Kitabı oku: «Эпоха лишних смыслов», sayfa 4
7
Я вышла из кабинета без пяти шесть, неся под мышкой довольно легкую распечатку романа. Непринужденно протанцевала мимо двух чужих кабинетов – там было темно и пусто – и открыла карточкой дверь. Удостоверение все еще тяготило карман джинсов, но я старалась не обращать на него внимания. Подумаешь, младлей. Подумаешь, Федеральная служба безопасности. Что там.
На лестнице было накурено. Я поморщила нос, вспомнила благодатные дни своего пятнадцатилетия, золотые зажигалки Зиппо и невероятное количество способов добыть из них огонь, расправила плечи и стала спускаться.
– Что происходит в этой стране, Максим?
Я с трудом удержала равнодушное выражение лица. Так вот где, оказывается, пропадал Гамов. Курил одну за другой и трепался с Туровым о судьбах Родины.
– Гер, как будто маленький, честное слово. Слажал ноль в очередной раз. Помнится, еще вчера обороты в Сети набирал какой-то абсурдистский политический памфлет.
– Серьезно? Ты помнишь?
Гамов мгновение помолчал, а я поймала себя на том, что стою, затаив дыхание и держу дверь, чтобы не захлопнулась. Со мной о таких вещах никто и не думал разговаривать.
– Не знаю. Кажется, припоминаю. Нельзя же до конца быть уверенным в таких вещах.
– Понятное дело. Но Макс… Они же должны были предотвратить.
– Что именно, Гер? Прорыв сатиры, очень крепко завязанной на нашей действительности, так, что в тексте не разберешь, где стеб, а где правда? Нулю, думаешь, просто работать?
Туров недовольно хмыкнул.
– Я предполагал, они будут справляться получше, когда к ним свалил Степа. Видел его вчера. Все же на ушах ходили с нашим прорывом.
– Шутишь? – У Гамова даже голос сел на мгновение, а мне стало стыдно, что я подслушиваю.
– Нет, примчался на всех парах, кричит, волнуется, говорит, знаю, что у вас прорыв, да еще какой, а Максимки в Москве нет, пойду закрывать.
Туров прервался, и я услышала отчетливые щелчки дешевенькой зажигалки.
– И что? – тихо и как-то блекло поинтересовался Гамов.
– Да ничего. Арлинова усадила его в кресло, я сказал, что все под контролем, он попытался что-то нехорошее вякнуть про Оливин, в смысле, про Розу, Арлинова выпроводила его взашей и высказала напоследок. Хотя сам понимаешь…
Гамов слегка кашлянул. Я деловито хлопнула дверью, мгновение повозилась с сумкой и романом и медленно пошла вниз по ступенькам. Как ни странно, разговор и не думал прерываться.
– Понимаю. Только не очень. Прохлаждался у нас, а у самого там сатиру на грани сюрреализма вынесло в реальность, и теперь наша многострадальная страна имеет этот многострадальный закон?! – на одном дыхании выпалил Гамов, и я замедлила шаг.
– Отправили на закрытие кого-нибудь другого. А может, они вообще этого прорыва не заметили. Или было уже слишком поздно. Сам знаешь, сюрреализма тут и без проделок ноосферы хватает. А сатира только завладела разумом – и все. Растворилась здесь, стала реальностью, как не бывало этого постика, написанного двадцатитысячником и разошедшегося миллионами. Оливин, спускайся уже, что ты там застряла?
Последнее было сказано в дыру между лестницами, и я увидела запрокинутое ко мне лицо Турова. Осталось только слабо помахать пальцами в ответ и почти уронить ничем не скрепленные страницы.
– В Зеро столько народа, что можно было бы как-то отслеживать посты, выходящие в топ, ты не находишь?
Гамов докуривал сигарету и, кажется, скоро должен был зажечь новую. Ноги понесли меня самостоятельно, без участия мозга.
