Kitabı oku: «Беседы с Г.К. Жуковым. 16 встреч дома у маршала», sayfa 4

Рассказ генерал-полковника В.З. Романовского³⁹
(1967 г.)

Трагедия 10-й армии

В конце 1940 – начале 1941 г. генерал-лейтенант Романовский командовал 10-й армией Западного округа. Армия располагалась на так называемом Белостокском выступе – территории, клином выступающей на запад. Позднее этот выступ отошел к Польше. Но перед войной и в самом начале войны Белосток, Ломжа, Осовец упоминались многократно. Белостокский выступ с трех сторон почти охватывался немцами. С юго-востока 10-я армия соседствовала с нашей 4-й, с северо-востока – с 3-й. Можно отметить, что главные силы Западного округа были сосредоточены именно в 10-й армии. Неудачи этого фронта в начале войны генерал Романовский связывал в первую очередь с неудачным расположением наших войск, особенно 10-й армии. Вот его рассказ.

В 10-й армии было семнадцать дивизий, в том числе 6-й механизированный корпус, целиком укомплектованный новейшими танками Т-34 и КВ. Сила по тому времени невероятная. Даже трудно себе ее реально представить.

К сожалению, все дивизии армии стояли в одну линию. При таком расположении войска не годны ни для наступления, ни для обороны – в этом заключалась одна из слабостей армии.

Последствия репрессий 1937 г. к началу войны в дивизионном звене удалось в какой-то мере преодолеть. Во всяком случае, все семнадцать комдивов 10-й армии были с высшим образованием. Большинство из них показали себя на войне с хорошей стороны. Из шести командиров корпусов пятеро, безусловно, соответствовали своей должности.

Иначе обстояло дело с последствиями опустошения Генерального штаба Красной армии в 1937–1938 гг. Генералы в Генштабе растут очень медленно. Объем работы у них колоссальный. Знать им надо невероятно много. И главное – они должны научиться предвидеть. Быстро приобрести такие знания и умения просто невозможно. И если в войсках к началу войны последствия 1937 г. в какой-то мере удалось компенсировать, то в Генеральном штабе продолжала оставаться зияющая пустота. Ни Василевский, ни Ватутин, ни даже Жуков не соответствовали в полной мере тем должностям, которые они занимали на начало войны. В служебном отношении эти три генерала росли необычайно быстро и уже через год от начала войны полноценно справлялись со своими нелегкими обязанностями. Правда, другие, привлеченные к руководству Красной армии (такие как Тимошенко и Мерецков), ни тогда, ни позже занимаемым высшим должностям не соответствовали.

Отсутствие в Генштабе генералов, в полном объеме представляющих характер современной войны, фазы ее развития, и явилось основной причиной неудач лета 1941 г.

Ошибки с расположением войск были характерны не только для Западного фронта. На Юго-Западном неверно предположили направление главного удара немцев, то же самое фактически произошло и на Северо-Западном фронте. И там войска на начало войны занимали далеко не самое удачное для отражения удара врага положение.

Началась война, и в Генштабе не оказалось ни одного человека, который бы смог охватить все сложности войны. Отсюда в первые десять дней на фронт пошли указания, явно не соответствующие обстановке. Они лишь усиливали сумятицу.

Я высоко оцениваю роль Сталина в Великой Отечественной войне. Думаю, ее неудачное начало и внезапность нападения немцев в какой-то мере связано с тем, что он слепо поверил в концепцию Бисмарка о нежелательности войны с Россией. О ней Сталину говорил Риббентроп, а Молотову – Гитлер. Неудачные директивы начала войны относятся к слабости руководства Вооруженными силами, хотя и самого Сталина, конечно, тоже. Но в общем в чисто военных неудачах я больше склонен винить самих военачальников, чем руководителя государства⁴⁰.

Положение 10-й армии к началу войны было крайне невыгодным. Уже в то время мы знали, что на наших флангах сосредоточиваются две мощные группировки противника – Варшавская (позднее ее стали называть Брестской) и Восточно-Прусская. Было очевидно: как только немцы начнут наступать, 10-я армия попадет в мешок.

В Западном округе войска расставили «без ума». Главные силы были сосредоточены в 10-й армии. Основные же удары немцев, учитывая конфигурацию фронта и наличие дорог, следовало ожидать на флангах 10-й армии. Следовательно, в особенно тяжелое положение с начала войны попадали соседние – 3-я и 4-я армии. Между тем эти две армии, вместе взятые, располагали меньшими силами, чем одна 10-я.

