Kitabı oku: «Хожение за три моря», sayfa 5

Этого было мало. Хорошей охранной грамотой в обычное время была грамота от тверского епископа. Во всех землях Орды, по древним ярлыкам татарских ханов митрополитам всея Руси со времен митрополита Кирилла (1266), выехавшего в Восточную Русь при Александре Невском, обеспечивалась неприкосновенность православного духовенства и его имущества. Она не распространялась на простых прихожан, но благодаря веротерпимости Орды вдоль Волги образовалось немало монастырей, а в городах Орды были сильные православные общины, способные временами защитить единоверных купцов.

Тверской епископ Геннадий (в миру Григорий Васильевич Кожин) был человеком патриотичным. В обоих смыслах, русским и тверским. Между двумя митрополитами всея Руси, московским и литовским, он решительно выбрал московского. Когда его предшественник Моисей проявил склонность к поставленному в Константинополе митрополиту Киевскому, Галицкому и всея Руси (читай – части Руси под властью Литвы), к тому же униату, и был свергнут (1461)¹⁴⁶, избранный вместо него Геннадий поехал в Москву и был хиротонисан святым митрополитом Киевским и всея Руси (восточной ее части) Ионой. Это было верно: русское православие не могло сохранить истинное благочестие под властью великого княжества Литовского. Но и ездить в Москву в череду богослужений при московском митрополите Геннадий не стал. Он равно не хотел вносить раскол в православие и признать подчинение славной Твери юной Москве.

Получив грамоту и от владыки Геннадия, Афанасий Никитин озаботился надежной компанией в дальней дороге. Он знал, что из Москвы отправляется в Ширван целый караван Василия Папина. Тот должен был доставить ширваншаху ценный дар Ивана III: 90 охотничьих кречетов, – в обмен на дорогие дары, которые шах Фаррух Ясар прислал в Москву со своим послом Хасан-беком. Ясно, что великокняжеский караван охранялся не только авторитетом Ивана III, но и его воинами.

Ширван же находился на восточном берегу Каспия сразу за горами, в него входили Дербент, Шемаха, Куба и другие города. Это был важный центр транзитной торговли: там можно было выгодно продать русский товар и купить восточный. Сходить туда в безопасности было уже весьма доходно. Да и границы пересекать с Папиным обошлось бы дешевле: великий князь московский плохо реагировал на завышение мыта.

Запасшись товаром и грамотами, договорившись присоединиться к Папину, Афанасий Никитин спланировал, как ему казалось, идеальный вояж. Без всякой лихости, импровизаций и авантюр, как-то не по-русски, по крайней мере, не в былинном стиле. За что судьба немедля ему отплатила.

Начало странствий

Как и бывает с хорошо спланированными экспедициями, поездка тверского купца пошла не так, как он задумал. Неизвестно, в какое время Афанасий Никитин пошел из Твери вниз по Волге, но уже летописец XV в. вычислил, что в 1466 г. А может и в 1468 г., как обоснованно думают составители издания «Хожения» 1986 г.¹⁴⁷ Сначала купец пристал в Макарьеве Троицком монастыре в Калязине, во владениях Твери. Затем в Угличе, уделе великого князя Московского, где княжил его брат Андрей Большой Васильевич (с ним позже будет вести переговоры дьяк Василий Мамырев). Всюду Афанасия «отпускали добровольно», т. е. мыт взимали, но пути не препятствовали.

Следующим городом стала Кострома, где правил неведомый науке князь Александр (им может быть князь Александр Васильевич Оболенский, если он был наместником Костромы). Здесь Афанасий предъявил «иную грамоту великого князя», введя ученых во искушение предположить, что она была московской. Однако, даже если не учитывать мутность этого текста в разных редакциях «Хожения», нет никаких реальных оснований думать, что лично для Афанасия Никитина был иной великий князь, кроме Тверского.

