Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы... От слез я на минуту потерял зрение. Не думаю, чтобы кто-то это заметил...
Я понимаю, что все мои рассуждения достаточно тривиальны. Недаром Вайль
и Генис прозвали меня "Трубадуром отточенной банальности". Я не обижаюсь.
Ведь прописные истины сейчас необычайно дефицитны.
Моя сознательная жизнь была дорогой к вершинам банальности. Ценой
огромных жертв я понял то, что мне внушали с детства. Но теперь эти
прописные истины стали частью моего личного опыта.
Он был чужим для всех. Для зеков, солдат, офицеров и вольных лагерных
работяг. Даже караульные псы считали его чужим.
Скоро Новый Год. Устранить или даже отсрочить это буржуазное явление партия не в силах. А значит, состоится пьянка. И произойдет неминуемое чепе. В общем, пей, Фидель, но знай меру...
Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключенными и надзирателями. Между домушниками-рецидивистами и контролерами производственной зоны. Между зеками-нарядчиками и чинами лагерной администрации.По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир.
Десятилетиями мы жили в условиях тотальной несвободы. Мы были сплющены наподобие камбалы тягчайшим грузом всяческих запретов. И вдруг нас подхватил разрывающий легкие ураган свободы.
И мы отправились взламывать продуктовый ларь...
Советская власть давно уже не является формой правления, которую можно изменить. Советская власть есть образ жизни нашего государства.
— Кто здесь русский? — говорит Андзор. — Ты русский? Ты — не русский. Ты — алкоголист!
— Как ты думаешь, Бог есть?
— Маловероятно, — сказал Алиханов.
— А я думаю, что пока все о'кей, то, может быть, и нет его. А как прижмет, то, может быть, и есть. Так лучше с ним заранее контакт установить…
Я всегда мечтал быть учеником собственных идей. Может, и достигну этого в преклонные годы.