Kitabı oku: «Эпоха лишних смыслов», sayfa 2

2

Я уже в третий раз набирала Максу. Номер был простой и запоминался легко, с первой попытки. Сколько эта простота стоила при покупке за бокалом шампанского в вип-зале, я представляла себе достаточно хорошо. Дома, в Лондоне, у меня тоже были сплошные восьмерки после префикса.

“Абонент недоступен, оставьте сообщение после сигнала”. Женский голос едва пробивался сквозь помехи. Я раздраженно засунула айфон в карман джинсов. А что мне ему говорить? “Прилетай скорее, дорогой Макс”?

Мы мчались по заиндевевшей и стоявшей в пробках Москве, не стесняясь мигалки на крыше. Водители провожали нас недовольными взглядами и даже гудели вслед, но рыжему парню за рулем было все равно. Реальность рвало по кускам где-то на юге, и успеть надо было во что бы то ни стало. Я рассеянно провела пальцами по увесистой пачке листов А4, которой Туров снабдил меня сразу по выходе из ванной. Бумага не грела, ощущение от нее оставалось странноватое.

Спонтанный прорыв, повезло, как покойнику. Туров помочь не может, де, специализация не та, Макс летит, но где летит, когда приземляется, сколько будет ехать через весь город – одному богу известно. Или, в нашем случае, дьяволу.

– Да, – спокойно сказал водитель, и я вскинула взгляд на него.

Невозмутимый, сосредоточенный, он мчал, срезая углы, улицы, светофоры, формируя какую-то свою реальность, в которой по Москве можно было ездить со скоростью сто десять.

– Нет. Не знаю. Да, зефир везу. И дожидаться буду. Сколько потребуется.

Последнее прозвучало довольно дерзко, и я сделала попытку улыбнуться –  по-настоящему. Не то чтобы получилось удачно. Я нервно покрутила сотовый в руках, думая, куда его деть, когда пойду… пойду закрывать реальность. На экране был кусок совсем другой жизни: дождь и красная телефонная будка – старый-старый расплывчатый снимок.

– Можно вещи тут оставить? – спросила я у парня, решив, что он уже договорил.

Тот посмотрел на меня в зеркало заднего вида и молча кивнул. Глаза красивые. А так я даже и рассмотреть его не успела, потому что Туров на пару с Арлиновой вливали в меня последние инструкции, наверное, с полчаса, говоря наперебой и одновременно, и хоть бы что полезное вспомнили вместо пересказа учебников.

– Солнышко, – верещала Арлинова, – забудь, что я тебе наговорила, но помни, ради всего святого, что это тебе не “Оттенок льда”! Что ты станешь частью книги, как только шагнешь в прорыв, и с каждой секундой вспомнить, зачем ты там, будет сложнее и сложнее! Зацепись за что-нибудь мыслями, не давай той реальности власти над собой.

Рекомендация была настолько же полезной, насколько бесполезной и ненужной одновременно. По словам Макса, сделать это было просто невозможно. Прорыв закручивал, ломал под себя, и сегодня мне предстояло познакомиться с этим в одиночку.

– Спонтанный, – бодро вещал Туров, – никто даже и не думал, что на это могут купиться, я тут пролистал по диагонали – вообще ни о чем, космическая станция какая-то, монстры, компьютерная игрушка, а не книга. Но сегодня – сегодня просто зашкалило. Похоже, стандартная схема, Оливин, кто-то из тысячников в своем блоге кинул ссылку, и она разошлась, как рябь по поверхности, понимаешь, по поверхности нашего мира, но только со скоростью, раз в двадцать превышающей обычную. В книгу поверили и стали горячо рекомендовать друг другу. Нет, Оливин, я считаю, если в это верят, то конец света должен уже настать, поделом, правильно.

Я вздохнула, возвращаясь в реальность, к молчавшему телефону. Может, надо позвонить попрощаться? Хотя бы маме, если не Лешке?

– Прорыв? – коротко поинтересовался водитель, снова глядя на меня.

– Он самый, – отозвалась я, неуверенная, можно ли ему что-то говорить.

– Первый раз?

Я чуть пожала плечами в ответ. Парень начинал меня утомлять. Я просто не в силах была удержать в руках столько нитей.

