Kitabı oku: «Преступление отца Амаро», sayfa 2

III

Амаро Виера родился в Лиссабоне в доме маркизы д'Алегрос. Отец его был лакеем маркиза, мать горничною и доверенным лицом при маркизе. У Амаро сохранился дагерротип матери. Это была здоровая женщина с густыми бровями, толстыми, чувственными губами и прекрасным цветом лица. Отец Амаро умер от удара, а мать, отличавшаяся всю жизнь завидным здоровьем, умерла через год от горловой чахотки. Амаро исполнилось тогда шесть лет. У него была сестра, жившая с раннего детства у бабушки в Коимбре, и дядя, зажиточный торговец в квартале Эстрелла. Но маркиза привязалась к Амаро, оставила его у себя в доме после смерти родителей и занялась его воспитанием.

Маркиза д'Алегрос овдовела в сорок три года и стала жить большую часть года в своем имении. Это была добрая и ленивая женщина, благоговевшая перед духовными лицами и вечно занятая церковными делами; при её доме даже была устроена часовня. Обе дочери её, воспитанные в страхе Божием и в поклонении последним модам, были ханжами и говорили с одинаковым жаром о христианском смирении и о последних модных журналах. Один журналист того времени оказал про них: – Они думают каждый день о туалетах, в которых явятся в рай.

Маркиза предназначила Амаро к духовной карьере. Его худенькая, бледная фигурка вполне соответствовала этому назначению. Он любил атмосферу церквей и часовен и лучшим удовольствием было для него сидеть среди женщин, прижавшись, к теплым юбкам, и слушать их рассказы о святых. Маркиза не пожелала отдать его в школу, опасаясь влияния скверных товарищей и духа неверия. Домашний капеллан преподавал ему латынь, а старшая дочь маркизы, дона-Луиза давала ему уроки французского языка и географии.

Амаро был очень тихим ребенком; он никогда не играл и не бегал, был очень труслив и даже спал при свете лампы рядом со старою прислугою. Женская прислуга маркизы очень портила его; его находили хорошеньким мальчиком, целовали, щекотали постоянно, и он привык вертеться среди юбок, близко соприкасаясь с женскими телами, что доставляло ему большое удовольствие. Иной раз, когда маркизы не было дома, горничные наряжали его в женское платье, забавляясь вместе, с ним. Амаро позволял им делать с собою все, что угодно. Глаза его затуманивались, на щеках появлялся нехороший румянец. Прислуга посвящала его, кроме того, во все свои сплетни и интриги. Амаро поневоле сделался лгуном и сплетником, рылся в чужих вещах, вертелся среди грязных юбок и фальшивых волос. Он был невероятно ленив и утром подолгу валялся в постели, плотно закутавшись в одеяло и обняв подушку.

Однажды в воскресенье, вернувшись утром с обедни, маркиза упала на террасе и скоропостижно скончалась. В завещании она распорядилась отдать Амаро в пятнадцать лет в семинарию, чтобы он сделался священником. Обязанности исполнить это распоряжение возлагалась на отца Лизета. Амаро было в то время тринадцать лет.

Дочери маркизы переселились по смерти матери к тетке, а Амаро отправили к его дяде-торговцу. Это был толстяк, женатый на дочери бедного чиновника, которая вышла за него, чтобы уйти из родительского дома, где ей приходилось жить в бедности. Она ненавидела мужа, его ласку, его волосатые руки и бедный квартал, где они жили. Муж, наоборот, обожал ее, осыпал дорогими подарками и называл своею герцогинею.

Амаро не встретил в доме дяди ласкового женского элемента, окружавшего его у маркизы. Тетка почти не обращала на него внимания. Она сидела целыми днями у окна, напудренная и разодетая в шелк, читая романы или театральную хронику и ожидая, когда пройдет под окном её ухаживатель. Дядя воспользовался мальчиком и поставил его за прилавок, заставляя вставать в пять часов утра. Оба ненавидели племянника, жалея каждый кусок хлеба, который он съедал у них. Амаро худел и плакал целые ночи напролет. Он знал, что должен поступить пятнадцати лет в семинарию, и ждал этого времени, как освобождения от тяжелого ига.

