Kitabı oku: «Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая», sayfa 4
Глава шестая
– Так, и что у нас получается?
Леонид Ильич склонился над списком членов ЦК и кандидатов в оный.
– Значит, говоришь, Северный Кавказ «отработан»?
– Почти.
– ??? – и Кириленко тут же поправился:
– Кое-что надо ещё закрепить, а кое-кого «довести до готовности».
Брежнев усмехнулся.
– Ну, об этом можешь не беспокоиться: это я поручил Игнатову.
– Ну, и как он?
Глаза Кириленко загорелись непритворным интересом.
– Как отнёсся?
– Нормально отнёсся, – добродушно усмехнулся Брежнев. – С энтузиазмом – и даже с какой-то радостью. С мстительной радостью.
Лицо Кириленко тоже не осталось без мимики.
– Ещё бы! – ухмыльнулся он. – Никита так ему наподдал, что до сих пор, небось, задница болит.
– Вот-вот.
Леонид Ильич закончил проставление «крестиков» напротив фамилий «отработанных» членов ЦК, и весело посмотрел на Кириленко.
– Так что Григорьич будет носом рыть землю для того, чтобы подкопать Никитку. Он, кстати, уже выехал на отдых. В Кисловодск.
– А «Лысый»?
Голос Андрея Павловича дрогнул: «на кого умышляем?!».
– А что «Лысый»? – ухмыльнулся Леонид Ильич: оба они с Кириленко – обладатели шикарных шевелюр, имели «законное право» так «аттестовать» Хрущёва. Разумеется, лишь тогда, когда тот не мог слышать. – До него регулярно доводятся слухи о тех эпитетах, которыми награждает его Игнатов. Хрущ уже к ним привык не меньше, чем к похвалам других. Поэтому, даже если он и прознает о встречах Игнатова с секретарями обкомов и крайкомов, вряд ли это его насторожит: Григорьич материт его на каждом шагу. Ну, разве виноваты уши этих секретарей, что они окажутся на пути языка Игнатова?
Кириленко расхохотался: как мастерски умеет Леонид Ильич формулировать самые каверзные мысли! И как он умеет вселять уверенность в соратников!
– А что Николай?
– Подгорный? Работает. И включился очень активно. Мотается по стране. Встречается с людьми. Нюхает, от кого чем «пахнет». В этом отношения на Николая можно положиться: не подведёт. И нюх у него – собачий.
– Семичастный?
Брежнев выдержал паузу в пару секунд, не больше.
– Не мешает. Володя – парень с пониманием. Он быстро «сориентировался в обстановке». Да, и Хрущ ему надоел: Семичастному хочется много больше того, что он имеет сейчас. А Никитка его «затирает», «держит на поводке», постоянно вмешивается в дела Комитета. Да и вообще: не проявляет должного уважения. А после истории с Пеньковским и Винном – особенно…
– А что – Полянский?
Взгляд Брежнева потеплел – а следом за ним и голос.
– Митя? Это, можно сказать – мотор нашего небольшого, но дружного «коллектива». Умница. Работает, как ювелир. Нигде лишний раз «не засветится». Нигде ничего «не ляпнет». И при этом всё делается по плану! Все порученные ему вопросы или уже отработаны, или будут отработаны в ближайшее время: я в этом нисколько не сомневаюсь. Митя – исключительно компетентный и трудолюбивый человек. И у Хруща – в авторитете: не зря он – самый молодой по возрасту член Президиума!
Дифирамбы Леонида Ильича имели под собой основания. Дмитрий Степанович Полянский, рождения седьмого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года – знаменательная дата! – в своё время окончил Харьковский сельскохозяйственный институт, работал там же в Харькове, по комсомольской линии. Затем отслужил «срочную», а вернувшись «на гражданку», был направлен в Москву, в ВПШ – Высшую Партийную Школу. По окончании её был «брошен» на Алтай, где работал начальником политотдела МТС и секретарём одного из райкомов партии. В августе-сентябре сорок пятого, после разгрома милитаристской Японии, был включён в состав делегации, которая по личному указанию Сталина направлялась на Курилы и Сахалин для определения перспектив их народнохозяйственного развития.
