Kitabı oku: «Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата», sayfa 3
– Вы предлагаете создать компанию «Каеда энд Бок лимитед»?
– В этом нет нужды. Компания уже несколько часов существует. Теперь надо обеспечить ее финансовыми средствами. Предлагаю использовать акционерный принцип. Мне известна ваша банковская история, однако это касается только банков на континенте. Я знаю, что вы долгое время и активно работали и с американскими банками, но дальше этого мои знания не простираются.
– Господин Каеда, это и не к чему. Зачем забивать голову лишними вещами? Вы сказали акционерный принцип – замечательно. Какую сумму акционерного капитала вы предлагаете?
– Пятьдесят тысяч долларов.
– Хорошо.
– Бок, я рад нашему согласию. Завтра мы посетим банк, собственно, именно для этого мы сделали остановку в Шанхае, дадим соответствующие распоряжения, и в путь. В путь отправятся двое: Бок и Маеда. Подошло время трансформации и для меня.
Каеда встал, подошел к окну и отодвинул штору. За окном растекалась чернильная темнота. Наступила ночь. Никакого света – это напоминало о том, что идет война. В доме была полная тишина. Она порождала вопрос: – какая война? Нет никакой войны, ведь так хорошо в уютном доме, так спокойно.
– Пора отдыхать, – молвил Каеда, задернул штору и направился в свою спальню. Его примеру последовал и Корнев. Но сон не шел к нему. Память прокручивала кадры прошлого. Это было так давно, но зримые картины прошлого вставали перед глазами, как будто это было вчера. Оставив родителей в Ялте, молодой, спортивной наружности паренек приехал учиться в Москву. Ему было шестнадцать лет. Год был 1911—й. Успешно преодолев экзаменационные испытания, юноша стал студентом технического факультета Московского университета. Как и многим студентам, выходцам из семей разночинцев, ему не приходилось рассчитывать на помощь родителей и потому пришлось искать работу, чтобы обеспечить себя всем необходимым для учебы и жизни. По объявленнию в «Ведомостях» молодой человек нашел почасовую работу на железнодорожной станции Москва-Сортировочная и, что самое главное, сносное по условиям и цене жилье. Хозяйка, преклонного возраста женщина, сдавшая Дмитрию комнату, тоже работала на железной дороге и жила в небольшом домике неподалеку от станции. Ее муж погиб во время революции 1905 года и овдовевшая женщина, чтобы как-то сводить концы с концами, сдавала одну из двух комнатенок постояльцам. Скоро состоялось первое знакомство студента с революционной марксистской теорией. Прочитав несколько нелегально изданных брошюр, Дмитрий заинтересовался этим учением, и стал посещать кружок по изучению марксизма. После многих лет реакции эти сообщества стали вновь появляться в рабочей среде. Студентом-четверокурсником Дмитрий вступил в ряды РСДРП и тогда же, подчиняясь партийной дисциплине, отошел от активной деятельности. Руководитель регионального комитета партии, старый рабочий-путеец, по-отечески относившийся к Дмитрию, прямо заявил ему, что его главная задача завершить образование и языковую подготовку. Будущей революции нужны грамотные люди. Это имело силу приказа. Однако завершить образование Дмитрию не пришлось. Началась война, и в августе 1915 года недоучившегося студента призвали в армию. Молодого человека, в совершенстве владеющего немецким языком, после тестовых испытаний, направили на краткосрочные курсы при Генеральном штабе армии Его Императорского Величества в Гатчину. Курсы готовили военных разведчиков для действующей армии. Через полгода новоиспеченный офицер военной разведки был направлен на Юго-Западный фронт. За дерзкий рейд по тылам противника накануне Брусиловского прорыва молодой командир был удостоин награды – офицерского Георгиевского креста. Октябрьский переворот застал поручика в тыловом госпитале, где он почти два месяца преодолевал последствия контузии. В январе 1918 года перед выпиской из госпиталя Дмитрий получил предписание прибыть в Петроград. Здесь состоялась его первая встреча с Дзержинским, возглавившим только что созданную ВЧК. Под его патронатом боевой офицер и член партии большевиков в обстановке строгой секретности занялся организацией разведывательной службы новой России. Корнев вспомнил, как в апреле 1922 года состоялась его последняя встреча с ФЭДом. Он помнил, как, войдя в кабинет Дзержинского, и поздоровавшись с ним по форме, тот усадил его, подошел к сейфу, извлек из него конверт плотной бумаги и, передав его в руки сидящего, коротко сказал: – Получите и ознакомьтесь, товарищ Корнев. В конверте были документы, удостоверяющие личность Корнева Дмитрия Ивановича и несколько листов отпечатанного текста, содержащего подробные данные его биографии.
– Ну, что, запомнили? Я думаю, Вы уже поняли, к чему идет дело? Совершенно верно. Речь пойдет о нелегальной разведывательной работе за рубежом. Конкретно – в Маньчжурии. Харбин стал третьим центром враждебной нам белой эмиграции. Но в отличие от Парижа и Берлина находится на сопредельной территории с протяженной и сложной линией границы. В ближайшее время там развернутся события, которые будут затрагивать наши интересы. Я думаю, вы справитесь. Прощаясь, Дзержинский сказал: – Я знаю, – вы курите. Прошу принять на память эту вещь, – и передал зажигалку. Ту самую, которая чудесным образом сегодня вновь обрела хозяина. Затем годы работы. Арест и предъявление обвинения в шпионаже. Тюрьма и одиночная камера. Образ женщины. Образ, теряющий с годами очертания, растворяющийся в прошлом. И над всем этим и рядом тревожное ожидание. Что ждет впереди? Наконец, воспоминания стали рассыпаться в хаотичные картины, цепляющиеся одна за другую и уплывающие в глубины подсознания, в темноту.