– Я вас раньше не возил никогда, – сказал он примирительно.

– Зефир? – спросила я, приподняв брови.

Парень резко рассмеялся:

– Закрытие фантастических реальностей. Зе-фир.

– Когда доедем?

– А мы, собственно, уже. – Он повернул руль вправо и затормозил.

Я в последний раз посмотрела на экран мобильного, с досадой швырнула его на кожаное сиденье и выскочила на улицу, поднимая воротник пальто. Напрасно. В переулке было лето. Или, по крайней мере, ранняя осень, точно не скажешь. Я бросила взгляд на дорогу, по которой мы приехали. Вдалеке еще царила зима, но тут…

– Удачи пожелайте. – Я механически размотала шарф и бросила пальто внутрь.

– Удачи! – Парень даже из окна высунулся. – Меня Миша, кстати, зовут.

Пришлось обернуться, несмотря на то, что взгляд, как магнитом, притягивало к мерцающей полосе около стены дома.

– Оливин, – буркнула я, возвращаясь на бренную землю, и тут же охнула.

Если прорыв затянул меня с такой силой, когда я на него посмотрела, то чего же ждать дальше?! Старательно не поворачиваясь, я сделала три шага по направлению к машине.

– Как камень? – спросил Миша.

– Точно, – сказала я, слегка удивляясь и пытаясь ухватиться хотя бы за это чувство. Впрочем, тщетно. Оно оказалось слишком слабым и недолговечным, прорыв забрал его в одно мгновение.

– Миша, давайте быстро всю информацию о себе, которая есть, а еще выкладывайте, что там происходит с гражданскими, какого черта у вас эти дурацкие номера, военные, да, черного цвета, и зачем мне стоит возвращаться обратно. Максимально четко и быстро.

Меня била крупная дрожь. Прорыв манил и сиял, вытягивая силу воли и вообще все эмоции; их сметало, будто в воронку, в вакуум открытого космоса, а я должна была каким-то образом удержаться за пульт управления, да еще закрыть шлюз.

Я с силой стукнула кулаками по дверце: даже мысли приняли метафоричность, заложенную в чертовой книге.

– Вы что-то там видите, да, Оливин? – удивленно поинтересовался Миша, и я все-таки запрыгнула на пассажирское сиденье, захлопывая дверь за собой.

Хотелось бредить и пророчить, взять кисть и рисовать широкими мазками реальности, их границы, наложение друг на друга, легкие розовые и фиолетовые оттенки, пастель, мерцание, переход из состояния в состояние. Хотелось жить. Хотелось умереть. Хотелось…

– Я не представляю, почему тебя послали вместо Гамова, но ты же не можешь идти, ты бы видела свои глаза. Гамов тоже такой делается, но на секунду, а потом собирается и идет внутрь. Нет уж, я тебя туда не пущу, а Москва… Ну поминай как звали. Слышишь?

Я слышала, но слушать не хотела. Мое внимание привлекла какая-то деталь, нудная, цепляющая и портящая все деталь, но она тут же растворилась, уступая место прорыву. Разлому. Та реальность… Она была целиком моя, от начала и до конца, стоило только сделать несколько шагов, переступить границу.

Я даже на месте почти подскочила. А ведь перенос физического объекта в субъективную реальность захлопывает ее, если объект остается внутри! Как я сразу об этом не подумала. Надо лишь дернуть за ручку…

Мотор взревел, и мы вихрем унеслись вперед, а потом так же резко остановились. Теперь снаружи снова шел снег, и рядом стояли какие-то хмурые мужчины в форме аварийщиков, не пропуская туда, откуда мы только что вынырнули, страшенную блондинку на БМВ.

На заднем сиденье заорал телефон. Я нахмурилась и обернулась, чувствуя странный прилив надежды. Звонил Туров. Я чертыхнулась и выключила звук. Помотала головой, восстанавливаясь и силой изгоняя поток чужих эмоций.

– Аварийка, да? – спросила я, поворачиваясь к Мише.

Тот смотрел на меня, вытаращив глаза.

– Аварийные службы? Так вы народ к прорыву не пускаете?

Миша медленно кивнул.

– Напугала?