Неожиданно глава делегации Анастас Микоян серьёзно заболел – настоящей, а не «дипломатической» болезнью – и двадцатисемилетнему Полянскому, опять же по личному указанию вождя, пришлось самому возглавить делегацию. Справился с порученным делом он хорошо, заслужив одобрение Сталина – и его дела «пошли вверх». А вместе с ними – и карьера. Уже в сорок девятом году в возрасте тридцати одного года Полянский становится вторым секретарём Крымского обкома ВКП (б).
Вскоре по «ленинградскому» делу «оптимизируют» первого секретаря обкома, выходца из Ленинграда Соловьёва – и Полянский становится самым молодым в партии руководителем областной организации. Если бы не внезапный уход Сталина: «подвёл вождь!» – быть бы ему в скором времени в Москве, в Президиуме ЦК.
Но не только «неплановый уход» вождя переиначил судьбу Дмитрия Степановича. В пятьдесят четвёртом «тихой сапой» – а точнее, бесконечной чередой интриг – дорвавшийся до власти Хрущёв решил передать Крым Украине. Так сказать, в подарок славному юбилею: «Триста лет – вместе!», в приложение к тосту «За дружбу между народов!»
Поразились все – а некоторые даже не смолчали. В числе тех, кто не смолчал, оказался и Полянский. И он не просто не смолчал – а не смолчал на областной партконференции, и даже в обращении в ЦК. Его, разумеется, «не поняли». Потому что «хорошо поняли». Потому, что он «не понял». «Не понял линии партии» – в лице единственного уже «чертёжника».
В результате Полянский оказался в далёком, глухом и совсем не «солнечном» Оренбурге. Но ему ещё повезло: некоторые из «особо непонятливых» пострадали куда серьёзней. Например, «главный партизан страны» Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Член Президиума и секретарь ЦК был скоренько определён в министры культуры, а затем «сослан» в Казахстан – и дальше: в заштатные Нидерланды. Именно с Пономаренко началась практика «трудоустройства» опальных вождей «по дипломатической линии».
Полянский не пал духом и продолжал работать. Но уже «берёг голос». «Наверху» это оценили – и «перебросили» его на «тёплое» – во всех смыслах – место: в Краснодарский край. Тоже – первым секретарём.
В июне пятьдесят восьмого сорокалетний Полянский – тогда уже Председатель Совета Министров РСФСР – избирается кандидатом в члены Президиума ЦК. В мае шестидесятого он, наконец, «дорастает» до «полного» члена Президиума – за компанию с Косыгиным и Подгорным. А двумя годами позже он получает назначение на должность одного из заместителей Хрущёва в Совете Министров СССР. Совсем неплохо для его лет, особенно с учётом того, что ещё в пятьдесят четвёртом карьера его могла пресечься раз и навсегда.
Это говорило о многом. О многих талантах Дмитрия Степановича. В числе главных из них – наряду с умом, трудолюбием и организаторским даром – было отменное политическое чутьё. Чутьё момента. Чутьё опасности. Чутьё решающего шага. А ещё – этот невероятный талант по части мимикрии! Уж кого-кого – а его, Диму Полянского, Никита Сергеевич никогда бы не заподозрил в нелояльности. «Никогда бы» – и так и сделал: не заподозрил!
… – Как видишь, работа идёт. Работают люди.
Леонид Ильич положил список в кожаную папку – всегда предпочитал вещи из натуральных материалов – и бросил её в сейф. Глухо щёлкнул замок.
– На днях «отработаю» Шелеста: твоя информация по нему показалась мне перспективной…
… – Пётр Ефимович? Приветствую тебя: Брежнев.
Голос Леонида Ильича генерировал неподдельное удовольствие от общения с руководителем коммунистов Украины. Но, даже если удовольствие и было поддельным, никто не распознал бы «подделку»: Брежнев являлся непревзойдённым мастером по части демонстрации чувств – подлинных и… всех остальных. Это было у него от природы. Распознав в себе эти качества, Леонид Ильич не пустил «дело на самотёк»: развивал, оттачивал и шлифовал мастерство ежедневно. И не было ещё ни одного человека, который не поддался бы его чарам. Даже Хрущёву, долгие годы вынужденному «косить» под «щирого козака» и выплясывать гопака перед Сталиным, было в этом плане далеко до Леонида Ильича.
