Kitabı oku: «Сказка про Ливень», sayfa 4
Захотелось облокотиться на Чье-Нибудь плечо, сильное, твердое, надежное. Мужское. Но за спиной у нее никого не было. У нее не было никого.
Она отвернулась от окна и прислонилась к стене, холодной и жесткой. Она стояла, закрыв глаза, и искала внутри себя силы или слезы. Ничего. Она медленно, очень медленно стекала по стене, пока не оказалась на полу. Там бы она и осталась кутаться в одеяло, но подумала, что снова будет простуда, воспаленное горло, горящие щеки, таблетки, чай с лимоном. И отвращение к этой слабости, этой вязкой беспомощности заставило ее подняться, сделать три шаркающих шага и рухнуть на кровать в груду подушек, где она зарылась с головой в пух и одеяла.
Ей снилась весна, пропитанная солнцем и сладким ароматом цветущего персика, густым и бархатным. И свет пробивался сквозь опущенные веки, и было тепло, хорошо и не одиноко. И была надежда. Да, наверное, это была надежда.
***
В субботу. В пол девятого. Пожертвовав здоровым сном, я стоял у «Карамели».
Она не пришла.
Официант уже давно щелкнул замком и перевернул табличку на двери, а я все мерз. Снег падал, и падал, и падал, я стоял под козырьком, дышал теплым запахом свежих круасанов и ждал. И с каждой минутой Она казалась все менее реальной и все более сказочной, и я не верил, что она придет. Впрочем, она и не шла.
Злой до чертиков на себя за глупое ребячество, я решил отвести душу и позвонил Л.
Было почти десять, она не встает раньше одиннадцати, но я был зол. А теперь и она тоже.
– Я стою на морозе уже долбанный час, – процедил я вместо «Привет, прости, что разбудил», – Ее нет.
– Ты дебил, – ответила Л. вместо «Ничего страшного, мне все равно уже пора вставать». – Что мне ее нарисовать тебе, что ли? Забавно, не отвечай. Суббота!
– Я в курсе.
– Ты кретин. Она спит.
– Думаешь?
– Знаю! Но еще часика три и ты ее дождешься.
Она бросила трубку, может быть даже в стену. М-да. Неудобно вышло.
Я вошел и сел за столик у окна. Официант принес чай. Чего я ждал, о чем я думал?
После чая был кофе, круассаны на завтрак. Я хотел уйти много раз, но каждый раз мне вдруг казалось, что сейчас, еще мгновение – и я ее увижу. Я вздрагивал от звонка дверного колокольчика. Ее не было. Это была опять не она.
Были парочки влюбленных, припорошенные снегом. Были парни, были девушки – по одной и компашками, были мужчины с цветами и без цветов, были семьи с детьми и просто дети. Только ее не было.
Чего я ждал, о чем я думал? Я боялся разминуться с ней на пару минут. Шел четвертый час.
***
А мне нравится снег, – ее голос звучал легко и задорно, как в детстве.
– А как же дождь?
– А дождь я тоже люблю.
– О, боже мой! Ты любишь снег, дождь и солнце, и что еще?
– И пушистые белые облака!
– Да, конечно, прости, и еще ветер, и когда нет ветра, и грозу с громом и молнией в любое время года и суток. Оля, скажи лучше, чего ты не любишь?
Она задумалась и за мгновение стала взрослой.
– Не люблю чувствовать себя одинокой.
– Ну, так не чувствуй.
– Стараюсь! – крикнула она и рассмеялась, но в смехе ее было что-то неуловимо фальшивое.
А потом она кружилась, кружилась, кружилась, и ловила снежинки щеками, и мир вращался вокруг нее, как чокнутая карусель, но глаза ее были закрыты, и стояла весна…
***
Снег падал, и падал, и падал. Я уже и не ждал Ее, я просто не мог уйти. Как завороженный, я смотрел на людей, проходящих мимо, одни заходили внутрь и тогда звенел дверной колокольчик, но я уже не оборачивался, я знал – это не она, а потом они уходили, снова тревожа дверной колокольчик, но не меня. Время от времени били часы: один раз каждый час, я уже не считал, сколько я здесь сижу – я старался уйти. И не мог.
