Kitabı oku: «Поцелуй мамонта», sayfa 3
ЧОКНУТЫ С МАЛОЛЕТСТВА
1
Закончился короткий по–бостонски завтрак у младших.
Хруст, схожий с ходьбой по свежевыпавшему градобою, или со скрипом зубов, если применить сей жевательный инструмент к еде из стеклянного порошка, пошёл теперь от центромира немалой и нескучной семьи Полиевктовых.
Сердце и мозг Большого Дома имеют серьёзное двузначное наименование этого объединённого органа: «Библиотечный Кабинет».
Зацепленный нами Кабинет этот – священная Мекка, знаменитая пирамида Хеопса, знатный Капитолий, занятный, но недоступный клуб Ватикан, званный штаб Клуба Диванных Путешественников и Спальная Служба хозяина.
В присутствии Хозяина – дедушки Федота – это, прежде всего, публичная читальня «для своих и со стороны», сравнимая по многообразию жанров разве что с Александрийской. Она двухсветной высоты, с тремя выносными галереями– ярусами по контуру стен, с книгами на вынос и без предварительной записи.
Она удобна для пользования: без очередей, с самообслуживанием, с недействующим гостевым кальяном – какому чёрту он тут нужен – и кофейным прибором, замученным непрерывным извлечением прока.
А в отсутствие хозяина это главный игральный и спортивный зал для двух самых молодых домочадцев женского пола, банты и макушки которых едва выше крышки стола.
Девочки приходят сюда без кукол, но зато с корочками жевательной извести в карманах и сгустках их во ртах.
Они, с каждым месяцем юных жизней, всё глубже и выше осваивая пространство, порой неожиданно, словно корабельные обезьяны в момент пушечного выстрела, вдруг начинают орать и пищать пиратскими лозунгами, кидаться мелкими объектами, носиться стремглав по антресолям и испытывать на динамическую прочность средства вертикального передвижения.
Лестниц в кабинете, кстати, по всем пожарным правилам, две.
Первая – стационарная винтовая, негорючая, выполненная из наборного чугуна, расположена рядом со входом.
Вторая – её правильней назвать «лестниЩЩЩа» – передвижная или, правильней, перевозная. Тягловая сила: ручная.
Она с массивными деревянными колёсами.
Колеса неоправданно брутальны: они будто бы предназначены везти стенобитную машину с катапультой, цивильно и по–модному слитых в одном предмете.
Девчонки по принципу скалолазов: чем больше на вершине льда, тем интересней водружать флаг, снимают с верхних ярусов витиеватые фолианты, залистанные книги и изъеденные ветхостью книжонки, ранее им санитаро–аморале недоступные.
Скрытым нюхом следопытов–первооткрывателей находятся экземпляры с самыми–самыми распрекрасными картинками, которые, естественно, прячутся от девочек злющими врагами передового столичного журнала «Эротическое просвещение провинц–молодёжи».
И, естественно, что на самых– присамых верхних полках.
Они, словно древние строители на известняковом плато, копошатся на тёплых досках инкрустированного дубовыми бляшками пола.
Они обкладываются параллелепипедами книг.
Собрав количество, достаточное для производства личного гнезда, водружают жилые пирамиды.
Затем забираются внутрь – каждая в свою ячейку, – и только там начинают листать и смотреть картинки избранной запретной, но такой милой от этого всего вещицы.
2
– Пора обедать! Всем вниз!
– Мы заняты.
– Подождём Ленку с Михейшей.
– Они уже подходят.
– Это они в сенках стучат?
– Они, милые. Лаптями тряся, колы–двойки неся.
– Хи–хи–хи. У них сапожки с подковками. Даже не валенки. И пятёрки бывают.
– Не хочу есть: я сытый солнечный диск, я качусь по небу в свой звёздный муравейник.
– Кому–тебе говорю! Эй!
– Неа: я фатефон Татунхамат.
– Девочки не бывают фараонами, – сердится бабка Авдотья.
– Тогда мы обе Нефертёти.
Нефертёти разумны и сообразительны не по возрасту.
– Деда Макарей (мсье Фритьофф, батюшка Алексий), у вас есть «питонцы»?
– Детей имеете в виду? Или змею?
– Нет, канарейку, болонку, хамелеончика.
– У меня только домашний музей.
– У меня колледж для поросят.
– У меня приход и своих семеро под лавкой.