Он растерянно пожал плечами:

– Просто… Когда я заступил на службу, возил только Гамова. А он так не делал ни разу. Глаза у него так не светились. Не отражали другую реальность.

Я хмыкнула. Немного болела голова. Рядом с виском снова притаилась непонятная заноза.

– Зефир. Черные номера. Так мы числимся за военными? Какого черта?

– Не совсем за военными. А возвращаться вам стоит только потому, что лично я не переживу, если вы не вернетесь.

Я зачарованно склонила голову, отметив про себя, что дело обстоит еще хуже, чем просто абстрактные вояки, и предпочла не расспрашивать. Мысли вроде бы очистились, но я по-прежнему не знала, зачем возвращаться.

– Да и Гамов меня убьет, – неуверенно добавил Миша, и тут-то я окончательно вернулась с небес на землю.

– Что вы все так его боитесь, – фыркнула я и распахнула дверь.

В машине сразу стало холодно, зато голова мгновенно посветлела. Так, прорыв, заходим, точка напряжения, деконструируем – и обратно. Может быть, даже выпить кофе с симпатичным Мишей. А что, денег хватит, наверное, купить чашку. Хотя по моим стандартам беден, как церковная мышь.

– С вас что-нибудь горячее, когда вернусь, – бросила я и пошла по направлению к прорыву прямо в майке и джинсах.

Аварийщики и не думали меня останавливать. С каждым шагом я все больше и больше проваливалась в лето и наконец перестала мерзнуть. Завернула за угол – и на мгновение остановилась. Прорыв, кажется, стал больше и даже как-то красивей. Я взяла себя в руки и наконец сумела вспомнить весь набор прописных истин, вызубренный, отлетавший от зубов даже во время идиотского ночного экзамена, но вот теперь каким-то чудом выветрившийся из памяти.

Необычные погодные условия на стыке реальностей, кратковременное опьянение от гипотетической возможности обладать целым миром, эйфория, забытье, желание исчезнуть. Каждый шаг возносил меня все выше, но каждая новая мысль все сильнее пригвождала к земле. Скоро тут будут летать бабочки и петь птицы, а затем… Я сглотнула. Затем из прорыва посыплется то, чем на самом деле напичкана реальность космической станции, о которой я, давясь словами, прочитала всего полчаса назад. И кто знает, чем дело кончится.

Настоящих, состоявшихся прорывов ведь не было, ни одного. По крайней мере, в нашем отделе. Зефир. Я нахмурилась. Интересно, Макс знает?

В сердце даже кольнуло, и я наконец увидела стык без прикрас. Свет был, но был он странный, темно-серый, колеблющийся, неверный. Впрочем, манил и звал по-прежнему. Я сглотнула.

Просто надо помнить, что я отсюда, из этого мира, что жила в Лондоне до семнадцати, потом окончила истфак в Москве, написала книжку, ставшую бестселлером. Что не имею никакого отношения к космосу.

А еще, делая шаг через барьер между мирами, нужно сконцентрироваться на необходимых для работы с реальностью предметах. Если повезет, внутри окажешься вместе с ними.

Я потопталась на месте, сделала вдох – и нырнула.

Станция

– Глок и немножко удачи, глок и немножко удачи, – твержу я, как заведенная, глядя на подсвеченные красным стены.

Правая рука действительно сжимает какой-то пистолет. Насчет остального, а тем более – абстрактных концептов, сказать трудно.

Где-то на фоне играет классическая музыка, Muse, и металлический женский голос повторяет: “Пожалуйста, покиньте станцию, пройдя к ближайшей от вас спасательной капсуле. Путь подсвечен указательными огнями”.

Я смотрю на пол, и в сознании больно смещается какой-то пласт, встает на место, раздирая меня на куски. Классическая музыка. Muse. Muse. Классическая музыка.

Смешно настолько, что я не выдерживаю и прыскаю, благо, вокруг никого. Да и вообще, я – в придуманной реальности, мало ли какое влияние это оказывает на эмоциональное состояние. Мне сразу вспоминаются Лондон, Мадрид, мама и папа, смех, радость, истфак, презентация книжки и отчего-то Макс. Я морщусь, сглатываю, – во рту пересохло – верчу в руках пистолет и со вздохом отправляюсь на поиски кого-нибудь живого. Кого-нибудь, кого можно деконструировать, разобрать на части, потому что стены пока выглядят чересчур правдоподобно. Косноязычие аварийного оповещения так вообще наводит ужас своей реалистичностью. Что до музыки – все верно, какой век на дворе, английское трио давно стало классикой.

