Kitabı oku: «Жизнь и шахматы. Моя автобиография», sayfa 6
К восемьдесят первому году ситуация начала меняться. Игоря выпустили из тюрьмы, но перед нашим матчем в Мерано он с матерью все еще оставался в заложниках в СССР. На каждой пресс-конференции в Италии Албан Бродбек мучил меня вопросами и обвинениями, буквально выставляя перед журналистами чуть ли не единственным виновником данной ситуации. Возражать, объяснять, негодовать было бесполезно. Бродбек был настроен категорично и заразил своей категоричностью как прессу, так и занимавшего в те годы пост президента ФИДЕ исландского шахматиста гроссмейстера Фридрика Олафссона. Тот настолько проникся этими обвинениями, что решил принять личное участие в судьбе Корчного и его семьи: начал обвинять нашу шахматную Федерацию во всех грехах, делать громкие политические заявления. В конце концов Олафссон добился того, что посол СССР в Исландии попросил его предъявить документы, на основании которых он утверждал, что Корчной постоянно получает отказы в ответ на свои официальные запросы по выезду семьи. И оказалось, что ни одного официального запроса Виктор Львович не отправлял. Почему? Во-первых, ему было выгодно везде рассказывать о травле семьи и о моральном давлении со стороны Советского Союза. А во‐вторых, очень быстро после побега сблизился он с Петрой Лееверик, которая стала его секретарем, экономкой, менеджером, налоговым советчиком, адвокатом и даже секундантом во время наших матчей. И в борьбе за чемпионство своего любимого Виктора она была настолько непримирима, что вряд ли мысль о его воссоединении с семьей могла доставлять ей удовольствие. А Олафссону его голословные утверждения стоили карьеры: в восемьдесят втором году ему пришлось оставить свой пост.
Изменить свое мнение пришлось и Албану Бродбеку, но без какого-либо нажима с чьей-либо стороны и совершенно точно без моего участия. Жене и сыну Корчного разрешили выехать через Вену в Израиль по вызову какой-то дальней родственницы. Узнав об этом, Бродбек тут же предложил Корчному поехать в Вену и забрать семью. Однако Виктор отговорился сверстанными планами и сообщил ошарашенному другу, что никак не может отменить их ради воссоединения с родными. Албан был поражен, но природная порядочность не позволила ему остаться в стороне, и, съездив в Вену, он привез Бэлу – жену Корчного – и Игоря к себе домой. Конечно, сообщил об этом Виктору, который пообещал приехать, как только позволят дела. Дела позволили ему это сделать спустя четыре месяца. Причем появился он на пороге у Албана под руку с Петрой, и Бродбеку потребовалось приложить немало усилий, чтобы хотя бы на время выставить ее из дома и позволить Корчному пообщаться с семьей без присутствия посторонних. Общение, однако, свелось только к заявлению Корчного о том, что у него другая семья, жить с прежней он не собирается, но будет помогать. Помогал, как рассказывала потом Бэла своей подруге Алле – жене моего тренера Фурмана, – весьма скромно. Она была благодарна судьбе за то, что они остались в Швейцарии, где Игорь смог окончить престижный вуз, но могла ли она быть благодарной мужу за череду испытаний и унижений? Никому подобные переживания не прибавляют здоровья, а Бэлу они здоровья лишили окончательно – она скончалась от онкологии через несколько лет после эмиграции.