Снег шел, и шел, и шел. И когда мир за окном стал слишком белым, я закрыл глаза. И была весна. Девушка в парке кружилась, едва касаясь асфальта носочками туфель, глаза ее были закрыты, и я никак не мог поймать черты ее лица – так быстро она вращалась, ускользая от меня. А потом она смеялась, и смех ее разлился волнами и накрыл меня с головой, я утонул в ее смехе. Ливень. «Ливень!» – крикнул я, она замерла, повернувшись еще пару раз по инерции, волосы разметались по ее лицу –
– Вы заняли мой столик.
***
Ну, и как это было?
– Странно, это было странно.
Они валялись на полу, глядя в снежно-белый потолок и болтали о всяком, о ерунде. Где-то за окном шел снег, шли редкие заснеженные прохожие, город спал.
– Неужели он извращенец? – Вера смеялась, она очень старалась этого не делать, но улыбка срывалась с ее губ и звенела громче всех ее слов. – Оленька, ты должна меня срочно с ним познакомить!
– Издева-а-а-аешься.
– Нееет.
– Даааа. Ты издева-а-а-аешься. Но мне все равно. Это действительно было странно. Мы гуляли, мы говорили, он смотрел на меня своим безумным взглядом. Я просто знаю, что из этого ничего не выйдет.
Удар подушкой по голове. Подло. Внезапно. Действенно.
***
Мы кружились в вальсе. Правда, музыки не было, а Л. не танцует вальс, но мы кружились, кружились и смеялись, налетая на стены, задевая косяки и сбивая ноги об стулья. Мы кружились и смеялись, а потом я сказал:
– Я ее дождался.
Л. замерла, как в копанная, и заглянула в мои глаза так глубоко и так пронзительно, что я отпустил ее и перестал улыбаться.
Она забралась на широкий подоконник и села по-турецки.
– Жалуйся.
– Не понял.
– Жалуйся. Рассказывай, как это было?
Ее интонация совершенно отбила желание делиться сокровенным, но отступать было некуда.
– Я, я сидел в «Карамели», за «её» столиком и, и она пришла.
– И?
– И слово за слово…
– И все?
– Что еще?
– Ольга. Она такая, какой ты ее ждал? Твоя Ливень?
Я молчал. А то потом выпалил, то ли искренне, то ли назло:
– Да, – вот так просто, без объяснений, без комментариев.
– Что за бред? – она нервно заерзала на своем подоконнике, мне почему-то казалось, что больше всего ей хочется заехать сейчас мне в челюсть, но я отдал должное ее терпению – она только сверлила меня взглядом, но лучше б заехала, честное слово.
– Послушай, Л.
– Нет, это Ты меня послушай, да послушай же ты! Осёл ты упрямый! Ты подменяешь эфемерное реальным: ты не нашел свою Ливень, ты просто увидел симпатичную мордашку и решил: «Вот она», но ты не нашел ее, ты ее заменил, ты ей изменил, ты ее предал.
– Хватит!
Она замолчала. Я был зол, я был груб, но мне казалось, что я был прав. Мы молча смотрели друг на друга, и между нами была стена, высокая, прочная, каменная, нет, это был мраморный монолит, кусок гранита, и мы не видели, не слышали друг друга. Мы вращались в разных мирах, в разных Вселенных, и говорили, конечно, на разных языках.
– А где портрет? – мне очень хотелось разрядить обстановку, но я понимал, что я всего лишь довольно трусливо меняю тему.
– Чей? Ольги? – она усмехнулась. – На него растворитель попал, случайно, почти целая банка.
– А Ливень?
– Ливень? Ливень я еще не нарисовала.
***
Знаешь, мне иногда кажется, что я живу не «здесь и сейчас», а где-то там – далеко, и моя реальная жизнь от меня ускользает по чуть-чуть, потихоньку, медленно крадется к финалу, а я здесь, порхаю, словно бабочка, и мне все равно. И мне так хорошо. Не хочу ничего, никого. Понимаешь, Дим? Никого не хочу в своей жизни. Хочу быть бабочкой.
Он смотрел на нее своими большими грустными глазами и не знал, есть ли в ее словах правда.