Я убежден: при правильном распределении наших сил противник не смог бы продвинуться дальше старой границы. Даже при внезапности нападения.

Отчетливо видя, что при существующем расположении войск никакого прока на войне от 10-й армии не будет, я трижды обращался по этому вопросу к командующему округом Павлову.

Павлова я знал хорошо. Когда-то мы оба по соседству командовали полками: я – пехотным, Павлов – кавалерийским. Он был неглуп, но звезд с неба не хватал. На дивизии, наверное, был бы на месте. Возможно, даже и на корпусе. Но это уже твердо его потолок. Командовать округом Павлову явно было не под силу. Одно только отношение его к диспозиции 10-й армии однозначно подтверждает это положение: Павлов просто не понимал убийственно неудачного расположения моей армии. В январе 1941 г. я в третий раз обратился к Павлову по поводу расположения вверенной ему армии. Тот вскипел:

– Ты что, думаешь, я твою дурь в прошлые два раза не расслышал? Но я же промолчал. Мог бы и догадаться, что нельзя тебе с этим ко мне официально обращаться!

Я проговорил:

– А я обращаюсь, иначе не могу.

– Ну и дурак, – ответил тот. – Пиши тогда докладную. И я тебе больше помочь не смогу. Пеняй на себя.

Полтора месяца я напряженно работал со штабом, отрабатывал материал, который должен был обосновать неправильное размещение 10-й армии. Штаб у нас был хороший, все штабные командиры работали с пониманием дела, и все они явно разделяли мое мнение. Они проявили не только профессиональную подготовленность, но и мужество, ибо знали, что командование округа и Москва придерживаются иной точки зрения.

В начале марта 1941 г. командование 10-й армии передало в штаб округа эту «историческую» докладную записку. 10 апреля пришел приказ: меня освобождали от командования армией и направляли помощником командующего Приволжского округа по вузам (должность полковника).

В Куйбышев я поехал с репутацией паникера и труса. Об этом больно вспоминать и сейчас. Вот судьба: сидел бы, как сурок, и плевал бы на интересы дела. Тогда считался бы умным и мужественным. А сказал в глаза горькую правду – сразу стал дураком и трусом. Но о содеянном я не пожалел никогда.

Когда мы беседовали с генералом Романовским, я осмелился задать ему вопрос:

– Владимир Захарович, может, ваш шаг и на самом деле перст судьбы. Не подали бы колючую докладную – почти наверняка встретили бы войну в 10-й армии. Ведь вы ушли оттуда всего за два с половиной месяца до нападения немцев! Спасти армию от разгрома вам бы вряд ли удалось, вы меня извините, – ориентируюсь на ваш же рассказ.

Романовский нахмурился, но ничего не сказал. После паузы я продолжал:

– А командующего разгромленной армии могла не миновать чаша Коробкова⁴¹.

На это замечание Романовский среагировал живо, правда протянул озадаченно:

– Вы думаете? Что-то подобное мне даже в голову не приходило…

В середине июня командующий округом генерал Герасименко должен был ехать с полевым управлением округа и несколькими дивизиями в Белоруссию, якобы на учения. С Герасименко мы давно знакомы, были друг с другом на «ты». Услышав о командировке, я не удержался:

– На войну едешь, а полк связи пускаешь в хвосте. Как будешь управлять войсками? Пальцами? Счастье твое, если все довезешь.

Герасименко со злостью мне отвечает:

– Ты окончательно помешался на близкой войне. Я на маневры еду. Можешь ты понять? Не узнаю я тебя, Владимир.

– Генералу много лучше помешаться на войне, чем ее прохлопать, – возразил я, но тот не воспринял мои слова:

– Разговаривать с тобой бесполезно.

Совсем неприятный случай произошел 21 июня.

В штабе округа проводилась лекция о международном положении. Докладчик был из Москвы, из Главного политического управления Красной армии. Во время доклада поступило много записок. На все вопросы докладчик ответил. После него встал председательствующий (председатель окружной парткомиссии) и сказал следующее:

– Докладчик ответил на все вопросы, за исключением двух провокационных вопросов генерал-лейтенанта Романовского. Их мы обсудим на партийной комиссии в понедельник 23 июня.