Эти события не могли не изменить отношения Албана и еще одного их общего друга – Питера – к Корчному. Почему же, собственно, Виктор обвинял меня в краже друга? Ведь никто, кроме него самого, не виноват в том, что произошло. Очевидно, Корчной воспользовался тем, что мы с Албаном по-настоящему сдружились по прошествии лет, а ему эта ситуация претила. Бродбек живет в Швейцарии в двух местах: у него большой собственный дом недалеко от Базеля, а головной офис его юридической компании находится в небольшом кантоне восточной части Швейцарии в городе Гларус. Гларус славится музеем Суворова и своим шахматным клубом, почетным членом которого и является много лет Албан Бродбек. И однажды я получил приглашение встретиться с любителями шахмат в Гларусе. Не помню, почему я не поставил никаких ограничений для участников сеанса. Возможно, рассчитывал на то, что город маленький и слишком большого интереса мой приезд не вызовет. Однако клуб этого маленького города оказался очень достойным, а мастерство его членов – выше всяких похвал. Так что сеанс одновременной игры продолжался около пяти часов. Наверное, мое терпеливое отношение к каждому желающему сразиться со мной уже вызвало симпатию Албана, а по окончании встречи он пригласил меня на ужин, который перешел в беседу у него дома, и закончился разговор примерно в пять утра. Оказалось, у нас с Бродбеком очень много общего, мы одинаково смотрим на важные в жизни вещи, в том числе и на ситуацию вокруг Корчного. Мы сблизились до такой степени, что впоследствии Албан стал руководителем моей делегации во время матча с Виши Анандом в Лозанне. Всегда с удовольствием бываю у него в гостях в Швейцарии, играю и с ним, и с Питером в теннис. Мне легко, интересно и надежно с этими людьми.
А что касается их отношений с Корчным – нет моей вины в том, что они себя исчерпали. Я не могу нести ответственность за чужие слова и поступки. А за свои мне в общении с Виктором Львовичем стыдиться незачем. Я благодарен судьбе за возможность соперничать с этим великим шахматистом, за те уроки бескопромиссной борьбы, которые он умел преподать. И, конечно, за те нелегкие, но интереснейшие матчи, после которых вкус победы был особенно сладок. Виктор Львович Корчной всегда был очень упорным и невероятно опасным противником, и шахматные встречи с ним требовали особой сосредоточенности и скрупулезной подготовки в любых мелочах.
Министры бывают разные
Готовиться к поединку семьдесят восьмого года я уехал в свои любимые Гагры. В моей жизни было три особенных места для подготовки к турнирам: Грузия, Одесса и Латвия. В Гаграх в санатории «Тбилиси» для партийных работников были построены специальные виллы, в половине одной из которых я и разместился. В половине – потому что во второй части дома отдыхал первый секретарь горкома партии Тбилиси Нугзар Унделадзе. Я хорошо запомнил этого человека потому, что он был очень добрым, приятным и общительным, близким к спорту – мастером спорта по гандболу, – а еще, к сожалению, и потому, что несколько лет спустя, возвращаясь домой, он погиб вместе с женой, случайно оказавшись в эпицентре бандитской разборки.
Во время нашего пребывания в Гаграх, к счастью, ничто не предвещало такого печального конца. Жизнь текла размеренно и неспешно. Отдыхающие отдыхали, а я вместе со своей командой занимался подготовкой к встрече с Корчным. Играем, вырабатываем стратегию, изучаем материалы – работаем. Работает с нами, и впервые в истории советских шахмат, лично выбранный мной повар, в необходимости которого долгое время сомневались.
Когда местом проведения будущего матча выбрали курортный город Багио на Филиппинах, руководитель нашей делегации – Батуринский – поехал туда с инспекцией и вернулся в абсолютном восторге. С воодушевлением рассказывал о чудесных пятизвездочных отелях, о прекрасной кухне, о влажных тропических лесах острова Лусон и не переставал уверять, что окажемся мы ни больше ни меньше как в самом раю. Батуринский уверял и меня, и министра Павлова, что никаких проблем с питанием там нет и возникнуть не может. В предложенной гостинице четыре ресторана, один из которых работает круглосуточно, кормят прекрасно – разнообразно и вкусно. Павлов, выслушав восторженные отзывы, спрашивает у меня:
– Вы говорили, что нужен личный повар. Возможно, это все-таки лишнее?