На мгновение я замираю и вслушиваюсь. Судя по отрывочным и тающим воспоминаниям, самый кошмар начнется, когда заиграет “Panic Station”, потом местный доктор хватит по старенькому музыкальному аппарату, и тот заест. Значит, время еще есть и можно спокойно изучать местность, придираться к мельчайшим деталям. Я засовываю пистолет за пояс, одергиваю кожаную куртку и иду по направлению к столовой, засунув руки в карманы широких армейских штанов. Неплохо бы прояснить арсенал, – правую лодыжку явно тяготит какое-то оружие – но я слишком раздражена и устала, слишком быстро забываю саму себя, чтобы останавливаться хоть на мгновение.

В столовой сидят трое, так-так-так, справа налево: Маршалл, Джонни и Грей.

– Мужики, – говорю я грубо. – Какого хрена тут происходит?

Тут же ошарашенно замолкаю, потому что беседу с будущими трупами собиралась начать совсем не так.

– Инспектор! – расплывается в сальной улыбке Маршалл. – Проходите, садитесь, сейчас все объясним.

Отвратительный тип, но неправдоподобным его не назовешь. Да еще чертова реальность начинает кроить меня на свой лад. Я противлюсь, как могу, и надеваю самое презрительное выражение лица, как маску. В тусклом аварийном освещении стена напротив плывет, словно окутанная маревом, отражает меня, высокую стройную брюнетку с излишне прямыми волосами, и я с резкой тянущей болью вспоминаю, что до инцидента станция была шикарной, псевдозеркала и псевдомодерн, а еще – что все это не взаправду.

– Спасибо, постою, – выплевываю я, чуть покачиваясь.

– Учебная тревога, – отзывается Джонни и скромно на меня не смотрит.

Моему возмущению нет предела:

– Да ладно?! А почему она каждые тридцать секунд повторяет: “Внимание, это не учебная тревога?”.

– Инспектор, – Маршалл хмыкает, – а что, надо, чтобы она повторяла: “Внимание, это учебная тревога”?

Я поджимаю губы и смотрю в потолок. Сказать бы троим идиотам, что как раз в этот момент их капитан делает очень большую глупость в грузовом отсеке, и аварийный режим включился только потому, что он собрался ее делать, да какой смысл. Он тоже не дурак, предупредил всех о плановых учениях.

И почему только занесло именно в этот момент, когда, того и гляди, по всей космической станции разбегутся самые неприятные монстры, будет паника, пальба, а потом на сцену выйдет незаметный главный герой и…

– Инспектор!

Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Помянешь дьявола – Дэн собственной персоной. Смазливый блондин, которого мне предстоит не пустить в спасательную шлюпку. Пристрелить прямо сейчас? Я отбрасываю мысль за ненадобностью, глупо так подставляться.

– Что? – отзываюсь я, делая шаг вбок, чтобы держать всех в поле зрения.

Мир не дает ни единой зацепки; меж тем, искать надо. Это самое тонкое место во всей конструкции, поэтому я не попала ни на чужую планету, ни в лагерь десантников на Земле. Неправдоподобность, сконструированность, искусственность – здесь. Стоит только приглядеться.

– Хотел спросить, когда вы повезете меня домой.

Я вздрагиваю, потому что в свете обстоятельств эта фраза выглядит донельзя скверно.

– Давайте поговорим об этом по окончании учений.

На самом деле, ничего такого не происходит. Я влезла в чужую реальность, она меняется и подстраивается, ассимилирует меня. Да хоть ресторанный критик, главное, чтобы не зарытый под землей труп. Непонятно, конечно, что именно я инспектирую, но это и неважно, пока местные жители держат меня за свою.

– Перестань ты так бояться, – змеится улыбкой Грей.

– Старший лейтенант Джонсон, – вскидываюсь я, – просьба обращаться ко мне либо по званию, либо по должности, и никаких фамильярностей.