Он смотрел на нее, молчал и чувствовал, как с каждым словом Она отдаляется от него. Он все испортил. Он слышал в ее словах прощание. Она еще не знала, что Это – их последняя встреча – ночные посиделки до утра.
Бутылка вина лишь немного отпита, да и то больше раскатано по бокалу.
– Знаешь, ты замечательный.
– Друг?
– Нет, ты просто замечательный.
– Не надо, Оля. Не надо.
Он всегда был ее персональным волшебником и поэтому знал, конечно, намного больше.
Проблема в том, что Она ему нужна, а Он ей – как друг. Просто ей кажется: это преодолимо, и все будет, как прежде, но он-то знает. Он уже слышит неловкое молчание и глупые оправдания, когда Она поймет, что нужна ему. И он не хочет. Он уже видит в ее глазах боль, потому что она не может быть чем-то бОльшим, а что-то меньшее уже не работает. Он узрел будущее, он был там, он окунулся в него и захлебнулся.
Олечка, Оленька, Оля.
Он взял ее за руку и заглянул в ее глаза. Он искал в них ответ, надежду как спасательный круг, но он тонул, тонул в ее омуте. И она была далека, как никогда.
***
– Знаешь, он меня поцеловал – Она водила кончиком пальцев по сухим потрескавшимся губам.
– И? – Вера загадочно улыбнулась и подалась вперед от нетерпения, но зря – продолжения не последовало. – И ты, разомлев, повисла у него на шее или вцепилась в него, как дикая кошка?
– И я смотрела на него, как баран на новые ворота.
– А потом?
– А потом я смотрела, как он уходит.
– И он ушел?
– Ушел.
– Совсем?
Она молчала.
***
В окне дома напротив, как и прежде, свет горел до поздней ночи, граничащей с ранним утром.
И так хотелось прийти туда, постучать в дверь его квартиры, зная, что он откроет, прижаться к его груди, превратившись в маленький, крошечный дрожащий комочек. И самое ужасное, что он ее ждал.
Она смотрела в его окно, и думала: как долго он будет оставлять для нее включенным свет в доме на той стороне улицы? Достаточно ли долго для того, чтобы, разбив в кровь колени, ладони и голову, она вернулась к нему зализывать раны? А если да – настолько ли она жестока? И она боялась, боялась до смерти, что настолько. Да, она настолько жестока.
Она очень хотела, чтобы у него появилась женщина, которая будет каждый вечер выключать свет на кухне и плотнее задергивать шторы в спальне. Она хотела узнать эту женщину, назвать ее по имени и сказать: «Береги его, знаешь, он замечательный. Не будь такой дурой, как я. Не будь дурой».
Он ушел из ее жизни, как настоящий волшебник – в золотистом сиянии лимоновых штор.
В окне дома через дорогу горел свет. Для пущего драматизма стоило бы добавить, что ночь приближалась к зениту, на улице царил мрак и только абажур в ее окне рассеивал тьму вокруг. Но из все этого на самом деле имел место только абажур. Да, это была кухня, и сквозь призрачный тюль в оконном проеме я видел абажур. Так почему же я выбрал именно это окно из десятка неспящих в доме на той стороне улицы? Не знаю.
Я видел женский силуэт, силуэт – ничего более. Она сидела за столом и пила чай, или кофе, или виски с содовой, или без содовой, или кисель, без комочков, конечно.
И иногда мне казалось, что она смотрит в мое окно. Она смотрела подолгу, замирая без движения или даже не дыша, мне казалось, она смотрит прямо в мое окно. Лица не разобрать – не важно, она была моей полуночной соседкой, и мне казалось, что между нами вырастает мост из лунного света, отраженного снегом где-то там, внизу, и стоит только сделать шаг, но мы не двигались с места.
И я погасил свет в своем окне.
***
Знаешь, твой звонок меня очень удивил.
Л. промолчала и лишь плотоядно усмехнулась – что тут скажешь: этот звонок удивил ее саму не меньше, если не больше, второй звонок за год – явный перебор.
Они сидели в одном немного потрепанном и на редкость прокуренном баре – наш любимый, мой и Л.
– Послушай, Ольга.
– М?
