Kitabı oku: «Штурм Бахмута. Позывной «Констебль»», sayfa 7
Хаймерсы
Бывает на войне состояние «чуйки» или, говоря психологическим языком, – обострение интуиции. Мозг – великая кладовка, в которой скапливаются незаметно для нас факты предыдущей жизни. Накапливая детали, он постепенно систематизирует их и собирает в цепочки, которые создают предположения и картины предполагаемых вариантов будущего. И если потянуть за одну ниточку, которая вам бросилась в глаза и стала навязчивой мыслью, тут же за ней потянется и вся остальная цепочка. Чуйка вызывает тревогу, а тревога заставляет вас быть осторожным. Конечно, предчувствие не работает как бабушка Ванга, или Вольфганг Мессинг, но игнорировать его я считаю безрассудством. Моя чуйка спасала меня не один раз, но и подводила не меньше. Предчувствие опасности и стойкое ощущение, что на нашу базу может «прилететь», возникло у меня из совокупности моих размышлений о местных жителях, сведений от ребят, которые ночью слышали и видели копте-ры с ночниками, и логики разведчика-диверсанта. Если моя интуиция начинает интеллигентно стучаться в дверь, я понимаю, что лучше не ждать, когда она начнет вышибать эту дверь с ноги, а концентрироваться и готовиться к худшему.
Прошло семнадцать дней с момента нашего приезда на эту базу. Мы должны были уехать отсюда еще два дня назад. Во время перекура на занятиях по штурму зданий я аккуратно поделился своими мыслями с парнями. Я боялся, что если буду говорить про это с командирами, то услышу в свой адрес диагноз «параноик», и поэтому решил высказать свое предположение тем, с кем я уже сдружился.
– Чует моя жопа, что прилетит к нам подарочек. Как-то тревожно в последнее время, – зашел я издалека.
– Ну, хер знает, – сказал Тема. – На все воля Аллаха!
– Да, кому мы нужны? – стал успокаивать меня «Сезам», – тратить на нас ракеты.
– Ну, да… – не стал я нагнетать обстановку. – Поживем – увидим.
В основном здании, которое находилось в метрах трехстах от нашего муравейника, жило человек триста новобранцев и группа инструкторов. Они давали им первичные знания о поведении в бою: как снижать силуэт, ходить с пятки на носок, держать автомат, перезаряжаться – и другие базовые премудрости. После набора первой группы мы еще пару раз ходили туда и отбирали самых лучших. Я, «Серебруха», или «Птица» выходили перед строем и произносили пафосную речь.
– Мы формируем новый взвод под спецпроект – для выполнения особенных задач! Нам нужны самые крепкие! Те, кто пройдет специальный отбор, будут служить в специальном подразделении – «Семерке»!
Правда заключалась в том, что мы сами не знали, какие задачи нас ждут, но так у нас было больше шансов выбрать бойцов, которые хоть что-то умели. Мы добрали свои подразделения и полностью укомплектовали штат.
В ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября, я проснулся от того, что на меня посыпались кирпичи и доски.
На улице раздавались звуки от взрыва кассетного боеприпаса: «Бах! Бах! Бах!». И через несколько секунд – глухой звук взрыва, не похожий ни на один другой из тех, что я слышал.
– Прилет! – закричал из темноты и пыли «Крапива». – Быстро собирайтесь и отбегайте от здания!
В темноте я нашарил руками станцию и связался с «Сезамом».
– «Констебль» – «Сезаму». Доложи обстановку.
– На связи! Все целы. Камни вылетели из проемов, но раненых нет.
– Собирай всех и быстро на улицу. Брать только самое необходимое!
Когда мы вышли, то увидели, что прилетело две ракеты. Одна попала в основное здание и сложила тот подъезд, где жили инструкторы и часть проектантов. Вместо части здания дымилась куча битого бетона и кирпича.
– Как думаешь, там кто-то выжил? – испуганно спросил «Антиген».
– Не знаю.
Второй прилет был в метрах пятидесяти от нашего общежития. На месте взрыва дымилась огромная воронка. Как злой волк из сказки «Три поросенка», взрывная волна сдула наши хлипкие сооружения. Нам нужно было искать новое убежище.