Я понял, что обвинение в провокационных вопросах может закончиться для меня тюрьмой, поэтому встал и, несмотря на возражения председательствующего, сказал:

– Пусть командиры штаба сами решат, провокационные мои вопросы или, наоборот, разумные. Мой первый вопрос: зачем немцы создали крупные Восточно-Прусскую и Варшавскую группировки, если они не собираются нападать на нас в ближайшее время? И второй: с весны 1941 г. немцы забрасывают к нам не только шпионов, но и диверсантов, которые рвут связь и мосты, а в отдельных случаях даже убивают командиров. Разве можно это объяснить иначе, как не близкой войной?

Докладчик на мои вопросы отвечать не стал, а председатель партийной комиссии повторил, что разбираться со мной они будут послезавтра, 23 июня.

Дома я, крайне расстроенный, рассказал жене о происшедшем. Та не выдержала:

– Если уж ты о себе окончательно не думаешь, то хоть бы о семье подумал. Это ведь просто так для тебя не кончится…

Но я, к ее удивлению, ответил:

– Планировали на рыбалку поехать с тобой на ночь. Что бы ни было, туда и поедем. Мне надо прийти в себя.

Ночь провели за Волгой, наловили рыбы и примерно к часу дня переправились обратно в Куйбышев. Я привязал лодку и увидел бегущего, размахивающего руками мужчину.

– Ты что, с цепи сорвался? – удивился я.

– Во дурак! А тебе что, на войну наплевать?

– Какая война, с кем?

– Во дурак! С немцами.

– Ты не шутишь?

– Ну, такими вещами не шутят. Молотов выступал.

Я послал жену домой, а сам как был, в рыбацкой робе, пошел в штаб округа. По штабу в этот день дежурил председатель парткомиссии. Часовой с изумлением посмотрел на мою рыбацкую одежду и, наверное, решил, что во время войны именно так и следует ходить. Я прошел в дежурку. Председатель парткомиссии вскочил:

– Ну, в котором часу будет завтра парткомиссия? – спросил я.

– Товарищ генерал-лейтенант, кто бы мог подумать…

– У кого мозги есть – думает. А у кого нет – балаболят. – Повернулся и ушел.

Обсуждая начало войны, Романовский не согласился с тем, что причиной наших неудач было перевооружение армии. Перевооружение армии, по его словам, происходит постоянно. В 1941 г., может быть, немножко больше, чем обычно. Но предполагать, что это могло быть основной причиной, невозможно.

Когда началась война, он пристально следил за судьбой 10-й армии. Она вся в первые же дни попала в окружение. Значительная часть дивизий все же смогла вырваться. Особенно Романовский сожалел о 6-м механизированном корпусе Хацкилевича⁴², вооруженного Т-34 и КВ. Эта огромная сила не была по-настоящему использована. Во-первых, потому, что в самом начале войны авиабомбой был убит сам командир корпуса Хацкилевич, а его заместитель в военном отношении был откровенно слаб. Во-вторых, в дела корпуса крайне неудачно вмешался маршал Кулик, который растаскивал танки буквально поротно на затыкание мелких дыр.

Серьезной причиной неудачных действий корпуса и всей 10-й армии было отсутствие организации тыла. Командиры полков и дивизий не знали заранее, где им получать боеприпасы и горючее. Иногда приходилось взрывать наши танки в 20 километрах от складов, ибо баки были пусты, а где взять топливо, никто не знал. Примерно об этом же говорил и командующий соседней, 4-й армией генерал В.И. Чуйков⁴³.

Вместо двух «строптивых» командармов 4-й и 10-й армий во главе их поставили двух покладистых генералов. Естественно, что покладистые командармы оказались бессильными, когда началась война. Но за разгром наших армий кто-то должен платить. И генерал А.А. Коробков – преемник В.И. Чуйкова – был расстрелян вместе с командующим Западным фронтом Д.Г. Павловым. Сменившего Романовского К.Д. Голубева⁴⁴, видимо, спасло время: попав в Белостокский котел, он довольно долго выбирался из окружения и карательные страсти успели, к счастью, несколько поутихнуть к моменту его выхода на Большую землю.

Недостаточно четкие и продуманные представления командования Красной армии о современном характере войны особенно тяжело сказались на самых молодых и эффективных родах войск – танковых и авиационных.