Тот молча кивает, и я медленно прохожу мимо, отмечая про себя, что ни один не вооружен. Первая волна монстров попрет именно сюда; я вспоминаю описание из книги, и на мгновение становится очень страшно.

– Все-таки на вашем месте я бы пошла в капсулу, – говорю почти на грани слышимости.

В учебнике по закрытию реальностей точно ни слова не было про спасение персонажей. Разве что какая-нибудь идиотская шутка, вроде “спасение персонажей – дело рук самих персонажей”.

Маршалл теряет терпение, да, точно, как в книжке, взрывается:

– Инспектор, в самом деле, это не ваша забота…

Дальнейшее тонет в шуме моего разбуженного сознания, считающего вероятности и потери. А что, если прицепиться к грамматике? Эти придурки, по идее, изъясняются на английском, просто автор передает нам их диалоги по-русски. Значит, смысла лишено все вообще. Я смотрю на четверых парней – и мое сердце тонет, замирает на месте, потому что на их лицах видны оттенки чувств и эмоций, они живые, живые, черт возьми, не то, что белесый картон из учебных реальностей, в которых я была не одна. Картинка в голове гаснет, и я снова вижу окровавленные стены столовой.

– Господа, – говорю я максимально твердо. – Как старшая по званию, приказываю выметаться в направлении спасательной капсулы, запереться в ней и сидеть смирно. Всем все ясно?

– Спасибо, блин, Маршалл, разозлил инспектора! – рычит Грей и первым выходит из-за стола.

Мне становится легче дышать, но в коридоре я все-таки прихожу в сознание: какого черта потеряла столько времени, дубина! Я злюсь на себя, правда, не очень сильно, потому что точно знаю, что мозг работает, не переставая, цепляется и придирается ко всему.

Дверь капитанской рубки приоткрыта. Я прохожу внутрь, ищу бортовой журнал, натыкаюсь на полупустую баночку с обезболивающим, вздыхаю: до чего банально и сиротливо. Сколько их, тех сюжетов, где один из героев смертельно болен и, пытаясь спасти себя, делает всякие непоправимые глупости? В частности, вот эта разновидность фантастического хоррора. Дэна, только что грубейшим образом нарушившего субординацию, депортируют с чужой планеты, он попадает на космическую станцию и ждет попутного корабля до Земли – вместе с ценным грузом, из-за которого он чуть своего командира и не убил. Дэн справедливо полагает, что груз опасен, потому что Дэн хорошо учился в универе и просто неплохо соображает. Командир жаждет наживы и дальше своего носа не видит. Меж тем, капитан экипажа станции смертельно болен. Он-то и устраивает побоище, выпустив на волю мутировавших лабораторных животных из ценного груза, в надежде – всего-навсего – излечиться. Потому что вместе с Дэном своего часа попасть на Землю ждет очередная панацея, в очередной раз оказавшаяся злобным мутагеном.

Я вздыхаю и обвожу взглядом помещение. Сюжет избит и заезжен писателями до дыр, но реальность от этого не становится менее прочной. Хотя… Я выбегаю из рубки с надеждой: Дэн должен содержаться под стражей, грубая ошибка – но тут же поникаю головой, замираю посреди пустого коридора. Объяснено в книге. Капитан – его старый друг, пошедший на нарушение сознательно. Я чертыхаюсь. От грузового отсека лучше держаться подальше, сходить в медицинский, что ли?

Мне не хочется встречаться с монстрами, тем более, они вряд ли как-то мне помогут. Непостижимым образом я помечаю все условности мира как допустимые; фантастика все-таки, да еще и без явных промахов. Как деконструировать? За что цепляться? Отсутствие женщин? Так оно логично. Не пристают ко мне? Да я вообще не отсюда, не адаптировались еще. Тот факт, что все они белые и имена у них англозвучащие?

Я дергаюсь, как от электрического тока, сразу вспоминая любимый ресторанчик в Лондоне, Лешку на “языке” (угораздило встречаться с моделью) и наш кабинет на работе. Ведь надо возвращаться, о чем я думаю, это не мир, это призрак мира, настоящая реальность – за этими стенами. Не может же быть, чтобы двадцать четвертый век, а они все белые. Глупости. В китайцев я бы еще поверила. Но в космонавтов полукиношной внешности, ярко-выраженных европеоидов?