– Сергей Павлович, – отвечаю спокойно, но убедительно, – туристическая поездка – это одно. Когда захотел – пошел в ресторан. Поздно проснулся – заказал завтрак в номер. Торопиться никуда не надо, забот никаких. Но мы ведь едем не отдыхать, а работать, и работать много и напряженно. Голова должна быть занята игрой, а не мыслями о еде. Да и, честно говоря, собственный повар в данном случае – это не роскошь, а уверенность в собственной пищевой безопасности.
Я видел в глазах министра понимание. Конечно, никто не рискнул бы напрямую говорить о том, что Корчной способен на подобную подлость, и я думаю, что никогда ничего подобного Виктор себе не позволил бы, но ведь известно: береженого Бог бережет. Уверенный в том, что уже склонил Павлова на свою сторону, продолжаю настаивать:
– А если, например, ночная работа или партия оказалась проблемной и проблему надо срочно решить? Думать ли нам о том, в какой ресторан пойти под мышкой с шахматами, или легче попросить повара принести тарелку супа туда, где мы находимся?
– Ладно, ладно, – Павлов демонстративно поднял руки вверх, – убедили, включаем мы вашего повара в делегацию. Проверенный хоть человек, я надеюсь?
– Более чем, Сергей Павлович!
А человек мой повар был на самом деле не просто проверенный, а уникальный. Уверен, что ни одному шахматисту ни на одном матче не готовил кулинар, в трудовой книжке которого черным по белому было бы записано «мясник». Виктор Бобылев, с которым меня познакомил личный тренер по физической подготовке, готовил в свое время в лучших ресторанах Москвы – «София» и «Узбекистан». Потом стал шеф-поваром ресторана «Гавана» на Ленинском проспекте, и именно его кухня сделала это заведение знаменитым. Как водится, власть имущие везде и всегда любили и любят вкусно покушать. А в советские времена любили это делать не только вкусно, но и бесплатно. «Гавана» пользовалась особой популярностью. Виктор рассказывал, что посещали его и партийные чины, и работники правоохранительных органов. До тех пор, пока ели и пили в ресторане, он терпел положение вещей, но когда начали требовать все то же самое навынос, по-настоящему испугался и решил, что работа мясником куда приятнее тюремной камеры на неопределенный срок. Недолго думая, уволился и планировал тихо и спокойно отсидеться на новом поприще, разделывая туши.
После знакомства со мной Бобылев ездил с командой на сборы в Одессу и в Латвию, отправился он с нами и в Гагры, где первоклассно кормил нас, пока шла подготовка к матчу с Корчным. Ничто не предвещало никаких проблем, но за несколько дней до вылета в Москву я позвонил Батуринскому узнать, все ли готово к поездке на Филиппины. Виктор Анатольевич заверил меня, что все в полном порядке, все шестьсот килограммов служебного багажа ждут отправки. А надо заметить, что вес поклажи, с которой шахматисты путешествовали на серьезные матчи, практически всегда превышал полтонны. Одних только книг до появления интернета, компьютеров и планшетов мы возили с собой по четыреста килограммов. Брали и продукты питания. В Багио, например, должен был лететь космический черный хлеб, каспийская вобла, гречка и даже селедка. В общем, Батуринский несколько раз повторил, что волноваться не о чем, но в конце разговора признался, что все же есть одна небольшая проблема.
– Что за проблема? – интересуюсь, сразу почувствовав неладное.
– Ну я же говорил тебе, что повар не нужен. Вот и не надо было настаивать. А теперь вот Райпищеторг отозвал характеристику Бобылева, так что никуда лететь он не может.
– Как это не может, Виктор Давыдович? Да как же это так?! Это не просто проблема, это полная катастрофа! Вы мне говорите, что не летит практически главный человек в делегации.
– А как же он полетит без характеристики?
– А почему ее не дают?