– Не перебивай, – выдохнула, помолчала, подвигала предметы на столе, пристально разглядывая собеседницу с головы до уровня стола. – Ты знаешь, что у нас есть один общий знакомый. Безнадежный законченный романтик, немного смахивающий на психа?
– Кажется, я догадываюсь, о ком ты, хотя с психом это, конечно, перебор, – она напряглась, предчувствуя, что разговор, видимо, предстоит еще тот.
– Да неужто? А впрочем, как хочешь, хотя мне виднее, я-то его много лет знаю. Так вот, – Л. снова замолчала. Она подбирала слова, четкие, ясные, недвусмысленные и острые, но не получалось – слова никогда не были ее сильной стороной. – Представляешь, он вбил себе в голову, что ты – девушка его мечты, – она довольно фальшиво рассмеялась – актерское мастерство так же не входило в список ее талантов.
Ольга молчала, разглядывая, как кружится в чашке случайный чайный лист.
– А ты не думала, что, возможно, он прав? – о да! Ее взгляд тог быть не менее убийственным, видимо, это семейное.
– Нет.
– Обоснуй.
– Он кретин.
– Допустим. Но ведь и обо мне ты не слишком высокого мнения. О, боже мой! Не считаешь ли ты, что он меня недостоин? – это был рискованный выпад, но Л. лишь фыркнула.
– Наоборот.
О. поджала губы.
– То, что вы друг другу совершенно не подходите, меня совершенно не волнует. Ты далеко не первая из тех, кто ему «не подходит», и это только на моей памяти и, надеюсь, не последняя, – О. удивленно повела бровями. – В смысле, я надеюсь, что ты у него не последняя, поскольку слишком уж это было бы печально. Для него, – Л. взяла затяжную паузу. Она не слишком любит людей, а говорить с ними тем более. Я составляю чуть ли не единственное известное мне исключение из этого общего правила, что уж говорить об Ольге, которая была близка к вершине хит-парада людей, которых Л. попеременно то презирает, то ненавидит. Я это к тому, что такой монолог был для нее уже слишком длинным, и я не представляю, каких усилий ей стоило его продолжать. Но она продолжила:
– Он влюблен. Как истинный безнадежный романтик. До одури. Но не в тебя.
– А в кого же? – О. улыбнулась – все это все более напоминало ей глупый фарс или, скорее, дурацкую комедию.
Л. злилась. Она хорошо понимала с самого начала, что этот разговор был самой плохой ее идеей за много лет, но все же она на него решилась, и теперь чувствовала, как все глубже и настойчивей загоняет себя в тупик. Так ей и надо, конечно, лезть в чужие отношения – самый неблагодарный труд, да, к тому же, еще и бессмысленный, но:
– О, это прекраснейшее творение! – говорила она, изо всех сил борясь с желанием вцепиться Ольге в горло и задушить – это бы мигом решило все ее проблемы. – Само совершенство. Он ее придумал, – Л. вонзилась взглядом в О., и та просто оцепенела от напора, от силы этого взгляда, от ненависти и презрения, которые вырывались наружу помимо воли самой художницы – так сильно она ощущала свою связь с Ливень – образом, который все никак не могла нарисовать. – Ты понимаешь меня?
Ольга молчала.
– Послушай, мне было бы плевать, если бы он пришел и сказал мне «Я встретил девушку, она просто чудо, ее зовут Ольга» и ла-ла-ла – живите долго и счастливо, но он пришел и сказал «Я встретил ее, мою…», – она замолчала, она не хотела говорить, не хотела называть ее имени, но она уже начала. – Он сказал: «Я встретил мою Ливень».
Она замолчала, ожидая усмешки или, или любой другой реакции, но Ольга лишь молчала, оцепенев, как кролик перед удавом: она не слышала ее слов, она лишь чувствовала на себе этот тяжелый ледяной взгляд.
– Он придумал ее, он в нее влюбился, потом встретил тебя и назвал тебя ею. Он любит не тебя, а ее в тебе. А ее в тебе нет ни на грамм, ни на йоту. Однажды он тебе надоест. И ты убьешь его. Ты убьешь в нем все, что способно чувствовать. И вот тогда вы будете идеальной парой, когда он тебе уже будет не нужен.