Я потираю руки в предвкушении, стены бледнеют и видоизменяются. Моя уверенность, впрочем, испаряется наперегонки с ними. Дэн, Маршалл, Грей и Джонни. Да невозможно такое.

“Методически неверным следует считать деконструкцию реальности, базирующуюся на непроверенном предположении. Хотя в некоторых случаях она проходит успешно, в других лишь приводит к потере субъективного времени”. Этот момент Макс заставил вызубрить наизусть. Но мир все-таки бледнеет, и начавшуюся “Panic Station” я едва слышу.

Остается только дождаться появления прорыва, через который можно будет выйти, упасть в черный внедорожник с черными, как смерть, номерами, спросить у Миши, не за ФСБ ли мы числимся, а лучше не спрашивать… Додумать я не успеваю. Выход появляется прямо передо мной, и я вижу обшарпанные стены московского переулка. Вывалиться окончательно, вынырнуть на поверхность – и закрыть за собой дверь в исчезающий мир.

– Плохо! – выдает Макс через мерцающую пелену, появляясь по ту сторону, и делает шаг вперед, когда я пытаюсь выйти, буквально втаскивая меня обратно за шею. Я отпрыгиваю назад, испуганная прикосновением, влетаю в перегородку, и мир снова красный, мерцающий аварийкой, узкий и страшный.

Над коридорами несется “Panic Station”.

– Сколько? – доносится голос Гамова от противоположной стены.

– Тринадцать.

– Сколько осталось?

– Четыре! – рявкаю что есть мочи.

Комната, в которой мы укрылись, наверное, когда-то была довольно просторной каютой. Теперь звери рвутся сюда, чувствуя присутствие живых, и опадают грудой костей – от моей или гамовской пули. Лишь только дверь открывается со знакомым потусторонним звуком, я выставляю руку, смотря в зеркальный потолок, вижу зеленую точку на голове чудовища и нажимаю на спуск, вдавливаю его до конца. Пока ни единого промаха. Хотя два или три раза пришлось добивать.

– А еще сколько? – снова чего-то хочет от меня Гамов.

– Иди ты, – шиплю я, делаю вдох и закашливаюсь. Смердит невыносимо: кислород в каюту то ли перестал подаваться, то ли…

“Мырым”, – говорит дверь и распахивается, а я снова смотрю в потолок.

Повезло так повезло: нас нашли сразу две твари. Из-за горы трупов мне неудобно целиться, да и зеленый луч не врет, я не пробью по прямой. Приходится высунуться с другой стороны комода, за которым я сижу, и стрелять в белесое чудище, несущееся на меня на всех парах, накрыв рукоять левой. “Бам”, – отзывается пистолет, и зверь падает, а я в очередной раз гадаю, кем они все были до судьбоносной встречи с автором, черт бы его побрал. Справа, впрочем, ни звука, и я мертвею все те долгие доли мгновения, которые нужны, чтобы развернуться, найти глазами Гамова, его монстра, заходящего с моей стороны, и выпустить пулю, попав точно в цель.

– Ты охренел, Макс? – сквозь слезы и пот, бегущий по лбу, спрашиваю я, а он лишь раздраженно пожимает плечами, ожимает плечами, наконец выбрасывает гильзу – и раздается выстрел, и пуля застревает в полу.

– Заело.

– Да меня не интересует, – резко отбрыкиваюсь я.

“Мырым”, – печально возвещает дверь.

Я гляжу в зеркало и едва успеваю стереть пот со лба. Нас пришел навестить инфицированный капитан. За ним лениво плетутся два монстра. Гамов выглядывает из-за шкафа и делает три выстрела. Все ложатся в цель, но капитану мало, и тогда я поднимаю руку над комодом. Пистолет не стреляет. Я успеваю лишь отчаянно выругаться. Запасные магазины в карманах, одно из чудовищ несется вприпрыжку, я, кажется, сдавленно матерюсь, отстегивая от лодыжки нож, – и вгоняю его зверю прямо в шею. Тело корчится еще какое-то время, а на мою руку льется голубоватая кровь. Я ору в голос, роняю нож и испуганно перехватываю его левой, смотрю в потолок. Капитан лежит на полу, рядом с моим комодом, второй монстр – прямо около платяного шкафа на противоположной стороне каюты.