– Полошить на штол луковишу… начинает Даша–глупыш,
–…и заведётся ручной сверчок, – заканчивает Оля– умничка.
3
Процесс познания и строительства храмов развлечений в Кабинете–читальне бесконечен, ибо бесконечны ископаемые дедовы карьеры.
Все полиевктовские девчонки с трёх лет сочиняют устные стихи, с трёх с половиной – сказки, с четырёх пишут межкукольные романы.
Начало собирания сокровищницы положено Федотовыми прадедами. При последнем переезде в Джорку для перевозки библиотеки дедом Федотом (тогда он был просто Федотом Ивановичем) был нанят и переоборудован грузовой вагон. Вагон до самой крыши набился печатной продукцией и строгаными начерно брусками. Из брусков, чуть поправленных резцом столярной вертушки, позже сделались каркасы стеллажей.
До деревни от Ёкского вокзала библиотека ехала караваном. Нет, не верблюжьим, не ослиным, но из… Просто из… Просто из немыслимого количества неиндейских подвод, ведомыми неегипетского вида мужиками, одетыми в неевропейские зипуны и обутыми в ужаснейшие, совершенно неавстралийского вида чуни.
В перерывах между «чтением», пританцовывая и вальсируя, юные читательницы и спортсменки ходят кругами по галереям и ощупывают богатые резные украшения интерьерного убранства. В них с возрастом выискиваются всё более новые, и всё более разгаданные весёлые подробности.
Что вам ещё рассказать?
А то, что всё спортивным обезьянкам доступно для исследования и ломки. Всё, кроме приличной величины и грубовато состряпанной из железного лома люстры, свисающей со стропил до геометрического центра описываемого пространства.
– Дедушкин стол притягивает люстру как магнит.
Поэтому люстра не качается.
Олечка, проверяя это некачательно– магнитное обстоятельство, оставила на зелёном сукне молочные зубы.
Даша уронила на себя «Беспамятную собаку3», скучающую без дела во втором ярусе библиотеки справочников.
Старшая Леночка в своём детстве аналогичным образом и чуть ли не смертельно близко познакомилась с симпатичными ребятами – Яшкой и Вилькой Гримм. Те – радостные, отбросившие страховку циркачи, летели со «сказочной» галёрки третьего яруса на любовную встречу с Ленкиной головой.
От мозгосотрясения и непредусмотренных природой наростов, спасла картонная и цветастая бонбоньерка4, надетая в качестве Сорбоннской короны5.
Младшим девочкам не претит часами вошкаться в кресле, забираться с него на магнитный стол–монумент и переставлять с места на место занимательную дедову канцелярию.
Любят колотить в рынду, названивать в мелкие коллекционные колокольчики, приспосабливать для катания отломанную носорожью часть черепа, наливать компоты в мозги бронзового Наполеона–чашки и ловить вишни оловянными, рельефными ложками со следами битвы при Ватерлоо.
Катают они по полу двухпудовые дедовы гири, вытряхивают мелочь из китайской и удивительно прочной поросёнко–копилки, трут пуза божков–обжор, удивляются несуразности некоторого вида круглых, дырявых, каменных, деревянных, верёвочных – с навесными жемчужными раковинками – денег.
Ожесточённо, с проклятиями и угрозами, со смехом и прибаутками, на все лады трут шалые девчонки бока посеребрённого и пыльного кальяна–кувшина, в котором спрятался и столетиями сидит бородатый, испуганный, стеснительный джин–жадюга.
Ни разу не показался он девочкам, ни разу не дал проверить себя на всемогущество по части исполнения самых простецких их желаний.
Даше всего–то–навсего хотелось выпросить себе маленькую гамбургскую куколку в немецком сарафане, а Олечка хотела один–единственный раз обернуться вокруг всей Земли и посмотреть, где, в какой стране больше обезьянок. И при возможности найти и прибрать себе самую хорошую, самую умную Читу, умеющую разговаривать человеческим голосом, чтобы взять с неё интервью про жизнь динозавров6.
Попугаиха Фенька, сидящая в потёртой соломенной клетке, подвешенной к Пальме, как–то раз непокормленная, будто в отместку забыла весь свой богатый артистический репертуар. И на любые вопросы домочадцев всегда, словно заезженная и старая пластинка Шаляпина шипела всего лишь одним из трёх вариантов: по–русски «Молчи, Фенька–дура», «Р–р–р, попугая мать, попугая мать, попугая!», и с сильным китайско–немецким прононсом: «Фуй–Шуй ес, Конфуций ба, фуй–шуй йа!»