Они молча смотрели друг на друга. Л. выбросила, выплюнула из себя все слова чуть ли не на месяц вперед, но это того стоило: она чувствовала, что сделала все возможное, все, зависящее от нее, чтобы защитить мою, ее Ливень от Ольги. Но этого было мало. Ольга сказала:
– Мне все равно.
***
Я очень резко, словно ударом по голове, поняла, что все, что происходит вокруг – моя жизнь и я ее проживаю, плохо ли, хорошо, но другой жизни у меня не будет. Ничто не начнется завтра вдруг, как новая серия или спектакль, и сегодня вовсе не репетиция, и это не надо пережить или переждать.
В это нужно погрузиться, погружаться ежеминутно, потому что
Это – моя жизнь.
И от Этого стало страшно.
***
Это чувство возвращалось к ней вновь и вновь с настойчивостью дежавю. И вот сегодня опять.
Она закрыла за собой дверь, включила свет в прихожей и замерла – ей снова казалось, что дома кто-то есть, кто-то, кто смотрит на нее из темноты комнаты. Но никого не было. В кухне тихо гудел холодильник, у соседей бежала вода, и больше ни звука, кроме ее дыхания, но ей опять казалось, что кто-то все-таки есть.
Она вышла из туфель, включила свет в комнате, кухне и даже ванной, включила телевизор, компьютер и чайник, распахнула шкаф, разложила диван и смогла вздохнуть свободнее – в ее однокомнатном мире негде было прятаться.
Ей снова вспомнился голос, повторяющий ей с завидной настойчивостью одно и то же: «Оля, Он тебе нужен». «Нет, – отвечала она упрямо. – Мне нужен кто-нибудь, кто-нибудь другой, но не он, он мне не нужен». И голос замолкал, он бы мог продолжить, но дальнейшие аргументы были бы слишком убийственны, чтобы произносить их вслух. И больше всего Оля боялась, что этот голос прав.
Она смотрела на окна дома напротив. На одно окно, в котором появлялся и исчезал женский силуэт. У него опять был кто-то. Кто-то. У нее все еще не было никого. Никого, кроме его голоса в телефоне.
Он звонил ей пару раз в неделю или отправлял голосовое сообщение, как сегодня:
«Привет. Не спрашиваю, как у тебя дела – надеюсь, что все хорошо, надеюсь, что если будет плохо, ты все же перезвонишь. А пока я вижу, что ты включаешь свет на кухне и в спальне каждый вечер и выключаешь чуть после одиннадцати, и я надеюсь, что у тебя все хорошо. Люблю. Целую».
Она усмехнулась: люблю, целую – в его окне отчетливо виднелся женский силуэт. Ольга ненавидела этот силуэт еще сильнее, чем голос в телефоне: «Люблю, целую» – речевой штамп или прозрачный намек? Или не прозрачный? Тонкий мостик с надеждой на то, что он еще ждет ее на той стороне улицы. Но она не придет.
«Я не приду, – повторяла она. – Я не приду». И все же ненавидела женский силуэт в окне напротив.
«Жадина», – усмехалась она, но продолжала ненавидеть.
Она наполняла себя ненавистью и ревностью, как ядом, и только когда ее начинало тошнить от собственной желчи, она отходила от окна, удаляла его сообщение, выключала все лампы и люстры и оставалась один на один с глазами, которые снова смотрели на нее из темноты.
***
Ольга, что с тобой?
– Ничего, – она улыбалась, – Все хорошо.
Но я знал, что это ложь. Ну не Ложь, конечно, с большой буквы, а скорее такая неприятная недосказанность – я знал, что она что-то от меня скрывает, и не просто «Что-то»: она прячет от меня часть своей жизни, важную, по-видимому, часть.
Я оправдывал ее, убеждал себя, что за это и полюбил ее – за поволоку тайны в ее глазах. Но на деле, если разобраться, в ее жизни было слишком много мест, куда она меня не пускала: ее квартира, ее кофейня, ее мысли. Она не знакомила меня с друзьями, не говорила о том, что ее печалит. И все бы ничего, если бы она оставалась моей Ливень, девушкой из дождя и тумана, но, увы. Я очень скоро перестал о ней думать так, я очень скоро стал называть ее «своей женщиной», и главным словом в данном случае было именно слово «женщина». И все же я любил ее.