– Да вроде там начальница отдела кадров подписала сначала, а потом отозвала, проверку какую-то прислала. Увидела, что директор магазина его за свой счет на четыре месяца с работы отпускает, когда положено максимум на два, ну и никакой характеристики.
Понимаю, что могу остаться без повара из-за завистливой тетки, которая не может смириться с тем, что сидит сиднем в своем кабинете, а простой мясник оформляется на четыре месяца на Филиппины, и резко спрашиваю Батуринского:
– Знаете, что я вам скажу?
– Что?
– Что без руководителя делегации я могу обойтись, а вот без повара никуда не поеду.
Пару минут этот самый руководитель делегации хранил молчание, но, видимо, понял, что слона из мухи я делать не стал бы, поэтому и спросил растерянно:
– А что же делать?
– Идите к Павлову, – говорю, – он поможет. Неужели нельзя найти управу на Райпищеторг?!
Управа, конечно, нашлась – практически мгновенно. Павлов тут же позвонил секретарю ЦК КПСС Михаилу Андреевичу Суслову (полагаю, что министр мог бы побеспокоить и самого Брежнева, если бы тот в это время не находился в отпуске) и объяснил ситуацию. Могу себе представить изумление Суслова, когда ему рассказали, что важнейший матч может сорваться из-за какого-то там пищеторга. Он вообще не мог понять, какое отношение имеет характеристика данной организации к выезду повара, если тот во всем устраивает делегацию. Суслов отдал распоряжение выдать Бобылеву паспорт, а про отсутствие характеристики просто забыть.
Мы благополучно улетели в Багио, и я нисколько не сомневаюсь в том, что обыграл Корчного в том числе и благодаря изумительной и своевременной стряпне своего повара. А по возвращении нас, конечно, ждал триумф: поздравительные телеграммы Брежнева, денежные премии, а кроме того, всем членам делегации решили объявить благодарности с занесением в трудовую книжку. Хотелось бы мне видеть лицо этой тети из отдела кадров Райпищеторга, когда ей сверху спустили бумагу за подписью пяти первых секретарей ЦК с указанием объявить благодарность обычному мяснику.
А я, безусловно, благодарен не только каждому из членов делегации, но и министру Павлову, который всегда приходил на помощь и никогда не боялся взять ответственность на себя, проявить инициативу, лишний раз побеспокоить высокое начальство и добиться того, в чем нуждались спортсмены.
Выручил нашу делегацию Сергей Павлович и в восьмидесятом году во время олимпиады на Мальте. Признаюсь честно, к шахматным олимпиадным турнирам наша сборная относилась не так серьезно, как к чемпионатам мира и тем более к матчам на звание чемпиона. Не утруждали себя досконально выяснять условия проживания и питания, хотя ситуация в Ницце могла бы уже чему-то научить. Тем не менее на Мальте мы снова оказались в никуда не годной гостинице, не отапливаемой, с холодными каменными полами. Ясное дело, что бо2льшую часть года на острове царит жара, и каменные полы в помещениях служат отдохновением для вернувшихся с раскаленной улицы людей. Но в ноябре, когда за бортом четырнадцать градусов, батареи в комнатах были бы совсем не лишние. Уже через сутки после прибытия половина нашей сборной слегла, а другая половина безуспешно старалась не хлюпать носами. Кроме жуткого холода мы обнаружили, что и местоположение гостиницы просто ужасно. Можно было бы закрыть глаза на то, что находилась она за тридевять земель от места проведения турнира. В конце концов, на Мальте все рядом, можно добраться и на машине, но вот только улица, где располагался отель, была чрезвычайно узкой, но при этом с двусторонним движением. И как только там оказывались два ехавших друг другу навстречу автомобиля, образовывалась пробка. И хорошо, если кто-то из водителей сразу начинал сдавать назад или старался въехать на тротуар, но могли встретиться и упрямцы, не желающие уступать и перекрывающие дорогу надолго. Мы рисковали всю олимпиаду провести в полубольном состоянии и постоянно опаздывать на матчи.