В редкие минуты откровения – с самим собой – Брежнев с благодарностью вспоминал Грушевого. В политике Константин Степанович оказался его «крёстным отцом». Именно он порекомендовал Леониду Ильичу шире практиковать наличные таланты для достижения своих целей. Именно он раскрыл Брежневу суть «борьбы при социализме»: борьба «за портфель». А «портфель» можно было обрести, только «внушив» и «обаяв». И уже много позже – «подсидев», «подставив» и «подкопав».
– Жаль, что ты мало читаешь, Леонид Ильич, – сказал он однажды Брежневу. – Есть у Аверченко такой рассказ: «Бритва в киселе». Так вот, там актриса Бронзова по наивности думала, что она сможет легко управлять показавшимся ей «киселём» литератором Ошмянским. А он ей, вроде, и не перечил ни в чём – но всегда в итоге побеждал. Побеждал, не воюя: ну, что может сделать «бритва» с киселем»!
Леонид Ильич навсегда запомнил плутовской взгляд, которым его тогда одарил Константин Степанович:
– В тебе, Лёня, есть немало достоинств Ошмянского. Пользуйся ими…
Это искусство пришлось Леониду Ильичу не только по плечу, но и по душе. А она у него была, ой, какой непростой! И те, кто неправильно представлял её, горько жалели о том. Увы – постфактум: до конца дней своих…
– Пётр Ефимович, я слышал, ты на днях будешь у нас на Старой площади?
До уха Леонида Ильича донёсся протяжный вздох – формата стона, и даже – некрасовского, который «…у них песней зовётся».
– Да уж, буду… Вызывают… И не на днях – а прямо завтра. Никита Сергеевич сказал, чтобы к полудню был, «как штык»… Так, что, прямо с утречка и вылечу…
– Ну, так загляни ко мне – как отрапортуешься: есть вопросы… организационного порядка.
Опять «с той стороны» донёсся вздох, он же стон.
– «Отрапортуешься»… Мне бы твой оптимизм, Леонид Ильич… Ладно, буду…
Брежнев знал, какое время выбрать для встречи с Шелестом. Выдели он час до встречи того с Хрущёвым – и откровенного разговора не получилось бы наверняка: Пётр Ефимович – хохол хитрющий, «себе – на уме». Начнёт «вилять» – и так и не скажет ни «да», ни «нет». А встреча после «общения» с Никитой – это совсем другое дело. Это, как говорят в Одессе, «две большие разницы».
Вопрос, по которому «Первый» вызывал Шелеста, не составлял тайны для Леонида Ильича. Он знал, что не на «чаепитие из бутылки»: «на ковёр». В результате второй подряд засухи в большинстве зерносеющих регионов Украины, в республике сложилась тяжёлая ситуация не только с обеспечением населения хлебом, но и с обеспечением скота кормами. Выгорело почти всё. Подчистую.
Петр Ефимович – руководитель крутой и дельный – сделал всё или почти всё – для того, чтобы свести ущерб к минимуму. Порядку стало больше, но только не кормов. Особенно пострадала кукуруза – главная любовь и забота Никиты Сергеевича. Ведь именно за счёт кукурузы Хрущёв намеревался решить проблему кормов. Кукуруза представлялась ему – да и не ему одному – ценнейшей в этом отношении культурой. Так оно и было. Вопрос заключался только в подходе к её насаждению.
А вот тут уже начиналась «заковыка». Можно даже сказать: «загогулина». Никита Сергеевич использовал глагол «насаждать» во всех смыслах: от «сажать в землю» до «вбивать кулаком». Другой формы «наделения добром» он не признавал. И кукурузу начали сеять повсюду: от причерноморских степей до северных окраин, включая Вологду и Архангельск. На Украине же решено было освоить кукурузой огромные площади безводных крымских степей.
Но Таврия – зона рискованного земледелия. Вот, говорят: кто не рискует – тот не пьёт шампанского. Шелест рискнул: попробовал бы не рискнуть! Но рискнул он не только на свою голову, но и на свою задницу: алкоголизм на почве злоупотребления шампанским ему теперь явно «не грозил». А всё – погода: два засушливых лета подряд. В очередной раз «небесная канцелярия» не снизошла к мольбам хлеборобов и партийных работников. И теперь Петру Ефимовичу нужно было ехать в «первопрестольную»: держать ответ. Авторство грехов никого не интересовало: Шелест был избран «на безальтернативной основе».
