Kitabı oku: «Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления», sayfa 22

Глава 7. На пути к 22 июня

От пакта до Дюнкерка

Едва оправившись от шока, полученного в результате заключения пакта Молотова – Риббентропа, союзная дипломатия приступила к сбору политических черепков, пытаясь склеить то, что еще подлежало восстановлению. «На протяжении октября и ноября, – вспоминал полпред И. М. Майский, – я стал чем-то вроде богатой невесты, за которой все ухаживают. Кольцо холодной вражды, которое окружало наше посольство, разомкнулось и постепенно сошло на нет» [76, c. 60]. Уже 23 сентября 1939 г. от англичан поступает предложение начать торговые переговоры, на которое Кремль ответил согласием 27 сентября. Обеспокоенного этими контактами Риббентропа, прибывшего в Москву для заключения советско – германского Договора о дружбе и границе, Сталин, однако, заверил, что «за ними ничего серьезного не скрывается, и советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися господами, как Англия, Америка и Франция» [36, c. 616]. Действительно, «воз остался и ныне там».

К середине октября в Париже также стало заметно намерение правительства «сохранить добрые отношения» с СССР. По информации полпреда Я. З. Сурица, французские официальные круги начали проявлять инициативу по восстановлению связей с Москвой. «По всеобщему убеждению, без поддержки СССР Гитлеру крышка, – писал в телеграмме в НКИД 21 октября полпред. – Обеспечить себе наш нейтралитет – это главная забота. Ради этого пойдут и на жертвы» [36, с. 207–208]. Посол Франции в СССР Э. Наджиар в письме на Кэ д’Орсэ¹⁶⁴ от 28 октября высказал мнение, что «для нас выгодно восстановление Россией своих территориальных позиций в Европе, которые она занимала в 1914 г. и которые позволяли уравновешивать влияние Германии […] Исходя из жизненных интересов Франции, мы не можем не учитывать, что существование на восточных границах рейха России […] будет сдерживать Германию[…] Вхождение России в дела Европы, хотя и происшедшее в результате германо-советского сближения, наносит первый удар по программе безграничных завоеваний гитлеровского рейха» [цит. по: 94, с. 229].

Впрочем, это было общим местом для англо-французских политических комментаторов. У. Черчилль шел еще дальше, утверждая, что пакты августа и сентября объективно создали Восточный фронт против Германии самим фактом вхождения в соприкосновение СССР и Третьего Рейха на территории поделенной Польши. Свое видение отношений внутри треугольника «Москва – союзники – Берлин» он изложил в радиовыступлении 1 октября 1939 г. Остается загадкой, как будут развиваться события, – сказал Черчилль, – но к этой загадке есть ключ. «Этим ключом являются национальные интересы России. Не может совпадать с интересами безопасности России то обстоятельство, что Германия разместится на берегах Черного моря, или то, что она захватит балканские государства и подчинит народы Юго – Восточной Европы. Это было бы противоположно жизненным интересам России» [цит. по: 125, с. 74–75].

Конечно, эти оптимистические оценки ситуации отчасти объяснялись стремлением «сохранить хорошую мину при плохой игре». Игра в трехсторонние переговоры, действительно, была неудачной, и Советский Союз оказался «проигранным» Берлину; но в долгосрочной перспективе, из которой исходили авторы данных прогнозов, ситуация выглядела именно так. Следствием стали неожиданное после советского «предательства» дружелюбие Лондона и Парижа в отношении СССР и попытки выстроить союзнические отношения с ним.

Однако до этих «лучших времен» было еще далеко. Пока же советско – германское сотрудничество успешно развивалось, в том числе по военной линии. Первым таким примером можно считать согласие советского правительства на просьбу Германии, высказанную после ее нападения на Польшу, использовать радиостанцию г. Минск в качестве радиомаяка для самолетов Люфтваффе путем посылки кодированных сигналов.

