Kitabı oku: «Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая», sayfa 5

– А всем остальным – какая польза! Конец экспериментам… над людьми! Конец бардаку… в смысле: «великому десятилетию»! Хлеб – народу, земля – колхозу! И-э-э-х!

Леонид Ильич огорчённо махнул рукой.

– Но это – так: мысли вслух. Ты меня понимаешь, Володя?

Володя, разумеется, «понял» – и облегчённо перевёл дух. Потому, что понял всё. И ещё потому, что проникать со склянкой к Хрущёву ему действительно не хотелось – а ведь едва не нагрузили!

– Твоя же задача, Володя…

Брежнев был уже строг и деловит – словно и не было только что «мыслей слух» под мечтательный взгляд в иссиня-чёрное небо с рассыпанными на нём пригоршнями далёких звёзд.

– … тщательно оберегать Никиту Сергеевича от любой информации, которая может травмировать его ранимую душу.

Семичастный не выдержал и хохотнул: ай, да, Леонид Ильич! Вот это – человек! Настоящий лидер – и при этом «свой в доску» мужик!

Домой охотники возвращались, оба в целом довольные собой. Леонид Ильич был вполне удовлетворён тем, что отработал ещё один вариант, и тем самым укрепился в мысли о единственно возможном решении вопроса – в Президиуме и на пленуме. А Владимир Ефимович был откровенно рад тому, что удалось избежать «высокого доверия» Леонида Ильича, чуть было не ступившего на сомнительную дорожку семейства Борджиа. Вопреки инструкции, он полагал, что прямая – не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками. Иногда чем дальше – тем ближе. «Нормальные герои всегда идут в обход». Но «в другом формате» он был готов и день и ночь работать для достижения цели: где-то – и не так уже далеко – забрезжил свет блистательной политической карьеры…

Глапва восьмая

В кабинете раздался тихий шуршащий звонок: так мог звонить лишь телефон прямой связи с «Первым». Леонид Ильич не спеша поднял трубку. Без подобострастия – но и без неумного героизма. Хотя, разве бывает умный героизм?

– Как поохотился, Леонид Ильич?

Спокойный голос Хрущёва вроде не предвещал ничего плохого. Обычно по одним только интонациям его голоса можно было «с гарантией в девяносто девять процентов» предсказать, какой характер примет разговор: Никита Сергеевич был человеком импульсивным и непосредственным. Скрывать эмоции он так не научился. Хотя, откровенного говоря, и не учился. Не хотел: ни учиться, ни скрывать. Философы – и марксисты согласны с ними – утверждают, что бытие определяет сознание. Но если при Сталине Хрущёв и «определился» до вышитых «петушками» рубах и «гопака», то теперь, на десятом году единовластия, зачем ему нужно было «драпировать» себя?!

– А у нас плохо не бывает, Никита Сергеевич! – качественно отработал беззаботность Леонид Ильич. Даже развернул улыбку – так, на всякий случай: «не увидит – так услышит».

– Один охотился?

Это уже походило на допрос. Но ничего сверхъестественного: Хрущёв не умел заходить издалека. Не умел и не считал нужным: ни уметь, ни «заходить». Леонид Ильич мгновенно прокрутил в голове, как варианты ответа, так и возможные последствия. Сказать, что был один, он не мог: дуэт видела обслуга. Среди этих людей наверняка были не только люди Семичастного, но и службисты ЦК. Наверняка кто-то из них уже информировал Никиту. Да и Володины «стукачи» вполне могли «служить двум господам» – и даже большему их количеству. И всем – одновременно.

– Нет: с Семичастным.

Брежнев выдержал непродолжительную паузу, и многозначительным голосом добавил:

– И не столько на охоту, сколько для «крупного разговора».

– А что такое? – заинтересовался и даже встревожился Хрущёв.

Леонид Ильич постарался максимально протяжно вздохнуть в трубку. Получилось неплохо: кажется, не переиграл. С эмоцией, А, вот, Никиту уже начал переигрывать.

