Kitabı oku: «Маленькие друзья больших людей. Истории из жизни кремлевского ветеринара», sayfa 3
Недолгий обед, и срочно в виварий. Результат моего напряженного трехдневного труда оказался весьма успешным. У трех из восьми кроликов был отмечен наиболее желаемый положительный результат. И что служило особенно важным показателем: у тех трех животных, с картиной яркого простудного отита, лечебное действие оказалось наиболее выраженным. Однако из трех номеров препарата я выбрал один, с наиболее впечатляющим лечебным эффектом отхождения содержимого.
У этого подопытного кролика, который даже на короткое время не переставал поедать сено, засохший ушной секрет и гнойные корки хорошо отслоились и растворились, причем совсем без появления какой-либо красноты и раздражения кожи внутреннего уха. При последующей промывке составом соответствующего номера остатки корочек были безболезненно удалены из ушной раковины. Кожа уха, к моей нескрываемой радости, оставалась все того же изначального бледно-розового цвета, а кролик никаких болезненных ощущений, как было видно, не испытывал. Многочисленные кровеносные сосуды всей поверхности уха оставались в неизменном спокойном виде. Тяжкий груз свалился с моих плеч, что являлось почти победой.
Доктор Михаил Серебров поздравил меня с успехом и при этом никак не мог взять в толк, что столь блестящий результат оказался плодом всего лишь трехдневного труда. По его словам, если бы эта разработка была включена в научную тематику кафедры отоларингологии или научно-исследовательского института, то уж не менее трех – пяти лет потребовалось бы для достижения такого эффективного результата.
Все это, конечно, было отрадно, но для полной уверенности в достижении своей цели мне была необходима кошка или собака с хроническим гнойным отитом – точной копией Жунечкиной болезни.
Услышав, что мне нужна собака или кошка с больными ушами, лаборант вивария Николай тут же сообщил, что его беспородная собака Берта и две домашние кошки давно страдают этим недугом. В лечебницу хозяева животных перестали ездить уже как год, так как поняли, что врачи, поставив диагноз «отитис хроника», оказались бессильны вылечить их питомцев.
Эти пациенты стали для меня просто подарком судьбы. Тем более что Николай жил совсем рядом с нашим институтом – на соседней улице. Захватив микроскоп и флакон с лекарством, мы отправились к нему домой.
Испытание препарата я решил начать с самых непокладистых и трудных пациентов – кошек.
Каждого зверька, словно грудного ребеночка, пришлось заворачивать в плотное тканевое одеяло. С кошками вообще всегда сложно работать.
Только редкие особи любят лечиться. Но эти две кошки наглядно мне показали, что лекарство действует на самом деле безболезненно. Они тихо сидели в тесном коконе, пока я очищал им уши от гноя и засохших корок. Уши зверушек на наших глазах становились чистыми. Засохшие гнойные струпья делались мягкими и быстро отслаивались от кожи, а кошка их вытряхивала резким движением головы.
К моему удовлетворению, кошки, оказавшись на свободе, не чесали безудержно лапами уши, не раздирали их в кровь. Они тихонечко уселись на свои излюбленные места на диване, изредка потряхивали головами и усиленно вылизывали свою шерстку на шее, боках и животике. Затем как ни в чем не бывало, прикрыв глаза, впали в дремоту. Кошки приняли у меня экзамен на отлично.
