчбул в ответ написала следующее:

«Да, моя дорогая, это правда: у тети Джейн по разным причинам были не такие утонченные манеры, какие ей следовало иметь при ее таланте; живи она пятьдесят лет спустя, она бы больше пришлась ко двору. Семья была небогата, а происхождение людей, с которыми они преимущественно общались, было далеко не высоким, – короче говоря, весьма заурядным. Они, конечно, превосходили окружение по умственному развитию и воспитанию, но в манерах оставались на таком же уровне; однако, полагаю, в дальнейшем общение с миссис Найт (она их любила и всегда была к ним добра) послужило оттачиванию их манер, а тетя Джейн была настолько умна, что рассталась со всеми признаками «недостатка вкуса» (если такое выражение допустимо) и научилась вести себя как леди – во всяком случае, в общении с другими. Обе тети (Кассандра и Джейн) воспитывались в полном неведении относительно светского общества и царящих там нравов (я имею в виду манеры, моду и т. д.), и, если бы не женитьба папы, приведшая его в Кент, и не доброта миссис Найт, которая приглашала погостить то одну, то другую сестру, они остались бы, несмотря на весь их ум и добросердечие, значительно ниже стандартов, принятых в хорошем обществе. Прости, если тебе неприятно это читать, я всей душой чувствую твою грусть, но все-таки решила написать правду. А сейчас пора одеваться…

…Любящая тебя сестра

Ф. С. Н.»

Это письмо показывает, что можно иметь у своих ног весь мир и тем не менее не производить никакого впечатления на ближайших родственников.

Стендаль и «Красное и черное»

Невозможно на нескольких предоставленных мне страницах дать вразумительное представление о жизни Анри Бейля, известного миру как Стендаль. О его жизни нужно написать целую книгу, а чтобы она была понятной, придется углубиться в общественную и политическую историю его времени. К счастью, такая книга уже существует, и если читатель «Красного и черного» захочет узнать больше, чем я могу себе позволить, об авторе романа, ему лучше всего прочесть живо написанную и полную реалий того времени недавно вышедшую книгу Мэтью Джозефсона «Стендаль, или Поиски счастья». Я же ограничусь только фактами из жизни писателя.

Стендаль родился в Гренобле в 1783 году, отец его, адвокат, был богатым и влиятельным человеком. Мать, дочь главного городского врача, умерла, когда сыну было семь лет.

В 1789 году началась Французская революция. В 1792 году казнили Людовика XVI и Марию Антуанетту.

Стендаль подробно описал свое детство и отрочество, их интересно изучать, потому что именно тогда он вбил себе в голову предрассудки, которые сохранил до конца жизни. После смерти матери, которую, по его словам, он любил со страстью пылкого любовника, о нем заботились отец и сестра матери. Отец был серьезный, честный человек, тетка – требовательная и благочестивая. Мальчик их ненавидел. Принадлежа к среднему классу, они, однако, симпатизировали аристократии, и революция привела их в смятение. Стендаль уверяет, что у него было несчастное детство, но даже из его слов видно, что особенно жаловаться ему было не на что. Мальчик был умен, любил спорить и создавал взрослым проблемы. Когда террор докатился до Гренобля, отец Стендаля попал в список подозреваемых в сочувствии к роялистам; сам он считал, что этому способствовал его конкурент по фамилии Амар, который мечтал заполучить его практику. «Но Амар, – сказал умный мальчик, – внес тебя в лист, где находятся все те, кто не симпатизирует республике, а ты ведь действительно ей не симпатизируешь». Конечно, так и было, но не очень приятно слышать такое пожилому человеку от собственного сына, когда существует реальная угроза гильотины. Стендаль обвинял отца в скупости, но ему всегда удавалось при желании выпросить у того деньги. Ему запрещали читать некоторые книги, но он все равно их прочел. Такое случается с тысячами тысяч детей во всем мире с начала книгопечатания. Основное недовольство мальчика вызывало то, что ему не разрешали свободно общаться с другими детьми, однако жизнь его протекала не так одиноко, как он изображал: у него были две сестры, а на уроках с его наставником – иезуитским священником – присутствовали и другие мальчики. На самом деле Стендаля воспитывали точно так же, как и остальных детей из зажиточного среднего класса того времени. Как все дети, он видел в обычных ограничениях жестокую тиранию, и когда его засаживали за уроки и не разрешали делать то, что ему хотелось, считал себя жертвой чудовищной жестокости.