– Ну, Вы же знаете, Никита Сергеевич, о последних «успехах» нашей агентуры в Европе…

– Знаю, – отозвался за Хрущёва его мрачный голос. Никита Сергеевич «был в курсе». И «пребывание в нём» не доставляло ему ни малейшего удовольствия: провалы «впечатляли».

– Ну, вот, – продолжил «сокрушаться» Леонид Ильич. – Нужно было решить вопрос обмена: Семичастный доложил, что его люди тут кое-кого «зацепили» и через посредников договорились об обмене… Хотел согласовать…

– Ну, хоть что-то! – частично подобрел Хрущёв.

– Ещё нужно было обсудить практические вопросы организации резидентуры. Я, конечно, мог пригласить его к себе… Но Вы же знаете, Никита Сергеевич, какой это ранимый человек…

– И правильно поступил, Леонид Ильич, что вытащил его на природу! А то сразу бы начал дуться: «ущемляют!»

Ни намёка на тревогу уже не содержалось в голосе Хрущёва. Брежнев рассчитал всё точно: хоть Семичастный и был одним из любимчиков Хрущёва – и даже «другом семьи» – Никита Сергеевич требовал работы от всех. Даже от любимчиков и «друзей».

И то, что Брежнев выбрал в компаньоны Председателя КГБ, не могло насторожить Никиту Сергеевича априори. В круг вопросов, которыми занимался Леонид Ильич в качестве «Второго» секретаря ЦК, входили и вопросы обороны и обеспечения государственной безопасности. Брежнев был главным куратором МО, ВПК и КГБ по линии партии. Поэтому кому, как не ему, и заниматься «успехами» резидентуры – вместе с Председателем КГБ!

– Я, вот, о чём хочу тебя попросить, Леонид Ильич…

Хрущёв уже не только утратил интерес к «охотничьему вопросу», но и забыл о нём. Как минимум – на время телефонного разговора.

– …Я, конечно, мог бы сделать это и сам. Но пойдут разговоры… пересуды…

Никита Сергеевич замялся. Это было удивительно: не по-хрущёвски. Но – только это: всё остальное Брежнев уже услышал. И услышать ему не помешало даже то, что Хрущёв ещё ничего не сказал.

– А что случилось, Никита Сергеевич? – правдоподобно «заинтересовался» Леонид Ильич.

– Неприятный вопрос…

Хрущёв всё никак не решался «открыть душу».

– Да ты и сам, наверно, знаешь…

– Что именно?

В другое время Леонида Ильича позабавила бы ситуация формата «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Но не сейчас.

– Игнатов! – наконец-то, решился Хрущёв.

Брежнев корректно откашлялся в трубку. Никита Сергеевич «по достоинству» оценил деликатность Леонида Ильича.

– Вот именно, Леонид Ильич: «кхе-кхе»! Вопрос, вроде бы и простой: яйца выеденного не стоит. И вместе с тем…

Он вдруг не выдержал: лимит корректности иссяк.

– Трепло проклятое! Ну, дали тебе пинка под зад – за дело, кстати, вернее, за безделье и интриги – так будь мужиком! Не уподобляйся бабе! Неси свой крест с достоинством – как тот Иисус на Голгофу!

Леонид Ильич мог только благодарить связь за то, что она ещё не дошла до передачи изображения. Не то Первый видел бы сейчас, что его верный соратник отнюдь не торопится разделить горечь «дорогого Никиты Сергеевича». Правда, это не помешало Брежневу качественно «опечалиться в трубку»:

– К сожалению, и до меня дошли эти его сплетни…

Лобовым признанием Леонид Ильич выбывал «шпагу» из рук Хрущёва: тот явно сочетал огорчение с зондажём. На предмет осведомлённости Брежнева. И это не было предположением: Никита Сергеевичем являлся мастером на такие дела в любом состоянии. Поэтому Леонид Ильич решил, что лучше будет самому «расколоться». В «упреждающем порядке».