С собакой прошло все намного проще. Дворняги всегда отличались умом, терпением и кротким нравом. Берта не была исключением. Она, точно так же как и кошки, особого желания лечиться не выказала, но в отличие от них моему лечению вообще не противилась. Только таращила испуганные глаза да следила за движениями моих рук, как обычно делают все хозяйские собаки, оказавшись в такой ситуации. Ее владельцы, стоявшие рядом, – Николай и его мама – ласковыми словами подбадривали свою любимицу. Берта, будучи без намордника, старалась излишне не проявлять эмоций. Собаку лишь однажды насторожил момент, когда ее уши оказались наполненными лечебным раствором. Но буквально через несколько секунд, из-за наступившего действия анестетика, Берта успокоилась, как будто в ее ушах уже ничего не было. Застаревшие и крепко склеенные с многочисленными волосками ушной раковины гнойные корки через некоторое время стали мягкими и удалялись легко и безболезненно. Животное оставалось равнодушным ко всему происходящему. И эта картина меня и всех окружающих радовала. После процедуры уши Берты, только что заполненные гноем и источавшие неприятный гнилостный запах, были неузнаваемо чистыми и совершенно не пахли.
– Вот это да! – радостно воскликнул хозяин собаки Николай.
– Такими чистенькими стали ушки нашей Берточки и совсем не покраснели. Просто не верится, – добавила его мама, при этом несколько раз перекрестившись.
– Анатолий! Поздравляю! Ты получаешь прекрасные стабильные результаты! – присоединился к поздравлениям Михаил. И мечтательно продолжил: – Теперь наверняка можно будет и у детей обходиться без стамесок и долбежки височной кости.
В этот момент мне показалось, что Михаилу как никогда захотелось оказаться на моем месте…
Мне стало очевидно, что, обладая гуманным и эффективным способом борьбы с отитом, теперь я имею право приступить к лечению Жуни.
Когда на следующий день состоялась намеченная встреча с Галиной Леонидовной Брежневой, то все присутствующие при этом смогли убедиться, что они в своем докторе не ошиблись.
Без лишних слов я приступил к лечению. Ни в первый раз проведения лечебной процедуры, ни в последующие мой маленький пациент не испытал никаких страданий. Крепко поджатая культя хвостика, трагически вытаращенные глаза, наполненные слезами и нескрываемым душераздирающим ужасом, у Жуни остались в прошлом. Врачебное вмешательство для него проходило совершенно безболезненно. Тем не менее надо признаться, что лечебные процедуры особого удовольствия собаке не доставляли. Вполне естественно, пес тряс ушами, словно в летний зной отгонял от головы назойливых мух, и заглядывал мне прямо в глаза, будто хотел узнать, почему не чувствует боли от лечения. А я, снова не отводя глаз от его пристального взгляда, как и при первой нашей встрече, сказал ему, что свое обещание безболезненно вылечить уши сдержал.
Во время ежедневных процедур в течение целых трех недель, которые потребовались для полного излечения отита, Жуня держался просто молодцом. Каждый раз терпеливо сносил заливание в уши теплого лечебного раствора и последующий их туалет. И, как всегда, будучи без намордника, он не сопротивлялся, когда я ватным тампоном выбирал из ушных раковин остатки скопившейся за много лет гнойной пакости. В конце каждого сеанса Жуня облизывал мои руки, то ли от благодарности, то ли препарат казался ему очень вкусным. Скорее всего, в его дружеском ритуале присутствовало одновременно и то и другое.
И, конечно же, Жунечка ни разу не забился от меня подальше, куда-нибудь в темный угол самой дальней комнаты огромной квартиры, как некогда это рисовалось в моих бурных негативных фантазиях. Он каждый раз радостно встречал меня у дверей, бешено вращая кисточкой хвостика, и, ловко подпрыгивая, старался лизнуть в губы. А когда после окончания лечебной процедуры Галина Леонидовна угощала меня чаем или кофе, то Жунечка обычно лежал у ног, так как место на коленях было уже занято более проворным Элли. Таким поведением пациента мое врачебное самолюбие было полностью удовлетворено. Те три тяжких дня, показавшихся мне необычайно короткими, не прошли напрасно. Запущенная болезнь оказалась повержена.
Игорь Щёлоков, как нам обещала его супруга, привез из командировки нужную вакцину. Маленький Элли был привит, и никаких побочных реакций у него не возникло.