Танковые войска. Усилиями К.И. Калиновского и других военачальников в стране была создана первая в мире танковая бригада (1931 г.), а вскоре и первый механизированный корпус. 3 ноябре 1939 г., перечеркивая серьезные достижения в организации этого рода войск и полностью игнорируя успешный опыт немцев в Польской кампании, мы расформировали имевшиеся к тому времени четыре танковых корпуса и снова вернулись к бригадной организации. Исправляя ошибку, в июне 1940 г., восстановили корпусную организацию и начали формировать девять мехкорпусов, а в начале 1941 г. – еще двадцать.

Наспех созданные механизированные соединения не успели достаточно подготовиться к войне. Тем более что ни в Москве, ни в округах не представляли себе в полном объеме действия танкового полка или тем более танковой дивизии в современном бою. Но если этого не представляло высшее командование, то кто же мог научить командиров полков, батальонов, рот, взводов? Им пришлось учиться в боях. А там царствует дикий отсев учеников. Из пограничных боев вышли не более одной пятой танкистов. Этому страшному отсеву способствовало многое. В начале боев не было должного артиллерийского и зенитного обеспечения, отлаженной ремонтной службы, из-за чего приходилось бросать чуть поврежденный танк, не было радиостанций достаточной мощности. Части постоянно отрывались друг от друга, снабжение их было фантастически трудным делом.

По ногам и рукам связала танкистов «секретомания». Экипажи были поздно допущены к освоению танков Т-34. Именно плохая подготовка экипажей не дала возможность полноценно использовать эти отличные новые машины. Возникла странная ситуация. В приграничном сражении участвовало много сотен Т-34, но, к сожалению, эти великолепные танки большого влияния на исход боев не оказали. В битве под Москвой действовали всего десятки танков Т-34, но их действия были существенно более заметными, особенно в боях под Мценском, где танкисты М.Е. Катукова⁴⁵ реально показали, чего стоят хорошо освоенные танки Т-34. Танкисты А.А. Власова⁴⁶ (4-й мех-корпус), М.Г. Хацкилевича (6-й мехкорпус) и А.В. Куркина⁴⁷ (3-й мехкорпус) плохо владели этой грозной техникой, используя ее превосходство над немецкими машинами откровенно слабо.

Разговор об авиации предстоит ниже. Говоря о первых днях войны, никак не обойти другой существенный недостаток.

Главной фигурой в государстве был Сталин. Его деспотизм требовал жесточайшей регламентации всей деятельности в государстве, включая и военную сферу. Многие регламентации были малоудачными, а некоторые просто сомнительными. Но все они прямо или косвенно были скреплены вождем.

Такое сверхрегулирование деятельности любых звеньев государственной машины удручающе подавляло самостоятельность и инициативу всех работников, включая военачальников. В первый день войны при нарушенной связи многие генералы ждали указаний сверху, упуская драгоценные часы. В 1982 г. мне рассказывал об этой обстановке генерал-лейтенант Я.Д. Чанышев⁴⁸. Он прибыл в штаб 10-й армии 22 июня, примерно в 13 часов. Командарм все еще не поставил к этому времени задач корпусам – а война шла уже восемь часов. К.Д. Голубев ждал и надеялся получить указания из Минска.

Возникла небывалая ситуация, о которой потом рассказывали генералы – участники приграничного сражения. Хотя бы относительно успешно воевать с немцами в тот момент можно было только игнорируя или даже нарушая приказы и наставления. Со второго-третьего дня войны они и вынуждены были так поступать. Часто докладывали о выполнении указаний или директивы, хотя в действительности существенно отступали от нее. Иначе и быть не могло – большинство приказов в первые дни войны можно твердо относить к невыполнимым, а значит, как правило, к вредным.

Разумные пределы переступила излишняя секретность. Мы уже говорили о танках Т-34. То же самое произошло и со штурмовиками Ил-2.

Большинство командиров корпусов и дивизий пограничных округов не были ознакомлены с районами своей будущей боевой деятельности. Возникало парадоксальное явление. Немецкие генералы по картам и разведданным «проходили» заранее по местам будущих боев. Наши же генералы на своей территории обычно начинали бой на незнакомой местности. К тому же они были плохо обеспечены картами.

Совершенный ералаш вызывала сверхсекретность в транспортировке войск. Даже командиры дивизий не знали точно района сосредоточения своего соединения в прифронтовой полосе. В результате такой организованной безалаберности ни одна дивизия в июне – июле 1941 г., переброшенная по железной дороге, не вступала в бой в полном составе, – обязательно какой-нибудь полк попадал не туда, где был костяк соединения, и дивизия начинала воевать уже существенно ослабленной, но не противником, а недомыслием нашего начальства.