– Я связался со штабом: по радиоперехватам по нам могут прилететь грады со шрапнелью. «Нам нужно срочно уезжать», – сказал подошедший к нам «Крапива».
«Жаль пацанов», – подумал я, разглядывая развалины.
– Прилетело в то крыло, где жили эти говоруны. Я их предупреждал, чтобы не пользовались телефонами. Но, видимо, они проигнорировали мои замечания, – сказал «Крапива».
«Дебилы! Это же война, – сменилась моя жалость на злость и досаду, – что за отношение такое безалаберное?».
В критической ситуации, когда существовала опасность для жизни, характерная для меня рассудительность выключалась, и на сцену выходил «Вояка», которому было глубоко похеру на все эти психологические штучки. Солдафон не хотел понимать, что людям трудно перестраиваться с модели мирной жизни на жизнь в джунглях – на реальность, в которой ты уже стал законной мишенью для врагов, и где они стараются убить тебя любыми доступными способами.
Стало страшно, что в любой момент, ты можешь оказаться не в том месте и получить свою порцию железа. Самое страшное на современной войне то, что ты не можешь ничего контролировать на сто процентов. Это нужно принять как факт и делать все возможное, чтобы снизить риск гибели.
– Быстро грузимся по машинам и едем в эту точку, – «Крапива» показал нам место в планшете, – выдвигаемся немедленно. Разгребать завалы будут позже. Для этих ребят боевые действия закончились.
К счастью, у нас никто не погиб и даже не был серьезно ранен. Некоторых ушибло кирпичами, но ранения были незначительными. Впервые с момента выезда из Москвы я вспомнил про Господа Бога и помолился:
«Боже. Дай мне сил… Просто сил… Спасибо тебе, Господи, что уберег меня и ребят!».
Когда я дочитал молитву, нахлынули противоречивые чувства: сожаление, что погибли ребята, и облегчения, что погиб не ты. В эту ночь украинцы произвели несколько таких обстрелов. Современная война, с ее техническими возможностями и новыми технологиями, больше не дает шанса и право надеяться на русский «авось»! Глупость, безответственность, разгильдяйство и нежелание относиться к противнику серьезно убивают больший объем личного состава. Это были первые бессмысленные жертвы, с которыми я столкнулся на этой войне.
В итоге, мы быстро погрузились в машины и выехали в сторону станции Попасной.
Попасная
Пока мы ехали, я вместе со своим отделением сидел в кузове и по привычке смотрел в щель между бортом и брезентом. Осенью на Донбассе практически не бывает снега. Грязь и пыль смешались с осенними дождями и застыли корявыми комьями, на которых прыгали машины. Бескрайние сельскохозяйственные поля с неубранным урожаем подсолнуха и чахлыми линиями посадок не создавали никаких препятствий для промозглого, пронизывающего до костей ветра. Ветер, как вражеский коптер, залетал в кузов и обдавал нас колючими осколками холода. Скрючившись и шмыгая носами, мы вновь тряслись на колдобинах, прижимаясь друг к другу, как пингвины которых одели в военную форму. Я смотрел на бойцов и видел на их лицах отрешенность от происходящего, которая позволяла спрятаться в потаенных уголках своего сознания, улететь из этой машины в свой, придуманный и безопасный мир. В отличии от них, я взял на себя ответственность быть командиром, а это значило, что я больше не могу себе позволить думать только о себе. В любых обстоятельствах мне необходимо было в первую очередь думать о подразделении и быть примером жизнестойкости. Периодически машина резко тормозила объезжая препятствия и двигалась дальше. Скрипела коробка передач и угарный газ из выхлопной трубы, забрасывало порывами предательского ветра внутрь. Было раннее утро, когда мы въехали в город. Внезапно машина сделал крутой поворот и остановилась.
– Выходим. Приехали, – командовал «Крапива».
Я откинул брезент и выпрыгнул на землю. Помог бойцу, выпрыгнувшему за мной, открыть борт, и мы стали помогать выгружаться остальным. Оглядеться я смог только через минут десять, когда уже немного рассвело. Как позднее выяснилось, привезли нас на северо-восточную окраину Попаски.