Разработанный мною бальзамический состав для больных ушей Жуни я потом применял не один раз на своих многочисленных четвероногих пациентах. Хронический гнойный отит, который, согласно утверждениям их владельцев, должен был сопровождать больных собак или кошек всю их оставшуюся жизнь, в скорости отступал под воздействием одного-единственного средства.
Воспаленные от гноетечения уши или длительно незаживающие глубокие и поверхностные раны, вызванные укусами сородичей, довольно быстро очищались от желто-зеленого гноя и вскоре заживали. На тех местах, где на теле животных должны были остаться проплешины, вскоре появлялась новая блестящая шерсть.
Собаки и кошки смотрели на меня с большой любовью и благодарностью. В их глазах и на мордашках не было никаких намеков на непреодолимый страх и немыслимый ужас, которые мне пришлось наблюдать в свое время при первой встрече с Жуней Брежневым.
Часто я ловил себя на мысли, что собакам и кошкам, которые мною были исцелены от безнадежно запущенной хвори без страшных мук и пыток, я не мог сказать, что своим благополучным выздоровлением они обязаны совсем не мне, а маленькому страдальцу – черному пуделю Жуне, который сподвиг меня на создание чудодейственного лекарства от гнойного отита.
Валидол
Вместо пролога
Валидол – лекарство, бесцветная прозрачная маслянистая жидкость с характерным запахом ментола, схожая с ним по действию на организм. Валидол оказывает успокаивающее влияние на центральную нервную систему и обладает рефлекторным сосудорасширяющим действием.
Хронически больным врачи обычно назначали по 4–6 капель валидола при возникновении резких болей за грудиной в области сердца. Подобное болезненное состояние медики называли стенокардией, которая была предвестником инфаркта миокарда с печальным трагическим исходом. Больные при начавшемся приступе стенокардии обычно капали валидол на кусочек сахара-рафинада и держали во рту до полного рассасывания. Через несколько минут боль отступала. В отечественной фармацевтической промышленности начала семидесятых годов прошлого столетия валидол также выпускали в виде таблеток и желатиновых капсул. Капсулу или таблетку было рекомендовано держать под языком до полного рассасывания. Но по сравнению с жидким валидолом на сахаре они действовали заметно слабее. Надо отметить, что в то время почти у всех пожилых людей валидол лежал наготове в дамской сумочке или кармане пиджака. Миллионам граждан всей Земли этот лекарственный препарат не раз спасал жизнь.
Однако у некоторых индивидуумов, чувствительных к ментоловому эфиру изовалериановой кислоты, чем, собственно, и являлся валидол, препарат вызывал ощутимые побочные явления: боль в висках, сильное головокружение, шаткую походку и обильное слезотечение. Так что порой эти пациенты стояли перед выбором: страдать без валидола от нестерпимой боли в сердце в ожидании смерти или принять аллергенный препарат и переживать двойной недуг в мучительном гадании, что быстрее закончится – страшная головная боль с непрерывным слезотечением или сильные боли за грудиной, резко отдающие в лопатку…
* * *
Такой дилеммы у Михаила Михайловича Бахтина не было. Пожилой человек, теоретик искусства, литературовед, философ, писатель, профессор, ученый с мировой известностью. При первом же моем визите к заболевшей кошке Михаил Михайлович сообщил, что восьмилетняя Киска – не просто очаровательное домашнее животное, а спасительница, полностью заменившая валидол, который его изношенный организм совершенно не переносит из-за нежелательных побочных действий. Профессор стал в шутку называть кошку Валидолом, когда в тяжкие минуты приступа стенокардии домашняя любимица чудодейственно успокаивала больное сердце.