Следующим шагом стало обращение Берлина за разрешением воспользоваться портами и верфями Мурманска и Владивостока для стоянки, снабжения и ремонта кораблей Кригсмарине. От этого проекта пришлось отказаться по причине невозможности сохранения в тайне столь явного сотрудничества «нейтрального» СССР с воюющей Германией. Однако выход нашелся: с начала ноября в распоряжение германского флота была предоставлена бухта Западная Лица рядом с Мурманском для организации там базы снабжения и ремонта его кораблей.¹⁶⁵ Оказывались германским ВМС и единичные услуги. Так, всю осень 1940 г. в порту Мурманска укрывался от английского флота лайнер «Бремен». В августе – сентябре советский ледокольный флот провел германский рейдер «Комет» по Северному морскому пути из Печерской губы через Берингов пролив в Тихий океан, где он затем пиратствовал в течение многих месяцев. С просьбами о проводке судов, причем в обе стороны – с запада на восток и обратно – Германия обращалась не один раз [см., напр.: 14, с. 24].

Большое значение в Берлине придавали и сотрудничеству с Москвой по линии внешнеполитической пропаганды, в частности, ее согласию выступить с совместным Заявлением о необходимости скорейшего прекращения войны. Правительства обеих стран, утверждалось в нем, стремятся к миру, готовы действовать в данном направлении и ожидают того же от Англии и Франции. Если же усилия Германии и СССР «останутся безуспешными, то таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны Правительства Германии и СССР, – с угрозой говорилось в Заявлении, – будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах» [ «Правда». – 1939. – 29 сентября; 36, с. 136–137].

Развернутая официальная оценка советским правительством создавшегося международного положения была дана в докладе В. М. Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 октября. У наркома не нашлось слов для осуждения германского нападения на Польшу, поскольку все обвинения в поджоге европейской войны он возложил на Францию и Великобританию, заодно осудив их за преступную, по его мнению, попытку покончить с идеологией гитлеризма [ «Правда». – 1939. – 1 ноября]. Выступая через несколько дней в Рейхстаге, Гитлер заявил, что присоединяется к каждому слову советского наркома. Наконец, 30 ноября с заявлением, облеченным в форму интервью газете «Правда», выступил сам Сталин. Он утверждал, что «не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну» [ «Правда». – 1939. – 30 ноября]. В соответствии с этой установкой коминтерновские партии получили директиву Москвы развернуть пропагандистскую атаку на выявленных «поджигателей войны».

Между тем 26 октября британское правительство вновь предложило Москве начать торговые переговоры, однако 11 ноября правительство СССР заявило, что «не видит в данный момент благоприятных перспектив в этом деле» [36, с. 278]. Их и не могло быть, поскольку и для СССР, и для Великобритании значение вопроса о торговых переговорах выходило далеко за рамки важности самого заявленного предмета переговоров, – собственно торговли.

Основной задачей англичан было заделать огромную брешь в установленной ими системе экономической блокады Рейха, которую (брешь) создавали советско-германский товарообмен и, что неизмеримо важнее, транзит германских экспортно-импортных грузов через территорию СССР¹⁶⁶, а также выполнение последним функции реэкспортера для Германии. И. М. Майский телеграфировал Молотову 21 сентября, что «главные надежды (в Лондоне. – Ред.) возлагаются на блокаду, которая постепенно должна задушить Германию и вызвать в ней внутренние конвульсии, возможно революцию […] Таким образом, решающее значение приобретает СССР. Поэтому самый острый интерес здесь вызывает сейчас вопрос: будет СССР снабжать Германию сырьем, продовольствием и прочим или не будет?» [36, c. 119]. (Единодушным мнением всей тогдашней политической Европы было, что прошедшую войну Германия проиграла, главным образом, из-за нехватки продовольствия и сырья для промышленности).

В Лондоне рассчитывали посадить германскую промышленость и армию на голодный паек, оттянув на себя часть советского внешнеторгового оборота и заставив Москву отказаться от практики закупки, пользуясь своим нейтральным статусом, и последующего реэкспорта в Германию товаров, запрещенных к ввозу в воюющие страны. (Вопрос о транзите был для СССР вопросом выбора между двумя воюющими лагерями и, конечно, не имел простого технического решения).