Совершенно не обсуждался заранее вопрос об охране войскового тыла частями НКВД. Деятельность этого ведомства была абсолютно секретной. Началась война, и НКВД пришлось бороться не с нашими несчастными согражданами, а с настоящим противником. Палачу и оперативнику присущи совершенно разные функции. По крайней мере, первые полгода войны НКВД вчистую проигрывало борьбу с немецким абвером⁴⁹. До войсковых соединений не доходили приказы – оказывалась нарушенной проводная связь, бывали убиты офицеры связи. Агенты абвера наводили свои самолеты на важные объекты, взрывали склады горючего и боеприпасов, довершая беспорядок и сумятицу в ближайшем войсковом тылу.

Неожиданность нападения – вторая основная причина июньской неудачи. Начать следует с того, что успех приграничного сражения в значительной мере решался до 22 мая 1941 г. Именно тогда было необходимо отдавать приказ о подготовке к обороне границ. Ибо быстрее, чем за месяц, невозможно проделать необходимое:

– оптимально разместить войска в интересах предстоящего оборонительного сражения;

– отработать взаимодействие войск применительно к оборонительным задачам и местности;

– уточнить окончательно источники снабжения боеприпасами, горючим и всем необходимым каждому соединению, каждой части;

– создать в каждой части, находящейся вблизи от границы, запас боеприпасов и горючего хотя бы на 2–3 дня боя;

– наметить пути эвакуации раненых, подготовить сеть госпиталей и медсанбатов.

Наш перечень далеко не охватывает все стороны сложнейшей непосредственной подготовки к войне. Но и в представленном виде эта огромная работа требует по меньшей мере месяца. Она не была выполнена нами, и этот пробел предопределял неудачи июня и начала июля 1941 г.

При каких условиях можно было избежать неожиданности нападения?

По созданному им же самим положению Сталин обязан был разбираться в военных делах, а Молотов – в дипломатических. К сожалению, приходится признать, что в этих вопросах Гитлер полностью переиграл Сталина, а Риббентроп – Молотова.

Конечно, Сталиным руководило благое желание: максимально оттянуть начало войны. Но, как говорится, любое усердие – по разуму. Увы, у вождя не хватило мудрости верно оценить очень сложную обстановку. Простые задачи Сталин решал легко, в решении сложных бывал бессилен. В апреле – мае и даже в начале июня 1941 г. он, к сожалению, не смог понять, что оттягивать войну больше не удастся. Многим миллионам погибших не легче от того, что катастрофа, рожденная интеллектуальной слабостью Сталина, возникла при наличии самых «благих побуждений» вождя.

Уничтожив всех самостоятельно мыслящих руководителей разведки, Сталин поставил во главе этого важнейшего ведомства Ф.И. Голикова⁵⁰, человека незнакомого с основами разведки. Главную ценность для Филиппа Ивановича представляли не содержание сообщений наших разведчиков, а точка зрения товарища Сталина на развитие международной обстановки. Так Сталин сам себя лишил абсолютно необходимой опоры на реальные данные советской разведки.

«Сейчас война нам не нужна», – говорил вождь, и все вокруг обязаны были подпевать (хотя бы из инстинкта самосохранения!) очередной глубочайшей мудрости вождя.

Не приходится удивляться, что реалистические сообщения наших разведчиков по существу встречались в ГРУ в штыки. Стоило Р. Зорге⁵¹ сообщить о предстоящем нападении немцев, как он был отнесен к разряду агентов-двойников. За несколько дней до войны Ш. Радо из Женевы назвал точно дату и время нападения немцев. Голиков положил это важнейшее сообщение под сукно. Л. Треппер⁵² накануне войны специально приехал к нашему атташе в Виши, чтобы предупредить Сталина о завтрашнем нападении немцев. Телеграмма доходит до вождя, но вызывает у него лишь удивление. Трепперу еще повезло. На сообщение одного из руководителей «Красной капеллы» (Германия) о начале войны в ближайшее время от 17 июня 1941 г.

Сталин наложил нецензурную резолюцию, обозвав разведчика дезинформатором. С подачи Сталина руководителям нашей разведки как по линии Наркомата обороны, так и НКВД фактически удалось в значительной мере забить или нейтрализовать почти все сообщения о близком начале войны.