Оценив бесперспективность положения, Батуринский, который снова руководил делегацией, позвонил Павлову и получил от министра мгновенное распоряжение искать другую гостиницу и обещание найти средства в кратчайшие сроки.
Мы нашли очень приличный отель с полным пансионом и в первый же день олимпиады поняли, насколько нам повезло с предложенным в гостинице питанием. Я не совру, если скажу, что организация олимпиады на Мальте не просто оставляла желать лучшего, а была худшей из худших. Помню, что до турнира спрашивал у Кампоманеса, справятся ли мальтийские организаторы. Флоренсио ответил, что обещали, но чутье подсказывает ему, что проблем не избежать, потому что, если считать самыми скупыми в мире голландцев, шотландцев и евреев, то мальтийцы представляют собой сумму этих народов. Ни в коем случае не хочу обижать жителей Мальты. Уверен, что среди них есть замечательные щедрые люди, но в том конкретном случае Кампоманес оказался прав. Турнир проводился в Госпитале мальтийских рыцарей – огромном помещении примерно в пятьсот квадратных метров. На входе в зал поставили металлодетекторные рамы. Все бы ничего, безопасность – это прекрасно, но рам было всего две на полторы тысячи участников. Питание (обеды и ужины) проходили в этом же госпитале, а обеспечивала его компания «Эйр Мальта». Перед турниром мой друг Альфред Кинсель – президент Шахматной федерации Германии, который ездил на Мальту с инспекцией, обещал мне шикарное питание, говорил, что организаторы заявили девять блюд на обед и семь на ужин. Кто мог предположить, что одним блюдом окажутся десять граммов масла, вторым – два кусочка хлеба, третьим – стакан минеральной воды. Остальные блюда являли собой то, что авиакомпания, видимо, не решилась предложить своим пассажирам. Стоит добавить, что за этим отвратным питанием надо было выстоять огромную очередь, а потом еще и ждать с подносом, когда же освободится место за столом, которых не хватало.
Павлов своим решением избавил нас сразу от ряда проблем. Играть в комфортных условиях и легче, и приятнее. Кроме того, спортсменам намного проще заниматься своим делом, когда их слушают и слышат. И Сергей Павлович был именно таким: думающим, вникающим, понимающим. Многим удачам на турнирах он поспособствовал, от многих неприятных ситуаций уберег и всегда во всем оказывал поддержку, служил опорой и не давал в обиду.
Абсолютной противоположностью Павлову стал следующий министр спорта, а если точнее, то председатель Государственного комитета СССР по физической культуре и спорту Марат Владимирович Грамов. В отличие от своего предшественника спортсменов Грамов не любил, не уважал, не болел за них и абсолютно никак не поддерживал. Складывалось ощущение, что в спорт пришел он только для того, чтобы всё в этой области развалить и разрушить. Был он и по опыту работы, и по состоянию души обычным партийным функционером, который, если бы не благосклонность Горбачева, никогда, на мой взгляд, не смог бы добиться никаких карьерных высот. Но с Михаилом Сергеевичем были они знакомы еще со времен совместной работы в Ставропольском крае, где Грамов был главным редактором партийной газеты, и когда Горбачева перевели на работу в Москву, он, точно не могу знать почему, перетащил за собой и Грамова, которого определили в Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС. Не имею понятия, что он там пропагандировал, но козни строил приличные. Причем козни эти, из-за того что умом и дальновидностью Грамов не отличался, могли запросто выйти боком ему самому. Так, знаю, что отчасти и его стараниями глава Отдела пропаганды Евгений Михайлович Тяжельников был снят со своей должности и отправлен послом в Румынию. Но случившееся было настолько неоднозначным, что принимающие решение люди запросто могли реорганизовать Отдел и либо отправить служащих в отставку, либо перевести на менее престижную работу. Но Грамов после смерти Брежнева в восемьдесят втором году стараниями Горбачева получил должность министра спорта, а его предшественник, скорее всего, не без участия «доброжелателей», был направлен послом в Монголию. Полагаю, что этот пост не был пределом мечтаний для Сергея Павловича, а уж сомнений в том, что советский спорт не только не выиграл от этих перемен, а с треском проиграл, очень скоро никаких не осталось.