Для германской военной промышленности, следовательно, армии, в конечном счете – самого Рейха, прекращение поставок из СССР и транзитом через его территорию было равносильно смерти или, по крайней мере, смертельной болезни.¹⁶⁷ В этом случае, по мысли кремлевских руководителей, Берлин мог оказаться вынужденным пойти на мировую с англо-французской коалицией, что совершенно не соответствовало их интересам и задумкам. Кроме того, в ноябре 1939 г. СССР готовился к военному решению «финляндского вопроса» и остро нуждался в политической поддержке Германии. Отсюда категорический тон заявления об отказе вступать в торговые переговоры с Великобританией от 11 ноября. Более того, 10 декабря по просьбе Берлина СССР заявил Лондону протест в связи с усилением мер экономической войны против Германии, затрагивавших торговлю и судоходство третьих стран. Вместе с тем тактика англичан оказалась беспроигрышной, поскольку каждый всплеск переговорной активности между Лондоном и Москвой вызывал у германского правительства приступ подозрительности.

Попытки нормализации отношений с СССР со стороны Великобритании и Франции были, однако, вскоре прекращены ввиду начавшегося дипломатического, а затем и военного наступления Советского Союза на Финляндию. Острота реакции союзных столиц на финляндские события объяснялась рядом серьезных причин, которые были названы в гл. 5.

Здесь же отметим, что в Лондоне и, особенно, Париже подозревали, что советское нападение на Финляндию является скоординированной с Германией акцией и осуществляется с целью подрыва позиций западной коалиции. Полпред Я. З. Суриц сообщал в НКИД 22 декабря 1939 г. о существовавшем во Франции убеждении, что советский нейтралитет прикрывает военное сотрудничество СССР с Берлином и что война в Финляндии «ведется в контакте и в соответствии с планами Германии и вводит фактически СССР в круг воюющей против Антанты коалиции» [36, с. 437–438]. В информационном письме Молотову из Лондона И. М. Майский также сообщал в начале нового 1940 года, что англичане «глубоко убеждены, что уже сейчас между СССР и Германией имеется тайный военный союз, а если в оформленном виде в настоящее время его еще нет, то все равно он скоро будет» [14, c. 55].

Реакцией западной коалиции стало принятие решения о посылки экспедиционного корпуса на помощь Финляндии, а также о бомбардировках бакинских нефтепромыслов, о чем говорилось выше. По совокупности внутри – и внешнеполитических причин тон в этой кампании задавала Франция. Именно она настояла перед Лондоном на принятии решений о бомбардировках и об исключении Советского Союза из Лиги наций в декабре 1939 г., а также о фактическом отзыве союзных послов из Москвы под видом «поездки в отпуск».

Французское правительство рассматривало и возможность разрыва дипломатических отношений с СССР. Вопрос о прекращении официальных отношений с СССР считался практически решенным; в Москве посольство приступило к уничтожению архивов. «Кампания за разрыв отношений с нами более серьезна, чем я полагал, – сообщал Я. З. Суриц в упомянутой выше телеграмме. – В парламентских кругах об этом говорят как о вероятности». Хотя, в конечном счете, в Париже все же сочли целесообразным сохранить дипломатические отношения с Москвой, та в конце 1939 г. – начале 1940 г. предпочитала осуществлять связи с союзниками через Лондон.

Очередной удар по отношениям с западной коалицией нанесло подписание 11 февраля большого советско-германского Хозяйственного соглашения, которое удовлетворяло практически все торгово-экономические пожелания Берлина. Была достигнута договоренность о значительном росте товарооборота между двумя странами, благодаря чему Германия могла в определенной мере возместить выпавшие вследствие экономической блокада объемы экспорта и импорта. Также СССР соглашался закупать для нее, в обход эмбарго, товары в нейтральных странах. Наконец, Германия получила льготные условия транзитных внешнеторговых перевозок товаров в Румынию, Иран, Афганистан, страны Дальнего Востока, и обратно. В меморандуме о советско-германской торговле экономический советник посольства К. Ю. Шнурре отмечал, что «соглашение означает широко открытую дверь на Восток» и что «эффект английской блокады будет существенно ослаблен будущим притоком сырья» [23, док. № 89].