Про свою прародительницу – прамать ея – Фенька обычно повторяла, если не накрывать её тканью, не останавливаясь ни на секунду ровно триста шестьдесят пять раз – не больше и не меньше.
Фенька знает високосный год и кричит–вызванивает подобно ацтекской кукушке соответственное количество.
Михейша на спор с дедом побился, что сможет довести Фенькин рекорд до двух тысяч двенадцати раз.
И как–то раз…
Нет, нет, мы сильно отошли в сторону.
4
Итак, пусть не самое главное, но: девчонки просто обожают крутить глобус грубоватой, похоже топорно и малоискусно скопированной с английского первоисточного образца.
Горы, низменности, океаны не просто нарисованы: они скульптурны и потому великолепны!
Их вершины пробивают толщу стратосферы и потому являются частью космоса.
Рыхловатая их поверхность сделана из папье– маше. Леса выкрашены изумрудной зеленью, океаны – берлинской глазурью, мелководья – кобальтом небесным.
К стойке глобуса прикручен вензель изготовителя – «Основанный Его Величеством принцем Генрихом, штатгальтером Люксембургским, адмиралом флота Нидерландского Географический Копийный Печатный Двор» (G.C.P.C.).
И фраза на металлическом диске основания: «С нанесением несовпадений г–на фра Мауро и достижений глобуса Золотого Яблока, выполненного г–ном Мартином Бехаймом, а также учтены сведения и нанесены основные корректировки с атласов Герх. Меркатора и Theatrum Orbis Terrarum г–на Абр. Ортелиуса. Отм. и выделено в порядке перечисления сих славных сынов: бронзой, серебром, красным, синим контуром и соотв. шрифтом».
Имеется и надпись, сделанная самим хозяином глобуса – дедом Федотом: «Линии Антарктиды, нанесённые с портолана7 г– на адмирала Пири Рейса от 13.. г. н.э., он соотв. с участием ранних карт Орнелиуса Финиуса, нанесены мною пунктиром. Средиземное море и Понт Евксинский с карт А. Македонского – пунктир серебряный».
Девочкам наплевать на эти важные картографические тонкости.
Они увлечённо плавают по морям и океанам, ведя мизинцами крохотные деревянные модельки каравелл и стручки акации – это джонки. Указательным и средним шагают, бродят, вымеривают плоскости, впадины и реальные выпуклости континентов.
Они смеются над буквами «N», «R», «Q», натолканным там и сям, и так похожим на правильные «И, Я, О», но только с ошибками и всякими выкрутасами вроде хвостов, косичек, змеев.
В огромном этом Земном Шаре, если бы между меридианами и параллелями удалось прорезать калитку, смогло бы разместиться в съёженном виде с десяток – а то и больше – таких любопытных и прелестных дюймовочек.
Глобус странен: земная ось в нём воткнута в экватор. Ввиду этого Шар вращается не по правилам: с севера на юг и в обратном направлении.
Но девчонки, ввиду своей малости, этого курьёзного вымысла не знают.
Зато Михейша знает, но не делает из того помпы. Дед попросту обожает изучать оба полюса, а ось вращения ему там мешает.
Аркаша–столяр вправил ось так точно, как ему было заказано. И заработал на этом бесконечно понравившуюся ему фриттовую8 статуэтку «Заблудившаяся в райских кущах пастушка с агнцем». Пастушка обнажена, овечка одета кудрявой шерстью и несъедобна. В раю – известно дело – питались бесплатно фруктами. Зачем тогда девчонке таскаться с агнцем, спрашивается, если кушать всегда было навалом?
В глобус вбиты булавки с флажками, булавки соединены нитками. Смысл ниток не понятен никому кроме деда. Ещё более они бы удивились, если бы узнали, что флажки на равных основаниях воткнуты в совсем непримечательные и забавные по названиям и, наоборот, в весьма почётные места. Например, самый большой Федотовский флажок торчит в Антарктиде (вот что ему там делать?), чуть поменьше – в Гизе и рядом с Суэцем – в Александрии. Есть по нескольку в обеих Америках, пара в скандинавской лошади и во фьордах, похожих на развесистые женьшени. Один флаг отчего–то в море, неподалёку от Гибралтара. Воткнуто в остров Крит, в Рим, в Лиму, в альпийскую подкову, в большой город Bailing, в Великую Китайскую стену, в Макао и Гоа, в зебру Суматры, в Тегусигальпу, в лёд Арктики, в австралийский песок.