Затем следовали Плес и форпост владений Москвы на Волге, Нижний Новгород. Разумеется, здесь была не пятая остановка. Ладьи того времени должны были приставать к берегу на ночь. В основном в безлюдных местах, потому что ставить на берегу Волги иные селения, кроме крепостей, веками были слишком опасно. Афанасий Никитин таких остановок не упоминает, он перечисляет города, где ему приходилось предъявлять грамоты и платить мыт, откуда власти могли и не отпускать его «добровольно». В рассказе о Нижнем Новгороде он уточнил, что обратился к московскому великокняжескому наместнику Михаилу Киселеву и пошлиннику Ивану Сысоеву, и те его «отпустили добровольно», как и прежние власти.

Это на вид свободное путешествие не было столь благостным, как его оптимистично описал Никитин в свете своих дальнейших невзгод. Оказалось, что купец ухитрился разминуться с караваном Василия Папина на целых две недели! Просчет явно объясняется тем, что посланнику великого князя Московского не приходилось тормозить для общения с местными властями. И мы можем оценить, почему Никитин, несмотря на все его грамоты, после каждого города облегченно пишет, что был отпущен из цепких лап чиновников. Страшно представить себе, что было бы, не подстели купец себе соломки со всех сторон!

В красивом городе Нижнем Афанасий первый раз показал неунываемость своего характера. Пропустил караван Папина? – Дождется каравана шахского посла Хасан-бека, который не спешил отправляться из Москвы. Через две недели купец встретился с ширванцем и пошел по Волге с его караваном. В балансировавшей тогда между Ордой и Москвой Казани купец не встретил трудностей, по крайней мере бóльших, чем на Руси.

Далее простирались владения самой Орды. Ханы ее почитали себя правителями Золотой орды. Но реально от нее отпало уже много ханств: Сибирское, Узбекское, Крымское, Казанское, в 1459 г. Астраханское, а в 1465 г. и Казахское. Оставшаяся Большая орда раздиралась усобицами. Правивший в ней при Афанасии Никитине хан Ахмат (1460–1481) тщетно пытался вернуть власть над утраченными ханствами. Но внутренний порядок, особенно в доходной Волжской торговле, Ахмат сохранял. На участке великой реки, примерно равном пути с северного берега Голландии до южного берега Франции.

Караван ширванского посла с русскими купцами вполне благополучно прошел крупнейший на Волге торговый город Орду (он же Новый или Великий Сарай), на Ахтубе, напротив современного Волгограда. Посетив Услан, о котором нам нечего сказать, Никитин со товарищи пришли в стоявший на Ахтубе ниже Сарай – основанный еще Батыем и все еще процветающий Сарай-Бату (Новый Сарай назывался вначале Сарай-Берке). Последним городом, где царил широко известный ордынский порядок, оказались Берекезаны.

Здесь бы русским купцам и остановиться. Хотя двух из четырех названных Афанасием городов Орды ученые не опознали, в двух опознанных можно было выгодно продать русские товары и по разумной цене купить товары из Средней Азии, Китая, Персии и Индии. Перспектива огромной прибыли от более дальней торговли манила, но была платой за смертельный риск. Даже среднеазиатские и ордынские купцы, завсегдатаи всех ветвей Великого Шелкового пути, на этом маршруте сильно рисковали. А уж появления тут русских гостей не ждал с распростертыми объятиями никто.

На реке Бузани, притоке Ахтубы, Хасан-бек узнал, что даже его самого, посла ширваншаха, не желает пропустить к морю астраханский хан Касим-султан. Он хоть и приходился племянником хану Большой Орды Ахмату, но в торговле не преуспевал, поэтому предпочитал кормить три тысячи своих воинов грабежом. Позже, в 1476 г., Касим-султан слегка образумится и станет посылать в Москву посольства со своими купеческими караванами¹⁴⁸. Но пока хан был уверен, что все русские купцы везут свои товары в подарок лично ему. Афанасий Никитин и некоторые его товарищи-купцы, взяв с двух своих судов самые ценные и компактные товары, перешли на судно Хасан-бека, с которым шли и восточные купцы. Как оказалось – не зря.