– И ты тоже слышал?!

«Ай, да, Брежнев! Ай, да, сукин сын!» – законно мог похвалить себя Леонид Ильич. Он не ошибся насчёт Никиты Сергеевича: тот «и в горе» не обходил соратников… оперативной разработкой.

– Слышал, конечно.

Для пользы дела Леонид Ильич усилил «досаду» в голосе.

– И даже – лично от «автора».

– Даже так?! – насторожился – и почти обрадовался Хрущёв: не зря «вскапывал».

– Да, – не изменил «удручённости» Брежнев. – Приглашал я его тут, как-то по вопросу повестки сессии – ну, он меня и «просветил» насчёт Вас.

Несмотря на то, что Леонид Ильич голосом подчеркнул ироническое отношение к «факту просвещения»», на том конце провода не слышно было и дыхания Хрущёва. Никита Сергеевич не дышал потому, что работал. И уже – не только над Игнатовым, но и над Брежневым – тоже. А, что: глядишь, что-нибудь путное и получится! Не заговор – так хоть афронт: какое-никакое – а основание для оргвыводов!

– Я ему прямо сказал, Никита Сергеевич: Игнатов, попридержи язык! Длинный язык может повредить шее!

Леонид Ильич назвал российского «президента» по фамилии специально для Никиты Сергеевича. Для того, что усладить его слух и умаслить душу. Хрущёв был в курсе того, что Игнатов с Брежневым – «ветераны обоюдной неприязни». Причиной тому была невероятная амбициозность Игнатова, который, не удовлетворившись чином секретаря ЦК, метил ещё выше, считая, что только он один достоин места второго человека в партии. По этой причине Брежневу им отводилась роль «объекта пренебрежения»: какой-никакой – а конкурент. Хрущёва, приверженца установки «Разделяй и властвуй!» это вполне устраивало. И прежде, и сейчас. И бдительности Никита Сергеевич не спешил утрачивать. Даже – после того, как, Игнатов соответствовал библейской истине: «и первые станут последними»: метил в боссы – а угодил в «политический отстойник». Перед окончательным выходом в тираж.

– А он – что?

Брежнев автоматически пожал плечами. Но тут же «исправился»:

– Ну, Вы же знаете Игнатова, Никита Сергеевич! Он – из тех «горбатых», которых лишь могила исправит! Но, мне кажется…

Леонид Ильич мастерски выдержал паузу, которую не мог выдержать Хрущёв. И тот так и сделал: не выдержал.

– Ну, что? Что тебе кажется?

– Мне кажется, всё это от того, что переживает мужик. Падение своё переживает. Никак не может успокоиться. И Вы абсолютно правы, Никита Сергеевич…

– В чём?

Хрущёв и не заметил, как Брежнев «перевёл стрелки на него»: «ты говоришь». Не Брежнев, а Иисус из Назарета! Что значит: опыт борьбы… с товарищами по партии!

– В том, что ничего другого за его словами не стоит: только личная обида. И, если не простить, то, уж, понять его можно: скатился, как ком с горы…

– …

Хрущёв явно не определился с реакцией. И, поскольку он не спешил браться за слово, за него взялся Леонид Ильич. Даже – за них обоих: и за слово, и за Никиту Сергеевича.

– Но я с ним поговорю ещё раз, Никита Сергеевич. Проведу, так сказать, «профилактическую» беседу. Предупрежу, чтобы не болтал, что попадя. А заодно намекну: «как тебя избрали на должность – так и обратно могут «избрать»… И не только из ЦК, но и из партии…

– Вот это правильно, Леонид Ильич! – оживился Хрущёв. Такую решительность в отношении «покусителей на себя» он только приветствовал. – Пусть знает, что я… что мы этого дела так не оставим! Только ты, Леонид Ильич, не откладывай разговор в долгий ящик.