Никто никогда не спрашивал его о вкусах и наклонностях. Ему навязывали священническую рясу, и пассивная натура мальчика покорно принимала ее. Правда, он ничего не имел против того, чтобы сделаться священником. Он видел много отцов церкви в доме маркизы. Это были все изящные, холеные господа, обедавшие за одним столом с гидальгами и нюхавшие табак из золотых табакерок. Ему нравилась профессия, благодаря которой он мог жить среди женщин, шептаться с ними, чувствовать близко приятную теплоту их тела и получать подношения на серебряных подносах.

За год до поступления в семинарию дядя стал посылать его к учителю для усовершенствования в латинском языке и освободил от прилавка. В первый раз в жизни Амаро почувствовал себя свободным. Он ходил к учителю один, гулял по улицам, видел город, смотрел на ученье солдат, заглядывал в двери кофеен, читал афиши. Особенно привлекали его внимание женщины. Он стал мечтателен, и по ночам ему часто чудились во мраке женские фигуры или отдельные части их тела: то ножка в лакированной ботинке и белом чулке, то округлая рука в коротком рукаве. В это время перспектива быть священником перестала привлекать его, потому что он не мог жениться. Товарищи, занимавшиеся с ним вместе у учителя, успели оказать на него дурное влияние. Он стал курить потихоньку, похудел и пожелтел.

Когда он поступил в семинарию, длинные, сыроватые коридоры, тусклое освещение, черные рясы и благоговейная тишина произвели на него сперва подавляющее впечатление. Но он скоро подружился с некоторыми товарищами. Они перешли с ним на ты и допустили в свой кружок, где рассказывались анекдоты о преподавателях, взводилась всевозможная клевета на ректора, и высказывались жалобы на затворнический образ жизни в семинарии. Почти все семинаристы скучали по своей прежней вольной жизни. Двор для рекреаций с жалкими деревьями и высокими, скучными стенами казался им слишком тесным; они задыхались в узких коридорах и в зале Святого Игнатия, где они учили вечером уроки. Все скучали по дому и завидовали свободным людям, как-бы бедны и несчастны те ни были. Амаро не оставил дома никого и ничего близкого. Дядя был грубый человек, тетка сидела целый день недовольная и напудренная. Но невольно и он стал скучать по воскресным прогулкам и по ярко освещенным улицам.

Однако его пассивная натура покорилась понемногу, и он втянулся в семинарский распорядок, как послушная овца. Он старательно готовил уроки, аккуратно исполнял все духовные обязанности и достиг хороших отметок.

Ему было совершенно непонятно, как может нравиться семинарская жизнь. Некоторые из это товарищей блаженствовали, шепча с опущенною головою тексты из Священного Писания, и бледнели в экстазе, молясь в часовне. Он не понимал также тщеславных товарищей, которые жаждали получить аристократический приход или мечтали о профессиях вне церкви. Амаро не мечтал ни о какой карьере.

– Я, право, не знаю, – отвечал он на вопросы о его будущем.

Разговоры некоторых товарищей, считавших семинарию тюрьмою, сильно волновали его иногда. Эти мальчики рвались на волю и порывались даже бежать, строя планы бегства и измеряя высоту окон. Их привлекали трактиры, бильярд, женщины. Эти разговоры волновали Амаро и действовали на его воображение. Он ворочался по ночам на жесткой постели, и его сны и мечты были проникнуты горячим желанием женщины. Ему казалось иногда, что во мраке кельи сверкают глаза Искусителя. Он кропил свою постель святою водою, но не решался признаться в этих искушениях на исповеди.

И вокруг себя он чувствовал подобные же случаи возмущения природы. Усиленные занятия, посты и покаяния могли обуздать тело и привить ему машинальные привычки, но под спокойною внешностью тихо волновались страсти, как змей в гнезде. Больше всех страдали от воздержания сангвиники; когда они оставались одни, темперамент прорывался наружу: они боролись, делали гимнастику, устраивали беспорядок. У слабых и болезненных учеников семинарская атмосфера вызывала беспредельную печаль и молчаливость. У них развивались мелкие пороки: страсть к картам, к чтению романов, к курению. Это были прелести греха.

При всем этом Амаро был набожен, горячо молился, безгранично верил в некоторых святых, очень боялся Бога. Но он ненавидел затворнический режим семинарии. Ему казалось, что на воле, вне семинарских стен, он был бы добрым, чистым, глубоко верующим. Он худел и даже заболел в последний год пребывания в семинарии нервною горячкою.