Таким образом, была выполнена просьба, высказанная в письме Риббентропа Сталину от 5 февраля, – поддержать Германию «в нашей войне с Англией и Францией путем возможно быстрых и объемлющих поставок сырья» [14, с. 75–77]. Именно так – как поддержку, а не просто как договор о торговле, оценивал Сталин подписанное соглашение, тем более что зафиксированные в нем условия взаиморасчетов означали фактическое кредитование Советским Союзом Германии.¹⁶⁸ Это был аванс Рейху за будущие боевые действия на Западном фронте.

Политический эффект, произведенный на англо – французскую коалицию Хозяйственным соглашением, оказался исключительно сильным и вдобавок вошел в резонанс с планами посылки экспедиционного корпуса союзников в Финляндию. Отношения СССР с Францией и Великобританией обострились до предела. В информационном письме Молотову от 26 января И. М. Майский с беспокойством отмечал: «Выражаясь статистическим языком, я бы сказал, что если температуру (советско – английских отношений. – Ред.) мая – июня 1939 г принять за 100, то температура октября – ноября равнялась 50, а температура сегодняшнего дня едва ли превышает 30. В соответствии с этим атмосфера, окружающая Полпредство, носит леденящий характер, и пустота вокруг него все больше расширяется. […] в настоящий момент состояние англо-советских отношений должно быть признано опасным. Эти отношения сейчас можно сравнить с очень туго натянутой струной, и приложение к уже имеющейся всякой новой тяжести, откуда бы она ни исходила, в состоянии повести к разрыву струны» [14, c. 53, 56].

Чтобы отойти от края политической пропасти, Москва сделала несколько добрых жестов в сторону западной коалиции. Для начала она практически спустила с рук французским властям враждебный демарш – вторжение 5 февраля отряда полиции в здание торгпредства СССР в Париже с произведением обыска, вскрытием сейфов для изъятия документации и выдворением сотрудников. Затем Лондону было продемонстрировано благожелательное отношение к идее торговых переговоров. Принимая 16 февраля члена британского парламента С. Криппса, Молотов заявил, что «если бы Английское правительство действительно хотело бы иметь с нами хорошие отношения, то мы с готовностью пошли бы этому навстречу» [14, с. 93]. 22 февраля обеспокоенной Москве пришлось уверять Лондон, что Хозяйственное соглашение не означает военного союза (sic!) с Германией и что СССР остается нейтральным государством. В доверительном порядке даже последовал запрос, согласится ли британское правительство выступить посредником в урегулировании советско-финляндского конфликта¹⁶⁹. Через пять дней Великобритании было предложено «восстановить торговые отношения» и даны заверения, что ее товары не попадут в Германию [14, с. 112].

Ради успокоения союзников под неким благовидным предлогом Кремль даже пошел на временный срыв поставок в Германию нефти и некоторых других товаров. По мнению посла Шуленбурга «советское правительство боится быть вовлеченным Антантой в большую войну (к которой оно не готово) и по этой причине хочет избежать всего, что может послужить для англичан и французов поводом для обвинения СССР в противоречащем нейтралитету поведении или в горячей поддержке Германии» [93, р. 134–135]. Весь март советская и британская стороны демонстрировали готовность улучшить отношения, однако дальше слов дело не шло.