Зелёный флажок тоскует посредине Сибири.
На флажке рукой знаменитого путешественника по глобусам – Михейшиной рукой – коряво выведено: «St.New–Dzsorsk – my tut szsiwem».
Отсюда следует, что Нью– Джорск – город совсем не простой.
Он чуднее не бывает, потому, что это родина наиНЕпутёвейшего в мире, начинающего жизнь молодого гражданина Михейши. Он ещё всем вам–нам покажет!
5
Не стоит и говорить, что Кабинет никогда не закрывается, а проходимость его конкурирует с успехом объединённой кухни и столовой залы.
Аборигены дома называют это нешуточной величины и растянутое на спор двумя паровозами проходное общественное помещение «Рестораном Восточного Вокзала». Третий недоверчивый паровоз судил тот спор.
Сокращённо помещение называется «РВВ».
Полтора вагона с залом, с барной стойкой и кухней вписались бы в это помещение, и смогли бы накормить в две быстрые смены всех пассажиров поезда «Москва–Пекин».
ДРОЖЖИ
1
– «Москва–Пекин», ха–ха–ха!
Сочетание двух столиц в одном слове вызывает неизменно устойчивый смех домочадцев.
Стократно повторённый и заученный наизусть рассказ о долгом путешествии из Пекина в Сибирь ящика сухих дрожжей пользуется долголетним успехом у гостей дома.
Дед Федот приносит и показывает в качестве документальности случая затасканную телеграмму начальника Иркутского отделения Тр–с.Сиб. железной дороги, предназначенную вроде бы официальным лицам, а больше всего касающуюся мещанки Полиевктовой Елены Игоревны, пол женский, 18–ти лет, проживающей в посаде Джорск (ныне г. Нью–Джорск) Ёкской губернии, пр.Бернандини, 127. Телеграмму Ленка вынула из мусорной урны почтового отделения.
Вот её длиннющий текст с некоторыми цензурными поправками… нах. «Нах» это уже начало телеграммы, а не выдумка, не ошибка, не балдёж сочинителя.
Итак:
2
«Нах вскл 04 июля 19** года тчк
Его высокоблагородию командиру перл тире охранного отдела Ёкского жд почтового усла тчк
Стенографирую живую под страхом расправы со слов коменданта поесда Пекин тире Москва скб литерныи скб Головотяп ЕС епт вышедшего ис г Пекин реисом NN тире 4021 01 июля 19** года тчк
По поручению его превосходительства гна гла Спирина КВ
Буква сэ Сина Синаида как есчо объяснить вам что буква Синаида не работает
Телеграф морзе дрянь от мороса или ху ево снает почему не отбиват набор простите тчк меняем оную на букву Е тчк спешу извините нах тчк грозят наганом вскл
И краткая не работает тож тчк наган над ухом тчк буду не жив списываите на этого слого гражданина началника поесда 4021 прощеваите еслив что браты тчк
Уважаемыи господин Ривош Я точка Г точка епт прошу срочно принять меры вскл
В нашем поесде тире багажном вагоне нумер 2 литерного состава чресвычаиная ситуация тчк Некто епт насвавшиися в документах поручиком Гольским А тчк С тчк епть с соответствующими полномочиями Манчжурскои миссии его Величества Императорского двора отправил ис города Пекин дипломатическои почтою сапечатанную посылку синаидапт вашу мать синаидапт которую главное Пекинское отделение не сумело согл правил епт или поленилось их мать ити секретно перлюстрировать на предмет внутр содерж тчк
Посылка находится в пути тчк
Уважаемыи господин Ривош епт вы епт конечно епт понимаете сегодняшние трудности с передвижениями поесдов тчк
Политическая и экономическая ситуация такова епт что поесд ептыт вашу мат движется с серьесным отставанием график тчк как всегда впроч нах тчк
Ввиду того епт что посылка епмать как выяснилось епт саполнена не бомбами и не почтои ити мать епт а дрожжевым веществом епт а наша гражданская багажтехника не снабжена холодильными устроиствами епт