Отважный прорыв каравана ночью, под парусами, мимо Астрахани удался. В гневе хан отправил в погоню всю свою орду. Татары догнали караван у мелей в устье Волги. Отбиваясь, Афанасий с товарищами застрелили двух татар, но потеряли и одного своего человека. Купцы почти проскочили, но меньшее из их судов налетело на ез – вбитое в дно заграждение для рыбной ловли – и встало. Воины Касим-султана забрали все товары, в том числе принадлежавшие Афанасию Никитину, но разграбленное судно и бóльшую часть людей отпустили (в рабство попали только четверо купцов). На большом судне, которое ез удачно проскочило, зазевались, и ниже по течению сели на мель. Их окружили, заставили отвести судно назад к езу и тоже ограбили.

Идти с пустыми руками за море купцам стало незачем. Однако вверх по Волге астраханцы их не пропустили, чтобы купцы не дали весть о грабеже другим караванам. Оставалось дойти с послом до Дербента и попытаться вернуться оттуда с послом Василием Папиным или иным сильным караваном. Даже это не удалось без новых бед.

С плачем Афанасий с товарищами вышли в море на судне посла, а 12 человек, по шесть москвичей и тверичей, на малом судне, с коровами и продовольствием. Этот груз астраханцы не забрали – со скотом и продуктами у них и так все было хорошо; оставили они и кое-какие товары. Но налетевшая в море буря выбросила меньшее судно на берег у крепости Тарки (сейчас это пригород Махачкалы). Местные люди, из княжества Кайтак в западном Дагестане, решили, что им по древнему береговому праву принадлежит не только разбитое судно и товары, но и люди: шестерых тверичей и шестерых москвичей обратили в рабство.

Афанасий Никитин с девятью товарищами добрался на судне Хасан-бека до Дербента. Там уже был Василий Папин, который дошел без приключений: охранявшие его воины великого князя Московского ворон не ловили. Хасан-бек и дома повел себя благородно. Он не поленился сам подняться на гору, в белокаменную крепость Булат-бека, где просил наместника ширваншаха помочь освободить русских купцов и вернуть их товар. Булат-бек не менее любезно согласился известить об этом деле самого ширваншаха Фаррух Ясара. А тот написал кайтакскому князю послание, которое было показано русским купцам: Афанасий Никитин его записал.

Князь Кайтака Алиль-бек прислушался к аргументу своего шурина ширваншаха, что русские купцы неприкосновенны, потому что посланы в Ширван «на имя» Фаррух Ясара. 12 купцов были освобождены, но их имущество никто не вернул.

Все вместе потерявшие товар гости пошли искать справедливости в летнюю ставку ширваншаха в горах: только там можно было спастись от жуткого зноя. Вместе с тем, земля Ширвана была райски изобильна, даже богаче Азербайджана, который был едва ли не самой процветающей провинцией Персии. Помимо знаменитого винограда, отсюда везли прекрасный шелк местного производства. Русские знали о богатстве Шемахи испокон веков. Еще во времена Вещего Олега, в 913/14 и 943/44 гг., они ходили сюда Донским путем пограбить. В 1368 г. Донской путь из Ширвана в Черное море был уничтожен нашествием Тимура Тамерлана, да и самой Шемахе пришлось несладко, но за сто лет торговля возродилась.

Фаррух Ясир успешно восстанавливал страну и отважно защищал ее от наследников Тимура. Когда к нему пришли русские купцы, ширваншах как раз готовился в поход против вторгшегося в Азербайджан тимуридского султана Абу-Саида. Для этого он собирался соединить силы с персидским шахом Узун Хасаном (из белобаранных туркмен). Восстановление торговых путей для него было крайне ценно. Поэтому русские купцы надеялись, что ширваншах даст им средства для возвращения на Русь. Но война оказалась важнее. Ширваншах, посочувствовав купцам, не дал ничего, ибо их было слишком много.