– Максим, ну что ты хочешь от меня услышать? Что они чертовы раздолбаи, а мы молодцы?
– Хорошо бы. – Гамов чуть хмыкнул.
Я долетела до них как раз в тот момент, когда он безуспешно щелкал своей Зиппо. Рефлексы сработали, будто и не было этих семи лет. Выхватить левой, двумя пальцами, перевернуть похитрее (решай, решай, решай, какой из фокусов делаешь, а, черт бы с ним), резко вниз по джинсам – и дать Гамову прикурить, кожей чувствуя, как обалдевает Туров.
– Вот так это и делается, детишки, – сказала я и, оскалившись во все свои прекрасные зубы, закрыла крышку Зиппо одним движением кисти.
– Впечатляет, – отозвался Гамов и с мягкой улыбкой посмотрел на меня.
Я тоже заглянула внутрь себя, потому что на мгновение почувствовала давно выведенное и выеденное чувство неуверенности. Маленькую искорку, метавшуюся и вопрошавшую: “А если бы в ней не оказалось чертового бензина?”. Пришлось резко выдохнуть и выгнать мысль из головы. С этого все и начинается. А заканчивается обычно весьма плачевно.
– О чем разговор? Зефир, Зеро, что еще в наличии? Зарин, зоман? – Я протянула зажигалку Гамову и, холодея, увидела, что это самая простенькая Зиппо с витиеватой, судя по всему, зеркальной гравировкой. Слово “Рита” я, впрочем, прочесть сумела. Подарок на какую-нибудь годовщину.
Главное – держать лицо поровнее.
Туров рассмеялся:
– Нет, зарина и зомана пока нет. Впрочем, все это не твоего ума дела, Оливин.
Я подняла брови на рекордную высоту. Гамов, видимо, успел взять себя в руки – что за Степа еще? – потому что сказал спокойно:
– Так мне нравится эта ваша взаимная ненависть.
Мы с Туровым, не сговариваясь, фыркнули.
– Ладно, суфражистки, я пошла. Вы тут можете дальше за права обиженных и угнетенных на лестничной клетке курить, а мне надо реальность закрывать.
Сделав два шага к выходу, я остановилась и со вздохом обернулась.
– Нет, не пошла. Макс, мне нужна твоя отмашка.
Ничего я, конечно, не забывала, но подобное отношение ко мне… диктовало определенные правила игры.
– Давай-ка сюда, – Гамов протянул руку и забрал роман. – И не обижайся. Просто мы не хотим забивать тебе голову.
– Серьезно? – тихо спросила я, старательно отводя взгляд от ежившегося на холоде Турова, одетого в майку и тоненькую толстовку. Что с ним сегодня, в самом деле, пластическую операцию сделал?
Я старательно подавила раздражение, еще не хватало, столько эмоций одновременно. В активе остались желание (легко списываемое на гормоны и возраст), дикое любопытство и стремление досадить. Последние два тоже надо было как можно быстрее убить.
– Может, вы не хотите, чтобы я ушла в зеро, как этот ваш Степа?
Вопрос произвел самый неожиданный эффект. Туров, по моим представлениям, профессионально курящий лет с пяти, подавился сигаретным дымом и принялся судорожно кашлять; брови Макса сделали такой кульбит, что я даже немного позавидовала.
– Арлинова упомянула какого-то Степу, вы тут стоите про Зеро разговариваете, да ты и сам про него рассказывал, что такого-то? – пожала плечами я. – Зеро – это Закрытие реальностей, да?
Гамов молчал, Туров кашлял, и я на мгновение испытала досаду. Не надо было поднимать вопрос. Не сегодня. Крутящиеся в голове вероятности явно на это указывали.
– Однако, – сказал, наконец, Гамов, протягивая роман обратно. – Вообще, ты действующий сотрудник, моего одобрения тебе больше не требуется. Хочешь – закрывай, хочешь – оставляй. Ответственность на тебе. За весь мир.