Я увидел двор, который окружали полуразрушенные и обгоревшие бетонные коробки пятиэтажных хрущевок. Голые деревья с отрубленными и оторванными, будто ампутированными, ветками дополняли постапокалиптический пейзаж. Правее находился остов перевернутого жигуленка.
«Где-то я это видел, – стал вспоминать я. – В каком-то ролике… Точно! Я видел это в «Тик-Токе»! Бойцы «Ахмата» выкладывали этот двор!».
Было удивительно и одновременно весело переместится из зрительного зала внутрь этого страшного кино. В Попасной находилось много подразделений, которые участвовали в ее штурме. К «Крапиве» пришел командир из штаба «Вагнера» и показал нам пятиэтажку, в которой нам нужно было расположиться. Дом был похож на типичную заброшку. Часть квартир выгорело во время боев. Повсюду в стенах были видны дыры от попадания в них снарядов разного калибра. Именно в таких домах мы в детстве играли в войнушку. Рядом с домом, лежали кучи мусора, состоящего из битого кирпича, поломанной мебели и утвари, выброшенной из квартир, в которых еще полгода назад жили местные гражданские. Попасную взяли в марте. Именно тут начинался славный путь «музыкантов», которые прилетели из Африки. Бои за нее шли два месяца. В результате, сильно потрепав украинцев, союзные войска взяли станцию и стали отсюда наступать дальше. Попасная была логистическим узлом и имела важное военно-стратегическое значение, в связи с тем, что находилась на возвышенности.
У пятиэтажки было четыре подъезда, а у нас было четыре отделения. Каждое заселилось в свой подъезд. Бойцы быстро распределили квартиры между собой и так же по-деловому, как и в прошлый раз, стали их обустраивать. История арестантов и специфики их быта уходит корнями в наше общее далекое прошлое. Каторга, тюрьмы, ссылки издревле были присущи Российской Империи. Там формировалось свое отдельное государство: со своими законами – «понятиями», – иерархией и социальными группами – «мастями», – своим языком – блатной феней – и даже со своей почтой – «малявами» и «воровскими прогонами». Была и «армия», поддерживающая эту систему.
Я обожал читать Гиляровского, который описывал мир московской Хитровки, с ее трактирами и ночлежками, полными воровской публики разных мастей. С приходом коммунистов к власти реальный и теневой мир претерпел огромные изменения. С появлением ГУЛАГа и массовых репрессий политических противников криминальный мир пополнился «политиками» и «укропами помидоровичами». Они, конечно, сидели и при Царе-батюшке, как все те, кто пришел к власти во время революции, но таких масштабов тюрьмы и лагеря еще не знали.
Затем пришла Великая Отечественная Война, и часть заключенных ушла на фронт – искупать кровью свою вину перед Родиной. После войны, когда вчерашние зеки, овеянные славой, стали возвращаться в лагеря, блатной мир не принял их, как людей, предавших воровские законы и сотрудничавших с властью. Началась «Сучья война», которая великолепно описана в книге Владимира Семеновича Высоцкого и Леонида Васильевича Мончинского «Черная свеча». Криминальный мир менялся в соответствии с ситуацией в стране. После были похороны товарища Сталина и Бериевская амнистия 1953 года, относительный застой во времена Хрущева и Брежнева, сменился «Перестройкой» Михаила Горбачева и «лихими девяностыми».
В которых появились новые, современные представители криминального мира – спортсмены и рэкетиры.
Находясь столетиями в условиях ограниченных ресурсов каторги, тюрем, пересылок, лагерей и зон, люди приспосабливались и выживали за счет снижения уровня потребностей и повышения смекалки. Заключенные могли добыть необходимое в условиях вакуума. «Закатать вату» и добыть огонь. Собрать из минимального набора предметов кипятильник, сделать карты из газеты и шахматы из хлеба. Поставить брагу из подручных продуктов и перепилить ниткой железную решетку. Не говоря уже о сложной системе перемещения грузов при помощи «коней» и «кабур». Бойцы, находившиеся в моем отряде, обладали невероятной живучестью и умением приспосабливаться к самым примитивным условиям. Они были неприхотливы, как уличные коты, и изобретательны, как Илон Маек.