– Да что Вы, Никита Сергеевич!

Телефон не помешал Леониду Ильичу «приложить руки к груди».

– Завтра же и поговорю. Как раз, и повод имеется: взаимодействие местных Советов с партийными органами по вопросу организации социалистического соревнования.

– Добро, Леонид Ильич. Как составишь разговор, не сочти за труд позвонить.

– Непременно!

Леонид Ильич посчитал не лишним «плеснуть души в трубку».

– Могу даже лично зайти с докладом!

– Нет-нет, Леонид Ильич!

На том конце явно замахали руками: в трубку «потянуло ветерком».

– Не хочу отрывать тебя от работы: хватит и звонка!

– Будет сделано, Никита Сергеевич!

Леонид Ильич мягко опустил трубку на рычаги, и некоторое время отрабатывал лицом за всех литературных авантюристов сразу…

… – Игнатов пришёл.

Виктор Андреевич Голиков, помощник Брежнева уже на протяжении семи лет, не столько информировал, сколько запрашивал санкции: запустить или «довести до готовности»? За эти годы они с Леонидом Ильичом они сработались настолько, что понимали друг друга с полуслова и даже с полувзгляда.

– Проси.

Николай Григорьевич Игнатов – лобастый, крупноголовый – и сам весь крупный, «основательный» здоровяк с пышной шевелюрой, энергично вырос на пороге брежневского кабинета. Широченная его улыбка сделала это ещё раньше.

– Здорово, Лёня!

Игнатовская пятерня звучно шлёпнула о протянутую Брежневым ладонь. Леонид Ильич вздохнул.

– Ну, Коля: никакой конспирации…

Улыбка поползла с лица Игнатова, который уже устраивал зад – естественно, без приглашения – в одном из «гостевых» кресел.

– А что такое?

– Ты бы ещё на всю Старую площадь крикнул: «Здорово, Лёня!»

Досаду в голосе Леонид Ильич подкрепил разведёнными в стороны руками.

– ??? – честно не понял Игнатов: «а что такого я сделал?!»

– Ты же меня до сих пор «терпеть не можешь»! – укоризненно напомнил «легенду» Брежнев. – Забыл, что ли? А ты орёшь, будто дружка завидел! Как это ещё ты не добавил: «Ну, что, Хруща сегодня валить будем, или обождём до завтра?»

Игнатов сконфуженно опустил голову: крыть было нечем. Разве, что – матом. Но это – исключительно для Никиты Сергеевича. Прав был Лёня: ещё совсем недавно, каких-нибудь полгода тому назад, он открыто демонстрировал неприязнь не только к Хрущёву, но и к Брежневу, и к Подгорному, и к Полянскому. И неприязнь его была высшей пробы: двадцать четыре карата!

Никита Сергеевич не ошибался в оценке взаимоотношений Брежнева и Игнатова. Они, мягко говоря, были «далеки от дружественных» – и даже просто «товарищеских». Но эта оценка была верной до сентября прошлого, шестьдесят третьего года. С той поры отношения, «ни с того, ни с сего», претерпели изменения. И изменения существенные: с «минуса» на «плюс».

Без «промежуточной стадии». Брежнев даже вынужден был попросить Игнатова «понизить градус приязни». Уж, очень бросались в глаза эти стремительные перемены. Многим – но, как ни странно, не Никите Сергеевичу. Не увидел почему-то Хрущёв то, что надо было увидеть.

А другие не просветили. То ли полагали, что сам видит, то ли не захотели «страдать за правду». Потому, что за правду у нас издревле одна награда: страдание. На этом ещё ни один вождь не экономил.

– Вчера у меня был разговор с Никитой…

Внушительным взглядом Леонид Ильич пригвоздил Игнатова к креслу.

– … по твоему поводу.