Уж начиная от границы посылка стала исдавать сапахи епт несовместимые с нахождением ее в дипломатическом отделении багажного вагона тчк
Черес сутки пути ящик начал исдавать булькающие свуки епт а еще черес некоторое время ис ящика потекло желтым тчк
Мы приняли меры На свои страх и риск мы перемещаем посылку в медиц поесд епт следующ паралл направл Екска тчк
Конкретно в вагон тире холодильник системы Силина нум 535944 СТ МВР прикомандир военно тире санитар поесда Харбин тире СПетерб тчк
Просим Вас немедл и саблаговр высвать гражданку Полиевктову Е тчк И тчк с поселока Н тчк Джорск для вручения адресован еи посылки тчк
Предупрежд иби вашу мать ибо двоеточ на дворе июль епт даже сист Силина не дает надежн гарант спт что этот вагон не вслетит к чертоматери в ближаиш два дня тчк
А вам придется отвечать са порч гос имущества и иметь неприятност госпожои Е И Полиевктовои епть у кот по сведениям имеются серьесные свяси с губернатор и экспрокурор Екска епть с начальством всея нашея и вашея несчастн транссиб ЖД тчк
Когда епть черт восьми епть в вашем гребаном Екске население будет иметь такои простои продукт как дрож тчк грибок три вскл три вопрос снак
Вписду такая ваша работа вскл
Буду жаловатса вашего губернатор включ глав охрансыск вскл
Подрываете основы государства бляди вскл
Не воина зпт не плен не тюрма бутто могли бы осаботица кормежкои населения дрожжами тчк
Адрес гр Полиевктовои прилагаю тчк
Ноги в руки и успеха епт едрении ваш хер вскл
Нахер мне ваша а пожалеите нашу и мою сарплату тчк
Деиствуете немедля тчк страхом расправы»
3
Телеграмма редка длиной ленты: 5,5 м. Даже начальники фронтов не пишут таких.
– Ха–ха–ха!
Посмеёмся вместе с гостями и мы.
РЕСТОРАН ВОСТОЧНОГО ВОКЗАЛА
– Сегодня в РВВ подают фаршированных кур, финно– угорскую утку в скляре и савойскую пасту! – слышны иной раз утренние переговоры мужчин.
– Может, рыбу в скляре?
– Я сам слышал.
– А у меня кроме ушных раковин мозги есть.
– А сколько курей в насестах?
– Хватает пока. На Благодарение, вот, отец Алексий обещал индейскую несушку поднести. Шибко хороши индейские курочки, говорит. Плодовиты несусветно, и мяса в них по пять фунтов.
– Смеёшься, батя! Уж не страусов ли тебе взамен индеек с Австралии батюшка Алексий выписал?
– А хоть бы и страусов. Хоть бы с Аделайды–порта. Тебе хоть кол теши на башке: сырую картошку с редькой хрумкать горазд, а внучкам моим будет здоровая польза.
В школе натуральный расчёт. Причём, по искреннему желанию, а не по обязательству. Дед – учитель, директор, меценат принимает или отвергает подарки по собственному почину сердца. С бедных не берёт, а за барчуков и зажиточных платы не чурается.
Время обеда.
Пришли и раздеваются в сенцах голодные школяры. Младшие уже оседлали стулья.
– Я не хочу курицы, вчера она была живой! Я ей зёрнышки давала. – Это Даша. И она плачет. Её не удосужились спросить: какую курицу можно резать.
Весь курятник с именами. Есть куры добрые, а есть вредоносные капризницы, которые сами напрашиваются в суп.
– Да, Пеструшка была душевной курочкой. – Это Оля с куклой Катериной в руках. Кукле рассуждения безразличны. Кукла только что примеряла новое платье. Кукла живёт на Земле Королевы Мод. В платьице ей там холодно. Но Олечка не в курсе дела. Тут обман чистой воды.
Михейша – старший брат девочек. Он любит розыгрыши. Это он поселил куклу Катерину на ледяную Землю и убедил Олюшку, что там родина всех её кукол. Дашины куколки и тряпичный их Маркиз ди Палисад живут славно и дружно, как мясо в борще, на скалистом каблуке итальянского сапога. Ленкины – они чопорней – обитают в Лондоне, Париже и Берлине.