«И мы, – пишет Афанасий Никитин, – заплакав, да розошлися кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли». Сам он был должен: путь назад, даже если бы его удалось преодолеть без средств, вел его дома в долговое холопство. Из его товарищей-должников кто-то остался в Шемахе, кто-то пошел на заработки в Баку. Афанасий Никитин, у которого остались, как видно, припрятанные деньги, вернулся в Дербент, оттуда морем дошел до Баку, крупнейшего порта на Каспии, а оттуда двинулся в Персию, в Мазендеран.

Освоение Персии

Купец, не способный заработать в Персии – не купец. Афанасий Никитин высадился в порту Чапакур, где провел, восстанавливая свое состояние, 6 месяцев. Затем на месяц задержался в соседнем городе Сари, древней столице Мазендерана, к этому времени разоренной Тимуром. Оттуда перебрался в новую столицу, Амола, где тоже провел месяц. Обследуя торговые возможности провинции, вытянувшейся полосой плодородной земли между Каспием и хребтом Эльбрус, Афанасий зашел и в лежащий к западу Гилян, записав, что там: «душно велми да парище лихо».

Поднявшись на хребет, Афанасий посетил разоренный Тимуром Демавенд и спустился на Тегеранскую равнину к Рею. Тот был полностью стерт Тимуром с лица земли; оставшиеся окрест жители полагали, что это кара небес за убиение имама Хуссейна, внука пророка Мухаммеда, и его семьи. Теперь Афанасий освоился в Персии и поправил свое материальное положение достаточно, чтобы попробовать силы в крупных городах.

Первым его большим городом стал Кашан: богатейший центр производства шелковых тканей и художественной керамики. В периметре его стен Тверь и Москва могли бы уместиться несколько раз. Даже Великий Новгород в это восьмикилометровое кольцо стен не раз уложился бы. «В Кашини варно, да ветръ бывает», – только и сказал Афанасий Никитин о богатом городе, где провел месяц.

Вообще в Персии он ни о делах своих, очевидно, попытках заработать, ни о особенностях прекрасных городов, которые посетил, почти ничего не говорит. Толи гость собирался потом, по своим кратким заметкам, обо всем написать, толи полагал, что Персия русским купцам и так довольно известна, ведь они торговали здесь с X в. И мотивов своих сложных перемещений, достигших 1700 км¹⁴⁹, он нам не раскрыл. А они загадочны.

Из разрушенного до необитаемости Рея Афанасий Никитин пошел не в близлежащий Тегеран, а в Кашан, хоть и лежащий на перекрестке торговых путей, но далеко не столичный. Оттуда через огромную, протянувшуюся на тысячи километров внутреннюю пустыню, на юго-запад, в Наин, а затем – в оазис Йезд. Почему он выбрал путь в Йезд через Наин, когда торный караванный путь вел туда из Кашана через Исфахан, Бог весть.

В огромный город Йезд, вал которого протянулся на 20 км, ходили за дешевым шелком¹⁵⁰: это был важнейший центр его производства. За месяц, который Афанасий Никитин провел здесь, на орошаемом искусными сооружениями нагорье посреди пустыни, он мог разобраться, что и как лучше купить с максимальной выгодой.

Купец узнал, что в Индии, куда он твердо решил попасть, очень высоко ценятся кони, которые будто бы там не родятся, в отличие от волов или слонов. Мы знаем из других источников, что спрос на коней в индийских царствах того времени действительно был велик, а коневодство там еще долгое время после путешествия Никитина не удавалось наладить.

Купив породистого коня в Персии¹⁵¹, тверитин мог его продажей обеспечить себе стартовый капитал в Индии. Потому что, хоть и рассказывали, будто самоцветы и драгоценные камни валяются в Индии под ногами, для покупки их нужны были местные деньги.