Знаю, что человека уже нет в живых. Понимаю, что кто-то может меня осудить за нелестные отзывы о том, кто уже не сможет ответить, но полагаю, что страна должна знать не только своих героев, но и их противоположностей. Уверен, что среди спортсменов каждый, кто так или иначе сталкивался на своем пути с Грамовым, легко поддержит меня в такой характеристике этого человека: отличный делец, но никуда не годный спортивный функционер.
В восемьдесят третьем году Пасадена жила ожиданием матча Корчного с Каспаровым. Каспаров в то время писал книгу в соавторстве с югославским – ныне хорватским шахматистом и журналистом Драженом Маровичем. Через него Гарри и передал свое согласие на эту встречу президенту ФИДЕ, которым годом раньше стал Флоренсио Кампоманес. Но спортивные функционеры во главе с Грамовым, который к тому времени уже задумал последующий бойкот Советским Союзом игр в Лос-Анджелесе, вынудили Каспарова отказаться. Не знаю, что напели ему в уши и каким образом увещевали, но факт остается фактом: Гарри пошел на попятную и решил с Корчным не встречаться.
В это же время в ОАЭ должен был пройти второй четвертьфинал отборочного цикла между Василием Васильевичем Смысловым и венгерским гроссмейстером Золтаном Рибли. Буквально накануне вылета Смыслова Кампоманес приехал в Москву окончательно обсудить условия с нашими функционерами и еще раз попробовать уговорить отпустить Каспарова в Пасадену.
Переговоры в Министерстве спорта длились с шести вечера до двух часов ночи. Ни Грамову, ни Ивонину не удалось уговорить Кампоманеса провести встречу Каспарова и Корчного в любом другом месте, кроме Пасадены. Президента ФИДЕ можно легко понять. Во-первых, Федерация уже получила взносы от организаторов турнира и в случае переноса матча в иной город была бы обязана выплатить штраф. А во‐вторых, Кампоманес просто не мог понять, почему вдруг Пасадена оказалась неугодной. Он представления не имел о долгоиграющих планах Грамова на бойкот олимпиады, был уверен в том, что ненормальным русским просто попала вожжа под хвост, и играть под нашу балалайку не собирался. Но напуганный тем, что оппоненты, разобидевшись на его упорство, могут отказать в выезде и Смыслову, пообещал тому совершенно шикарные условия пребывания в Эмиратах. Он ручался уговорить организаторов обеспечить расходы не трем членам делегации, а семи. Кроме того, не возражал против включения в состав выезжающих и личного врача для Смыслова (которому на тот момент было шестьдесят три года), так как свойственная Эмиратам жара могла неблагоприятно отразиться на его здоровье. В конце концов, на переговорах договорились о том, что Каспаров получает поражение, а Смыслов в девять утра следующего дня летит на матч с Рибли.
На следующий день примерно в десять тридцать я подошел дома к телефону и услышал в трубке голос Смыслова.
– Василий Васильич, – спрашиваю удивленно, – самолет задержали?
– Нет, Толя, меня не выпустили.
– То есть как? Мы же в два часа ночи разошлись, все было оговорено.
– Ну, все или не все, а Гарик успел доложить Алиеву, что его предали. Смыслову разрешают играть, а ему не дают. Видимо, на Грамова спустили собак и тот решил не пускать никого.
– Подождите, а сами вы к Грамову ходили?
– А как же?! Только что от него. Сказал ему, что он лишает меня, возможно, последнего шанса подняться так высоко в шахматном мире. А Грамов заметил, что тебя мне все равно не перепрыгнуть, так что смысла сражаться нет.