Я хотел сказать Л., что она была права и неправа одновременно: я нашел свою Ливень, но она оказалась Реальной женщиной. Вот только Л. не хотела говорить со мной. Я стучал в ее двери, я звонил по ее телефонам, но тщетно. Я был зол и растерян, я метался как зверь в клетке, пока не понял: я предал ее. Я выбрал Ольгу. Я любил Ольгу, а должен был ненавидеть. Я должен был ненавидеть ее изо всех сил из-за Л., ради Л., я должен был ненавидеть ее сильнее, чем это делала Л., но я ее любил. Она не могла меня поддержать, а становиться между нами не хотела. И я ее понял. Я понял, что она была лучшим другом, чем я, она была моим лучшим другом.
Ольга накрыла мою руку своей и спросила:
– Что с тобой?
– Все хорошо, – я улыбнулся. Наверно, она тоже знала, что это ложь.
***
Я знаю, в чем твоя проблема. И не закатывай глаза, – Вера была настойчива и напориста, как никогда, ну, не то, чтобы совсем никогда, но такой ее можно увидеть довольно редко. – Дима.
– Ну, пожалуйста!
– Он тебе нужен.
– Ну, хватит.
– Оля.
– Вера. Ты же знаешь, что я с этим справляюсь. И у меня есть …
– Оля, я тебя умоляю! Ты же знаешь, что мне плевать на этого твоего нового ухажера.
– Ну, почему?! Он очень хороший.
– О, вот теперь мне окончательно на него глубоко и искренне плевать.
– Ну, вот где логика, где?!
– В учебнике по логике. Очень хорошим, Оленька, бывает коньяк, табак и шоколад, а не любимый мужчина. И вообще, хватит со мной препираться!
Оля откинулась на подушки и приготовилась слушать.
– Я тебя не понимаю. Вы же всегда прекрасно с этим справлялись: у него есть его девицы, у тебя – твои воздыхатели, но это же вам не мешало! Я не предлагаю тебе выходить за него – вы для таких мероприятий друг другу совершенно не подходите, но как друг он в твоей жизни не заменим. Тьфу ты.
– У меня есть ты.
– Чушь. Я у тебя была всегда и всегда буду, но я, в конце концов, гожусь тебе, ну не в матери, но в тети так уж точно! А Дима…
– А Дима все испортил, Вера, хватит!
– Оля! Ну что за детский сад! Ты его никогда не любила, он тебя тоже – забудьте вы этот бред, как страшный сон.
– Верочка, милая, я знаю это, ты знаешь это, но он-то не знает! Ему вдруг показалось, что мы можем быть отличной парой.
– Ну, так никто и не спорил – можете. Я тоже могу в окно без парашюта прыгнуть. А смысл? Я живу на первом этаже.
– Фу на тебя, Вера. Просто у Димы все иначе. Он живет в каком-то другом мире, верит во что-то совершенно дикое, но то, во что он верит…
– Становится реальностью?
– Как минимум, для него.
– Чертов волшебник.
И никто из них не улыбался.
***
Моя любимая женщина спала в моей постели рядом со мной на соседней подушке. Спала тревожным, неспокойным сном, вздрагивая ежеминутно, вскрикивая во сне. Я гладил ее волосы, целовал лицо и руки, и время от времени она успокаивалась, но ненадолго.
Я смотрел на нее и думал, как странно все обернулось, какой необычной стала наша встреча. Я думал о Ливень. О том, действительно ли, что девушка, чей хрупкий сон я сейчас берегу, гуляла на рассвете под моими окнами? Я никогда ее не спрашивал. А впрочем, ерунда, конечно. Моя Ливень была знаком, была посланием Вселенной, хотя нет, не так: Моя Ливень спит рядом со мной. Она снова всхлипывала под грудой пуховых одеял – ей все время казалось, что у меня дома ужасно холодно.
Я думал о ней, о нас, и в моих мыслях, граничащих со сновидениями, я был стражем у ее дверей. Старинный замок туманного горизонта снова стоял перед моим взором: пустой и безмолвный, и лишь в одном-единственном окне горел свет, пробиваясь тонким лучом через щелку в плотно задернутых гардинах.