Я с несколькими бойцами поселился на первом этаже. Помимо «Сезама» и Сани «Банура» с нами поселились «Матрос» и «Десант». «Матрос» был сорокалетним коренастым мужчиной с суровыми и грубыми чертами лица, как будто вырезанным из камня начинающим художником. Но когда он надевал свои очки, он превращался в рецидивиста-интеллигента, которому хотелось верить. Человек он был немногословный, но несмотря на это, пользовался среди брянских авторитетом. За что он отбывал наказание и сколько у него было ходок я не интересовался. По душам он разговаривать желанием не горел, а лезть ему под шкуру не было повода. Он был закрытым и умел подавлять и контролировать свои чувства, но едва заметная суетливость выдавала его внутреннее напряжение и беспокойство. «Десант», напротив, был подвижным и говорливым. Позывной он свой получил в связи с тем, что служил в армии в «Войсках Дяди Васи» – ВДВ. Он весь был как на шарнирах и постоянно что-то мутил. Его внутренне напряжение, в отличие от «Матроса», выражалось не в замкнутости, а в гиперактивности. Говорил он и действовал быстро и, порой, не до конца обдуманно.
Большая часть моего отделения разместилась в подвале и разделилась на кружки по интересам. Я не люблю подвалы из-за отсутствия маневра в случае экстренной ситуации. Глубина подвала, конечно, дает ощущение защиты, но маневр могут дать только двери и окна, выходящие на обе стороны дома.
Мы разместили наш БК в укромном, защищенном месте, а все остальное я отдал на откуп бойцам, которые лучше меня разбирались в устройстве быта. Квартира, в которую мы заселились была с хорошим ремонтом. Не лакше-ри, конечно, но все в ней было сделано красиво и добротно. По большому количеству мелких деталей в интерьере, чувствовалось, что обустройством занималась женщина. По всей видимости, люди, жившие здесь, все делали с душой. До того, как в Попасную пришла война, тут было уютно. Повсюду были разбросаны забытые хозяевами вещи, битые стекла, растрепанные книжки и бумаги. Видимо, когда хозяева уходили, забирали только необходимое.
Я открыл встроенный шкаф и увидел много-много женских вещей, аккуратно развешенных на плечиках. Такие же вещи весели у нас в шкафу, когда мы жили с Надей. Я снял перчатку и стряхнул пыль с одного из платьев и закрыл этот шкаф. Было ощущение, что мы вторгаемся в интимное пространство других людей – мерзкое неприятное ощущение подглядывания из-за плеча в чужую почту.
Вторая комната была детской. Там стояла двухъярусная кровать, а обои были с розовыми единорогами, скачущими по радуге. Я поставил свой рюкзак у кровати и сел на нее.
Из выбитого окна сильно дуло. Вдалеке еле слышно громыхала канонада. Мой взгляд блуждал по комнате, пока не уперся в оловянного солдатика.
«Интересно, кто здесь жил и из чего состояла их жизнь? Где они работали?.. Зачем тебе это знать?!» – пытался остановить я назойливые мысли.
На войне есть три типа людей. Первый и второй – это противники: солдаты противоборствующих сторон, для которых этот дом и эта квартира – просто огневая точка, которую нужно либо удержать, либо захватить. И есть третья, самая страдающая сторона – мирняк. Те, для кого этот двор и этот дом – Родина. То место, с которым связаны воспоминания детства и все самое теплое и дорогое. Таким людям достаточно одного взгляда на этот двор, чтобы память выдала им целый фильм, наполненный не только рядом картинок, но и связанными с ними переживаниями.
Я посмотрел в разбитое окно, выходящее во двор, и представил, о чем бы мог думать человек выросший здесь: «Вот там, где валяется перевернутый жигуленок, отец впервые посадил меня на велосипед. Вот моя школа, в которую, когда-то давно моя мать отвела меня за руку с букетом цветов. Сейчас половина ее разобрана танком, а оставшаяся – усеяна отметинами от пуль и зарядов гранатомета. Вот там, где сейчас воронка от сто двадцатимиллиметровой мины, я дрался с Вовкой из третьего «Б» класса. А вот на той лавке, где на земле видна бурая лужа высохшей крови, я первый раз поцеловался с Наташкой… – продолжал фантазировать я – Возможно люди, которые жили в этой квартире копили на нее долгое время…».