В этом Стендаль не отличался от большинства детей, но те, вырастая, обычно забывают все плохое. Он же был другим и в пятьдесят три года все еще пестовал старые обиды. Из-за ненависти к воспитателю-иезуиту он стал ярым антиклерикалом и до конца жизни не мог поверить, что религиозный человек может быть искренним. Его отец и тетка были преданными роялистами, и потому он стал страстным республиканцем. Но в одиннадцатилетнем возрасте, отправившись вечером тайно на революционный митинг, он испытал нечто вроде шока. Рабочие оказались сборищем грязных, дурно пахнущих и неграмотных людей. «Короче говоря, – писал Стендаль, – каким я был тогда, таким и остался. Я люблю простых людей, ненавижу их угнетателей, но жить среди них было бы для меня постоянной мукой… У меня были раньше и остались теперь в высшей степени аристократические вкусы; я готов сделать все для народного счастья, но скорее соглашусь проводить ежемесячно две недели в тюрьме, чем жить с лавочниками». Нельзя не улыбнуться при мысли о том, как этот взгляд типичен для бунтарски настроенных молодых людей, которых часто встречаешь в гостиных богачей.

Стендалю было шестнадцать, когда он впервые приехал в Париж. Отец дал ему рекомендательное письмо к своему родственнику месье Дарю, двое сыновей которого работали в Военном министерстве. Пьер, старший, возглавлял там отдел и вскоре назначил молодого кузена одним из своих многочисленных секретарей. Когда Наполеон начал вторую итальянскую кампанию, братья Дарю отправились с ним, а вскоре и Стендаль присоединился к ним в Милане. После нескольких месяцев его работы в канцелярии Пьер Дарю направил Стендаля в драгунский полк, но тот, наслаждаясь веселой жизнью в Милане, не торопился на новое место службы и, пользуясь отсутствием Дарю, уговорил некоего генерала Мишо взять его к себе адъютантом. Вернувшись, Пьер Дарю потребовал, чтобы Стендаль ехал в свой полк, тот под разными предлогами уклонялся от этого шесть месяцев, а когда наконец добрался до полка, то нашел жизнь там безумно скучной и, сказавшись больным, получил разрешение уйти в отставку. В военных действиях он не участвовал, что не мешало ему в последующие годы хвастаться якобы проявленной в бою удалью; действительно, в 1804 году он сам написал на себя характеристику (ее подписал генерал Мишо), где подтверждал проявленное им мужество в сражениях, в которых – и это доказано – он просто не мог участвовать.

Стендаль вернулся в Париж, где жил на небольшое, но вполне достаточное для жизни пособие, выплачиваемое отцом. У него были две цели. Первая – стать величайшим драматическим поэтом века. Он изучал руководство по драматургии и почти каждый день ходил в театр. В дневник он заносил названия всех увиденных пьес и свое мнение о них. И еще постоянно сообщал, какие бы изменения внес в ту или иную пьесу, если бы был ее автором. У него самого не было замыслов, и поэт он был никакой. Его вторая цель – стать великим любовником. Но тут природа не слишком щедро его одарила: некрасивый, маленького роста, полноватый юнец с крупным туловищем, короткими ногами и большой головой с густой шапкой черных волос; губы тонкие, нос массивный и выступающий вперед; однако карие глаза горели жадным огнем, ступни и руки были изя щными, а кожа нежной, как у женщины. Стендаль с гордостью говорил, что от шпаги его кожа на руке покрывается волдырями. Кроме того, он был робок и неуклюж. Благодаря кузену Марциалу Дарю, младшему брату Пьера, он мог регулярно посещать гостиные тех дам, чьи мужья разбогатели в революцию, но от робости не мог вымолвить ни слова. В голове у него рождались умные мысли, но ему не хватало храбрости произнести их вслух. Это мешало его успеху. Стендаль страдал из-за своего провинциального акцента и, возможно, чтобы избавиться от него, поступил в театральную школу. Там он познакомился с актрисой Мелани Гилберт, которая была старше его на два или три года, и после небольшого колебания решил в нее влюбиться. Колебался он частично из-за того, что не был уверен, равна ли она ему величием души, а частично из-за подозрений, что актриса больна венерической болезнью. Успокоив себя по обоим пунктам, он последовал за ней в Марсель, где ее ждали в театре, и там несколько месяцев работал в оптовой бакалейной лавке. В конце концов Стендаль пришел к выводу, что ни духовно, ни интеллектуально Мелани не является женщиной его мечты, и почувствовал большое облегчение, когда нужда в деньгах заставила ее вернуться в Париж.