– Добросердечная курочка, значит, вкусная, и сердце у неё мягкое. Я буду сердце, – рассуждает лицемерный от возмужалости Михейша. Садится и тянется к блюду.
– Мне, чур, только белого мяса. – Это Ленка–неженка. Она уже успела скользнуть в кабинет и вынырнула из– за портьеры с новой, припасённой заранее взрослой книжкой. И по одной только книжке и по шелесту только что надетого длинного, совершенно не казённого, не школьного платья – с лямками, всего в кружевах и оборках, стало ясно, что она – самая старшая сестра и самая главная героиня обеденного спектакля против остальной мелкоты. И все несчастья транссибирской железной дороги тоже идут от её скорости взросления и поразительно классического вида фигуры от головы до пят, включая главный фэйсад лица. Она не любит пупырчатых шкурок и молочной пенки.
Вот так, ёпть, дак деревня! Где ж такая, чтоб пенок и шкурок не любить?
– Всем сидеть смирно и не рассуждать!
Это баба Авдотья. Она в доме вторая по главности после деда. Рассудительная Ленка на третьем месте. Папа с мамой – декоративные лица. С этим согласны все.
Пришёл дед Федот, в сенцах присел на лавку и отвинтил заиндевелые шнурки оранжевых ботинок с белочным мехом, с голенищами почти до колена, с крючками вместо дырок. Нерусь! Ну что за фасон!
С порога залы, не глядя, заученным движением дед зафинтилил картузного вида утеплённый из нутра берет в вешалку, расположенную к нему под острым углом. Попал. Зимний вариант картузоберета поболтался и затих на счёт «четыре».
– Не фу себе! – вырвалось у Михейши.
Дети застыли в стеклянной неподвижности – каждый со своим съедобным предметом, Смотрят на него, переглядываются и недоумевают: откуда у деда эквилибристская сноровка? Небось, и ножи умеет метать, и мячи в корзину через спину и с центра поля.
– Дед, ты, поди, у Гуда учился? – Это Ленка.
– Чего– чего?
– Ну… у разбойника, у Робина… который.
– А–а–а. Учился слегка. А ты книжку–то почто с собой таскаешь? Умной хочешь выглядеть? Мы и так это знаем. Жиром хочешь помазать устремление твоё, чтоб блистало как Михейшина шевелюра? Неси книгу назад. Потом возьмёшь.
Ленка обиженно ныряет в библиотеку. Теряется на десять минут.
Михейша пощупал причёску: точно, пора кудри стирать. Отвлекающим криком: «Ленка, мясо остыло. Греть тебе не будем».
Баба Авдотья: «А это не твоя забота, милок, а моя».
Дед: «Это её личное дело, может и сама разогреть. А вообще принято сообща сидеть, а не прыгать, кто куда горазд. Может, по очереди будем обедать? Или каждый сам себе начнёт готовить?»
Молчание за столом. Никто не хочет готовить каждый за себя.
Даша сидит на стуле с подложенной подушкой и мотает ногами: «Деда, а ты по проволоке ходишь?
– Чего–чего?
– По проволоке…
– Только по канатам ходил в детстве, по семипальным «пучкам», – ответил дед, ничуть не смутившись.
– Мой точно по канату пройдёт, – думает бабка.
– А через пропасть? – продолжает Даша.
– Не пробовал, детка, а что? Через пропасть пора идти? К кладбищу чоль дорога такая короткая? – и огненно щурится.
– Да–а–а… нет вроде… пока.
– Ну и помалкивайте тогда. Как надо станет – так и пойду.
Дед, пока полоскал руки, подслушивал и наматывал на ус куксивые застольные разговоры. Дед как гора велик, на вид сухопар. А в худых свиду горах часто водится феррум.
– Как зайдёте, не вздумайте здороваться с ним по– настоящему: руку сломает, – подсказывают иногда новым гостям, желая их обычным косточкам добра.
Процесс поглощения пищи идёт размеренно и поначалу мирно. Дед на правах домашнего монарха догладывает третью ножку. Делает он это весьма умело, не обрызгиваясь жиром и методично: от начала до конца, словно жук–короед. Добродушно бурчит, не выпуская ногу изо рта: «Не хотите трэскать – нэ эшьте: мнэ больше доста–уа–уа… ух, хороша… а вам не до–ф–ф–ф–ца».
Шлёп! Кость в сторону.