Не только зарубежные агенты сообщали о приближении беды. Значительное количество разведчиков работало в приграничной зоне. Часть из них служили в пограничных войсках, часть – в Красной армии. Практически у 95 % офицеров, имевших дело с границей и закордонной агентурой, не оставалось сомнений, что война начнется в ближайшее время. Большинство из них набрались мужества и докладывали наверх обстановку у границы достаточно объективно. Я беседовал с несколькими из них. Офицеры разведотделов приграничных корпусов и дивизий, словно сговорившись, описывали обстановку удивительно одинаково.

Скрыть немецкую группировку войск, как и нашу, в зоне примерно 100–150 км по обеим сторонам границы было абсолютно невозможно. Перед войной в Польшу была репатриирована часть поляков, в Германию – большая часть немцев, а на Украину и Белоруссию из Польши – часть украинцев и белорусов. Среди репатриантов было достаточно много завербованных как немцами, так и нами. Так что по обеим сторонам границы все просвечивалось совершенно отчетливо до мелких деталей. Просвечивало и документировалось. В штаб округа с границы шли номера новых немецких частей, появившихся против нас, а немецких частей и соединений там накопилось и за предшествующие месяцы предостаточно.

Несмотря на серьезные предупреждения низового звена, разведсводки округа рисовали ситуацию на границе уже в существенно менее тревожных тонах, а от чтения секретных разведсводок из Москвы у разведчиков приграничья пухла голова. Казалось, московские сводки хотели всех запутать: почти каждый тревожный факт отыгрывался таким образом, будто он не стоил ломаного гроша. Надо было проделать, несомненно, большую работу, чтобы нейтрализовать сообщения из-за рубежа, а также из пограничной зоны.

Другой важный вопрос. В прошлые войны проходило обычно 10–15 дней с момента объявления войны до начала активных действий больших армейских групп. На такую закономерность и ориентировались наши планы. Между тем ко второй половине 1940 г. по опыту войны в Польше и Франции стало ясно, что немцы всей своей мощью внезапно нападают на очередную жертву и лишь потом по дипломатическим каналам ей объявляется война.

О возможности мощного внезапного нападения крупных немецких группировок сообщили в печати начальники кафедр Академии Генштаба Г.С. Иссерсон⁵³ и В.А. Меликов⁵⁴. За распространение «панических сведений» они были упрятаны в тюрьму. Естественно, проблему внезапного нападения немцев обсуждать реалистически больше никто не решался – это было равносильно выписке ордера на собственный арест.

Последний кол в боеготовность армии Сталин забил как раз за неделю до войны с помощью сообщения ТАСС. В сообщении говорилось, что слухи о близкой советско-германской войне не обоснованны и стороны соблюдают пакт о ненападении.

Подобное утверждение совершенно не соответствовало реальной обстановке и, как позднее выяснилось, проводилось с целью зондажа позиций немцев – дескать, посмотрим, как они прореагируют на такое сообщение. Уровень руководства страны выглядит в этом случае самым неприглядным образом. Ни Сталин, ни Молотов не смогли предвидеть всех последствий их зондажа, оформленного как заявление ТАСС. События развивались прямо в противоположном направлении, чем предполагали наши лидеры.

Немцы на сообщение ТАСС не прореагировали. А вот наши пограничные округа среагировали очень чутко. Так как никаких дополнительных замечаний по линии секретной переписки на этот счет не последовало, то войска в приграничье приняли сообщение ТАСС за чистую монету. Командование соединений в этих регионах сразу разрешило прежде запрещенное:

1. Отпуска офицерскому составу.

2. Ночевки офицерам и сверхсрочникам вне расположения части.

3. Разбор боевой техники (танки, самолеты, орудия и др.) для проведения планового профилактического осмотра.

Результаты разрешений, сделанных на основании печально знаменитого сообщения ТАСС:

– на рассвете 22 июня на аэродромах и вблизи них не оказалось большинства летчиков;

– масса командиров из частей прикрытия границы оказалась в отпусках;

– нельзя даже примерно установить количество танков, самолетов, орудий и другой техники, доставшейся немцам в разобранном виде.