В посту Св. Матфея Амаро принял, наконец, священнический сан. Вскоре после этого он получил, еще в семинарии, следующее письмо от отца Лизета:

«Дорогой мой сын и молодой коллега! Теперь, когда вы приняли священный сан, я считаю своим долгом дать вам отчет в оставленном вам наследстве, так как желаю исполнить до конца возложенную на меня нашею драгоценною маркизою обязанность. Сообщаю вам поэтому, дорогой мой сын, что сумма, оставленная вам маркизою, истрачена вся до последнего, гроша. Я пользуюсь также настоящим случаем, чтобы сообщить вам кое-что о ваших родных. Тетка ваша, по смерти дяди, продала его торговое дело и пошла по. такому постыдному пути, о котором скромность не позволяет мне распространяться. В настоящее время она живет тем, что сдает меблированные комнаты. Сестра ваша, как вы, вероятно, уже знаете, вышла замуж за богатого человека и живет в Коимбре. Хотя в браке следует ценить выше всего не богатство, а другие блага, я считаю, однако, важным для будущего, чтобы вы, мой дорогой сын, – знали об этом обстоятельстве. Продолжайте итти по пути добродетели и верьте, что наша святая профессия дает истинное счастье, когда мы понимаем, какой бальзам вливает в душу служение Богу. Затем прощайте, мой дорогой сын и молодой коллега. – Лизет.

P. S. Фамилия мужа вашей сестры – Тритозо».

Через два месяца по получении этого письма Амаро получил приход в местечке Ферао, в горах, и пробыл там от октября до весны. Это был маленький поселок, где жили одни пастухи. Амаро провел зиму в безделье, зевая у камина и прислушиваясь в завыванию ветра. Весною он написал сестре, жалуясь на бедность; та прислала ему двенадцать золотых на поездку в Лиссабон для хлопот о переводе в другой приход. Амаро немедленно отправился в путь. Свежий горный воздух благотворно подействовал на его здоровье; он окреп, загорел и стал держаться прямее.

По приезде в Лиссабон он разыскал тетку. Она сильно постарела и стала ханжею (хотя продолжала пудриться), и потому приняла Амаро с радостным благоговением.

– Как ты похорошел! Господи, как ты изменился.

Амаро отправился на следующий день к отцу Лизету, но тот находился в отъезде. Тогда Амаро вспомнил про младшую дочь маркизы дону Жоанну, вышедшую замуж за графа де-Рибамар, влиятельного человека, который занимал уже два раза пост министра внутренних дел и много работал на пользу отечества.

Амаро подал прошение о переводе в другой приход и пошел к графине де-Рибамар. Когда он явился, у подъезда, ее ждала карета.

– Её сиятельство уезжают сейчас, – сказал ему лакей в белом галстухе, ожидавший выхода своей госпожи.

В это время двери распахнулись, и на улицу вышла дама в светлом туалете. Это была высокая, худая блондинка с большим носом и в золотых очках.

– Вы не узнаете меня, графиня? – спросил Амаро, почтительно кланяясь и держа в руке шляпу. Я – Амаро.

– Амаро? – повторила она, словно припоминая, кто это. – Ах, Господи, это вы! Я не узнала… Вы теперь взрослый. И как переменились! Вы живете в Лиссабоне?

Амаро рассказал о своей жизни в Ферао и о бедности в приходе.

– Я приехал хлопотать о переводе, графиня.

Она слушала его, опираясь на светлый, шелковый зонтик. Амаро чувствовал, что от неё пахнет рисовою пудрою и чистым батистом.

– О, не беспокойтесь об этом. Мой муж замолвит за вас слово. Я берусь устроить это. Зайдите ко мне на этих же днях. Постойте-ка, когда я буду дома?.. Завтра я еду в Синтру. В воскресенье мне неудобно… Лучше всего, если вы придете утром ровно через две недели.

Она подала ему руку в шведской перчатке, побрякивая золотыми браслетами, и села в карету.