– Хочешь – уходи в Зеро, – вдруг резко подобрался Туров, изнутри своего самого “я” защищая Гамова так, что я даже удивилась.
– Ребят, в самом деле, пошутить, что ли, нельзя?
– Нет-нет. Дадим тебе Степин номер, позвонишь ему, мы с Максом, если что, рекомендацию составим.
Я помотала головой, развернулась и вышла на заснеженную темную улицу, твердо решив про себя деконструировать реальность и взять заслуженный отгул, полагавшийся оперативнику после работы.
У самых ворот меня нагнал Гамов.
– Роза, погоди.
Я подняла левую руку и помотала головой.
– Я понимаю, что ты ничего даже слушать не хочешь. Дело не в этом.
Шел снег, крупный и пушистый, прямо как в сказках.
– Дело в том, что…
– Что Оливину пора бы перестать изображать из себя драгоценный камень.
И Туров подоспел, надо же.
– Давай, Роза, сходи, закрой реальность, а потом встретимся в кафе втроем и поговорим.
Это прозвучало так буднично и почему-то обидно, что я сразу затрясла головой.
– Нет уж, Макс, я схожу, предложу барышне издаться и поеду домой денька на три. Прорыв, вредность производства, все такое.
– Оливин, – Туров и на улицу вылетел в своей чертовой толстовке и теперь ежился от холода, – не валяй дурака. Мы не можем издать всех. Есть квота.
– После того, как издали меня? – Я прищурилась, переводя взгляд с одного на другого. – А что такого? Неплохая книга у девушки, между прочим.
– Тебя издали твои издатели, – угрюмо проговорил Гамов, вертя в пальцах чертову зажигалку и глядя куда-то вниз. – Ты что, по самиздатам ходила и сетевую популярность набирала? Пропустил я как-то этот момент. Что скажешь, Гер?
– И я пропустил, – Туров скрестил руки на груди. – Кто бы что ни говорил, ты , Оливин, – талант.
В этот момент я чуть не упала лицом в снег:
– От вчерашнего не отошел, Гер?
Тот лишь укоризненно покачал головой.
– Мы тебя не издавали! – упорно повторил Гамов.
– Знаю, – бросила я. – Так что с “Бериллом”?
– Деконструируй, раз решила, что опасно. Гер?
– Хлебнем мы с Оливином еще, – раздраженно бросил Туров и пошел обратно в офис.
Гамов недовольно мотнул головой:
– Мне бы не хотелось, чтобы ваши личные отношения как-то влияли…
– Ты шутишь?
– Ладно, об этом после. Иди и деконструируй уже.
– Ага, а девочка потом писать не сможет.
– Сможет. Если захочет.
Последнее Гамов почти выплюнул.
Я как можно более иронично кивнула – и шагнула в “Берилл”. С места и без подготовки. Хорошее воображение, роман в руках и толика злости иногда творят чудеса.
Лондон оглушил меня шумом, цветом и запахами. Солнечный, невероятный, небывалый Лондон моего детства. Из окна несутся 3 Doors Down, я замираю на мгновение – и сразу понимаю, где я и зачем. Песня не перестает играть, но я все-таки знаю и делаю два глубоких вдоха, глядя на свои трясущиеся пальцы.
Роман был про молодую симпатичную авантюристку, обнаружившую магию в обыденном и закрутившую ее в разные стороны, в основном – для личных целей. Она попадала в переплеты, моталась из страны в страну, но заканчивала явно лучшим человеком, чем была изначально. Я неловко потопталась на месте под музыку. Судя по всему, через какое-то время героиня появилась бы именно здесь. Мне, однако, не было никакой надобности с ней общаться. Я и в Лондон-то попала только потому, что знала в указанном посреди книги районе каждую трещинку. Автор же, неплохая, видимо, барышня, писала пабы и достопримечательности по картам Гугл, а поэтому… Мир начало едва заметно потряхивать почти сразу после того, как я огляделась.