Все же кремлевские реверансы в сторону англичан и французов на фоне срыва советских поставок в Германию всерьез обеспокоили Гитлера, и 28 марта Риббентроп известил Шуленбурга о желательности организовать визит в Берлин Молотова или даже Сталина. Посол, однако, оценил шансы как «ничтожные», поскольку в Москве опасались, что это может привести к разрыву отношений с западными державами, и вопрос отпал [93, p. 40–41, 53–54]. Шуленбург был прав: Москву обеспокоили даже появившиеся слухи о возможности такого визита, в связи с чем 24 марта ТАСС вынужден был выступить с опровержением [Известия – 1940–24 марта].

В Кремле, между тем, продолжали лихорадочно искать баланс в своих отношениях с обеими враждующими сторонами. Выступая 29 марта на сессии Верховного Совета СССР с докладом о внешней политике, Молотов вновь стал совершать осторожный разворот в сторону Берлина. Он, в частности, заявил, что позиция Франции и Англии по отношению к СССР в период войны с Финляндией, объясняется тем, что «в Финляндии у них был готовый военный плацдарм на случай нападения на СССР». Нарком коснулся также создания на Ближнем Востоке группировки англо-французских войск. «Мы должны быть бдительными в отношении попыток использования этих… войск во враждебных Советскому Союзу целях. Всякие попытки такого рода вызвали бы с нашей стороны ответные меры против агрессоров…» [ «Известия». – 30 марта. – 1940]. Однако советско – германские отношения от этого не улучшились, и задержки с поставками сырья продолжились.

Оккупация Германией в начале апреля 1940 г. Норвегии и Дании так обрадовала советское правительство, что оно, по выражению Шуленбурга, «снова сделало полный поворот кругом». «Неожиданная приостановка поставок нефти и зерна, – сообщал посол в Берлин 11 апреля, – была названа Молотовым «излишним усердием подчиненных инстанций», которое будет немедленно отменено… Господин Молотов был сама любезность… С моей точки зрения есть только одно объяснение такому повороту событий: наши скандинавские операции должны были принести советскому правительству большое облегчение, снять, так сказать, огромное бремя тревоги… Советскому правительству мерещилось появление англичан и французов на побережье Балтийского моря, ему виделось, что будет вновь открыт финский вопрос. Наконец, их больше всего пугала опасность вовлечения в войну с двумя великими державами. Очевидно, эта боязнь была нами ослаблена. Только этим можно объяснить полное изменение позиции господина Молотова» [23, док. № 95].

Представляется, что посол упустил из вида еще одну причину перемены настроений в Кремле – переход «странной войны» на западе в стадию реальных боевых действий. «Мы желаем Германии полной победы в ее оборонительных мероприятиях», – заявил обрадованный Молотов Шуленбургу по случаю оккупации Норвегии и Дании. [23, док. № 95].

В 20-х числах апреля англичане возобновили попытки встрять между Москвой и Берлином, и 8 мая правительство Великобритании передало советскому правительству специальный меморандум. Меморандум поднимал три становившихся уже «вечными» вопроса: ограничение объема советско-германского товарооборота за счет роста торговли с Великобританией; прекращение реэкспорта в Германию запрещенных для нее товаров; прекращение германского внешнеторгового транзита через территорию СССР.

Спустя всего два дня после появления меморандума происходит знаковое для советско – английских отношений событие: премьер – министром Великобритании триумфально становится последовательный и бескомпромиссный критик мюнхенской политики и сторонник союза с СССР в войне против Германии до победного конца Уинстон Черчилль. В основу долгосрочного планирования им была положена идея о неизбежности англо – советского сотрудничества, и в качестве первоочередной меры на этом пути новый кабинет весьма разумно избрал восстановление в полном объеме дипломатических отношений между двумя странами, сильно урезанных вследствие отсутствия посла Великобритании в Москве. 20 мая Лондон известил советское правительство о намерении заслать в СССР целый посольский десант. Предполагалось заменить уехавшего из Москвы пятью месяцами ранее «в отпуск», а фактически отозванного посла У. Сидса новым послом и, кроме того, направить с «исследовательской миссией» члена британского парламента С. Криппса в статусе специального посланника.