– Доктор, мне скоро исполнится восемьдесят лет. Большую часть времени я теперь провожу лежа в кровати. У меня ишемическая болезнь сердца, включая атеросклероз аорты, частые приступы стенокардии, экстрасистолия, брадикардия и прочие нарушения на фоне давнишнего диабета. Считаю, что только благодаря Валидолу я столько прожил. Когда у меня начинает разыгрываться приступ, я тут же зову Киску. Она, немножко потоптавшись по грудной клетке, ложится ровно на область сердца и начинает громко мурлыкать. Все ее тело вибрирует, создавая особое биополе, которое нормализует расстроенный сердечный ритм и улучшает коронарное кровоснабжение сердечной мышцы. Буквально через несколько минут мне становится необыкновенно легко дышать, а загрудинные боли стихают. Сердце уже не сдавливает тяжелый спазм, артериальное давление приходит в норму. Брадикардию сменяет пульс в шестьдесят ударов в минуту. Но с утра Киска сама не своя. Не ест со вчерашнего дня, а сегодня и воду не пьет. Забилась под мою кровать и не желает выходить на свет… Вылечите ее, доктор, пожалуйста. Этим вы продлите мне, старику, жизнь.
Стоявшая рядом с нами Леонтина Сергеевна – друг и помощница Михаила Михайловича – легким кивком головы подтвердила им сказанное.
После того как профессор сообщил мне, что кошка – его спасительница и к домашней кличке имеет заслуженную приставку «Валидол», этот факт в моем мозгу вызвал чувство необычайно обостренной ответственности за здоровье кошки и жизнь тяжелобольного человека.
При осмотре кошки была выявлена причина недуга – напряженный и болезненный живот при жутко переполненном мочевом пузыре. На мой вопрос о том, когда кошка последний раз испражнялась и мочилась, ответила Леонтина Сергеевна. Сказанное ею полностью подтвердило мое подозрение:
– Кала нет неделю; в лоток Киска не мочилась три дня…
– Доктор! Вы по сравнению со мной, можно сказать, молодой человек, однако у вас манеры врача из далекого Средневековья, – неожиданно для меня объявил владелец животного.
– Михаил Михайлович! Это плохо или хорошо?
– Притом что своим конкретным вопросом о моче и кале вы попали в самую цель – это, Анатолий Евгеньевич, очень хорошо. Ведь эскулапы древности, вы, наверное, это сами знаете, здоровье и жизнь больного непременно связывали с его мочой и калом. Именно по моче они определяли, сколько больному оставалось жить на белом свете. Вы, доктор, наверное, встречали в старинных трактатах по медицине оттиски гравюр с изображением врача, который держит на уровне глаз стакан со свежевыделенной мочой больного и внимательно ее изучает? – произнес Михаил Михайлович, слегка приподнимаясь над подушками.
– Доктор! Не смерть ли мне предвещает цвет мочи моей? – внезапно с нужной интонацией в голосе продекламировал я неизвестно откуда всплывший в моей памяти столь жизненно важный вопрос больного, обращенный к лечащему врачу, этим самым продолжая и дополняя тему, начатую моим гениальным собеседником.
От услышанного Михаил Михайлович резко встрепенулся. Мне даже показалось, что он испытал желание вскочить с постели, но что-то его вовремя удержало от этой опрометчивой затеи. Его глаза радостно округлились. В них легко угадывался проснувшийся задор, неподдельное удивление и любопытство… Тут же мне подумалось, что вот-вот сейчас он спросит меня об авторе этих строк. К своему великому стыду, его я на тот момент не помнил. Только смутно догадывался, что это изречение почерпнул из какого-то литературного источника, когда готовился к кандидатскому экзамену по философии. И вдруг… К своему собственному удивлению, я, словно студент на экзамене, чувствуя всем нутром, что требовательный преподаватель вот-вот задаст мне вопрос, от которого не отвертеться, набравшись нахальства, на одном дыхании бойко выпалил:
– Рабле…
Вдохнув очередную порцию воздуха, правда, менее увереннее, добавил:
– Михаил Михайлович Бахтин, «Материально-телесный низ в творчестве Франсуа Рабле».
Мне показалось, что своим ответом я сразил профессора наповал. На его морщинистом лице заиграла доброжелательная улыбка. Он что-то хотел сказать, но передумал…
Я отчетливо осознавал, что мои знания в филологии довольно слабые и в беседе с великим столпом в мировой филологической науке и философии не следует приближаться к этому дремучему для меня лесу.