– …

Как человек бывалый, Николай Григорьевич обошёлся без изумления формата»???»: «сколько верёвочке ни виться…» Да и жизнь научила «держать удар». Хотя бы потому, что только этим ему и приходилось заниматься. Но вопрос был – в связи с его «персональным вопросом».

– Наказал «приструнить» тебя.

Игнатов ухмыльнулся.

– Не по адресу обратился, гнида!

– Вот-вот!

Укоризны в голосе и взгляде Леонида Ильича, как минимум, не стало меньше.

– Ты не меняешься: всё – в ту же дуду! Совсем не смотришь – ни «под ноги», ни «по сторонам»! А ведь можно споткнуться.

Леонид Ильич разорвал пачку сигарет «Новость» – своих любимых – нервно извлёк одну и чиркнул спичкой. Жадно затянувшись, выпустил густую струю дыма в сторону окна.

– Осторожнее надо быть, Коля!

Укоризна уже перешла в разряд «мягкой».

– Так ведь можно «просветить» Никиту не только насчёт себя, но и насчёт нас, и насчёт дела! Я понимаю, что тебе время от времени надо «раскрываться»: такая у тебя работа. Но не всё же время и не везде!

Попыхивая сигаретой, Леонид Ильич прошёлся за спиной поникшего головой Игнатова. В отличие от другого, более известного «жителя Кремля», он не жаловал прогулки по кабинету, но сейчас не мог усидеть на месте: и «железные нервы» – не железные.

– А ты «звонишь» о своей неприязни к Хрущёву на каждом шагу! И, ладно бы, ты выступал с прежним «репертуаром»! Так, нет: тебе понадобилось «извещать» всех о том, что Хрущу скоро конец! Ну, это же – ни в какие ворота!

Игнатову тяжело было переносить критику: и так – не мёд, а тут ещё – характер. Но деваться было некуда: и сам понимал, что «хватил лишку».

Поэтому ему не оставалось ничего иного, как «подставлять спину под груз». Хотя этот «крест», пусть и был увесистым, явно не тянул на «крест великомученика»: сам «заказал».

– И потом, Коля…

Брежнев подошёл к хрустальной пепельнице и раздавал окурок. Брезгливо вытер пальцы свежим полотенцем.

– Ты, уж, слишком резко поменял отношения ко мне, к Подгорному, к Полянскому, к Шелесту. К другим товарищам, к которым ты прежде не питал добрых чувств. Все же видят это, Коля! Удивляюсь, как это ещё Никита не поинтересовался у меня: с чего бы это Игнатову так возлюбить недругов?! Ты же не Христос? А ты, как назло, во всеуслышание поёшь осанну: «Ах, Брежнев! Ах, Подгорный!»

Игнатов виновато засопел. В другое время он бы нашёл, чем и как ответить Брежневу. Даже искать не стал бы: всё – под рукой. На языке, то есть: другого такого «знатока местных идиом» ещё поискать надо было.

Но сейчас он не мог: как-никак, а Брежнев – командир. Руководитель «подполья», хоть и «заоблачного», кремлёвского. И от его благополучия напрямую зависело благополучие Николая Григорьевича. Можно было сколько угодно твердить себе, что ты не хуже, что ты ровня, но факт оставался фактом: «… и Лёня Брежнев в бой нас поведёт!»

– Ладно, «проехали», – «поставил точку» Леонид Ильич: голосом и «дланью» на плечо Игнатова. – Надеюсь, ты сделаешь выводы.

– Сделаю, – «признал ошибки» Игнатов.

– Ну, и лады.

Брежнев показал Игнатову рукой на диван. Это являлось и свидетельством уровня отношений, и предложением «заняться делами». Николай Григорьевич именно так расценил жест хозяина кабинета.

– Я только что с Поволжья.

– … – отработал бровями Леонид Ильич. Игнатов улыбнулся.

– Всё хорошо, Лёня. Народ на местах настроен положительно. А некоторые прямо рвутся в бой. Например, Школьников – первый секретарь Волгоградского обкома. Мне даже пришлось ему говорить слова, которые я только что услышал от тебя в свой адрес.