Товары, а не деньги, кормили купцов. Так, серебро на Руси было дороже, чем в Персии, а везти его от персов в Индию, где серебро и золото добывались, не было хорошей идеей. То же и с шелками, которые были дешевы в Йезде: отдать их за коня в другом, коневодческом районе Персии, было выгодней, чем везти в богатую тканями Индию.

Итак, в ходе персидских странствий где-то в районе Йезда «царство Индийское», славившееся в русской литературе сказочным богатством, стало для Афанасия целью не только заветной, но и практической. Идеей покупки породистого коня за разумные деньги и объясняется, на наш взгляд, выбор Афанасием пути к Ормузскому проливу.

Путей было два, западный и восточный. Никитин двинулся на юго-восток, к городу Сирджан в области Керман, а затем в Тарум на юго-востоке области Фарс. Коня он добыл где-то здесь, т. к. записал, что в Таруме финиками кормят скот, и указал цену. За сто лет до Афанасия Ибн Баттута писал, что коней в Индию покупают как раз в области Фарс. Но Тарум стоял уже на большом караванном пути в Индию, так что брать коня тут было бы дороже, чем в Серджане и его окрестностях. Тем более не подходил для удачной покупки коня богатый торговый город Лар, из которого Афанасий вышел прямо к Персидскому заливу, к городу Бендеру (Старому Ормузу), из которого уже виден был пролив в Индийский океан и роскошный город Новый Ормуз на одноименном острове в 5 с лишним километрах от берега. Хотя воду на остров возили с берега, все путешественники, начиная с Ибн Баттуты, восторгались богатством его купеческих садов и дворцов, огражденных стенами от ужасающей нищеты работного люда.

Надо заметить, что на значительной части персидских путей Никитина чуть ли не по пятам преследовали венецианцы. Они прошли вслед за ним буквально через несколько лет. Первый посол Республики святого Марка Иосафат Барбаро обследовал Персию начиная с зимы 1474 г., второй, Амброджо Кантарини, с лета того же года¹⁵². Тогда же, в конце 1474 г., послом великого князя Московского к сильнейшему персидскому правителю Узан-Хасану был венецианец Марко Руффо, о миссии которого рассказал Кантарини. Никитин же прошел Персию с севера на юг в 1471 г., а затем с юга на север в 1474 г., разминувшись с Руффо совсем не на много.

Правда, Марко Поло путешествовал по Персии на 200 лет раньше, но, дойдя до Персидского залива, не решился отправиться в плаванье к Индии. Суда, ходившие туда от Ормуза, выглядели в его глазах ужасающе непрочными: «Суда у них плохие, и немало их погибает, потому что сколочены они не железными гвоздями, а сшиты веревками из коры индийских орехов … У судов одна мачта, один парус и одно весло … Нагрузят суда и сверху товары прикроют кожею, а на это поставят лошадей, которых везут на продажу в Индию». «Плавать в таких судах, опасно; бури в Индийском море часты, и много их гибнет», – добавил Марко Поло, объясняя, почему от Ормузского пролива он повернул назад¹⁵³.

Афанасия своеобразные индийские суда нисколько не устрашили; возможно, за 200 лет они стали чуток покрепче. Он поставил своего коня та такую большую лодку без верхней палубы, вероятно, поверх товаров, вместе с конями других купцов, и с огромным облегчением покинул остров Ормуз с его воистину убийственной жарой, от которой он и его конь буквально истаивали целый месяц. Было это в Фомину неделю 23 апреля 1471 г., буквально накануне сезона дождей и штормов.

Афанасий нечувствительно посетил Аравийский полуостров (его судно после 10‑дневного трудного плавания приставало в Москате (Оман), четыре дня спустя вошел в порт Дега на иранском берегу Персидского залива, а еще через шесть с лишним недель ступил на землю благословенной Индии в области Гуджерат. Индию первый посетивший ее русский купец описал от души. С деталями, доселе в наших хожениях неслыханными.