Не придумав ничего лучше, чем спрятаться за профессию врача и цель своего визита, я подхватил кошку на руки, подстелил под нее простыню и приступил к лечению, чтобы не дать профессору возможности задавать мне вопросы.
Как говорится в русской поговорке, молчал бы и сошел за умного. Но нет… Меня почему-то понесло, причем именно в дебри бахтинского филологического анализа литературного творчества Франсуа Рабле:
– А теперь, наша маленькая мурена, займемся твоим материально-телесным низом… – и сам того не замечая, подражая Франсуа Рабле, выдал экспромт: – Мочи и кала нет три дня, но это было до меня… Ветеринарный врач к Киске пришел, телесный низ обмяк, и кал пошел…
Конечно же, я гиперболизировал свои врачебные возможности. Кал так сразу, даже при всем моем желании, пойти не мог. Тем более без постановки хотя бы очистительной клизмы. Но вот моча…
Я попеременно массировал пальцами то область толстого кишечника и прямой кишки, то область тугого мочевого пузыря, добиваясь расслабления мышц. Минута, вторая, третья, четвертая, пятая… На восьмой минуте массажа мочевой пузырь сдался. Белоснежная простыня стала быстро пропитываться мочой – тяжелеть и обширно коричневеть у всех на глазах. Комната сразу заполнилась специфическим запахом застоявшегося кошачьего экскрета. Какое счастье, что я догадался под простыню подложить клеенку и мои брюки остались сухими. Из кискиного материально-телесного низа вылилось не менее полулитра зловонной жидкости.
На радость всем больная кошка сразу повеселела и, тут же прыгнув с моих коленей на постель к любимому хозяину, стала приводить себя в порядок.
– Я уже писал об этом в своей работе, но сейчас скажу вам, Анатолий Евгеньевич, что Гиппократ был несомненно прав, когда метко называл врача «подобным богу» и сравнивал врачебную практику с фарсом и битвой, в которой принимают участие три действующих лица: больной, врач и болезнь. Вы, доктор, с кажущейся, на первый взгляд, легкостью сразились с кошкиной болезнью, – вдохновенно начал Михаил Михайлович, входя в привычный ему образ профессора.
Выдержав небольшую паузу, он продолжил:
– А чего только стоит ваша театральная наигранность! С каким артистизмом вы процитировали Рабле – произнесли вопрос больного доктору… Вы создали образ умирающего, который еще не потерял надежду на исцеление… А когда Леонтина Сергеевна, принеся простыню, которую вы просили, поинтересовалась, зачем вы положили под нее клеенку, вы, улыбаясь, без запинки, не моргнув глазом, с серьезной интонацией голоса ответили: чтобы Киска не поцарапала ноги… И мы, нисколько в этом не сомневаясь, поверили вам – когти-то у нее действительно длиннющие и острые, словно кинжалы из дамасской стали. Одним словом, как у Рабле – сплетение ветеринарной медицины и искусства.
После непродолжительной паузы, сделанной для отдыха, Михаил Михайлович обратился ко мне с вопросом, который совершенно не относился к филологии, и у меня сразу отлегло от сердца:
– А что вы, милейший доктор, скажете о лабораторном исследовании мочи и о причине ее столь длительной задержки?