У меня нет возможности рассказывать обо всех любовных историях Стендаля, остановлюсь лишь на двух или трех, проливающих свет на его характер. Он был озабочен сексуальными проблемами, однако не отличался особенной чувственностью; на самом деле, пока не обнаружились довольно откровенные письма одной из его поздних любовниц, подозревали, что он сексуально холоден. Его страсти являлись порождением ума, победа над женщиной тешила его тщеславие. Несмотря на высокопарные фразы, нет никаких свидетельств, что он мог быть нежным. Стендаль искренен, когда признает, что большинство его любовных связей были несчастны, и нетрудно догадаться почему. Ему мешала нерешительность. Как-то в Италии он спросил одного офицера, как надо себя вести, чтобы добиться женской «благосклонности», и торжественно записал полученный совет. Он вел атаку на женщин по всем правилам – точно так же как по всем правилам пытался писать пьесы; чувствовал себя оскорбленным, когда видел, что его находят смешным, и удивлялся, когда распознавали его неискренность. Хоть он и был умен, ему никогда не приходило в голову, что женщины лучше понимают язык сердца, а язык рассудка их не трогает. Он думал достичь хитростями и уловками того, что уступает только чувству. Спустя несколько месяцев после отъезда Мелани Гилберт Стендаль вернулся в Париж; благодаря влиянию Пьера Дарю он получил место в интендантстве и был направлен в Брауншвейг. Оставив мечту стать великим драматургом, он принял решение сделать карьеру чиновника. Он видел себя бароном Империи, кавалером ордена Почетного легиона и, наконец, главой департамента с огромным окладом. Хотя он был страстным республиканцем и видел в Наполеоне тирана, укравшего у Франции свободу, он, однако, написал отцу письмо с просьбой купить ему титул. Прибавив к фамилии частицу де, он стал зваться Анри де Бейль. Впрочем, он был компетентным и находчивым администратором, и в 1810 году, получив повышение, был отозван в Париж, где работал в канцелярии, располагавшейся в прекрасных апартаментах Дома инвалидов. Он купил кабриолет, завел пару лошадей, кучера и лакея. Поселил у себя хористку, но этого показалось ему недостаточно; он чувствовал необходимость в любовнице, которую мог любить и чье положение способствовало бы его весу в обществе. Александрин Дарю, по его мнению, подходила по всем статьям. Красавица жена Пьера Дарю, с недавних пор графа, была значительно моложе мужа, от которого родила четверых детей. Нет никаких свидетельств того, что Стендаля в его намерении останавливали доброта и долготерпение в обращении с ним кузена Пьера и мысль о том, что неразумно и неблагородно соблазнять жену человека, от которого зависели его продвижение по службе и карьера. Благодарность – неведомая ему добродетель.

Стендаль начал осаду, подключив весь арсенал любовных уловок, но проклятая робость, с которой ему никак не удавалось совладать, мешала. Он был поочередно то весел, то печален, то игрив, то холоден, то страстен, то равнодушен, но ничто не помогало: понять, любит или нет его графиня, было невозможно. Было унизительно подозревать, что за его спиной она смеялась над его нерешительностью. Наконец он рассказал одному старому другу о своих сомнениях, прося совета, какую избрать тактику. Они обсудили проблему со всех сторон. Друг задавал вопросы, Стендаль отвечал, а друг записывал ответы. Мэтью Джозефсон приводит ответы на вопрос: «В чем преимущества соблазнения мадам де Б.?» (Под мадам де Б. подразумевалась графиня Дарю.) «Вот они: он будет следовать наклонностям своего характера; для него это большое социальное продвижение; он продолжит изучение человеческих страстей; его честь и гордость будут удовлетворены». Примечание к документу сделал сам Стендаль: «Лучший совет. Атака! Атака! Атака!» Совет хорош, но им трудно воспользоваться, если природа наградила вас непреодолимой робостью. Несколько недель спустя его пригласили в Бешевиль, загородный дом Дарю; на следующее утро после бессонной ночи он вознамерился приступить к решительным действиям и надел лучшие брюки в полоску. Графиня Дарю похвалила их, когда они гуляли по саду, а сзади, метрах в двадцати, шли ее подруга, мать и дети. Так они ходили взад-вперед, и Стендаль, дрожащий, но полный решимости, наметил место, названное им А в отличие от В, где они в тот момент находились, и дал себе клятву открыться там графине или покончить с собой. Когда они подошли к означенному месту он заговорил, схватил ее руку и пытался ее поцеловать. Стендаль сказал, что любит ее уже восемнадцать месяцев, испробовал все – старался скрыть свое чувство, избегал ее, но больше не может терпеть эту муку. Графиня мягко ответила, что не испытывает к нему никаких чувств, кроме дружеских, и не хочет быть неверной супругой. Она позвала остальных присоединиться к ним. Стендаль проиграл то, что назвал «битвой при Бешевиле». Можно предположить, что его тщеславие пострадало больше, чем сердце.