– Тепло вы как-то одеты для нынешних погод.
Я удивленно обернулась на звук голоса. На крыльце дома сидел молодой парень в перчатках с обрезанными пальцами и курил сигарету.
– Вам, вам говорю, – кивнул он и задумчиво посмотрел вниз. Карие глаза, темные волосы, идеальная шея…
– Ну она тебя и написала, – только и смогла вымолвить я.
В голову сразу пришла запретная, но совсем не тронутая идея, и я поняла, что сейчас сделаю. Вот просто возьму и сделаю, и гори там Гамов синим пламенем со своими правилами, а Лешка… Что Лешка, это же ведь не измена. Я сделала шаг вперед, наклонилась и поцеловала невозможного, несуществующего персонажа прямо в пахнущие дымом губы, провела правой рукой по шее. Он как-то даже опешил – да откуда же в неглубокой книге такой герой? – а я рассмеялась и побежала вниз по улице, обреченно надеясь увидеть белый дом. Солнце слепило, совсем как в детстве, да и наплевать, ну кто перепутает чужую книжку с реальностью, Саус стрит, направо на Вейвертон, потом Чарльз. Я встала, как вкопанная, видя совсем другие дома, больше похожие на Ригу или Краков, согнулась пополам – почти как от боли, и мир стал рушиться прямо у меня на глазах. Я не выходила долго, пока не начали орать люди, потом вздрогнула – и шагнула из романа в первую попавшуюся дверь.
Гамов, все так же стоявший рядом (да меня не было секунды три, наверное), похлопал по плечу и повлек за собой в машину, а я никак не могла отдышаться, обманутая и оглушенная, потому что в детстве однажды потерялась и бежала так же, Саус стрит, Вейвертон, Чарльз, знакомая местность, тут живет Ирен, Ирка (кстати, со спины какую-то блондинку я только что видела и почти решила, что это правда), еще немного – и вот он, дом, а на крыльце перепуганные мама с папой. Ничего подобного. Другая местность. Другое все. Фальшивое и ненастоящее. А если бы нет?
– Ты прав, Макс, – заплетающимся языком сказала я. – Нельзя оставаться там дольше.
Гамов что-то провещал в ответ, но я даже не зафиксировала. Ввалилась домой, упала на кровать, вытащила из-под себя записку. Лешка веселился на какой-то вечеринке. На этот раз – без меня. Потому что я действительно чуть было не пропала в придуманном Лондоне. Поверила чужой книжке, захотела проверить – и… Додумать мне не дал зазвонивший телефон. Номер был заблокирован. Я со вздохом провела пальцем по экрану, все еще находясь там, в чертовом Лондоне, и услышала вдруг чистейший звонкий английский:
– Ты даже не знаешь, как меня зовут.
Мир на мгновение поплыл, потому что мне показалось, что на том конце – парень в перчатках с обрезанными пальцами.
– Оливия, ау! Я тут. Хочу тебя заверить, что меня никто не писал. Я здесь, вполне живой и весьма удивленный поцелуем.
Я уронила айфон на пол, взвизгнула и стала топтать экран ногами, чтобы наверняка.
8
Лешка ввалился домой под утро, в четыре тридцать семь. Прождавшая этого весь вечер и всю ночь, я только руками смогла развести, увидев, что он отвратительно пьян. Я очень любила свою непутевую модель, но не в такие моменты.
Когда-то, курсе на третьем, он озарил мою жизнь, ворвавшись в нее на бездарной шумной тусовке по случаю запуска новой линии одеколона, и я была благодарна ему только за это, потому что уже почти загнулась от одиночества и бесцельности своего существования. Бабушка только умерла, и мне внезапно перепала квартира на Чистых прудах, так что даже тридцать тысяч в месяц тратить было не на что, и я перестала работать, перестала делать хоть что-то. А тут он – сияющий, благоухающий, моделька-реклама. И я – в простом строгом платье, наливающаяся бесплатным шампанским. Неладное я заподозрила сразу. Зачем молодому красавчику пялиться на меня? Естественно, за деньгами отца. Небось, на всяких бабок надоело вешаться, а тут такой шикарный вариант. В общем, телефона он не получил ни в этот раз, ни в два следующих.