Для заклания – в качестве агнца. Потому что «у сильного всегда бессильный виноват»…
– Здорово, Пётр Ефимович! Да на тебе лица нет! Ты где его забыл?
– Где забыл, спрашиваешь?
Не приняв шутку даже кислой улыбкой, Шелест обречённо махнул рукой.
– В кабинете у Первого… Там, где его с меня сняли… Вместе «со стружкой».
Пётр Ефимович совсем по-мальчишески шумно повёл носом.
– Ты бы слышал, Леонид Ильич, как он меня крыл! Я ведь и сам, знаешь, мастер, но таких слов ещё не слыхивал! Просто смешал меня с говном! Веришь ли, не помню, как и вышел от него! Хотя, скорее всего, не вышел: или вылетел, или вывалился. Не помню. Сволочь!
Последнее – и явно искреннее – слово вылетело из Петра Ефимовича помимо желания хозяина. Но Леонид Ильич не стал цепляться за случайность: ему нужен был «готовый продукт». Ведь не зря пелось в старинной народной песне: «Одна снежинка – ещё не снег, ещё не снег, одна дождинка – ещё не дождь». Товарища следовало подготовить: вскрыть «по полной» и довести до кондиции. Для шантажа даже случайное признание годилось. Для серьёзной работы – нет. Здесь требовалось чистосердечное признание: объёмистое и с куда большим количеством матерков в адрес «объекта работы».
– Садись, Пётр Ефимович: поговорим.
Шелест, промакивая лысину уже далеко не белоснежным платком – явно «напромакивался» у Хрущёва – грузно опустил полный зад на кожаный диван. Леонид Ильич пристроился рядом.
– Помочь-то хоть обещал?
– Угу, – буркнул Пётр Ефимович, не поднимая головы. – Расстаться с партийным билетом. «Я, – говорит, – вижу, что эта ноша Вам не по плечу. Там могу избавить Вас от неё!» Ну, а потом сразу перешёл на «ты» – и добавил ещё пару слов… по-русски… в мой адрес…
Шелест поднял голову, «по дороге роняя» совсем даже не скупую и не совсем мужскую слезу.
– Знаешь, Лёня…
Иногда они с Брежневым «доходили» в обращении до имён: земляки, как-никак.
– … порой так хочется плюнуть ему в рожу: «допекает», гад!
Дубль «аттестации» уже внушал доверие – и Леонид Ильич сочувственно похлопал ладонью по дрожащей руке Шелеста.
– Плюнуть, конечно, можно, Петя… Только, думаю, что это – не выход… Этим дела не поправишь…
Шелест моментально отставил слёзы.
– Я тоже думаю, что Никитку пора уже призвать к порядку!
Удивительно, но «хитрый хохол» не стал «валять Ваньку» и изображать непонимание, вызывая Брежнева на большую откровенность. Это было необычно для него, но видимо, и в самом деле «припекло мужика».
– Рад, что ты понимаешь всё так, как и следует понимать.
Брежнев обнял Шелеста за плечи.
– И рад, что не стал «косить под убогого». Уж, если мы не будем доверять друг другу, то, что говорить о других?! Этот тип так и будет измываться – над нами, над партией, над страной! Над всем народом!
– Согласен!
Шелест решительно тряхнул крупной лобастой головой. Больше трясти было нечем: остальные принадлежности Пётр Ефимович растряс «по дороге наверх».
– Мы хотим поручить тебе…
– «Мы»?!
Хитрющие глазки Шелеста переполняло любопытство. Но Леонид Ильич не стал играть в конспирацию. Вместо этого он выразительно поиграл своими знаменитыми уже бровями.
– Мы, Петя. То есть, руководители центрального, республиканских, областных и краевых аппаратов партии!
Перечисление впечатлило Петра Ефимовича – и он не стал домогаться конкретизации.
– Так вот, Петро: мы готовы к разным вариантам развития событий. Конечно, не хотелось бы доводить дело до крайностей. Никита – не совсем потерянный ещё человек. Но с ним нужно работать! Пора кончать – не с ним, так с его самодурством!