Редко какое событие вызывало такую дружную ненависть у начавших войну невдалеке от западной границы, как упомянутое сообщение ТАСС. Большинство офицеров и генералов называли это бездумное и бездушное в отношении своей армии сообщение настоящим вредительством. Почти половина из фронтовиков добавляла:

– Из-за него мы потеряли на всем фронте не меньше миллиона людей, а техники – без числа…

Это все к вопросу о неожиданности немецкого нападения. Не может служить оправданием Сталину и тот печальный факт, что при нападении на Польшу в 1939 г. и на Францию в 1940 г. немцам также удалось обрушиться на противника вполне неожиданно. Более того, эти обстоятельства только подчеркивают, как плохо мы извлекали уроки из чужих ошибок.

К счастью, наряду с поразительным легкомыслием и наивностью руководства страны в вопросе о внезапном нападении, руководству Вооруженных сил в последние два месяца перед войной удалось провести ряд важных, явно целесообразных мероприятий.

В первую очередь, речь идет о выдвижении четырех армий (16-й, 19-й, 21-й и 22-й) из внутренних округов в районы восточнее старой границы.

Такова же значимость призыва под видом сборов 700–800 тысяч военнообязанных. Сюда же можно отнести подготовку полевых командных пунктов будущих фронтов и распоряжение Генштаба перед самой войной об увеличении состава войск, предназначенных для прикрытия границы. Важное значение имели формирования противотанковых артиллерийских бригад в приграничных округах.

В этот период очень интенсивно работала оборонная промышленность: начинали выпускаться первые экземпляры установок реактивной артиллерии, все более налаживался массовый выпуск новых марок самолетов и танков, бронебойных снарядов и многого другого. Большинство училищ буквально в последние предвоенные дни успело осуществить досрочные выпуски офицеров.

Остановимся на решающих часах: с вечера 21 июня до середины 22 июня.

Во второй половине субботы 21 июня 1941 г. наркому обороны С.К. Тимошенко и начальнику Генштаба Г.К. Жукову стало ясно, что завтра на рассвете немцы, вероятнее всего, нападут на Советский Союз. Оба руководителя Вооруженных сил поехали к Сталину и пробыли у него с 20 ч. 50 мин. до 22 ч. 20 мин. Вместе с ним (с 20 ч. 50 мин. до 22 ч. 00 мин.) там же был С.М. Буденный. В конце этого совещания на короткое время (с 21 ч. 55 мин. до 22 ч. 20 мин.) к ним присоединялся Л.З. Мехлис⁵⁵.

Текст проекта директивы пограничным округам, подготовленный Тимошенко и Жуковым, остался неизвестным.

В директиве, отредактированной Сталиным, предупреждалось, что «22.06 возможно внезапное нападение немцев, которое может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться на провокации, встретить в полной боевой готовности внезапный удар немцев. В течение ночи на 22.06.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; перед рассветом 22.06.41 г. рассредоточить и замаскировать по полевым аэродромам самолеты. Все части, включая ПВО, привести в боевую готовность». Последняя фраза директивы: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Итак, Сталину и военному руководству вечером 21 июня было совершенно необходимо решить, что ожидает страну на рассвете – война или провокация?

Решить главный вопрос, имеющий историческую важность, авторам директивы, включая в первую очередь Сталина, оказалось не по плечу, и проблему завтрашнего дня страны и армии они перевели в нереальное, какое-то «взвешенное» состояние. Его можно обозначить примерно так: завтра ждем ни мира, ни войны…

Подобный неопределенный подход в той предвоенной обстановке имел совершенно конкретные удручающие последствия.

С первых чисел июня следовали повторные указания, запрещающие нашим зенитчикам и истребителям открывать огонь по нарушителям границы – немецким самолетам. Директива не отменила старое распоряжение, следовательно, и теперь немецкие самолеты ни сегодня, ни завтра сбивать было нельзя. Таким же иезуитством попахивает формулировка «встретить в полной боевой готовности внезапный удар немцев». До сих пор считалось, что удар врага можно встретить и отразить только ударом, то есть огнем, – теперь, оказывается, достаточно одной боевой готовности. Разрешения стрелять по наземным целям Москва также не давала. Следовательно, позиция авторов директивы может быть оправдана только в том случае, если завтра немцами будет предпринята провокация. Если же начнется война, то такая директива близка к удару в спину войскам пограничных округов. Кстати, штабы округов, ознакомившись с директивой ночью с 21 на 22 июня, однозначно решили: немцами готовится невиданная провокация.

Таким образом, можно утверждать, что Сталин и военное руководство страны вечером 21 июня 1941 г. накануне войны приняли решение, явно несоответствующее реальной обстановке и сыгравшее далее крайне отрицательную роль в развитии событий начала войны.