– Руку, – требует Гамов, невесть как оказавшись рядом со мной.

Я поднимаюсь на ноги и иду к выходу, игнорируя его. “You’ve arrived at panic station”¹, – надрывается над ухом солист Muse. Аварийное освещение мигает, я смотрю на предплечье и вздрагиваю: оно ярко-красное и покрыто пузырями.

– Ожог, – бросает в спину Макс. Я все еще не останавливаюсь, и тогда он больно хватает меня за левое запястье.

– Роза, постой.

– Розамунда, – откликаюсь я, почти рыча, и пытаюсь освободиться.

– Да подожди ты! – Гамов разворачивает меня к себе.

Впервые за полтора месяца я смотрю ему в глаза на одном и том же уровне и вздрагиваю. Чужая реальность совсем его не изменила – спокойный, уверенный, даже внешность та же. Светящиеся будто изнутри радужки, тонкие губы. Чертова Розамунда с ее чертовым ростом.

– У нас еще четверо мутантов. И дай взглянуть на руку.

Я коротко мотаю головой и дергаюсь.

– Прекрасно, – говорит Гамов и отпускает меня.

– Конечно, прекрасно! – отбриваю я. – Лучше не придумаешь.

С этими словами я вываливаюсь в коридор и дерганно иду по направлению к медицинскому отсеку. В книге доктор забаррикадировался там и даже не заразился, но кто знает, как все обернулось на самом деле. Нож я отираю о внешнюю сторону куртки, после чего отправляю его на место и меняю магазин в пистолете.

– План действий, Розамунда? – Макс, оказывается, поспешает рядом, спокойно мурлыкая в тон играющей музыке.

– Найти Дэна и не дать ему добраться до Земли.

– И… Роза Оливинская бьет мировой рекорд по количеству фатальных ошибок за день. Вернее, за два дня!

“Туров наябедничал. Или Арлинова”, – раздраженно думаю я.

– Кстати, дай догадаюсь. Если ты не волнуешься за всех остальных, тогда… Тогда ты успела с ними пообщаться и потратила время на то, чтобы их спасти? А, Роза? Скажи честно, тебе хватило ума спасти героев книги? – В голосе Гамова поднимается кипучая волна гнева, но мои предохранители слетают раньше.

– Да ладно? – спрашиваю я, щуря непривычные глаза и отбрасывая волосы назад. – Серьезно? Я потратила время?

Гамов будто врастает в землю, но мне все равно.

– Ты не дал мне закрыть мир, ты втолкнул меня обратно, и теперь я понятия не имею, как отсюда выбираться. Ты нарушил все правила деконструктора, черт побери, Гамов, да ты совсем охренел!

С каждым “ты” я делаю шаг вперед, и он отступает до тех пор, пока не упирается спиной в перегородку. Потом скрещивает руки на груди и мягко улыбается.

Мои брови в прямом смысле слова хотят выехать за пределы лба. Я не знаю, что и думать, поэтому – от бессилия – фыркаю и отправляюсь проверять доктора. Не тут-то было. Гамов снова ловит за руку и снова не дает уйти.

– Очнись, Роза, – зло шепчет он, и мне становится страшно. – Хочешь поиграть в “ты неправ”? Изволь. Ты осталась в рушащемся мире, пока я был на Конгрессе, и только каким-то чудом не застряла в книге. Ты поддалась действию эндорфинов и собралась прыгать в прорыв. Ты откровенно слажала, деконструировав мир по нечеткому внутреннему признаку так, что тот не разрушился даже, а просто потерял верибельность. Ты избегаешь меня вот уже полчаса субъективки, ставя под угрозу всю нашу реальность. И это я еще не упоминаю всякие досадные мелочи.

На глазах закипают слезы, но возразить нечего.

– Давай, соберись. – Он мягко пожимает мое запястье. – Ты должна деконструировать эту дурацкую сказку.

– Сказку? – только и спрашиваю я. – Это жизнь, Макс.

Губы дрожат во второй раз за день.