– Дашуленция, а подайте–ка мне, милая принцесса, ещщо вон то крылышко, что на Вас смотрит, а про меня мечтает. Кхы!
Матери и отца дома не видно. Отец на работе, а мать задерживается в пути. В доме как–то было принято, что семеро одного не ждут. Но дожидаются, как минимум, пятидесятипроцентной наполняемости. Иначе застолье может не состояться вовсе. Это главное дедово наказание. Проверено практически, и запомнилось надолго.
– Надо бы на водокачке бак ревизнуть, – говорит дед ни с того, ни с сего, поёрзав в кресле. – Эти котельные придурки всё не так сделали.
У него страшно–престрашно красивое кресло – ровно как у датского придворного стоматолога. С высокой фронтонистой спинкой, прорезанной насквозь параллелограммами. На кубиках перекрестий награвированы числа, вдоль оснований нарезанного поля – цифры. Смахивает на таблицу умножения, если бы не путал такой мотив: внутри пустых квадратов вмонтированы вертящиеся на осях костяшки бухгалтерских счёт. По креслу видно, кто в доме хозяин. Угадывается, что, несмотря на гротескно–юмористическое кресло, он вовсе не стоматолог, а скорее костолом, считающий выбитые бандитам ребра, или математик, которому кто–то из наивных студентов– двоечников вместо пузырька с ядом подарил всего лишь прощальный намёк.
– Копец! – сказали бы сегодня.
– «Ревизнуть» – что это?
– Читайте «Мёртвые души», а лучше «Ревизора».
– Там про водопровод? – это Ленка. – страшные, наверно, книжки?
– Скучные книжки! – бурчит Михейша.
– Молчи уж, умник.
Молчат. И снова:
– Дед, я с тобой! Чего там, шланг засорился?
– Причины не знаю пока. Может, просто труба замёрзла и к нам не идёт. Может отверстие на входе в наш бак не то. Может мотор ослаб. Умыться толком нельзя. Качаешь– включаешь, а воды всё равно нет. Хоть снова переходи на…
Тема знакомая. Перебивают тотчас же: «Не хотим из чародейника! Не модно!»
– Давления–то нет, – философствует дед–изобретатель и механик, – будто в пустыню, а не в бак, зараза, уходит.
– Где Зараза? В воде Зараза? Какая она из себя?
– Дед просто неудачно выразился, – сглаживает бабка возникшее недоразумение.
– Деда учитель, он не может неправильно говорить.
– И я учительша…
– Баба, ты, правда, учительша?
– Бывшая, детки, бывшая. Но правила все помню.
– Деда, я с тобой хочу! – начинает канючить Михейша.
– Ну, так пошли. За погляд денег не возьму.
– Какие инструменты берём?
– И мы с тобой сходим! – Это пищат малолетки.
– Сначала всё съешьте, потом поговорим.
Весь народ, кроме бабки, желает поучаствовать в лечении водокачки. У бывшей учительши, а теперь кухарки и всегда хозяйки дома, дел и без того хватает.
За столом иерархии не видно. Там царит относительная демократия. У демократии свои правила: шалить можно до определённого предела. По лбу ложкой никто, никогда, и ни за что не получал, хотя большинство того периодически заслуживали. Деду достаточно напомнить про наличие деревянного черпала, чтобы воцарялось временное спокойствие, похожее на грядущий Брестский мир. Дедовой строгости побаиваются. Деда уважают как царя–батюшку Злако–Гороха.
Дети помнят страшилку про древний способ наказания, а именно: стояние коленями на горохе, в тёмном углу.
– Съешь крыло, – говорят Даше, – научишься летать.
– По двору или по улице? (дальше улицы Дашина фантазия не распространяется).
– По небу, как голубок, – посмеивается Михейша, – как Катькин дутыш… Хе!
Ленка прыснула и заткнула лицо в подол. Только она оценила тонкое Михейшино остроумие. Потому, что единственный Катькин дутыш, не смотря на то, что он был птичьим королём, и не в пример прочим её даровым и грязным птицам, летал привязанным за бечёвку.
То же самое Катька сотворяла с крупными стрекозами, только летали они на нитке.
А также с теми золотыми мухами, которые прилетали явно не с задворных навозов, а – бери выше – с пирамид Египта.
Вершины пирамид покрыты гуаном умерших летучих динозавров, превратившимся со временем в зелёную известь. Отсюда и золотозелёные перелётные мухи.