Погружение в Индию

Отличие русского путешественника в любых сочинениях видно сразу: он, как Афанасий Никитин, изумляется иноземцам, но стремится их понять. Западное высокомерие «цивилизованного» (на деле – лучше вооруженного и более жестокого) человека по отношению к «варварам» – не для него¹⁵⁴. Для Афанасия все люди – такие же, как он, просто другой веры и обычаев, которые чужака удивляют, зато местным «годятся».

Простой пример: отношение путешественников к необычной «наготе» индийцев. Она в большей или меньшей степени удивляла всех. В Индии, по оценке Афанасия Никитина, было не столь «варно» – удушливо жарко – как во многих местах Персии, а особенно на берегах и островах Ормузского пролива и Аравийского полуострова. Это не удивительно. Купец не задержался на Малабарском берегу Индии с его влажными тропическими лесами и пышными веерными пальмами ни по приезде в Индостан, ни покидая его. В основном он странствовал по сухому, напоминающему степь Деканскому нагорью, где города и селенья прятались в зеленых речных долинах, зато воздух был намного прохладнее.

На этом нагорье, как и в более жарком климате у себя дома, персы ходили закутанными с ног до головы. Их сложно скроенная одежда и обувь были настолько привычными для русского купца, что он о внешнем виде персов не говорит совсем. В Индии же Афанасий повсеместно видел людей большей частью босых, обвязавших бедра большим прямоугольным куском ткани – фатой, или прикрывших срам набедренной повязкой из малого отреза – ширинки (русского полотенца) или плата – платка.

Поначалу, в более исламизированном районе Чаула, на юго-западе Индостана, где тверитин высадился с судна, местные «княгини» и верхнюю часть тела оборачивали фатой, хотя не столь знатные дамы не покрывали ничем голову и грудь. А в глубине Индии очевидно богатые женщины в драгоценных ожерельях, браслетах и кольцах из злата, жемчуга, рубинов и сапфиров грудь вовсе не прикрывали. Дети же, по оценке Никитина до 7 лет, повсеместно бегали совершенно голыми, не взирая на пол. Разумеется, только в жаркое время: в сезон дождей, индийской зимой, люди покрывали дополнительными фатами и голову, и плечи, и бедра. А ходившие, как все, с непокрытой головой индийские путешественники, – купцы и богомольцы, – покрывали себя большой фатой во время путевой трапезы, чтобы представители иных каст не видели их за едой. То есть Афанасий Никитин понял, что индийцы не испытывали недостатка в тканях, а минимализм в одежде был их культурной традицией.

Венецианский купец Марко Поло наготу индийцев воспринял с обычным для европейца презрением к непонятным обычаям туземцев, уверяя, что «во всей провинции Малабар нет ни одноrо портного, который сумел бы скроить и сшить кафтан, так как все ходят rолыми». Афанасий Никитин, только еще пройдя через тропические леса Малабарского берега на обширнейшее и прохладное Деканское плоскогорье, прекрасно понял, что индийцы сознательно отвергают скроенные кафтаны и иную привычную ему самому одежду, которую носили мусульмане, владевшие могущественным Бахманийским царством, включавшим почти весь Декан.

Султан Шамс ад-Дин Мухаммед-шах III Лашкари (1463–1482), 13‑й в своем роду, говорил по-персидски и одевался как перс. Персидский был общим языком визирей и бесчисленных воинов, собиравшихся под знамена султана со всего исламского мира: хотя персы и были шиитами, наемники приезжали к ним и из суннитских стран, причем не только из близлежащей Аравии, но даже из Египта. Афанасий Никитин старательно описывал эту бесчисленную конницу с закованными в сталь всадниками и конями. Его оценки бронированных мусульманских соединений в десятки и сотни тысяч воинов кажутся преувеличенными, однако соответствуют невероятным числам, приводимым в персидских и арабских источниках.

