Kitabı oku: «Чему улыбается Джоконда?», sayfa 10
Охрана общественного порядка
На каждом предприятии по всей стране существовали добровольные народные дружины (ДНД). Они формировались из сотрудников предприятия, дежурство осуществлялось после рабочего дня и в выходные. Активные члены ДНД поощрялись материально и имели дополнительно три оплачиваемых дня к отпуску.
В 1972–1973 годах главный офис института находился на Невском проспекте, рядом с Аничковым мостом, в доме№ 80 (ныне Дом творчества), наш участок дежурства начинался от перекрестка Невского с Литейным проспектом и заканчивался у Гостиного двора, у Садовой улицы. Включая обе стороны проспекта. Команда была из шести дружинников, в сопровождении участкового милиционера.
Делилась на две группы, по три человека в группе, одна из них фланировала по четной стороне Невского, другая по нечетной. На рукаве каждого дружинника красная повязка, при себе удостоверение установленного образца.
Главная задача – следить за порядком. Дебоширов, пьяниц, фарцовщиков и проституток забирать и доставлять в отделение милиции, где на них составлялся протокол и принимались меры. Пьяных отправляли в вытрезвитель, дебоширов в обезьянник, фарцовщиков и девиц легкого поведения в камеру предварительного заключения, до выяснения личности и прочих подробностей.
На нашей территории, особенно в подземном переходе Невского с Садовой, чаще всего попадались фарцовщики и девушки древнейшей профессии, но не валютные, конечно, тех пасли сотрудники КГБ в гостинице «Европейская». Наши были более доступные, на языке валютных – шелупонь.
Помню, как одну из таких жриц любви притащили наши коллеги с другой стороны Невского. Добровольно идти к участковому она отказалась, плевалась, пиналась, крыла матом очкариков и пердунов в шляпах. Так называемые пердуны для приличия, пока на них смотрел народ, несли ее под ручки. На ней был плащ длиной до щиколоток, одетый на голое тело. Дотащив ее до двора на Литейном проспекте, где размещалось отделение милиции, дружинники расслабились, и зря. Шелупонь укусила одного из них за руку, попыталась вырваться, упала на мостовую. Не тут-то было, ребята схватили ее за ноги и потащили в сторону отделения. Плащ задрался на голову, и голыми сосками проститутка шлифовала мостовую. Жуть!
Наша группа отдыхала в дежурной комнате, и все характеристики в свой адрес получила сполна на понятном жаргоне от запертой в обезьянник девицы.
Когда переехали на Измайловский проспект, нам выделили участок в районе кинотеатра «Космонавт», включая сад «Олимпия» и дегустационный зал «Дубок». На этих территориях в основном велась борьба с пьяницами, тех, которые не шумели и могли идти самостоятельно, как правило, не брали. Чаще всего были неприятности семейного характера в коммунальных квартирах.
Запомнился случай: идем по переулку у кинотеатра, из окна слышим истошный крик: «Помогите, убивают!!!» Визг из квартиры на первом этаже, входим в подъезд, на двери шесть кнопок. Значит коммунальная, все как в песне Высоцкого: «на все двенадцать комнаток – всего одна уборная». Жмем на все кнопки, открывает седая старушонка, показывает на дверь скандалиста. Бабка предупреждает, чтобы были осторожными, там, мол, пьяный психопат, с ножом. Сашка Рязанов, бугай здоровый, взял на всякий случай из прихожей табурет. Открываем дверь, оказалась незапертой. Нам навстречу, со звериным рыком и самодельным столовым ножом в руке бросается возмутитель спокойствия. Я мгновенно снял фетровую шляпу с головы и бросил в лицо рычащему (старый приемчик, в училище Бобик научил), далее последовал тупой удар табуретом по голове придурка, тот присел, но не упал. Ногой Сашка выбил нож из его руки, и мы навалились. Тут и соседи на подмогу пришли, принесли бельевую веревку. Связали буяна, связали руки за спиной и повели в отделение. Жертва разбоя вся в синяках и в кровище верещала без устали. Попросили соседей привести ее в чувства и вызвать скорую.
Когда привели садиста в отделение и засунули его за решетку обезьянника, участковый прочитал нам назидательную лекцию. Объяснил, чтобы впредь без него в подобные семейные перепалки не ввязывались: «Ваше счастье, что этот припадочный не успел кого-нибудь из вас пырнуть ножом. Последствия были бы печальными и для вас, и для меня». Лейтенант приступил к оформлению протокола, мы отдыхали перед следующим рейдом.