Лондонские инициативы вызвали у Москвы опасения относительно того, как их воспримут в Германии. Заблокированный в значительной мере после отъезда посла Сидса канал политической связи между Москвой и Лондоном вновь открывался,¹⁷⁰ и это не могло понравиться Берлину. Там, действительно, торгово – дипломатическая активность англичан стала причиной для серьезного беспокойства [93, p. 222]. Для Кремля возникла срочная необходимость доказывать немцам свою верность курсу пакта-39. Прежде всего, последовал ответ на меморандум о торговле. 22 мая в газете «Известия» было опубликовано «Сообщение ТАСС», в котором излагалась советская версия истории торговых переговоров: факт реэкспорта отрицался, а вопросы торговли с Германией и транзита были отнесены к исключительной компетенции Советского правительства. Стремясь «спасти лицо», Лондон заявил, что отзывает все свои предыдущие предложения по торговым переговорам.

Всего через восемь дней в советской прессе появилось новое «Сообщение ТАСС», в котором говорилось, что Советское правительство не намерено принимать С. Криппса в качестве посланника «со специальной миссией». Беспрецедентный вынос Кремлем сора из дипломатической избы на страницы печати был призван порадовать ее читателей в Берлине. Геббельс с удовлетворением записывает в своем дневнике: «Страшный конфуз для Англии […] Москва ударила английскую плутократию прямо в физиономию. Тем самым козырная карта о германо – русской размолвке бита» [7, c. 200–201].

В доверительном порядке Москва уведомила обеспокоенный Берлин о беспочвенности слухов «о каком-то несуществующем повороте в отношениях между Англией и СССР» и заверила его, что «ничто не угрожает дружеским отношениям СССР и Германии» [14, с. 289]. В беседе с Шуленбургом Молотов извиняющимся тоном просил собеседника понять, что Кремль не мог отказать англичанам в праве назначить в Москву своего посла, с чем германский дипломат милостиво согласился.

Между тем, 10 мая сбылась давняя мечта Кремля: германские войска перешли в наступление на Западном фронте. Обрадованная Москва слала в Берлин поздравительные телеграммы по поводу «замечательно успешных» действий германской армии и выражала полную готовность их поддержать своевременными и достаточными поставками нефтепродуктов. Однако очень скоро быстрота и относительная легкость, с которыми эти победы достигались, все больше озадачивали Кремль. 22 мая поверенный в делах Франции Ж. Пайяр сообщил в Париж, что военные успехи Вермахта во Франции и тяжелое положение западных союзников вызывают беспокойство советского руководства. «Сталин делал ставку на длительную войну, которая могла бы ослабить воюющие державы и тем самым усилить относительную мощь Советов. Он больше всего опасался быстрой победы Германии, в результате которой СССР остался бы один на один с недостаточно ослабленным рейхом» [цит. по: 94, с. 299].

Подобное видение ситуации породило у французских лидеров иллюзию изменения позиции Москвы в отношении союзников и даже возможности получения поддержки со стороны СССР. По свидетельству И. Эренбурга, 24 мая во время его пребывания в Париже к нему обратился министр общественных работ А. де Монзи и попросил довести до сведения Москвы желание французского правительства получить помощь из СССР. «Если русские нам дадут самолеты, мы сможем выстоять. Неужели Советский Союз выиграет от разгрома Франции?» – вопрошал министр.

Официально вопрос о советской помощи был поставлен вновь назначенным послом Франции Э. Лабонном в ходе его первой беседы с В. М. Молотовым 14 июня 1940 г. В ответном слове нарком ограничился указанием на то, что «позиция Советского Союза определяется договорами, заключенными с другими странами, и политикой нейтралитета, о которой было заявлено в начале европейской войны», обозначив, таким образом, намерение Москвы оставаться в рамках советско-германского пакта о ненападении [14, с. 342–345]. Вскоре этот вопрос был вообще снят самим ходом событий, а именно подписанием 22 июня условий перемирия между Францией и Германией, а 24 июня – между Францией и Италией. 25 июня военные действия во Франции были остановлены.