– А вы?
– Я снова сказал, что для спортсмена важна любая победа. И даже если нет шансов стать чемпионом мира, побороться за звание претендента – уже большая удача.
– И что же?
– Марат Владимирович ответил, что в моем возрасте поздновато мечтать о победах, а пора задумываться о других вещах.
– Вот… – Я еле сдержался от емких выражений в адрес министра. Посетовав на безграмотность руководства, мы договорились собраться вместе со Смысловым и Каспаровым, чтобы обсудить, как действовать дальше и каким образом все-таки исправить ситуацию. Положение на самом деле было патовое. Обманутый в лучших ожиданиях Кампоманес присудил обоим поражение. Дело казалось закрытым и проигранным. Но случившееся очень не понравилось покровителю Каспарова – все тому же Гейдару Алиеву, который к тому времени прекрасно себя чувствовал на посту первого заместителя Председателя Совета Министров СССР и руководил наукой, культурой, медициной, спортом и, возможно, еще какими-то важнейшими областями жизни государства. Алиев и отдал распоряжение о том, что всеми правдами и неправдами матч Каспарова с Корчным необходимо спасти. Полагаю, что он был крайне недоволен самоуправством Грамова и вполне мог пригрозить тому санкциями вплоть до снятия с должности в случае неудачи. Грамов же решил максимально обезопасить себя от возможного краха, вызвал меня и заявил примерно следующее:
– Вы как советский человек и как чемпион мира должны поддержать наше решение и оказать содействие в возвращении матча Каспарова с Корчным.
– Я, Марат Владимирович, вам ничего не должен, но поддержать возвращение матча могу.
– Зря вы так себя ведете, Анатолий Евгеньевич. Вы должны понимать, что если Каспарову не разрешат сыграть с Корчным, то и вам придется отказаться от встречи.
– То есть как?
– Очень просто. Отказаться, и всё.
– Вы понимаете, что если я откажусь играть с Корчным, он автоматически станет чемпионом мира? – Я ушам своим не верил. Мне казалось, что мы с Грамовым существуем в параллельных реальностях. Он живет в каком-то своем мире, не имеющем к спорту никакого отношения.
– Понимаю. Ну и что? – Никакого участия или даже видимости сочувствия. Равнодушие и ни единой мысли, пусть не о моих чувствах, так хотя бы о национальном престиже.
– А то, что не вы звание чемпиона мира завоевывали и не вам меня этого звания лишать.
Его глаза сузились, губы превратились в тонкую сжатую нить, но меня это не остановило.
– Поддержать встречу Корчного и Каспарова – поддержу, но если она не состоится, отказываться от матча с претендентом не буду, и точка!
– Вы много на себя берете!
– Беру то, что позволяет взять титул чемпиона. А своя ноша не тянет.
Поругались мы тогда с Грамовым сильно, но я нисколько ни одной минуты не жалел о том, что поставил на место этого партийного угодника, которому не было никакого дела до людей и их спортивных достижений.
Спасать матч я отправился на Филиппины – меня делегировали и как чемпиона мира, и как человека, которому симпатизировал Кампоманес. Помню, что поездка эта абсолютно противоречила выстроенному графику. Я должен был через несколько дней быть на турнире совершенно в другой стороне света и не имел ни малейшего желания испытывать все неудобства, связанные с дальними перелетами и сменой часовых поясов. Но полагаю, что любой шахматист на моем месте пожертвовал бы личным комфортом во имя честной игры и ради сохранения престижа национальной шахматной школы.