Минут через двадцать появляется красотка, голова забинтована, один глаз заплыл, губы разбиты. Милиционер глянул на нее и произнес: «Вера, ну что сегодня случилось?» Та подсела к столу и говорит: «Начальник, отпусти Петьку, это наши семейные дела». Он понял, что Петька это тот, что за решеткой зубами скрежещет и говорит: «Так у тебя сегодня Петька в мужьях, а две недели назад на его месте Колька сидел, тоже мужем был, не многовато для одной будет?» Вера ерепенится: «Не гони волну, мент, мое личное дело, с кем хочу с тем и живу». «Ну-ну! Живи, пока очередной Вася на тот свет не отправит», – продолжая писать, сказал участковый. И продолжает: «Иди, Вера, домой, проспись, а завтра с заявлением об освобождении Петруши придешь, а мы пока проверим, может он и не Петя вовсе, а Григорий, к примеру, от алиментов скрывается, а может с Пряжки2 убежал. Ты то бдительность не проявила, в паспорт ему не заглянула. Налил тебе полстакана бормотухи, и ты и разомлела. Иди, не мешай работать, а то скорую вызову!».
Вера похабно выругалась, и, не взглянув в сторону Пети, ушла восвояси.
«Ну что, убедились, что были не правы? Делайте выводы и другим урок передайте», – улыбаясь, подвел итог нашего дежурства участковый.
жизнь.
«Губит людей не пиво, губит людей вода!»
Характерная особенность тех дней – пивные точки, они стояли повсюду в городах и поселках нашей Родины. Треск костяшек домино во дворах и заводских курилках, а также распитие пива на разлив – это неотъемлемая часть культуры семидесятых. Пивных баров в городах было ограниченное количество, а любителей пенного напитка, как в стихах Александра Блока: «Миллионы – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы…». Потому на каждом перекрестие стоял ларек «Пиво-воды», и вот к нему то, уж точно никогда не зарастала тропа, натоптанная любителями.
Ларек назывался «Пиво-воды», хотя в них продавали исключительно пиво, его частенько разбавляли водой, наверное, потому и добавляли в название второе слово. Гурманы поднимали градус, добавляя в него водочки по вкусу. Зимой пиво подогревали. Продавали и с собой: в выходные дни в трехлитровые стеклянные банки и эмалированные бидоны, в будние дни, после рабочего дня, наливали в полиэтиленовые пакеты. Зрелище с пакетами было на грани фола. «Лопнет пакет или выдержит?» – с улыбкой гадали встречные граждане страны развитого социализма, глотая слюну вожделения. У каждой точки были завсегдатаи, они бурно обсуждали новости дня, результаты игры футбольных или хоккейных матчей. В общем, жизнь текла в накатанном русле, то были своего рода клубы по интересам. Случались и ссоры, даже драки вплоть до убийства.
Так погиб один из сотрудников нашего института, в отделе механизации отметили день Красной Армии, 23 февраля, в те годы этот день не был выходным. Разошлись, с подарками от дам по своим домам. Подходя к родным апартаментам, решил отполировать принятое на работе шампанское пивком. Встал в очередь, подошла группа молодых, тоже отметивших мужской праздник, терпения стоять в очереди не хватало и нагло полезли к окну разлива. Наш, спорен-разрядник, сделал справедливое замечание. Под напором очереди возмутители спокойствия отошли за угол и дождались паренька, ему исполнилось на днях двадцать четыре года. Завязалась потасовка, вчетвером завалили на землю и пинали, один удар в висок оказался смертельным. Суд приговорил всех четверых к тюремному заключению сроком от трех до пяти лет, но жизнь потерпевшего уже не вернешь. Так устроен мир, от радости до печали всего один случайный шаг.
Кроме любителей пива, в годы застоя были и другие ценители спиртных напитков, более высокого градуса. Они делились на три категории.
Первая – граждане с высоким статусом или достатком, такие как: известные артисты, директоры предприятий, генералы, признанные творческие личности, товароведы и завмаги, а также фарцовщики, барыги и прочие любители красивой жизни. Они посещали немногочисленные рестораны.
Вторая – граждане среднего уровня: офицеры от капитана до полковника, начальники отделов КБ и НИИ, главные инженеры проектов и служащие верхнего звена. Эти посещали рюмочные. В городе их было достаточно и в шаговой доступности. Рюмочные были намного демократичнее ресторанов и не отнимали много времени. Выпил у стойки свои сто грамм, закусил бутербродом с килечкой и яйцом и быстренько домой на семейный ужин.