Я вздохнула, накрыла Лешку, упавшего прямо на диван, пледом, подумала – и принесла ему стакан воды. Одиночество снова накатывало волнами. Каким-то чудным и странным образом он почти излечил меня от этого ощущения, с ним я не была одна, когда он участвовал в модных показах в Европе, а я защищала курсовые про Меровингов в Москве; не была одна, когда он спал, свалившись после очередного рейса. Вообще не была одна. Но вот когда Лешка пил… Я никогда не могла понять, почему, но чувство пустого, абсолютного космоса сваливалось на мои плечи и давило так, что хоть вой. Я как будто оставалась в комнате в одиночестве, да что там – снова наедине со всей Вселенной и чертовыми звездами. Лешка переставал существовать как человек, и даже целоваться с ним совсем не хотелось. Пронаблюдав такое со стороны, я твердо решила про себя, что трех, максимум четырех бокалов шампанского мне хватит за глаза и для веселья, и для того, чтобы не выглядеть пустым внутри инопланетянином в глазах окружающих.
Пытаясь побороть раздражение, я пошла в ванную. Одеваться было еще слишком рано, но сколько можно лежать и думать. Чертов Лешка, зачем надрался в ноль, зачем оставил меня в самом сердце всех неприятностей. Вроде наши отношения стали еще лучше, когда я вышла работать в отдел, не приходилось так часто сидеть дома, пока Лешка мотался по раутам и презентациям, зарабатывая вполне неплохие деньги. Моя зарплата приходила прямо на счет, и делать ради этого ничего не надо было. Разве только потратить почти полтора года жизни, споткнувшись как-то о булыжник и подняв взгляд к бесконечному темно-синему небу.
Я пошла в комнату, добралась на ощупь до книжного шкафа и нашла том “Меридианов”. Корешок, как обычно, согревал пальцы, и на мгновение я прислонилась лбом к полке, впуская ощущение в себя и обнуляясь, откатываясь к истокам, к тому, что было верным. Решение пришло мучительно и не сразу, но, открывая глаза, я уже знала, что сейчас наступит утро. Свет зальет прекрасный бульвар; Лешка проснется с головной болью, но самим собой, и я буду совсем не одинока. А Гамов – Гамов должен узнать, что я выпустила черноволосого красавчика из книжки в реальность., а еще, что он чертов везунчик, но не мне же ему об этом рассказывать.
Я оделась и вышла из дома, добрела до ближайшего круглосуточного ресторанчика и окопалась там, лениво гася кофе чашку за чашкой и листая прихваченный злополучный роман. Описания кудрявого курильщика мне не попалось, но это и не удивительно, учитывая, что он вышел погулять вслед за мной в нашу реальность. А потом еще и звонить надумал. Меня передернуло, я оставила безумные чаевые хмурому официанту и побрела по направлению к Новой Басманной, мрачно рассматривая редкие машины.
Наш офис не дремал круглосуточно, и на работу все приходили, как могли, однако было семь утра, и я рассчитывала почитать старые дела о закрытиях в одиночестве – до вероятного разжалования меня в самые обычные самые продаваемые писатели. Может быть, кто-нибудь уже умудрился поцеловать персонажа, и тот постфактум ожил? Не считая Принца и Белоснежки. Я чуть хмыкнула и засунула руки поглубже в карманы толстовки. Пора было переходить на шубки, но не хотелось. Меха внушали мне непонятную дрожь, а я и так слишком многого боялась в своей жизни.