– Первая часть вашего вопроса, Михаил Михайлович, для меня сложна. Ведь залитую мочой простыню на анализ в ветеринарную лабораторию не отнесешь – ее там не примут. Врачам-лаборантам мочу в стеклянной таре подавай – согласно действующим правилам. Конечно, я мог бы сейчас простыню отжать в лоток, а мочу слить в банку… Но это мало что нам даст. Сильно накрахмаленная простыня, к тому же стиранная в городской прачечной, несет на себе слишком много остатков химических элементов: стиральной соды, порошка и всякой всячины. Результат анализа окажется просто шокирующим. Все же, Михаил Михайлович, отвечая на ваш первый вопрос, скажу коротко: моча как моча. Следов крови, каких-либо хлопьев, сгустков и запаха ацетона, указывающих на нездоровье Киски, нет. Что же касается своеобразного крепкого аромата, ничего патологического в этом я тоже не вижу – так обычно пахнет моча, выдержанная в тепле материально-телесного низа трое суток. Несмотря на излившуюся концентрированную и застоявшуюся темную мочу, Киска будет жить и жить. Переходя ко второй части вопроса в отношении причины задержки мочеиспускания, думаю, что вина полностью лежит на прямой кишке, забитой твердым, жестким, точнее сказать, колючим калом в результате запора. Отсутствие у кошки дефекации в течение семи дней – это длительный запор. Вот сильная боль, появившаяся в толстом кишечнике, и вызвала рефлекторный спазм сфинктера мочевого пузыря. Далее все просто: если кишечник, или по Рабле – «требуха телесного низа», оказался на некоторое время не в порядке, то именно в нем самом кроется причина полного отсутствия у кошки аппетита и затем отказ от питья. Тем более когда нет опорожнения мочевого пузыря…
– Да, Франсуа Рабле был несомненно прав, отмечая, что внутренности и кишки тесно связаны с испражнениями, и калом в частности. Да и вообще жизнь, смерть, рождение, мочеиспускание, испражнение, еда – у него это сплошной гротескный узел; это центр телесной топографии, когда низ и верх плавно переходят друг в друга. «Качели» гротескного биологического реализма… Игра верха с низом, когда они в этом образе великолепно и динамично раскачиваются; верх и низ человека и животного, земля и небо плавно сливаются. Все это, Анатолий Евгеньевич, есть подтверждение вашего правильного врачебного суждения о причине отсутствия у Киски аппетита и вообще ее плохого самочувствия, – добавил Михаил Михайлович, устало откидываясь на подушку, поправленную ему под спиной заботливой Леонтиной Сергеевной.
Я же, запустив руку в свой объемный саквояж, на ощупь отыскивал нужное мне лекарство под шутливый диалог с кошкой:
– Сейчас мы, дорогая Киска, как говорил Гиппократ, будем «биться» с твоим запором. Однако это дело не легкое и не скорое. Во-первых, тебя придется фиксировать, после чего насильно из чайной ложечки поить маслом. К тому же недельный запор за один раз не ликвидируешь. Потребуется два или три сражения. Лечение твоего больного кишечника или избавление его от скопившегося кала начнем сразу, не откладывая, – я извлек из недр саквояжа небольшой флакон с прозрачной жидкостью, с наклеенной аптечной этикеткой «Вазелиновое масло».
В тот же момент мудрая Киска, до этого спокойно выслушивавшая мое обращение, почувствовала что-то нехорошее и, не желая принимать участие в «битве врача с ее запором», стремительно дала деру.
Я увидел затравленный взгляд доброй Киски, и мое желание насильно напоить ее маслом сразу исчезло. Наполнив маленькое блюдце вазелиновым маслом, я любезно предложил его несговорчивой пациентке. Неожиданно для меня Киска принялась лакать, сначала вяло, без особого энтузиазма, затем все охотнее и охотнее. После того как все масло было выпито, животное укоризненно посмотрело на меня умными глазами, в которых без труда прочитывалось: «О чем Гиппократ забыл упомянуть, Рабле не сказал, а мой хозяин Бахтин не указал в своей работе, так это о помощи самого больного врачу. Вот видишь, доктор, я посильно оказываю тебе помощь „биться“ с моей болезнью…»
О том, что кошка охотно и самостоятельно вылакала вазелиновое масло, Леонтина Сергеевна радостно доложила хозяину животного. Я же, в свою очередь, передал все слова Киски, пообещав, что к вечеру она должна немного повеселеть. На что Михаил Михайлович, сказав мне слова благодарности, констатировал, что мы с Киской придали ему сил и зарядили мощной энергией. И что теперь он уже не тревожится за жизнь своей спасительницы. Вот на этой оптимистической ноте я покинул дом Михаила Михайловича, твердо заверив его, что завтра навещу Киску в это же самое время и продолжу начатое лечение.