Шелест насторожился. Он уже понял: Брежнев хочет что-то поручить ему персонально. И это «что-то» наверняка имеет отношение к Хрущёву. Он полностью разделял оценки Леонида Ильича, но лично вступать в противостояние с Хрущёвым?!
– Мы намерены поручить тебе составить товарищеский разговор с Никитой. Он к тебе благоволит, несмотря ни на что. И он тебя послушается! Скажи ему, что…
– Э, нет!
Пётр Ефимович даже отдвинулся от Брежнева.
– Как это: «скажи»! Где?!
– Да на Пленуме! У себя, в Киеве!
– На Пленуме?!
Шелест вскочил с дивана, как ужаленный.
– Ты в своём уме, Лёня? Да он же меня сожрёт!
– Так ведь ты говоришь, что уже сожрал?
– Дотла доест! И кости обгложет!
Наступило, как пишут в романах, неопределённое молчание. Взглядом раскрасневшихся глаз Шелест выплёскивал из себя весь негатив к предложению Второго секретаря: «подставляют»! Но он ошибался: Брежнев и не думал его «подставлять». Всё это укладывалось в процесс «кулинарной обработки» Петра Ефимовича. «Хитрый хохол» должен был увидеть, что иного выхода, чем тот, который ему предложат, нет. А это «якобы предложение» было всего лишь стадией подготовки Шелеста к безболезненному восприятию ключевой идеи. Пётр Ефимович должен был как бы сам дойти до неё.
Брежнев простецки обработал пальцами мочку уха.
– Это, конечно, верно. Но я думал… мы думали, что вы его там «пропесочите»… «снимите с него стружку»… Хрущ и образумится… Но ты прав: неизвестно ещё, как оно всё там может обернуться…
– Вот именно! – вновь исполнился энергии Шелест: почему бы и нет, если пронесло?! – Это всё равно, что самому лезть в пасть людоеду! Разговор без подготовки, без поддержки?! Нет, так не годится! Да и не разговоры с ним надо разговаривать!
Это уже было что-то – и Леонид Ильич не стал медлить с заинтересованным взглядом. Удивительно, но Шелест не пошёл в отказ.
– Ну, что ты так на меня смотришь, Лёня? Что: неправду я сказал, что ли? Ты и сам понимаешь, что с Хрущом надо кончать! Ну, ты же сам вызвал меня на этот разговор, Лёня!
Леонид Ильич молчал недолго: товарищ «дозревал» прямо на глазах. «Процесс дозаривания» подошёл к логическому концу, нужная «спелость» была достигнута. Оставалось лишь «выходить на коду».
– Хорошо, Петя.
Брежнев улыбнулся – по-свойски, как только он и умел.
– Сколько человек ты сможешь «отработать» и «организовать»? Ты ведь свои кадры лучше знаешь?
– Из «цекистов» от Украины?
Шелест собрал гармошкой морщины на лбу: задумался.
– Думаю, человек двадцать пять-двадцать семь, минимум: «любовь» к Хрущу – повсеместная.
– Очень хорошо.
Леонид Ильич подошёл к сейфу, извлёк из него заветную папку со списком и заглянул в него.
– Так, значит, от тебя в ЦК – тридцать четыре человека. Двадцать пять-двадцать семь наших сторонников – это неплохо. Совсем неплохо.
Пётр Ефимович «оптимистично» кашлянул, явно довольный положительной оценкой своих трудов – пусть и будущих. Похвалы окрыляли – и он «молодецки развернул грудь».
– Ну, я ведь сказал тебе: двадцать пять-двадцать семь – это минимум. Постараюсь «образовать» еще чёловека три-четыре. Но остаток – тоже человека три-четыре – это хрущевисты неисправимые: уж, очень они обласканы Никиткой!
Брежнев спокойно пожал плечами.
– Ну, если враг не сдаётся…
Шелест не читал Горького, но намёк понял.
– Зроблю, Леонид Ильич: можешь не беспокоиться!
– Действуй, Петя!
Леонид Ильич крепко пожал руку повеселевшему Шелесту.
– Мы рассчитываем на тебя…
Он хотел сказать «я», но в последний момент решил, что «мы» прозвучит внушительнее. И был прав…
Глава седьмая
«Ты и сам понимаешь, что с Хрущом надо кончать!»