Я свернула в переулок. Сознание фиксировало излишний наплыв мыслей, но не справлялось совсем, и я в очередной раз подосадовала на себя. Мне как-то посоветовали обратиться к психологу, но этой касте я не доверяла совсем. Я вообще людям доверяла мало, и в противостоянии со звездами данный факт помогал очень сильно. По-хорошему, в данный момент, прямо сейчас, в семь ноль две, я готова была узнать, что Лешка мне изменяет – и остаться ровно стоять на ногах. Это мало что изменило бы в моей картинке бытия. Разве только пару неудобностей принесло бы, связанных с тем, что двадцатишестилетняя сволочь Туров, оказывается, умеет одеваться и не так уж плох собой. Не настолько прекрасен, как Гамов, но что тот Гамов. Я вздохнула и пнула снег, который не замедлил разлететься неровными хлопьями. Нужно было брать себя в руки и думать, размышлять, рефлексировать, черт побери, куда меньше. Ну прорыв, ну Гамов, ну Столешников, ну день рождения, ну Крюг, ну удостоверение ФСБ, ну парень какой-то из книжки вывалился – и хватило, уже расклеилась, уже не сплю, уже ставлю под сомнение правильность своих действий. Чему я сама научилась, если научилась вообще, так это тому, что никогда нельзя задумываться, правильно ли поступаешь. Age, quod agis, abiens, abi. Делаешь – делай, уходя – уходи. Как-то так. Все часы дорогостоящей терапии – о, да я даже господа-боженьку могла себе купить в качестве психолога, психиатра и демиурга ко всему прочему – привели бы только к этой идее.
Я сделала два глубоких вдоха. Легкие обожгло холодным воздухом, но хоть плакать расхотелось, а это было явным плюсом. Такой роскоши, как слезы, я себе точно позволить не могла. А с демиургом поговорить было бы интересно. Спросить: “Старый ты пень, почему все так, а не иначе? Почему мне своих героев жалко, и я никого не убила даже, а ты? Что ты тут делаешь вообще?”. Богохульство всегда приводило меня в чувство. Вот и сейчас, лавируя между маленькими домишками, я начала ощущать землю под ногами. Из-за поворота показалось здание нашего офиса. Сердце неприятно ухнуло вниз – в кабинете почему-то горел свет. Ноги сами понесли меня быстрее, я вылетела на прогалину, так и не отрывая взгляда от третьего этажа, достала карточку, повозилась с замком на кованых воротах, внеслась внутрь… И чуть не напоролась на сидевшего на ступеньках молодого парня в перчатках с обрезанными пальцами. Он курил и смотрел на меня слегка исподлобья.
Сложно сказать, как я оказалась в нашем с Гамовым кабинете, помню, что, пока бежала по лестнице, орала: “Максим! Максим! Макси-и-и-им!!!” – не переставая и не заботясь вообще ни о чем. Больше всего я боялась, что свет там просто забыли выключить, но, в конце концов, можно же забаррикадироваться, запереться изнутри, позвонить… Гамов как раз выходил с распечатками, когда я долетела до дверей, захлопнув все, что захлопывается, за собой. Испытав неприличный приступ облегчения, я просто внесла его внутрь, толкая в грудь изо всех сил и прижимая к стене.
Было тепло, тихо и пахло горьким. Я пришла в себя буквально на мгновение, заорала изо всех сил – мне на голову упал лист бумаги – и побежала запирать дверь кабинета. Остановилась я только в тот момент, когда Гамов мягко отодвинул меня в сторону. Замка не было, а значит, я просто хлопала дверью изо всех сил. Я перевела дыхание и схватилась за огромный комод, но тут Гамов положил обе руки мне на плечи и развернул к себе.
Я никак не могла уловить смысла его слов, потом, чувствуя подкатывающий к горлу ком, врезала себе по левой щеке. В голове зазвенело, но я очнулась.
