«Будденброки» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 13
Кто так сидит, Тони! Это не comme il faut.
На Армгард не было ни малейшего налета "благородства", она ни капельки на него не претендовала и никакого вкуса к нему не имела.
- Кучу дерьма не перевоняешь. - Консул Дельман произнес это так вульгарно, что собеседники даже огорчились безнадежностью его цинизма.
Ему претила, донельзя претила мысль, ежедневно по множеству
поводов возникавшая в нем, но тем не менее органически чуждая его
скрупулезной натуре, никак не мирившейся с тем, что можно понимать
неблаговидность ситуации, прозревать ее и все-таки без стыда оборачивать
эту ситуацию в свою пользу.
В промежутке между двумя войнами, маленький Иоганн, ничего не ведающий, безмятежный, в широком платьице, с рассыпанными по плечам шелковистыми локонами, играет в саду у фонтана или на «балконе», который устроили для него, огородив балюстрадой часть площадки второго этажа. Играет в игры под стать своим четырем с половиной годам — игры, глубокомыслие и прелесть которых уже не в состоянии понять ни один взрослый и для которых не требуется ничего, кроме нескольких камешков или деревянной дощечки с насаженным на нее цветком львиного зева, изображающим шлем. Здесь нужна чистая, пылкая, непорочная, не знающая тревог и страха фантазия этих счастливых лет, когда еще ни сознание долга, ни сознание вины не посмеби коснуться нас своей суровой рукой, когда мы вправе смотреть, слушать, смеяться, дивиться и мечтать без того, чтобы окружающий мир требовал от нас взамен служенпч ему, и когда те, кого мы безотчетно любим, еще не требуют от нас доказательств, что мы со временем будем добросовестно служить миру сему… Ах! Еще недолго, и все эти обязанности, тяжко обрушившись на нас, начнут чинить над нами насилие, поучать нас житейской мудрости, ломать, корежить и портить нас…
Я много думал о таком опасливо-тщеславном и любопытном копанье в собственной душе, и у меня в свое время была к этому склонность… но я заметил, что она делает человека распущенным, ленивым, невыдержанным…
Запомнил же он ученика Будденброка потому, что тот вел себя тише других, и пользовался смирением Ганно для того, чтобы непрерывно давать ему почувствовать свой авторитет, который он не смел проявлять в отношение других - шумливых и дерзких.
"Даже сострадание в этом мире невозможно из-за человеческой низости, - думал Ганно. - Я не травлю вас, не издеваюсь над вами, кандидат Модерзон, потому что считаю это грубым, безобразным, пошлым. А чем вы платите мне? Но так было и так будет всегда и везде. - При этой мысли страх и отвращение вновь овладели душой Ганно. - И, на беду, я еще насквозь вижу вас!..."
Он опять, как это часто с ним случалось, совершенно пал духом. Снова почувствовал, как больно ранит красота, в какие бездны стыда и страстного отчаяния повергает она человека, без остатка пожирая его мужество, его пригодность к обыденной жизни.
Ревность - сильное чувство, оно толкает человека на действия, пусть неправильные, путь сумасбродные, но захватывающие его целиком, раскрывающие его душу.
Это был все тот же непосредственный, ребяческий, освежающий душу плач, который не изменял ей во всех бурях и невзгодах жизни.