Из окна, прямо в мое лицо, дунул злой порыв ветра и бросил мне в лицо песок.
«Все, завязывай! Это временное место дислокации и сейчас важно проследить, чтобы бойцы устроились получше. Может, это вообще последнее обустроенное хоть какими-то удобствами жилище», – я выключил режим поэта и вернулся в реальность.
Ответственность командира помогала мне не погружаться в эти сентиментальные мысли: «Я на работе. У меня есть контракт!».
Я встал и вышел из детской комнаты во взрослый мир.
– «Сезам»?
– Да, командир, – отвечая тут же возник в проеме двери Адик.
– Нужно выставить фишкарей у подъезда и с обратной стороны дома. Пусть за небом смотрят. Я позвал с собой командиров групп, и мы стали спускаться вниз – осматривать квартиры и расположение нашего отделения. Бойцы быстро нашли все, что необходимо, чтобы утеплить и замаскировать окна. Попасная находилась в непосредственной близости от ЛБС – линии боевого соприкосновения, и дальнобойная арта украинцев могла, хоть и с натяжкой, достать сюда. Не говоря уже о разного рода коптерах и БПЛА.
– Бойцы. Слушаем сюда… – я дал вводные, где мы сделаем гальюн и где будем получать пайки и готовить.
Двух солдат во главе с расторопным «Десантом» я отправил искать место, где можно помыться. В Попасной был большой частный сектор, и я надеялся, что там найдется баня. Не может такого быть, чтобы русский человек не мылся в бане. Троих бойцов мы отдали в расположение «Цистита» на кухню. Они сразу пошли собирать дрова и обустраивать печку в укромном месте. Остальные занимались обустройством своих временных располаг.
– Смотри, командир.
«Матрос» протянул мне два дембельских альбома с фотографиями. Один был за 1990–1992 года. Мужик служил еще во времена СССР.
– Прикольно получается: ушел, когда еще был Союз, а вернулся уже в «незалэжную» Украину. А второй альбом чей?
– Сына его, наверное. Этот уже тут служил. «И вот еще», – «Матрос» протянул мне удостоверение участника АТО.
– Женщина?
– А вот награды и книжки за подписью бывшего Президента Украины.
– Тридцать лет и в головах у людей полностью все изменилось, – рассуждал я вслух. – Всего тридцать лет и как будто не было никакой Украинской ССР, братства народов. Хотя такой пример в истории нашего государства уже был. До Первой мировой войны в России проживало огромное количество наших немцев. Саратов был столицей немецкой автономии. Немцы жили по всей Российской Империи со времен Екатерины II, которая была чистокровной немкой. В Первую мировую даже в газетах писали не немцы, а германцы, чтобы не обижать наших немцев. И так постепенно образ немца-врага вытеснил образ нашего родного немца. Великая Отечественная вбила осиновый кол в понятие «наши немцы», и теперь они были наделены исключительно негативным смысловым восприятием. Даже здесь, украинских военных называли немцами, из-за немецких крестов на их технике.
– Интересно ты рассказываешь, «Констебль». Откуда ты все это знаешь?
– Книга – друг пионера! – съязвил я. – Дебил этот «Порох» и этот гондон, который до него был… «Кровавый Пастор». Это же он приказал ударить артой по мирняку и начать обстрелы Луганска и Донецка. Вот этих в первую очередь нужно ловить, судить и вешать.
Я разозлился и протянул альбомы и награды «Матросу».
– Положи на место. Вдруг вернутся.
Когда происходит ужасное и необъяснимое, разум начинает искать способ как-то уложить это в рамки доступного понимания. Ему нужно точно знать, кто отвечает за весь этот ужас. Поиск и обретение виновного расставляет все по местам и успокаивает. И сразу становится понятно, что это не мир такой непредсказуемый и полный хаоса, а просто есть козлы, которые безопасный и упорядоченный, спокойный мир портят своими дебильными поступками! Мешают жить нам, нормальным людям. Со времен иудейского царства, а может и ранее, людям требуется козел отпущения – тот, на кого могут быть возложены все грехи человеческие, и кто действительно виновен в наших бедах. Поэтому люди всегда готовы найти виноватого вместо того, чтобы понять, что жизнь «темна и полна ужасов».