– Обижаешься? – не пожалел широты для улыбки Брежнев.

Игнатов махнул рукой.

– Я – не в претензии!

Лукавил Николай Григорьевич. Да и Брежнев «так ему и поверил». Не такой человек был Игнатов, чтобы «так просто» «отрясти прах»: дай срок. Но останавливаться на этом сейчас не стоило: ещё будет время и для сбора камней, и для их разбрасывания.

– Что – по Северному Кавказу?

Улыбка Игнатова уже не помещалась на лице. Чувствовалось, что мужик доволен итогами, а больше всего – самим собой.

– «Отработал» всех, Леонид Ильич. Всех, кого не успел «отработать» Кулаков. Федя – молодец: к моему приезду на отдых даже самых неподдающихся «довёл до готовности». Мне осталось только «передать братский привет из Москвы», чтобы закрепить результат.

Игнатов восхищённо покрутил головой.

– А как Федя организовал встречи: «высший разряд»! Что значит: талант! Мало иметь хорошую природу: надо ещё к этой природе хозяина приложить!

Леонид Ильич тактично сносил лирическое отступление, но Игнатов и сам понял: время переходить к персоналиям. И он оперативно «подсушил» голос.

– Итак, Леонид Ильич, со мной «отдыхали» первые секретари Камчатского, Белгородского, Волынского и Саратовского обкомов. Это – те, кого мне пришлось «обрабатывать» лично. Секретарей Чечено-Ингушского обкома, Краснодарского крайкома и Армянского ЦК – Титова, Воробьёва и Заробяна – я «обрабатывал» уже «по второму кругу». Первых двоих «подготовил» Кулаков. Заробян приехал на отдых уже также готовым: там явно поработал Васо. Так что, Лёня, большинство ЦК уже сейчас – за нами. А будущий юбилей «Лысого» только добавит нам сторонников!..

… – Тбилиси на проводе, Леонид Ильич, – доложил «по внутреннему» Голиков. – Мжаванадзе.

Брежнев поднял трубку, ещё «по дороге» успев «обрасти» добродушной улыбкой. Он искренне симпатизировал этому весёлому, никогда не унывающему грузину. Симпатизировал, несмотря на то, что в ЦК регулярно поступали «сигналы» из республики о взятках, злоупотреблениях, хищениях и кумовстве, махровым цветом распустившихся при первом секретаре ЦК. Такого не было даже при бериевском протеже Чарквиани, не говоря уже о заменившем того ненавистнике Берии Мгеладзе.

Но не только Брежнев закрывал глаза на эти «мелкие шалости». Хрущёв не хуже отрабатывал «Пилатом у умывальника». А всё потому, что Мжаванадзе на каждом углу в самых цветистых выражениях – восточный человек! – превозносил заслуги Никиты Сергеевича, по большей части, мнимые, и всегда с энтузиазмом голосовал за любые его предложения. Голосовал сам – и обеспечивал голоса членов и кандидатов в члены ЦК как от своей республиканской парторганизации, так и от соседних Армении и Азербайджана.

Леонид Ильич же «не замечал сигналов» по другой «уважительной» причине: Мжаванадзе – умный и беспринципный деляга, но исключительно свойский мужик – был одним из «передовиков» и даже «застрельщиков антихрущёвского движения» на периферии. Он обладал исключительно ценным качеством, особенно важным для Брежнева сейчас: если за что-то брался – то доводил начатое до конца.

Поручая ему «обработать» Закавказье, Леонид Ильич был уверен: за голоса представителей Грузии, Армении и Азербайджана в ЦК можно не беспокоиться. А ради этого не грех потерпеть и мздоимство, и самодурство «дорогого Васо».

– Слушаю тебя, генацвале!