* * *
Вчерашний заряд бодрости у Михаила Михайловича еще не прошел. Он находился в хорошем расположении духа. И у него в гостях был знаменитый режиссер гремевшего на всю Москву Театра имени Моссовета – Юрий Александрович Завадский. Как только я вошел в комнату, человек, сидевший на стуле подле Михаила Михайловича, бодро поднялся, подошел ко мне и, подав руку, представился:
– Юрий Александрович.
– Очень приятно, Анатолий Евгеньевич, – в свою очередь представился я, несколько смущаясь. И продолжил, стараясь не показывать своего смущения: – Вчера вас, Юрий Александрович, видел по телевизору. Вы нам, телезрителям, рассказывали о новой премьере театра…
– Я вас на нее приглашаю, – тут же ответил творец искусства. Он улыбнулся своей мягкой улыбкой и, кивая в сторону Михаила Михайловича, добавил: – Наслышан о вашем вчерашнем моноспектакле… Да, театр вас потерял, а вот ветеринарии повезло больше. Она вас нашла. Как сказал мой друг, это ваше истинное призвание.
Как нетрудно было догадаться, натура Завадского оказалась далекой от тематики «материально-телесного низа». Ясно представив себе, как сейчас эта столь откровенно-натуралистическая картина начнет проявляться во всех врачебных подробностях и неуемной полноте ярких красок, мастер-эстет, раскланявшись, вручил мне свою визитную карточку, сослался на неотложные дела в театре и спешно покинул писательскую квартиру.
– Всего несколько секунд Киска посидела у меня на постели и скорее на пол… На приглашения забраться на одеяло никак не реагировала. Правда, никуда не уходила – все время находится рядом, а мне хотелось, чтобы она была на кровати, – посетовал профессор.
Взяв кошку на руки и приподняв хвост, я наглядно продемонстрировал хозяину причину подобного поведения его животного. Вазелиновое масло, как этого следовало ожидать, пробив брешь в твердой каловой пробке, стало непроизвольно вытекать из анального отверстия наружу и пачкать шерстку вокруг. Вполне естественно, с подобным явлением чистоплотное животное мириться не хотело, так как не могло допустить, чтобы по его вине была испачкана калом идеально чистая хозяйская постель.
– А сейчас я поставлю Киске очистительную клизму, – сказал я. – Вазелиновое масло, как мы видим, сделав свое дело, пошло на выход. Самое время помочь кишечнику избавиться от частиц твердого кала…
– Дверь ванной комнаты только не закрывайте, – попросил нас Михаил Михайлович, когда я с Киской на руках в сопровождении Леонтины Сергеевны направился в сторону санузла.
Процедура клизмы оказалась очень даже эффективной. Со струей зловонной воды из нутра кошки вылетело не менее двух десятков твердых «орешков». Пропальпировав кошачий живот и убедившись, что сегодня удалось ликвидировать лишь половину «завала», я решил освобождать кишечник от оставшейся части завтра. Злоупотреблять доверием Киски мне совсем не хотелось.
Согласившись с моим доводом, Михаил Михайлович философски заметил:
– Задержка мочи, запор и прочие недуги, связанные с материально-телесным низом, на первый взгляд, в том числе и у Рабле, – сплошной гротеск, а на самом деле – запутанность, замысловатость и хитроумность. И это требует от ветеринарного врача, как в нашем случае, быстрого безошибочного решения и правильного психологического подхода. Киска – наглядный пример этому. Смотрите! Спокойно сидит напротив нас и наводит на шерстке чистоту… Новелла, да и только. А сколько их у вас, доктор, скопилось за практику? Писать вам надо, доктор, писать… Публикация различных случаев, которые происходят с вашими четвероногими пациентами, – чрезвычайно интересная и поучительная литература. Любители домашних животных, да и многие коллеги будут благодарны вам.