Третья – самая массовая категория – это все остальные: рядовые ИТР, офицеры от прапорщика до старшего лейтенанта, а также приличные заводские работяги. Для этой категории существовала развитая сеть котлетных, пельменных и закусочных. Распитие спиртных напитков в них официально запрещалось, но руководство этих заведений закрывало глаза на этот запрет ради плана. Посетители на троих соображали бутылку водки, покупая в винном отделе гастронома, приносили ее с собой. Уборщица в обмен на пустую бутылку приносила три пустых стакана, и все были довольны. (Пустую бутылку принимали по двенадцать копеек за штуку.) На закуску брали порцию пельменей или котлету с яичницей, дешево и сердито.
Так делилось мужское общество на касты по интересам в свободное после звонка время, особенно это практиковалось в дни получки, аванса, памятных дат и прочих событий, которыми Россия-матушка славилась всегда.
Была и четвертая группа мужского населения – трезвенники и язвенники, но их было так мало, что и десять процентов навряд ли наберется.
Было бы нечестно не упомянуть еще одну прослойку любителей выпить – неприличные работяги. Они покупали бутылку бормотухи (портвейн типа «Три семерки»), плавленый сырок и устраивались на пустыре или в подворотне, расстелив газету «Правда» вместо скатерти, раскрывали складные пластиковые стаканчики, ломали плавленый сырок на равные части, начинали долгожданную трапезу. Эту прослойку общества можно было бы отнести к пятой категории, но рука не поднимается унижать гегемона. Они и так себя обделяли во всем. Темы для разговоров обычные: кто сколько выпил, где очнулся после бодуна, как облевал пассажира в трамвае и как после этого ему расквасили матюгальник. Смешно, обхохочешься! Нет, нам не смешно, нам просто стыдно!
Максим Горький назвал бы эту часть общества дном, но то было при царизме, другое дело в эпоху развитого социализма, за такие рассуждения можно было и схлопотать. Хотя с этим злом беспощадно боролись. Были доски позора, вытрезвители, товарищеские суды и прочие общественные и государственные структуры.
Современник меня раскритикует, и скажет, что плохо боролись, сейчас же нет этих безобразий? Ребята, так ведь и рабочего класса нет, остался один персонал. Сколько процентов рабочих трудится в стране? По закону больших чисел все они попадают в категорию приличных, а речь шла о не очень приличных. Все лучшие силы из пролетариев ныне в «Росгвардии», в охранных структурах, в обслуге и службе доставки. Насчет безобразий, так они стали более изощренные, обман на каждом шагу, кража с электронных карт денежных средств, встряхивание пенсионеров из квартир. Чего стоит один только супермаркет «Народный», где пенсионеры в драке раскупают подешевле гнилую картошку, чтобы не умереть с голода, отдав родине сорок лет трудового стажа. А где медицина и лекарства по доступной цене? И это только одна слезинка в море слез семидесяти процентов населения. Так что, критикуя прошлое, мы не должны забывать заглянуть в зеркало настоящего.
Мораль к сей басне такова: у всякой эпохи, свои характерные прибамбасы. Особенно нелепо они сморятся спустя три десятилетия.
«Не дай вам бог жить в эпоху перемен!»
Любимая поговорка американцев «За всё надо платить» сегодня понятна каждому россиянину, но не все к ней смогли привыкнуть. Поколение, сознательная жизнь которого прошла в советское время, болезненно воспринимает новшества системы капитализма. Мы, которые родились и выросли, когда образование, медицина, жильё и прочие социальные блага предоставлялись нам бесплатно (если не брать во внимание налоги и низкую оплату труда), с ностальгией вспоминаем те времена Брежневского застоя, хотя эта избитая фраза придумана идеологами перестройки, фактически это был период Косыгинских реформ. Экономика росла на сорок процентов за год, а не один или полтора, как сейчас. Несмотря на рост экономики мы забываем про обратную сторону закрытого государства, прежде всего – дефицит потребительских товаров. Все импортные или приличного качества отечественные изделия были в дефиците. Однако мы не унывали, выкручивались кто как мог, был даже азарт или драйв, как говорят сегодня. По этому поводу в народе ходили анекдоты, более того, в театре эстрады и по телевидению показывали сатирические номера, раскрывающие эту тему со всех сторон. Публика, слушая Аркадия Райкина, умирала со смеху, слушая в его исполнении юмореску «Дефицит». «Чему смеётесь? Над собой смеётесь!», – писал Н. В. Гоголь в пьесе «Ревизор».