Прокрутив в уме финал разговора с Шелестом, Леонид Ильич задумался.
«Кончать!» А что, если…»
Рука его потянулась к одному из телефонных аппаратов с гербом вместо наборного диска.
– Владимир Ефимович? Здравствуй. Брежнев. Как дела? На охоту-то собираешься?
Удивить подобным вопросом кого-либо из членов Президиума было невозможно: охота была всеобщей страстью. Всеобщей и всепоглощающей. И ей действительно были подвержены все – и куда активнее той любви, которой «все возрасты покорны». Разве что Косыгин с Сусловым «выпадали из дружных рядов». Первый любил академическую греблю, и если куда и выбирался, то лишь затем, чтобы походить на байдарке. Второй вообще сторонился активного отдыха, предпочитая ему «забивание козла» со своими помощниками или охранниками. Правда, иногда и Михаилу Андреевичу волей-неволей приходилось навешивать на себя ружьё и изо всех сил имитировать «одну, но пламенную страсть». Исключительно «в силу производственной необходимости»: не по душе ему было это занятие.
А вот Владимир Ефимович Семичастный – бывший руководитель союзного комсомола и нынешний руководитель Комитета государственной безопасности – являлся охотником настоящим, заядлым. Не таким умелым и опытным, как Хрущёв с Брежневым или те же Подгорный с Полянским, но не дилетантом. Охоту он любил искренне, всей душой. Ружьё и патроны всегда снаряжал сам, как настоящий охотник, не доверяя этого ответственного дела посторонним рукам.
– С нашим удовольствием, Леонид Ильич! – весело откликнулся он. Правда, голос его при этом слегка дрогнул: Семичастный уже был «подключённым». Но если бы кто-нибудь и мог подслушать этот разговор, то ничего «такого» бы не заподозрил: ну, радуется человек грядущему выходному! Ну, и что тут крамольного?!
– Тогда – как обычно. До встречи, Володя!
Брежнев не стал уточнять ни времени, ни места: не в первый раз он охотился с Семичастным. В том числе – и после того, как поговорил с главой КГБ «по душам». Правда, соблюдая при этом осторожность, ловко вуалируя «острые темы» анекдотами, охотничьими байками, меткими бытовыми зарисовками – и всё это «под гарнир» из дружелюбия и доброжелательности.
Но подобные меры были излишними: Семичастный давно созрел. Сам. Без посторонней помощи. Ему нужен был лишь «толчок извне», чтобы «завестись». Источником этой «кинетической энергии» и стал их с Брежневым разговор. И хотя Леонид Ильич первоначально не думал подключать Семичастного к работе так рано, откладывая этот момент на конец организационного периода, обстоятельства вынудили его ускорить привлечение руководителя КГБ.
В роли этих обстоятельств, как Брежнев и предполагал с самого начала, выступил Игнатов. Уж, очень болтливым оказался «президент» Российской Федерации! Все попытки «вразумить» и «призвать» оказались «гласом вопиющего». В отличие от «гласа» самого Игнатова: тот «крыл» Хруща на всех углах. И это бы ещё – полбеды: к привычным – даже для Никиты Сергеевича – оскорблениям он стал всё чаще добавлять фразу о том, что скоро Хрущу конец!
Информация о «видоизменившихся» «проклятиях» Игнатова тут же пошла «наверх» в Москву: агентура Хрущёва на местах не дремала. Болтливость российского «президента» могла поставить под удар всех – и Леонид Ильич был вынужден пойти на «досрочное подключение» Семичастного. Требовалось немедленно перекрыть каналы утечки информации, а там, где делать это было уже поздно – обставить факт таким образом, чтобы Хрущёв не поверил Игнатову. Ну, будто опальный Николай Григорьевич от злости на Никиту Сергеевича «совсем того»: выдаёт желаемое за действительное!
И Владимир Ефимович постарался на славу: Хрущёв информацию принял, но и только. Он, конечно, ни на мгновение не усомнился в том, что Игнатов действительно сказал то, что сказал. Но, проанализировав информацию из УКГБ тех областей, где «побывал с визитами» Игнатов, Никита Сергеевич пришёл к твёрдому убеждению о том, что тот просто «надувает щёки» и ничего серьёзного за его словами не стоит.