Амаро стал ждать. Время было летнее, жаркое. Утром он служил обедню в церкви Св. Домингоса, а днем лениво бродил по комнатам или валялся в халате и мягких туфлях. По вечерам он ходил иногда прогуляться, но было очень душно, и тяжело дышалось. Амаро рано возвращался домой, заваливался на кровать и курил, мечтая о приятных перспективах. В ушах его постоянно звучали слова графили: «Не беспокойтесь, мой муж замолвить, за вас слово». Он уже видел себя священником в хорошем городе, в доме с огородом; богатые дамы подносили ему сласти, и он играл видную роль в городе.

Настроение Амаро было очень хорошее и спокойное в это время. Возбуждение, вызванное строгим воздержанием в семинарии, улеглось, благодаря связи с толстою, здоровенною пастушкою, которая заменяла в Ферао звонаря. Теперь он был спокоен и уравновешен, аккуратно исполнял духовные обязанности и мечтал о выгодном приходе.

Через две недели он снова явился к графине и поднялся наверх по красному ковру. На площадке лестницы сидел на скамейке, обитой красным сукном, лакей и спал, прислонившись, к стене. Амаро простоял минуту в колебании и уже собирался уходить, – когда услышал за перегородкою громкий мужской смех. Он смахнул носовым платком пыль с сапог, оправил манжеты и вошел, весь красный от волнения, в большую залу с желтыми драпировками. Посреди комнаты стояли, разговаривая, трое мужчин. Амаро приблизился к ним, бормоча извинения.

Высокий человек с седоватыми усами и в золотых очках обернулся в изумлении. Это был граф де-Рибамар.

– Я – Амаро, – сказал священник.

– Ах, отец Амаро! – ответил граф. – Как же, я знаю! Жена рассказывала мне о вас.

И он обратился к полному, почти лысому господину в белых брюках.

– Это тот священник, о котором я говорил вам. Это министр, – пояснил он, обернувшись к Амаро.

Амаро подобострастно поклонился.

– Отец Амаро, – сказал граф де-Рибамар: – воспитывался с детства в в доме моей жены. Мать её, очень набожная женщина, сделала из него священника. Где вы служили, падре?

– В Ферао, ваше сиятельство.

– Где это, Ферао? – спросил министр.

– В Гральерских горах, – сообщил поспешно стоявший рядом господин в синем сюртуке, с прекрасными густочерными бакенбардами и блестящими, напомаженными волосами, разделенными безукоризненным пробором.

– Там ужасная жизнь, – заявил граф. – Приход бедный, развлечений никаких, климат отвратительный…

– Я уже подал прошение о переводе в другой приход, ваше сиятельство, – робко заметил Амаро.

– Хорошо, хорошо, – сказал министр. – Это можно будет устроить.

– Оно будет вполне справедливо. Более того, это необходимо. Молодые и деятельные люди очень нужны в трудных приходах, в городах. Это ясно.

– Вы правы, – сказал министр, – но подобные назначения в хорошие приходы должны служить наградою за соответственные услуги.

– Конечно, – возразил граф, – но эти услуги должны носить профессиональный характер, т. е. оказываться церкви, а не правительству.

Господин с черными бакенбардами сделал жест протеста.

– Вы не согласны с этим? – обратился к нему граф.

– Я глубоко уважаю ваше мнение, граф, но позвольте мне высказать и свое. Священники в городах оказывают большое влияние на выборы в парламент. Они очень полезны нам. Почему, например, потерпели мы поражение в Томаре? Из-за враждебного отношения к нам духовенства; это было единственною причиною.

– Но это неправильно, – перебил его граф, – священники не должны оказывать давления на выборы.

– Извините… – попробовал было перебить его собеседник.

Но граф остановил его решительным жестом.

– Духовные лица, – сказал он тоном, проникнутым глубоким сознанием собственного достоинства, – могут и даже обязаны помогать правительству, действуя, так сказать, в виде тормаза, но отнюдь не должны впутываться в интриги… Извините, мой друг, но, по моему, это недостойно христиан.

– Но я – истинный христианин, ваше сиятельство! – воскликнул господин с черными бакенбардами. – Я – также либерал, но считаю, что при выборном правительстве необходимо… одним словом, при более солидных гарантиях…

– Послушайте, – перебил его граф, – неужели же вы не понимаете, что это дискредитирует духовенство и правительство?…

Отец Амаро молча слушал спор.