Что характерно, в магазинах редко можно было увидеть в свободной продаже сервелат или чёрную икру, а в холодильнике практически в каждой семье к новогодним и прочим праздникам эти лакомства были. Кто работал на заводах или в институтах имели столы заказов и там могли отовариться вкусняшкой. В те годы крылатые выражения «где достал?» (что на современном языке означает «где купил?») и «что выбросили?» (то есть – «какой товар продают сегодня?»), звучали вполне естественно для нас. Подобные вопросы мы задавали счастливчикам, которые шли по улице нам навстречу с гирляндой туалетной бумаги на шее или с авоськой зеленых, невызревших бананов. Практиковали также торговлю из-под прилавка или из-под полы, что означало одно и то же, то есть для избранных, знакомых, родственников и важных персон. «Ты мне, я тебе!» – это расхожее выражение соответствовало своего рода бартеру. Я тебе билет в БДТ, ты мне банку икры и палку сырокопчёной колбасы, и тому подобные безобразия. В крупных городах, особенно портовых, как Ленинград, Калининград, Одесса, Владивосток, Мурманск и прочие портовые города, с этой проблемой справлялись через комиссионные магазины и магазины системы «Берёзка» (магазин для моряков, торгующий за боны), а также «Елисеевский гастроном» на Невском проспекте. Там можно было купить всё, чего желает ваша душа, но цены были, мама не горюй!
Когда я приехал в Ленинград в 1969 году, мне показалось, что в продаже есть всё. В гастрономе «Стрела», что на Измайловском проспекте, в шаговой доступности от нашего дома, прилавки ломились от продуктов. Была даже чёрная икра в деревянных лотках, не менее пяти видов варёных колбас и даже сервелат, и охотничьи колбаски. Мясной отдел тоже не пустовал. В рыбном была живая рыба и пять-шесть сортов мороженой, хек, например, стоил пятьдесят четыре копейки за килограмм, его покупали в основном для кошек. А уж если проехать пару остановок на трамвае номер два до Сенной площади, да заглянуть в магазин «Океан», глаза разбегались от разнообразия рыбной и прочей морской продукции. Молочные продукты всегда были в ассортименте. По субботам тёща, Павла Дмитриевна, ездила с утра пораньше на «Кузнечный рынок» и баловала нас свиной отбивной на косточке или стейком из телятины, иногда делала цыплёнка-табака. Колхозный рынок ломился от продуктов, фруктов и овощей. Да, они стоили раза в полтора дороже, чем в магазине, но зато первой свежести. В конце восьмидесятых снабжение стало чуть хуже, но жить было можно, особенно в крупных промышленных городах и населенных пунктах, которые снабжались по первой категории. В первой книге я уже отмечал, что Чуна, где жили мои родители, снабжалась по первой категории, так как градообразующее предприятие – ДОК (деревообрабатывающий комбинат) – входило в группу предприятий, обеспечивающих ВПК (военно-промышленный комплекс). Поэтому в Чуне тоже было всё, что пожелает труженик. А вот в командировки на Алтай (Рубцовск) или в Курган, мы собирали с собой полные портфели колбасы, масла и сыра. В этих городах в магазинах было скудно. Однако, когда заводские коллеги приглашали в гости к ним домой, на столах было всё необходимое. Выкручивались кто как мог, российский народ смекалистый. Ездили по соседним деревням, покупали на двоих теленка или поросенка, кур, уток, гусей. Крутили сотнями пельмени, вывешивая их за окном, благо зимы холодные. Главная проблема – уберечь от бомжей. Бывало, те срезали авоськи с мясом и пельменями. Все есть хотят, что поделаешь, какие-никакие, а всё же люди, человеки. Морозильных камер в продаже тогда не было. В общем, нужда заставит изворачиваться.
Что касается меня лично, так свой первый дефицит в виде джинсов фирмы Wrangler (что означает в переводе с английского погонщик лошадей, пастух, по-нашему) я приобрёл в 1975 году у сотрудницы нашего проектного института, муж которой работал механиком на судах торгового флота. Пришлось заплатить за них сто восемьдесят рублей, при месячной зарплате в сто пятьдесят рублей. Радости от покупки не было конца. Настоящие американские джинсы! Качество исключительное, служили мне многие годы. Более того, когда Виталику исполнилось три года, Лена выкроила из них и сшила ему классный джинсовый костюмчик. Так что они стоили той цены, просто нам платили незаслуженно мало. Молодое поколение с завистью смотрело на мои американские штаны. Не одобрили покупку только мои родители, когда я приехал в гости из Ленинграда в Сибирь. Отец спросил: «Что сынок, плохи дела твои в городе, на костюм денег не хватает? Написал бы, я прислал бы рублей сто на костюм». Пришлось раскрыть тайну приобретения мечты советской молодёжи. Когда мама услышала сумму, уплаченную за это чудо, она всплеснула руками и запричитала: «Боже мой, это же почти как наша Бурёнка стоила! Я бы тебе за десятку справила не хуже этих». Я долго пытался переубедить стариков, но они не сдавались. Мать попросила: «Ты уж, Саша, не ходи в них в люди, не позорь нас. Вон хоть свои старые, лавсановые одень, они в шифоньере висят, со стрелочками отпаренные, куда приличнее». Спорить не стал, дело бесполезное. Оставалось для полноты картины брючки в носочки заправить, да сандалики надеть.