– Максим, Максим, послушай меня, мы должны что-то сделать, потому что я налажала по полной, Максим, – да к делу же, чудище неприкаянное! – вчера из книги каким-то образом вышел персонаж и теперь преследует меня, и ты пойми, может, я вообще не закрыла реальность, я просто точно знаю, что он…
– В перчатках с обрезанными пальцами? Кудрявый? – спокойно поинтересовался Гамов, и я, в смешанных чувствах, угукнула.
Он продолжал держать руки на моих плечах, и я почему-то поняла, что все будет хорошо.
– И ты из-за этого так орешь и суетишься… Оливия?
Я судорожно закивала, поминутно бросая взгляды в темный коридор, потом в голове будто щелчок раздался, и я снова почувствовала, что скольжу в безумие.
– Макс, – сказала я, делая шаг назад, но не разрывая контакта, – откуда ты знаешь мое настоящее имя?
Гамов отпустил меня сам, сел на край письменного стола и расхохотался, как сумасшедший. Я быстро прикинула варианты отхода, наиболее удачной мне показалась черная лестница, по считывающему механизму не надо было водить карточкой, она открывалась от легкого касания, замок меняли позже всего.
– Хороша же ты, – вдруг посерьезнел Гамов. – Гостя на морозе оставила, да?
– Какого гостя, Макс? – взвизгнула я.
– Да Эйдана же. – Он развел руками так, будто я должна была все понять еще два часа назад.
– Эйдан его зовут. Глава английского закрытия. Коллега наш.
– Максим, – тихо начала я. – Понимаешь, когда реальность книги накладывается на нашу…
– Роза, да он в той же книге был! Неужели сложно понять? – Гамов на секунду замялся. – То есть, не Роза.
– Каким образом?
– Впусти его. Там холодно. Ну же, бегом. Потом поговорим.
Я поняла, что буду стоять на месте до победного и подняла брови. Наконец-то без импровизаций.
– Оливия! – рявкнул Гамов, и меня как будто пощечиной развернуло.
– Не зови меня так, – прошипела я, делая шаг к окну.
– Это твое имя. Об этом мне, между прочим, сказал Эйдан, Эйдан, а не ты. И что сложного в том, что “Берилл” оказался популярен у русских эмигрантов в Англии и грозил всплеском там? Тебе-то что в этом непонятного?
Мне решительно не нравились ни тон, ни смысл сказанного.
– Я не эмигрант, – выдавила наконец я. – Родители – может, а я нет. Я вообще здесь живу. В России.
– Послушай меня, несчастье. Эйдан рассчитал вероятный всплеск, потому что по всей Великобритании – или как там, Соединенному Королевству? – русскоязычных хватает. Переводчик зачитал ему текст. Он пошел закрывать, напоролся на тебя, прилетел сюда сразу после выхода.
– Зачем? – скривилась я. – Прилетать зачем было?
– Затем, что мы с ним кое о чем не договорили на Конгрессе. Понимаешь? Я его знаю сто лет. И еще, вот скажи мне, кто-то когда-то персонажей вытаскивал? Он – похож на персонажа?
Все вопросы неслись мне в спину. Перенервничала, бывает. Надо было еще вчера сообразить, когда он по имени назвал, что за фрукт. Никакой не персонаж, конечно, и инородный объект сразу выделил. Кто мне только удостоверение выдал, я же боюсь всего до одури.
Сделав самый глубокий вдох за последние сутки, я отперла входную дверь и уставилась на мгновенно обернувшегося парня.
– Без поцелуя в этот раз? – буднично уточнил он, опуская ворот куртки и заходя внутрь.
Я слегка рассмеялась в ответ.
– Мы с Максом так долго спорили насчет твоего имени, что я на секунду решил, будто ты персонаж книги, представляешь? Он мне все твердил и твердил, что никакой Оливии у вас нет.
Дверь с шумом захлопнулась. Красавчик протянул мне руку:
– Эйдан.
– Долгая история, – я потрясла его заледеневшую ладонь.