Катька утверждает это бесповоротно и готова намылить шею любому оппоненту–выскочке.
Даша: «А в Машкву мошно станет долететь?»
– А то! Конечно.
– Хасю крылышка. – И хлопает в ладоши от привалившего счастья.
– Надо говорить «хочу».
Даша старается: «Хочу крылышка».
Оля: «А мне дайте лапку…»
Михейша: «Ногу, надо говорить. А зачем тебе чужая нога?»
– Ногу, да. Я быстренько сбегаю в Петербург. Мне там свадебный билет надо взять.
– Зачем билет? Замуж собралась?
– Ваньке–Встаньке надо и Петрушке. Они сделали предложение Мальвине.
– Оба сразу?
– Они любят Мальвинку.
– А Мальвинка кого любит?
– Обоих поровну.
– Так не бывает.
– Бывает, бывает! – Оля почти плачет. – Им много деток надо.
Взрослые смеются.
– Да ладно, – утешает Михейша, вгрызаясь в крыло. – Попроси лошадёву ногу… с копытом и подковой – быстрее добежишь.
– Правда, добегу?
– Правда–правда!
– Михайло! Опять детей заводишь! – раздражается дед и хлопает шлёпанцами об пол так нескучно, будто давит педали заевшего клавесина, – смотри, а то я тебя с твоей «правдой– правдой» по кусочкам разберу!
Михейша обиженно бросает кусок, растопыривает пальцы веером – будто сушит, а сам поглядывает на Олю и Дашу и мелко покачивает руками, будто предназначенно для Оли и Даши: нате вот вам, мол, я не боюсь, а вам от меня сегодня выпадет на орехи.
– А теперь будем ломать вот эту ключичную косточку, и загадывать желания, – предлагает Ленка, усердно оттирая руки об шейную салфетку, – кто будет ломать?
– Я, я, я!
От курочки не осталось ничего; даже доброта её упакована в детские желудки и благополучно забыта.
– Сломаем косточку, а остальное похороним.
Похороны хоть чего – одна из частых детских игр. Дом почти на самом краю жилья, дорога на старое кладбище проходит мимо, и ни одни похороны не остаются без внимания.
– Лучше Хвосту отдадим.
– И поддадим. Собакам куру не дают. Они могут подавиться. – Это опять всезнающий Михейша. – Деда, ну что, идём?
– Всем спасибо за компашку, – говорит дед и шумно поднимается с места. – Кто со мной – одевайтесь теплее. Нагих, хворых и голодных не беру.
ИНТЕРЬЕР, ЭРКЕР, ПАЛЬМА. И ЭКСТЕРЬЕР,
где в поле зрения появляются странные буквы «Ф» и «Ш».
1
– Покушал с ними, читатель? Понюхал только? Ну, извини, друг, в бронь–заявке тебя не было. Ходи голодным в Кабинет: дальше, если желаешь, будем рассматривать интерьер. Стоит того. Не утомил ещё? Ты дама… простите, Вы дама? Мужик? Вау! Тут в начале рассчитано исключительно на сентиментальных дам.
И началась перекличка!
– Костян, и ты тут что ли? – Я! – Эдичка? – А что, ну зашёл на минутку. – Иллиодорыч! – Я! – Борис! – Я! – Пантелеич! – Я! – Годунов? Годунов, твою мать! – Молчание. – Иван Ярославович? – Ну, я. – Порфирьич, Димон, Григорий, Разпутин? – Я! – Трипутин? – Я! – Простопутин? – Я! – Сорокин, Галкин? Мишки… Таньки… и вы тут?
Годунов запоздало: «А чего?»
Григорий недовольно: «Распутников я».
Дашка–худюшка, Жулька–толстушка: «Тут мы!»
Разного вида Иван Иванычи, бесчисленные Артуры и вообще вскользь читающие кавказцы, ищущие жертв будущего национализма: «А что?»
– Всё равно, браво! Медаль вам! Бабло когда вернёте?
Разнокалиберные книги там расставлены по стеллажам. Стеллажи сплошняком идут по галереям. Последние полки упираются в основание шатровых стропил. Галереи занимают весь периметр Кабинета, и только у широченного эркера, будто выпавшая клавиша в момент апофеоза великолепной чёрно–белой музыки, неуважительно разрывают свой органичный массив.