Следующий дефицит в виде плаща из болоньевой ткани я купил во Фрунзенском универмаге, отстояв за ним очередь пять часов. Это был писк моды семидесятых, даже Владимир Высоцкий упомянул об этих плащах в своей песне на слова Визбора «Диалог у телевизора»:
Мои друзья хоть не в болонии,
Зато не тащат из семьи.
А гадость пьют – из экономии,
Хоть поутру – да на свои!
Честно говоря, вещица эта из искусственной ткани была не практична, даже можно сказать не гигиенична. Ткань не пропускала воздух, не грела, а главное от дождя тоже не спасала, пропускала влагу через швы, шуршала и т. д., и т. п. Чего только не наденешь ради моды!?
В рассказе «Бобер» я описал ещё один дефицитный товар того времени – головные уборы, то есть меховые шапки-ушанки.
Можно долго перечислять, что являлось дефицитом и как мы боролись с этим злом, а в то же самое время наслаждались приобретённым. Как говорил Аркадий Райкин в своей юмореске «Дефицит»: «Слушай, пусть будет изобилие, пусть всё будет, но пусть чего-то не хватает!» Жаль, что для того, чтобы справиться с этой проблемой, прежде всего, не хватало ума. Продолжать не буду, после слов Райкина это будет звучать скучно, да к тому же об этом с наслаждением рассказывают либеральные средства массовой пропаганды на всех перекрёстках. Особенно меня поражают историки, родившиеся в девяностых, они так убежденно рассказывают мне, как плохо мне жилось в Советском Союзе. И что характерно, их никогда не переспоришь, у них на всякое возражение припасена цитата из мемуаров опальной личности того времени. Ну да бог с ними, у каждого времени есть свои недостатки и преимущества. Мы свое время не вычеркнем из памяти, мы жили и были счастливы, влюблялись, женились, вас, наше юное поколение, вырастили и дали образование, и это гораздо важнее чем отсутствие некоторых потребительских товаров! Вперед пятками не ходят, жить надо настоящим, но прошлое не забывать. Пролетит время и сегодняшних историков будут критиковать их внуки. Диалектика!
Есть дефицит – появляются очереди, народ штурмом берёт прилавки. Проблемы начались в перестроечный период правления М. С. Горбачёва. Особенно это позорное явление было в девяностых, когда Союз развалили в один миг, а на рынок бывшей Страны советов иностранные поставщики ещё не пришли, а своих почему-то не стало. Верхним эшелонам власти было не до народа, боролись за место во всё той же власти. Пока сильные мира сего дрались, пассивная часть страны жила в оцепенении, активная прибирала к своим рукам всё, что плохо лежало. А лежало, как выяснилось позже, всё плохо: газеты, заводы, пароходы и прочая государственная утварь, включая недра. Бери – не хочу! И они брали, а мы безмолвствовали! Кто-то из читателей скажет: так у них же совести нету! Правильно, а вам от этого легче? Вопрос, конечно, риторический, но задуматься над ним стоит.
В девяностых очереди были повсеместно, и не только за дефицитом, без которого можно было обойтись, а буквально за любым товаром и в Москве, и Ленинграде, и по всей огромной стране. Стояли по пять-шесть часов, чтобы купить мясные консервы, полученные по линии гуманитарной помощи из США. Списанные из-за срока годности армейские запасы американцы присылали нам, и народ в драке рвался к прилавку, чтобы купить эти позорные подачки. Лена отстояла в очереди за ними часов пять.
Самую длинную очередь по времени я отстоял в 1992 году на бензозаправке на улице Народного Ополчения. Двенадцать часов, чтобы заправить бак бензина, отпускали только в бак и не больше сорока литров. Народ негодовал и готов был записываться в ополчение, чтобы валить эту власть. Но храбрые мы, чаще всего, только у себя на кухне, или перед женами и несовершеннолетними детьми, потому как старшие могут и послать.