– Моя жена, наверно, желает видеть вас, – обратился к нему граф и приподнял ближайшую драпировку. – Войдите пожалуйста. Это отец Амаро, Жоанна.

Священник вошел в гостиную с белыми обоями и мебелью, обитою светлым кашемиром. Приятный полусвет придавал всей обстановке нежный оттенок прозрачности. Амаро увидел в углу дивана светлые, завитые волосы и золотые очки графини. Какой-то полный молодой человек сидел перед нее на низком кресле, опираясь локтями о широко расставленные колени и раскачивая черепаховое пенснэ, словно маятник. Графиня держала на коленях собаченку и гладила ее своею худою, красивою рукою по белой, как ватта, шерсти.

– Как вы поживаете, сеньор Амаро? – Собаченка заворчала. – Тише, Брильянт… Знаете, я уже говорила о вас. Министр как раз здесь.

– Я знаю, сеньора, – ответил Амаро стоя.

– Садитесь, пожалуйста, падре.

Амаро присел на край кресла и заметил только тогда, что в гостиной была еще одна дама, которая стояла у рояля и разговаривала с молодым блондином.

– Что вы поделывали, эти дни, сеньор Амаро? – Опросила графиня. – И скажите пожалуйста, где ваша сестра?

– Она замужем и живет в Коимбре.

– Ах, вот как! – сказала графиня, вертя кольца на руках.

Наступило молчание. Амаро сидел с опущенными глазами и смущенно проводил пальцами по губам.

– Отца Лизета нет сейчас в Лиссабоне? – спросил он.

– Он во Франции. У него сестра очень плоха. Он все такой же, как раньше, очень любезен и приветлив.

– Он уже очень стар, кажется? – спросил Амаро.

– Да, конечно, но он прекрасно сохранился.

И, обращаясь к стоявшей у рояля даме, графиня спросила:

– Неправда-ли, Тереза?

Амаро взглянул тогда на эту даму, и она показалась ему не то богинею, не то королевою. Контуры её плеч и груди были великолепны, черные, слегка волнистые волосы красиво обрамляли белое лицо с властным профилем, как у Марии-Антуанетты. Шея и руки были покрыты черным газом, под которым виднелась белая кожа. Она говорила тихим голосом на непонятном для Амаро языке, и красивый блондин слушал ее, покручивая холеные усы.

– Что, в вашем приходе был набожный народ, сеньор Амаро? – спросила священника графиня.

– Очень набожный.

– Только в деревнях можно теперь найти истинную веру, – заметила она тоном искреннего сожаления и стала жаловаться на неприятную необходимость жить в городе. Ей хотелось бы жить в имении покойной матери, молиться в маленькой, старинной часовне, болтать со славными, добрыми крестьянами их деревни.

Полный молодой господин засмеялся.

– Что вы говорите, кузина, разве это так приятно!

Красивый блондин подошел к графине и попрощался с нею. Амаро пришел в восторг от его стройной фигуры и голубых глаз; заметив, что он уронил перчатку, Амаро подобострастно наклонился поднять ее. Когда он вышел, Тереза, подошедшая было к окну и выглянувшая на улицу, уселась в кресле в ленивой позе и флегматично спросила полного господина:

– Не пора-ли нам уходить, Жоан?

– Ты знаешь, что отец Амаро воспитывался вместе со мною? – спросила ее графиня.

Амаро покраснел, почувствовав, что Тереза устремила на него свои черные, влажные глаза.

– Вы живете теперь в провинции? – спросила она, позевывая.

– Да, сеньора, я недавно приехал.

– Представь себе, какая ужасная там жизнь, – сказала графиня. – У церкви испорчена крыша, постоянно все занесено снегом, приход состоит из одних пастухов. Я уже просила министра, чтобы отца Амаро перевели куда-нибудь. Попроси и ты тоже.

– А знаешь, на кого похож падре? – перебила ее Тереза.

Графиня стала пристально разглядывать Амаро, а полный господин даже надел пэненэ.

– По моему, он похож на прошлогоднего пианиста? Я не помню сейчас его имени.

– Ах, да, на Жадеита. Это верно, только волосы у него не такие.

– Еще бы. У того не было тонзуры.