Путешественник детально описал наряд султана, чисто персидский с небольшой адаптацией к индийским драпировкам, и ничего не сказал об одеждах конных воинов. Однако мы, как и тверской купец, понимаем, что стальные доспехи, хоть пластинчатые, хоть простую кольчугу, на голое тело надеть нельзя. Под латы необходим стеганый кафтан, как раз для ношения их созданный: для амортизации и теплоизоляции. А скакать на коне в Средние века было немыслимо без штанов и сапог. Это не нуждалось в пояснениях: на Руси бронированные всадники одевались аналогично.

Внимание Афанасия Никитина привлекли именно своеобразные индийские войска султана. У них даже князь-военачальник был одет в одну фату на бедрах, дополнив ее разве что фатой на голове. Путешественник с интересом описал босых воинов в набедренных повязках, вооруженных мечами, саблями и кинжалами, копьями и сулицами (дротиками), со щитами или длинными прямыми луками.

На величину и прямизну индийских луков Афанасий обратил внимание благодаря их отличию от коротких и кривых, рекурсивных (обратно выгнутых в спущенном состоянии) луков, которыми была вооружена в то время вся мусульманская и русская конница. Рекурсивный лук, как нам известно, процентов на 30 эффективнее прямого. Однако Никитин вовсе не насмехается над отсталостью индийцев. Современные эксперименты доказали, что индийский (как и английский) прямой лук не только дешев и удобен для пехотинца, но дает бóльшую стабильность попаданий на дальнем расстоянии; он крайне эффективен при стрельбе крупных отрядов лучников навесом, по площадям. А именно в такие отряды объединялись местные лучники.

Чисто индийская практика применения боевых слонов, которых, по Афанасию, в войсках султана были десятки и сотни, также воспринималась русским путешественником без всякой иронии. С одной стороны, слоны были закованы в прекрасную золоченую сталь, вооружены клинками на бивнях и гирями на хоботах, напоминая средневековых рыцарей. С другой, сидевшие в беседках на их спинах хорошо защищенные воины имели не только луки и самострелы, но пушки и пищали, превращавшие боевых слонов в аналоги современных танков. Огнестрельное оружие, появившееся в Московской Руси менее столетия назад, при Дмитрии Донском, в одно время со Средней Азией, в Индии тоже стало вполне обычным, более того, высоко мобильным (этим не могла похвастать в XV в. ни одна европейская армия).

Афанасия Никитина нисколько не смущало, что люди в Индии были «черноватыми» или вовсе черными. Для русского человека иной цвет кожи был просто местной особенностью, как обычай одеваться в фату на бедрах. Он даже иронизирует над этим в рассказе, как его белая кожа казалась местным настолько экзотической и симпатичной, что чернокожие дамы были к нему особенно и чрезвычайно добры. Афанасий отлично понимал, что был в Индии «белой вороной». А «мужи и жены все черны, – писал он. – Куда бы я ни пошел, так за мной людей много – дивятся белому человеку».

Русский путешественник, в отличие от западных европейцев, не видел в цвете кожи ни малейшего противопоказания к интимным отношениям. Напротив, именно совсем «черноватые» дамы заслужили от него высокой похвалы¹⁵⁵. Надо полагать, объективной, учитывая путь, который путешественник преодолел по мусульманским районам Центральной Азии с устоявшимся институтом «временного брака» (при порицании проституции), и по центральным районам Индии, с ее системой гостевых домов. Они назывались «дхарма-сала» (дом благочестия) или «пантха-сала» (приют для путников).

Дома эти строились в каждом городе, расстояние между которыми было невелико, в полдневный переход, и в придорожных селениях, а еще лучше – между ними, с конкретной целью избежать смешения пришлых (не только иностранцев) с людьми местной общины. Связано это было с высокой степенью закрытости индийского общества: семьи от общины, касты от касты, общины от соседей, всех от мусульманских завоевателей, а заодно и от всех вообще пришлых.