«Свобода выбора подразумевает ответственность, а ответственность подразумевает авторство. И только тот, кто готов признать авторство в своей жизни, а не перекладывать ответственность на некие внешние силы и обстоятельства, является истинно свободным», – вспомнился мне один из постулатов экзистенциальной психотерапии. Много было спутанных мыслей в моей покрытой бронированным шлемом голове в это ничем не примечательное утро в городе Попасная Донецкой области.
– «Констебль» – «Десанту»? – заговорила моя рация.
«Десант» вышел на связь и доложил, что задание выполнено, и мы можем помыться. Я приказал ему затопить баню и ждать там.
В одной из квартир, видимо, жила пожилая пара, или бабушка. Угол одной из небольших комнат был густо увешан иконами. Их было не меньше двадцати. На нас смотрели суровые и радостные лики. Рука на автомате дернулась, и я троекратно перекрестился. Под иконами висела лампадка.
– Это, – указал я на иконы бойцам, обосновавшимся здесь, – не трогать ни в коем случае! Лично мне отвечаете за это.
– Да понятно, командир. Мы же не твари.
Во многих квартирах еще оставался неуловимый дух прежних хозяев. Особенные маленькие вещи, которые были им дороги, так и стояли в трюмо на поверхности комодов или были разбросаны по полу. С фотографий смотрели незнакомые люди. Там, в своем прошлом, они были счастливы. Мы обошли все квартиры и спустились на улицу.
В Попасной, как я узнал впоследствии, до сих пор проживало шестьсот человек – из двадцати тысяч живших здесь ранее. Они не уехали ни в Украину, ни в Россию и остались выживать в своих домах и полуразрушенных квартирах. Местные военные и волонтеры из Луганска регулярно помогали им, привозя еду и воду.
Я взял с собой на осмотр бани «Банура», а остальных отпустил обустраиваться в нашей квартире. По дороге нам встретилась огромная труба местной ТЭЦ, на которой было написано: «Владивосток».
– О! Родной город! – вырвалось у меня. – Видимо кто-то из морпехов, которые брали этот город, оставил нам послание.
Рядом на здании была другая надпись: «Ахмат – сила!».
– А про «Вагнер» на этих стенах написано пулями, – сказал: «Банур», широким жестом показывая вокруг.
– Да ты поэт! – удивился я, и мы оба заржали.
Баню оборудовали метрах в пятистах от нашей пяти-хатки – в частном секторе на территории одного из домов.
Во дворе был колодец, и поэтому проблем с водой тоже не было. Мы организовали там практически круглосуточную помывочную, и по десять человек ходили мыться и стирать вещи. Прачечная и баня не менее важны на войне, чем пища и боекомплект.
Спали мы не раздеваясь. У каждого был комплект термобелья и спальник. Приходилось надевать несколько пар носок и практически полностью заматываться в спальник. Тепло собственного тела служило нам вместо обогревателя. А душу грели мечты и надежды о хорошем будущем.
– Газовое отопление, – шутил «Цистит». – Лежи да пукай.
На второй день он наладил товарообмен с подразделением спецназа «Ахмат», которое стояло в доме неподалеку. Наши вагнеровские пайки порядком уже надоели своим однообразием. «Джура» менял их на «Доширак», рис, морковку и подсолнечное масло. Неизвестно, где он раздобыл огромный казан и на костре делал настоящий плов с тушенкой.
– Джура, ты просто ангел, посланный нам Богом!
– Аллах велик! Да продлит Он твои дни и дни твоих родных, командир, – отвечал он на это с восточной учтивостью. – Но, если честно, то это не я. Это наш инструктор-пулеметчик «Бренди». У него там друг какой-то есть, и вся движуха туда-сюда через него идет. Кстати, благодаря ему нам ахматовцы подарили несколько «дефисит», – копируя Райкина пошутил Джура, – пулеметные короба на сто патронов! Очень удобная вещь.