Амаро покраснел до ушей. Тереза встала, подобрав роскошный шлейф, и села за рояль.

– Вы умеете играть на рояле? – спросила она, обращаясь к Амаро.

– В семинарии нас учили немного, сеньора.

Она быстро пробежала рукою по клавишам и заиграла отрывок из Риголетто. Амаро был очарован. Роскошная гостиная со светлою обстановкою, страстная игра, белая шея Терезы под черным газом, её божественные волосы, все это окружало его особенною, романическою атмосферою; ему чудилось, что он провел всю жизнь на дорогих коврах, в каретах, обитых шелком, слушая чудную музыку и наслаждаясь упоительною любовью.

Тереза кончила отрывок из Риголетто и запела старинную арию Гайдна.

– Браво, браво! – воскликнул министр, появляясь у двери и апплодируя. – Прелестно, прелестно, очаровательно.

– У меня просьба к вам, сеньор Коррена, – обратилась к нему Тереза, вставая.

Министр галантно подошел к ней.

– Чем я могу быть полезен вам, сеньора?

Граф тоже вошел в гостиную, продолжая разговор с господином с бакенбардами.

– Мы с Жоанною решили обе обратиться к вам.

– Но в чем же дело? – спросил министр, удобно усаживаясь в кресле, с довольным выражением на лице. – Это что-нибудь серьезное? Боже мой, даю вам торжественное обещание….

– Ну-ка, скажите, – перебила его Тереза, – какой из свободных сейчас приходов вы считаете лучшим?

– Ах, так вот в чем дело! – протянул министр, поняв просьбу дам и переводя взгляд на Амаро, который густо покраснел.

Господин с бакенбардами поспешил вмешаться в разговор и дать справку.

– Лучшим свободным приходом следует считать теперь Лерию, главный город области и местожительство епископа.

– Лерия? – сказала Тереза. – Там еще есть какие то развалины?

– Старый замок, сеньора.

– Лерия вполне подойдет.

– Но позвольте пожалуйста. Это ведь город и вдобавок епархиальный. Отец Амаро еще молод.

– А вы сами, сеньор Коррена, разве вы не молоды? – спросила Тереза.

Министр поклонился ей с любезной улыбкою.

– Замолви-же и ты словечко, – попросила графиня мужа.

– Мне кажется, что это излишне. Бедный Коррена побежден. Кузина Тереза назвала, его молодым.

– Но позвольте, – запротестовал министр, – ведь это вовсе не комплимент. Я, кажется, действительно не стар.

– О, несчастный! – воскликнул граф. – Припомни хорошенько, ведь в 1820 году ты участвовал в заговоре.

– Ах, ты, клеветник! То был мой отец.

Все засмеялись.

– Итак, сеньор Коррена, вопрос решен, – объявила Тереза. – Отец Амаро переводится в Лерию.

– Хорошо, хорошо, я подчиняюсь вам, – сказал министр с жестом покорности. – Но это деспотизм.

– Thank you, – ответила Тереза, протягивая ему руку.

Граф подошел к Амаро; тот встал.

– Ваше назначение решено, – сказал он. – Коррена сам переговорит с епископом. Через неделю вы получите официальное извещение о переводе. Можете быть вполне спокойны.

Амаро поклонился и подобострастно подошел к министру, стоявшему у рояля.

– Благодарю вас, ваше превосходительство…

– Я тут не причем. Это все графиня, – ответил тот, улыбаясь.

– Ваше сиятельство, благодарю вас, – обратился он к графине, низко кланяясь.

– Что вы! Поблагодарите Терезу. Она, по-видимому, хочет замолить грехи.

– Сеньора… – обратился Амаро к Терезе.

– Не забывайте меня в своих молитвах, отец Амаро, – ответила она и снова села за рояль.

Через неделю Амаро узнал официально о своем новом назначении. Проведенное им в доме графини утро неизгладимо запечатлелось в его памяти. В ушах его постоянно звучала ария из Риголетто, а воображение рисовало белые руки Терезы под черным газом. У него стучало в висках при мысли, что ему придется, может быть, исповедывать такую божественную женщину и чувствовать прикосновение её черного шелкового платья к его старой потертой рясе, в полумраке и приятной близости исповедальни.

В одно прекрасное утро он попрощался с теткою и уехал на место службы.