– Михаил Михайлович! Как же писать? – воскликнул я с тревогой в голосе от столь неожиданного предложения специалиста по литературе такого крупного, мирового масштаба. – Я ведь окончил не филологический факультет МГУ имени Ломоносова или Литературный институт… Мне страшно даже подумать про писательство. Мне кажется, это трудное дело…
На подобное заявление мой собеседник отреагировал стремительно, словно не семидесятидевятилетний лежачий больной, а бодрый и моложавый командир-наставник:
– Анатолий Евгеньевич! В жизни не надо бояться трудностей, страшного и чего-то ужасного. Мир открыт своими возможностями… У вас, доктор, все впереди. Все получится, только начните писать. А литературные редакторы текст поправят… Они в этом деле доки. Когда вы вчера расспрашивали про заболевшую Киску, по-вашему, собирали анамнез, я заметил, как в библиографическую карточку вы заносили некоторые сведения о ее недуге. Вот и начало новеллы…
Третий день посещения дома Бахтина оказался для меня наиболее волнительным. Не потому, что Киска чувствовала себя плохо. Кошка как раз была героем дня. Со слов Михаила Михайловича, среди ночи он проснулся от внезапной резкой боли за грудиной. Вначале терпел, не хотелось тревожить больное животное. Но боль не проходила. Затем она стала сильно сжимать грудную клетку, мешая полноценно дышать, и неприятно отдавать в левую лопатку. Когда ему стало ясно: приступ стенокардии разыгрался не на шутку и самостоятельно не пройдет, – он, оставшись без выбора, тихо позвал Киску, которая не спала, а просто лежала в кресле рядом с его кроватью и не сводила внимательных глаз со своего хозяина.
Кошка-целительница, как показалось Михаилу Михайловичу, только и ждала приглашения. Она мгновенно прыгнула к хозяину на постель и аккуратно перебралась к нему на грудь. Немного помесив крепкими передними лапками область грудины, Киска с необыкновенной точностью распласталась над сердцем.
По идее, Михаил Михайлович должен был сразу почувствовать тяжесть ее тела. Но нет – оно казалось воздушным и совершенно невесомым. Пушинка, да и только. Громкое мурлыкание на этот раз было тоже необыкновенным. Вскоре эти глубинные душевные звуки, исходящие из самого нутра кошки, заполнили грудную клетку больного от диафрагмы до самой шеи, этим самым вызвав полную анестезию сердца, одновременно облегчая процесс дыхания и кровоснабжения головного мозга.
– Киска пролежала на мне весь остаток ночи и часть утра. Боль отступила, как будто ее и не было. В моем теле оставалась только слабость. Незаметно для себя я задремал. Проснулся от того, что Киска вдруг издала «Мяу» так жалобно, как будто ее укололи острой иголкой. Может, к ней перешла моя боль и ей стало хуже, чем мне, – поделился своими переживаниями Михаил Михайлович.
– Нет, нет, хуже Киске не стало, – отвечал я, исследуя ее живот. – Просто наиболее крупный и твердый каловый конгломерат, застрявший в кишечнике от ее же собственного мурлыкания, вдруг резко передвинулся к выходу. Десять минут легкого массажа, и он непременно выйдет «по вазелиновому маслу» естественным путем. Правда, Киска еще раз громко мяукнет, но зато окончательно и сразу поправится, – успокоил я владельца кошки.
На что Михаил Михайлович, не отрывая голову от подушки, произнес:
– Мне без моего Валидола жить никак нельзя. Когда приступ стенокардии разыгрался, я грешным делом уж подумал, что утром обнаружат меня друзья в раблезианском образе – мертвенно бледным, холодным и непременно с разинутым ртом…