Спустя два месяца, все еще страдая из-за обманутых надежд, он добился отпуска и уехал в Милан – город, пленивший его еще в первую поездку в Италию. Там десять лет назад его сердце покорила некая Джина Пьетрагруа, любовница его сослуживца; но тогда он был бедным младшим лейтенантом, и она не испытывала к нему никакого интереса. Ему захотелось ее повидать. Ее отец держал магазин, а она, еще совсем юной, вышла замуж за правительственного чиновника. Теперь ей было тридцать четыре года, а ее сыну шестнадцать. Встретившись с ней вновь, Стендаль увидел «высокую и роскошную женщину, в которой по-прежнему было нечто величественное – в глазах, выражении лица, очертании носа. Мне она показалась умнее прежнего, в ней было больше величавости и меньше сладострастной грации». Она действительно была умна, если на скромную зарплату мужа имела квартиру в Милане, загородный дом, держала слуг, экипаж и ложу в «Ла Скала».

Стендаль с горечью сознавал свою некрасивость и, чтобы как-то скрасить внешность, одевался модно и элегантно. Он всегда был склонен к полноте, а от хорошей жизни растолстел еще больше; но у него водились денежки, и одет он был как с картинки. Несомненно, теперь у него было больше шансов понравиться великолепной даме, чем в те времена, когда он был бедным драгуном. Он положил развлечься с ней во время короткого отпуска, но соблазнить ее оказалось труднее, чем он ожидал. Она водила его за нос и только накануне отъезда Стендаля согласилась рано утром принять его у себя. Не самое лучшее время для любовных утех. В тот день он написал в дневнике: «21 сентября, в половине двенадцатого, я одержал долгожданную победу». Это число он также написал на своих подтяжках. На нем были те же полосатые брюки, что и в день объяснения с графиней Дарю.

В 1812 году Стендаль, уговорив с большим трудом графа Дарю помочь ему сменить теплое местечко в Париже на активную службу в интендантстве, последовал за Наполеоном и его армией в злополучный поход в Россию и при отступлении из Москвы проявил себя хладнокровным, деятельным и храбрым офицером. В 1814 году император отрекся от престола, и служебная карьера Стендаля закончилась. По его словам, он отказался от предложенных ему важных постов, предпочтя изгнание службе Бурбонам, но факты говорят другое: он присягнул королю и сделал попытку вернуться на государственную службу. Ничего из этого не вышло, и он вернулся в Милан. У него по-прежнему хватало денег на хорошую квартиру, и в оперу он ездил, как хотел, часто; но все же у него не было того ранга, положения и наличных денег, как в былые дни. Джина держалась с ним холодно. Она сказала, что ее муж, узнав о его приезде, испытал прилив ревности, да и у остальных ее поклонников его возвращение вызвало подозрение. Джина умоляла Стендаля покинуть Милан. Было ясно, она решила с ним расстаться, но ее поведение еще больше разожгло его страсть, и наконец он решил, что есть только один способ вернуть ее любовь. Набрав три тысячи франков, Стендаль передал деньги Джине. Они отправились в Венецию в сопровождении матери Джины, ее сына и пожилого банкира. Для соблюдения благопристойности Джина настояла, чтобы Стендаль жил в другой гостинице, и к его досаде, банкир всякий раз присоединялся, когда они с Джиной обедали вдвоем. Стендаль не видел никакой необходимости в его присутствии. Вот отрывок из его дневника, написанный по-английски: «Она считает, что сделала мне большое одолжение, согласившись ехать в Венецию. Какой я дурак, что дал ей три тысячи франков на это путешествие». И десять дней спустя: «Я переспал с ней… но она подняла вопрос о наших финансовых договоренностях. Вчера утром все иллюзии рассеялись. Политическая деятельность убила во мне чувственность, направив всю нервную энергию в мозг».