Переговоры получились крайне тяжелыми. Несмотря на то что и Корчной, и Рибли согласились возобновить матчи, Кампоманес настаивал на том, что СССР обязан выплатить компенсацию в размере трехсот пятидесяти тысяч долларов. С большим трудом мы уговорили его снизить цифру до двухсот шестидесяти, а затем, понимая, что больше он не отступит ни на цент, позвонили в Министерство спорта за одобрением. Грамов, получивший от Алиева указание возобновить матч на любых условиях, дал согласие, однако на самом деле наверх доложил о договоренности платить исключительно услугами. По факту же в ФИДЕ перечислили сто восемьдесят тысяч долларов, и лишь оставшаяся часть штрафа была отдана посредством обучения тренеров и проведения каких-то мероприятий для Федерации. Однако эта информация каким-то скандальным образом все же просочилась наверх, и Алиев потребовал у Грамова объяснений, кто дал добро на эти безумные штрафы. Недолго думая и, очевидно, наложив в штаны, министр прикинулся овечкой, заявил, что знать не знал ни о каких денежных выплатах, и все свалил на своего зама – Ивонина. Разбираться в ситуации Алиев не стал, никого из Федерации ни о чем не спрашивал, да и все внимание управления уже переключилось на наш матч с Каспаровым. Поэтому, к сожалению, Виктор Андреевич Ивонин пострадал от подлости своего начальника и был практически моментально освобожден от должности. А ведь он, в отличие от Грамова, был замечательным профессионалом, умел грамотно решать любые вопросы, никогда и никого не подставлял, всегда пытался протянуть руку помощи и найти выход из самой сложной ситуации. А какой великолепной организации был человек! Каждый разговор, любой вопрос конспектировал он в специальных блокнотах, которые складировал в хронологическом порядке. Поэтому всегда мог легко прокомментировать события прошлого. Хотите узнать подробности матча Спасского с Фишером? Пожалуйста. Рассказать вам, кто был во главе делегации шашистов на чемпионате Европы пять лет назад? Одну минутку. И так во всем и всегда. В нашей Федерации действительно было меньше бюрократии и проволочек с решением проблем именно потому, что Ивонин кроме шахмат и шашек занимался общими вопросами по международным отношениям и валютному управлению. Никакой радости его снятие с должности нам, конечно, не принесло. Единственное, что успокаивало, – Виктора Андреевича назначили начальником Главного управления спортивных лотерей, и на этом посту он доказал, что талантливый управленец сделает конфетку из любого доверенного дела. Именно на годы его руководства пришелся бум советских спортивных лотерей: еженедельно до десяти миллионов билетов участвовало в «Спортлото» и ежемесячно реализовывалось пятьдесят миллионов моментальной лотереи «Спринт».
А что касается Грамова, за всю жизнь не видел я больше ни одного министра, который бы настолько ужасно разбирался в предмете своей работы, настолько не интересовался им, как это делал он, который так и не научился выговаривать слово «волейбол» и называл этот вид спорта валетболом. Все, что хотел Марат Владимирович от своей должности, это задержаться на ней как можно дольше.
Думая исключительно о том, как бы подстелить себе побольше соломки и не потерять должности, чиновники и задумали этот дикий бойкот Олимпиады‐84 в Лос-Анджелесе. А ведь еще в восемьдесят втором году президента МОК Хуана Антонио Самаранча в Москве уверяли, что СССР не опустится до уровня Джимми Картера и приедет в США. Однако политическая ситуация после сбитого в нашем небе южнокорейского «Боинга» и вследствие продолжающейся войны в Афганистане накалилась еще сильнее. Пришедший к власти Рональд Рейган назвал Советский Союз «Империей зла», и требовалась одна лишь маленькая спичка, чтобы пламя вражды полыхнуло вновь в полную силу. Эту спичку и зажег Грамов собственной персоной, направив в ЦК КПСС записку о сложившейся ситуации. Им, безусловно, двигала боязнь поражения на территории соперника, тем более что на прошедших Зимних играх в Сараево наша команда проиграла чемпионский зачет спортсменам из ГДР. Второе поражение, да еще и от неприятеля, запросто могло лишить его теплого местечка. Должность свою министр уберег – а сколько великих спортсменов лишил олимпийских медалей!