– И тут ты справился. Тебя бы министром поставить каким-нибудь. Или президентом… Но Таджикистана!
– Нет. Спасибо. Тяжелая работа. «Джура» лучше будет собой.
Знакомство с ребятами из «Ахмата» у нас было коротким и достаточно поверхностным. У меня в Москве остался хороший приятель – чеченский амнистированный боевик.
В последнее время мы с ним очень плотно работали по бизнесу. Прекрасный человек. Чеченцами у «Ахмата» были только командиры. Остальные были добровольцами из разных регионов России возрастом от тридцати до сорока пяти.
«Вот прошло двадцать лет, и наши бывшие враги, с которыми мы сражались в Чечне и Дагестане, теперь бьются с нами бок о бок, – думал я, глядя на командиров из “Ахмата”. – Может так будет в будущем и с украинцами? Кто его знает».
Один из моих бойцов был наполовину чеченцем. Отец-чеченец, когда ему было десять лет, ушел из семьи и уехал на Родину. «Аглох» остался в России с матерью, но продолжал поддерживать отношения с отцом. Он был высоким и красивым парнем двадцати пяти лет. Смесь славянских и чеченских генов сделали его крепким и симпатичным. В нем были и брутальность и красота. Бурная черная растительность покрывала его голову, лицо и тело. Сидел он по статье 228, часть 4. Срок за такую статью обычно давали от десяти лет, из которых он отсидел только три.
Вечерами, чтобы отвлечься, мы любили поиграть в карты и поболтать о делах насущных. Мы собирались для приятного времяпровождения за игрой, распитием «коня» – смеси чифира, сгущенного молока и кофе – и беседовали обо всем на свете. С детства я помнил, как мужики, которые жили в нашем доме, собирались в беседке, которая стояла посреди двора и «забивали козла» в домино. Позже отец стал брать меня в гаражи, где тоже собирались мужики, чтобы «накатить по сто пятьдесят» после работы и поговорить за жизнь.
– Как думаешь, Констебль, почему за чеченцев русские в «Ахмате» воюют? – спрашивал меня «Магазин», который зашел к нам в гости поиграть в «Секу» на спички.
Он тоже воевал во вторую компанию и его цепляло, что русские не с нами, а в «Ахмате».
– Почему за чеченцев?! – удивлялся я, – Они за Россию воюют. У них там отличные лагеря подготовки. Грех их не использовать. Ходи давай!
– Так, а сами они почему своих не присылают? – включился «Матрос».
– Бито! – покрыл я его карты. – Думаю, в начале СВО, когда все ехали быстро победить и летом праздновать победу в Киеве, очень много погибло людей у них. В Мариуполе, я знаю от друга, много их погибло. Две чеченские войны: часть хороших бойцов и мужчин погибло. Воевали все – ты же помнишь? От тринадцати до древних дедов, – обратился я к «Магазину».
Он утвердительно качнул головой.
– Часть уехала и сейчас воюет на той стороне. Думаю, они просто берегут генофонд. Кадыров правильно делает. Это разумно.
– Наверное, разумно. А у русских и бурятов, татар народа много?
– Хожу, – я зашел с нескольких карт. – Какая у нас тут политинформация завязывается. Как сказал Евгений Викторович: «Если не хотите, чтобы воевали зеки, посылайте своих детей».
Мы здесь, ребята, за всех. Мы, и мобилизованные нашего поколения. Это война мужиков, от тридцати и выше. – сказал я и убедительно посмотрел на них.
– Да ладно. Это у нас мужики, а у ВСУ и нацбатов один молодняк.
– Вот увидите, скоро у них воевать будут мужики. Когда весь молодняк, всех этих понторезов нациков «задвухсотят». Мариуполь сдали? Сдали! – зло сказал я.
Игра подходила к концу. «Сезам» убил карты наших противников и довольный забрал все спички.
– Ладно. Пора нам выдвигаться на планерку. Пошли, «Магазин». «Сезам» за старшего.
– Слушаю! – он улыбнулся Лехе – «Магазин», ты продул весь ваш общак. С тебя спросят!