Заслуга Семичастного состояла в том, что он не только тенденциозно подобрал и тщательно препарировал информацию. Он ещё и организовал грамотную утечку её через тех руководителей областных управлений, которые ориентировались на Хрущёва и пользовались его полным доверием.
Угроза разоблачения – как болтуна Игнатова, так и представителей «Центра» – была устранена. Этому не смогло помешать даже то, что Алексей Аджубей – зять Хрущёва, и сын «дорогого Никиты Сергеевича» – Сергей проявляли живой интерес ко всем «телодвижениям» вокруг утратившего бдительность «ясновельможного» родственника. И опять же – благодаря Семичастному. Владимир Ефимович, находившийся в приятельских отношениях с Аджубеем, смог настолько убедительно «дезавуировать» Игнатова, что и зять, и сын на время успокоились и не предпринимали никаких шагов для получения информации из других источников…
Охота была, как всегда, удачной. В отличие от Хрущёва, который был настолько амбициозен, что все удачные выстрелы приписывал себе (некоторые «искатели справедливости» поплатились за это местами), Леонид Ильич пару раз «невольно» «подыграл» Владимиру Ефимовичу. Да так искусно – выстрел в выстрел – что тот и не заметил.
Поздравляя сияющего от удовольствия генерала с удачной охотой, Брежнев с удовлетворением наблюдал за тем, как того распирает от чувства гордости за подвиг, который, минимум, следовало разделить на них двоих. Но Леонид Ильич без колебаний поделился лаврами и дичью. Не мог же он позволить руководителю КГБ с завистью наблюдать за тем, как его напарник без устали пополняет свой ягдташ?! Ведь от зависти недалеко и до неприязни – а там и…
Уже сидя у костра, Брежнев как бы «вскользь» сказал:
– Кстати, был тут у меня днями Шелест… По нашему делу…
И хотя должной многозначительности в его «якобы отсутствующем» взгляде и не имелось, Владимир Ефимович сразу же «перестал быть охотником». Рука его замерла на ручке вертела, на который были насажены жирные тетерева.
– И что? – совместил он вопрос с глотанием слюны – явно не гастрономического происхождения.
Брежнев не спешил с ответом. Вместо этого он принялся старательно ворошить толстой суковатой палкой сухие ветки в костре, и без того хорошо прогорающие.
– И что? – поднялся октавой выше Семичастный: не хватило выдержки.
Не спеша «разобравшись» с костром, Леонид Ильич мастерски отработал за «Ильича Первого»: «уставил без промаха бьющий глаз».
– Он предлагает не миндальничать с «объектом».
– ???
Семичастному даже не пришлось играть удивление: сто процентов достоверности. А Брежнев, словно не замечая потрясения соратника, неопределённо и даже равнодушно пожал плечами. Мало того: подработал телодвижению ещё и мимикой аналогичного содержания.
– Он даже вспомнил «Три мушкетёра» Дюма.
– ???
Семичастный ещё раз не изменил формату удивления: Шелест читает романы?! Да ещё «цитирует в контексте»?! Брежнев тоже не стал оригинальничать: продублировал реакцию. И с тем же олимпийским спокойствием. Так, словно речь шла за нечто, совершенное отвлечённое.
– Ну, ты помнишь сцену, где Ришелье говорит Миледи о случае, который изменяет ход истории?
Семичастный во все глаза уставился на Леонида Ильича: о дичи на вертеле он и забыл.
– Вы это – серьёзно?!
Несмотря на свою относительную молодость, Владимир Ефимович был уже человеком «битым» и «тёртым». Он сразу расшифровал «намёк».
– Ну, почему это: «вы»? – великодушно «отказался от лавров» Брежнев. – Это не «вы», а Пётр Ефимович предлагают. Лично.
Леонид Ильич – «на всякий пожарный» – слегка покривил душой, приписав авторство затеи Шелесту. А вся «вина» того заключалась лишь в том, что своей фразой без подтекста и «задних мыслей» он навёл Брежнева на варианты истолкования. И Брежнев «истолковал».
– То есть, Вы хотите сказать…
За конец вопроса отработали выразительно округлые глаза Семичастного. Леонид Ильич опять равнодушно поиграл плечами.