– Нет, Роза, это сказка. Очень плохо, что ты воспринимаешь все как действительность. Отвратительно, что ты спасла персонажей, думая, что спасаешь людей. А от того, что ты дала реальности себя поменять, меня вообще воротит. Где твои навыки? Почему в учебных прорывах, со мной, ты знала все наперед, а тут запуталась и заплутала? – В его голосе звучат разочарование и усталость.

Я вздрагиваю. Сердце ухает вниз, в ад Данте и разбивается вдребезги о самый последний круг, замерзшее озеро.

“Я спасла твою шкуру”, – хочу сказать я – и не могу.

Остается только идти вперед.

– Ты даже забыла, как деконструировать. Ты решила останавливать Дэна, Роза! – Гамов и не думает уняться, почти кричит в спину: – Ты решила предотвратить концовку книги. Знаешь, что ты наделала? Ты поверила в ее реальность. Ты не понимаешь, что не дать Дэну добраться до Земли будет означать полную реституцию данного мира, что это – следование сюжету, самое идиотское, что может сделать деконструктор. Да как ты МГУ-то закончила вообще?!

Я задираю подбородок, потому что слезы текут по щекам, неумолимо притянутые искусственной гравитацией. Мне на лицо брызгает вода, и я удивленно морщусь, но не останавливаюсь, лечу по коридору вниз. Немного удачи не помешает никогда.

На станции идет дождь. Аварийная программа почему-то решила, что у нас пожар.

– Даже Беллами вон спрашивает: “Обрушится ли наш мир?”, – орет мне в спину Гамов. Он невообразимо зол. Я тру рукой по щеке, и на ладони остается черная тушь.

Один поворот, всего один… Дверь медицинского отсека разломана на части, и сердце обрывается, останавливается. Я достаю из-за пояса пистолет и поворачиваюсь к мокрому Гамову, досадливо считая вероятности. Вода вместо любой другой системы пожаротушения – интересно, но недостаточно.

– А ты Muse слушаешь, да? – ядовито выплевываю я, потому что сказать нечего.

Единственное… В “Panic Station” нет таких строк. Я поднимаю голову. Динамики играют совсем другую песню. Соображать некогда, ноги сами несут меня в столовую. На пороге я замираю и чуть было не падаю от накатившей дурноты. Доктор лежит тут, и пистолет в его руке говорит слишком о многом.

– Так же не бывает, – едва слышно произношу я. – ”И одною пулей он убил обоих”. Откуда эта строка, а, черт! Не может быть, чтобы первой пулей он сломал проигрыватель, а второй – починил, что за чепуха! Да что вообще за комедия, – раздраженно машу руками. – Вода из поливалок, прямо привет “Константину”, хорошо, что не святая, каюты, как в “Стар Треке”, стены напоминают то ли ТАРДИС, то ли я вообще не знаю что, медицинский отсек полностью украден из “Светлячка” вместе со столовой!

Мир вздрагивает вокруг меня – и начинает расползаться на части.

– Звук дверей из “Дума”, – мягко кивает Гамов, обходя меня.

– Точно! – чуть было не хлопаю по лбу я, замечая вдруг, что снова здорово ниже ростом.

Реальность идет трещинами, корабль начинает трясти. До меня наконец-то доходит, что я нашла точку напряжения. Украденный по кускам мир не бывает настоящим.

– Пойдем, Роза.

Гамов протягивает мне руку, потому что перед нами зияет прорыв.

– Сколько… Сколько ты об этом знал? – спрашиваю я.

– Понял, когда прочитал, – он пожимает плечами и нетерпеливо шевелит пальцами, мол, хватайся, Роза.

Я хмыкаю и прохожу мимо него, на улицу, где уже идет снег; не выдерживаю и оглядываюсь. Гамов появляется следом, и прорыв просто исчезает за его спиной, как не бывало.

– Файн бай ми², – говорю я больше для себя и несусь в сторону внедорожника, повисаю у Миши на шее, потом запрыгиваю в машину, надеваю на себя пальто и трясусь от холода, пока Макс наконец не захлопывает дверь, усевшись рядом.

– Командиры, – весело бросает наш водитель. – Куда?

– В Столешников, – кивает Гамов и даже не смотрит на меня.