В такой фамильярности не было ничего необычного: сам Никита Сергеевич, пребывая в хорошем расположении духа, лишь так и обращался к Мжаванадзе. Он помнил и ценил ту поддержку, которую в июне пятьдесят седьмого оказал ему Мжаванадзе на Пленуме ЦК в борьбе против Молотова, Маленкова и Кагановича.

– Здравствуй, дорогой! – отозвалась трубка, да так громко, что Леониду Ильичу пришлось отдёрнуть руку вместе с зажатой в ней трубкой: жизнерадостность так и била из абонента на том конце провода. И не иносказательно: по ушам собеседника. – Как твоё драгоценное здоровье?

Вопрос был банальным и вполне уместным в устах «кавказского человека». Но в данном случае он не имел отношения ни к медицине, ни к этикету: «состояние здоровья» – это положение дел в Москве, и, прежде всего, «телодвижения» Хрущёва. Ещё находясь на отдыхе в Пицунде, Брежнев подробно растолковал Мжаванадзе парольное содержание невинного вопроса.

– Спасибо, Васо: я – в добром здравии! Ты-то как?

Информация о состоянии здоровья «московского генацвале» явно обрадовала «генацвале тбилисского».

– А разве на Кавказе можно «самочувствовать» плохо? – в тон ему откликнулся Мжаванадзе. – Это ведь – Кавказ! Мы все здесь – совершенно здоровые люди!

Расшифровка не требовалась: Мжаванадзе успешно «отработал» руководство парторганизаций закавказских республик. Об этом говорили его слова за весь Кавказ: в противном случае он упомянул бы только Грузию. Брежнев так его и инструктировал: «Разве в Грузии можно чувствовать себя плохо?! Не то, что у наших соседей!»

Леонид Ильич был доволен: он не зря полагался на Васо, поручая именно ему «профилактическую работу с товарищами». Да и у Хрущёва частые застолья Мжаванадзе с соседями не могли вызвать подозрений: хлебосольство грузинского лидера и его сибаритские наклонности давно уже стали «притчей во языцех».

– Когда будешь у нас, дорогой?

Леонид Ильич вздохнул в трубку. На этот раз – непритворно.

– Ох, генацвале: рад бы в рай… Дел – невпроворот! Вот, будешь на юбилее Никиты Сергеевича – там и поговорим. Может, к тому времени что-то и прояснится. «По линии «окна».

– Жду с нетерпением! – прокричала трубка. Брежнев усмехнулся.

«Ну, ещё бы!»

Леонид Ильич знал, что честолюбивый Мжаванадзе давно уже спит – и видит себя полноправным членом Президиума: кандидат – это как-то несолидно. И неважно, что по негласной партийной традиции это был «потолок роста» для руководителя союзной республики. Членом Президиума – или раньше Политбюро – мог стать только глава парторганизации Украины. Даже белорусы не могли и мечтать об этом. И пример их лидера Пономаренко – не показателен. Да не пример вовсе: к моменту избрания членом Президиума на девятнадцатом съезде он был уже секретарём ЦК ВКП (б) – с сорок восьмого года. В те же годы, когда он возглавлял Компартию Белоруссии: с тридцать восьмого по сорок седьмой – он не был даже кандидатом в члены Политбюро: в тридцать девятом, на восемнадцатом съезде партии, его избрали «всего лишь» членом ЦК.

С «оптимизацией» Хрущёва Мжаванадзе не без оснований связывал исполнение давней мечты: член Президиума – совсем другой уровень. И не только потому, что это «звучит солидней». И даже не потому, что это – «дверь в большую политику». Причина была иной: требовалось срочно «прикрыть задницу». Уж, слишком основательно «наруководил» «дорогой Васо». По линии многочисленных «друзей» и ещё более многочисленных «следов», которые он оставил совсем даже не «на пыльных дорожках далёких планет». Чин же «давал охранную грамоту». От Васо требовалось лишь одно… нет, пожалуй, два: сохранить «верность линии», и не утратить «политическую» бдительность…