– Ну, это – всего лишь гипотеза. Хотя я не вижу причин для нервов.
– Хороша «гипотеза»! – задрожал голосом Семичастный. Боязливо оглядевшись, хотя никого кругом и быть не могло, он перешёл на шёпот. – Хороша «гипотеза»! Как Вы представляете себе… хм… реализацию?
По причине здорового чувства страха Владимир Ефимович не захотел «играть в кошки-мышки» – и «вышел открытым текстом». Но сейчас Брежнев только приветствовал откровенность.
– Как это сделать? – не унимался – ни с вопросами, ни с дрожью – Семичастный. – С помощью чего? Яд? Пуля? Кинжал?
– Ну, зачем так конкретизировать? – не слишком убедительно поморщился Брежнев: даже отблески костра на его лице не помешали Семичастному уловить «весёлых чёртиков» в глазах собеседника. – Зачем эти «гастрономические подробности»? Хотя… не проблема. История свидетельствует, что в таком деле все средства хороши. А, уж, сейчас, с развитием современных технологий…
Он усмехнулся и покачал головой, отдавая должное «прогрессу человечества» в этой, весьма специфической, «отрасли знаний».
– Я, вон, читал недавно, что есть яды, которые дают картину смерти от естественных причин: острая сердечная недостаточность, ишемическая болезнь, инсульт и тому подобное. Не надо прибегать к кинжалу. Не надо устраивать автомобильную катастрофу или несчастный случай на охоте: всего лишь «приправь» блюдо – и можешь спокойно готовиться к траурным мероприятиям.
– …
На более «развёрнутый ответ» Семичастный оказался неспособен: хоть и немолод – а «молодо-зелено». Но Леонид Ильич, словно не замечая потрясения соратника, продолжал утаптывать его сомнения.
– Есть ведь и средства, и умельцы. Да, что далеко ходить: наш Майрановский, Григорий Моисеевич, начальник токсикологической лаборатории при Берии. Наверняка остались и препараты, и инструкции…
Даже сейчас, тёмным, поздним вечером, было заметно, как по бледному лицу Семичастного, одна за другой, побежали крупные капли пота: генерал выдавал мужество. Вернее, мужество выдавало генерала. С головой.
Владимир Ефимович понял всё: только что, буквально сейчас, он получил инструкцию к действию! Самую подробную – хоть и закамуфлированную «под мысли вслух»!
– Нет, Леонид Ильич, это невозможно… Я не смогу организовать это… это дело… К нему не подступиться… Он очень недоверчив…
– Недоверчив, – согласился Леонид Ильич, но опять с подтекстом. Так, словно доводил «объект» до готовности. – Но ведь не ко всем. Ты, например, вхож к нему в дом в любое время…
– Нет, Леонид Ильич!
Разбрасывая в стороны капли пота, Семичастный энергично замотал головой.
– Я не могу! И потом: мы ведь – коммунисты! Это же не наш метод!
Неожиданно Леонид Ильич расхохотался. Семичастный растерянно смотрел на него, на себя и даже на свою ширинку, не понимая, чем он вызвал такой приступ безудержного веселья. Нахохотавшись вдоволь, Брежнев вытёр ладонью выступившие слёзы.
– Ну, уморил! Заладил, как попугай: «Я не могу!», «Я не могу!» Как будто я тебя и в самом деле уговариваю проникнуть со склянкой на кухню Хрущёва, отвлечь повариху и «сдобрить» любимый борщ «дорогого Никиты Сергеевича»!
– Нет? – растерянно улыбнулся Семичастный. Надежда в его голосе делила место с неуверенностью – и в равных пропорциях.
– Нет, конечно!
Леонид Ильич дополнительно обезоружил собеседника открытой улыбкой «из набора».
– Но – так, чисто теоретически – это было бы лучшим выходом для всех. Вождя, почившего «на боевом посту», проводили бы со всеми почестями. В стенку – а то и за Мавзолей. Никакого Пленума. Никакого позора. Никакой отставки. Никакой пенсии. Знаешь ведь: отставные вожди на пенсии хиреют очень быстро. Что это за жизнь: тление и копчение!
Леонид Ильич мечтательно закатил глаза к небу.