Так уж повелось, и коли через населенный пункт проходила крайне нужная и полезная дорога (хотя на ней разбойничали обезьяны и ползали полчища змей¹⁵⁶), община вскладчину строила и поддерживала гостевой дом (или столько домов, сколько нужно путникам, чтобы переночевать). Строить такие дома было обязанностью правителей, и бывало они их строили (в своих столичных городах, например), но чаще всего возлагали эту задачу на общину. Какую-то часть беднейших путешественников приходилось кормить и давать им место для ночлега бесплатно. Это тоже стало обычаем, объяснимым тем, что расходы оправдывались отсутствием беспокойства от рыщущих по окрестностям голодных людей.

Обслуживались гостевые дома членами общины, которые должны были встретить гостя, разместить, поить-кормить и спать уложить, следя, чтобы он, кроме гостевого дома со двором, никуда не ходил. В местных источниках мы не видим, чтобы гостевые дома обслуживали только женщины. Но Афанасий Никитин был оптимистом, во всем видел приятное, и описал гостевые дома в виде рая с гуриями, где служат одни женщины, которые, надо полагать, все красивы и добры, хоть и не бесплатны: «В Индийской земле гости останавливаются на подворьях, и кушанья для них варят господарыни; они же гостям и постель стелют, и спят с ними. Хочешь иметь с той или иной из них тесную связь – дашь два шетеля¹⁵⁷, не хочешь иметь тесной связи – дашь один шетель». Впрочем, «много тут жен по правилу временного брака, и тогда тесная связь даром – любят белых людей».

Первоначально Афанасия не интересовало, откуда берутся эти «женки» (в основном девицы, зарабатывающие на приданое, но также и дамы, приносящие не без выгоды для себя пользу общине). Обжившись в Индии и научившись извлекать пользу из своей экзотичности, он заключил, что «жены их со своими мужьями спят днем, а ночью они ходят к чужеземцам и спят с ними; они (жены) дают им (гостям) жалованье и приносят с собой сладости и сахарное вино, кормят и поят ими гостей, чтобы их любили. Жены же любят гостей – белых людей, так как их люди очень черны. И у которой жены от гостя зачнется дитя, то ее муж дает жалованье, и если родится белое, то тогда гостю пошлины 18 денег, а если родится черное, тогда ему ничего нет; а что пил да ел, – то ему было законом дозволенное».

Суждение поверхностное, но говорящее нам о том, что за годы путешествий по Индостану тверской купец научился не тратить денег зря. – Видимо, на горьком опыте, потому что, уважительно говоря о «женках» в гостевых домах, «господарынях» (т. е. хозяйках¹⁵⁸), ругает профессиональных танцовщиц, даже султанских, которые «все юные девы», но «бляди». При этом водоносицы, занимающиеся в свите султана честным трудом, хоть и ходят абсолютно нагими, для Афанасия – порядочные, «женки».

«Бляди» обирают честных людей, а в Бидере «женки их бляди» еще и отравить могут! Видимо, Афанасий, купившись, как нормальный мужчина, на экстерьер и ужимки танцовщиц, от них претерпел. Отсюда его раздраженный текст: «В Индии как малостоящее и дешевое считаются женки: хочешь знакомства с женкою – два шетеля; хочешь за ничто бросить деньги, дай шесть шетелей». – В гостевом-то доме спать с честной женкой можно за 1 шетель или вовсе даром, для души!

Можно было ожидать, что Афанасий Никитин, как многие путешественники после него, скользнет по поверхности индийской культуры, скрывающейся под этой привлекательной, адаптированной к путешественникам внешней скорлупой. Попасть в обычный индийский дом, кроме мужской половины домов мусульманских завоевателей страны, и тем более познакомиться с семьей индуиста представлялось абсолютно невозможным, и Афанасий на эту закрытость указывает.

Однако нет ничего невозможного для человека русского, который всегда находит человеческий подход к «униженным и оскорбленным». Надолго остановившись в столице занимавшего почти всю Центральную Индию султаната Бахманидов, Афанасий «со многими индусами познакомился». Он уже уяснил себе, что в этой части Индии, в общем-то, все как у всех: «земля многолюдна», селяне бедны и «голы», «а бояре весьма сильны и пышны».