Корнев проснулся, когда было еще совсем темно, и только чуть отличная по оттенку полоска над угадываемым морем указывала, что время рассвета приближается. Окно, выходящее на восток, давало возможность наблюдать, не вставая с постели, за изменением красок.
– Может быть все это сон: и перелет, и постель, и эта комната, и окно, за которым постепенно меняются краски?
Как только на горизонте появилось светло-розовое пятно, возникло непреодолимое желание вскочить и побежать туда, к морю, к свету. Ощутить всем своим существом этот живой мир. Подавив в себе этот порыв, он пересел к окну и замер, всматриваясь вдаль и впитывая простые и вечные проявления природы. От этого занятия его отвлек шум в столовой. Это Каеда готовил утреннюю чайную церемонию. Перекинутое через левое плечо белейшее полотенце делало его похожим на вышколенного официанта.
– Прошу вас, – взмахом руки он предложил занять место за столом, – сегодня у нас английский завтрак: вареные яйца с тостами и чай со сливками. Ведь вы давно не пробовали сливок, Бок, не так ли?
– Так. Впрочем, как и тосты, и яйца.
– Да, да. Вот интересно – и сутки не прошли, как мы покинули Харбин, а я уже начал забывать его.
– Ну, мне, вероятно, понадобится много времени, чтобы начать забывать. Тюрьма, знаете ли, крепко вгрызается в память.
Каеда без комментариев разлил по чашечкам чай. После завтрака мужчины направились в город. Погода стояла великолепная. На небе ни облачка. Только утреннее, красное солнце над морем.
– Время до открытия банка у нас есть. Прогуляемся по набережной. Это наиболее красивая часть города, – было видно, что японец ориентируется в этих местах. Немного попетляв по узким улочкам района ли лонов, Каеда и его спутник оказались в торговом районе Синь Тянь Ди, застроенном традиционными китайскими домами, известными как шикумэни. От торговых рядов отвернули в сторону моря и скоро оказались на набережной Бунд. Здесь Каеда покрутился на месте, ориентируясь в какую сторону двигаться и, определившись, коротко бросил: – Туда.
К зданию банка подошли к моменту его открытия. Массивная входная дверь – и вот уже посетители в огромном мраморном зале. Зеркальный пол, отделанные мрамором стены, мраморные скульптуры и колонны, старинные кожаные диваны и кресла. Не хватало только персонажей из прошлого столетия в этих креслах и за этими столиками из ценных и редких пород дерева с тросточками и трубками в руках.
Каеда, похоже, неплохо ориентировался и здесь. Он увлек под руку своего несколько приотставшего спутника, направляясь к угловому кабинету. Вежливый банковский служащий, занимающий место за стойкой, предложил подготовить документы – поручения. Каеда быстро набросал на бланке короткий текст, передал документ служащему и с интересом принялся наблюдать за своим партнером. Тот методично заполнял бланк, затем придирчиво рассматривал его, аккуратно складывал в несколько раз, убирал в карман пиджака, брал следующий бланк и повторял операцию.
– «В тюрьме он утратил навыки письма, – подумал Каеда, – вероятно в этом дело». Наконец, желаемое было достигнуто, еще раз подвергнутый критическому осмотру документ был вручен служащему банка. Распрощавшись, компаньоны покинули здание и неспешным шагом двинулись по улице, повторяя маршрут в обратном порядке.
– Теперь нас здесь держит только одно, – резюмировал Каеда – подтверждение американского банка о том, что поручения приняты к платежу. Это мы узнаем через несколько часов. Я думаю, наши поручения уже направлены по фототелеграфу через Австралию в США. Остается только ждать.
Солнце было уже высоко, на небе по-прежнему не было ни облачка. Вчерашнюю непогоду унесло куда-то на континент. Вместе с ней унесло и большую часть сомнений Корнева. Замысел, вчера казавшийся фантастическим, сегодня не выглядел таковым. Пытаясь понять: в чем причина такой трансформации взглядов, Корнев невольно присматривался к Каеде. Японец, сменив униформу на гражданский костюм, словно помолодел, стал как-то раскованнее и проще и, в то же время, как-то увереннее в себе. «Да. Он вышел из старого образа и теперь вживается в новый. Так и должно быть. Это правильно. Это и мой путь», – подумал Дмитрий и почувствовал, что и он начинает освобождаться и от тюремного отупения, и от ошеломления последними, столь быстрыми событиями. Наступило состояние душевного подъема, когда сознание и подсознание, объединившись, оттесняют, архивируют прошлое в глубинах собственного «я», подготавливая силы для выполнения новой задачи.
Набережная осталась позади, мелькнула и пропала заслоненная домами излучина реки Хуанпу. Спутники приближались к своему временному пристанищу. Каеда взглянул на часы и сказал: – Пожалуй, уже можно звонить. Как только вошли в дом, японец направился к телефону, набрал номер и, когда ему ответили, что-то быстро и коротко спросил на родном языке. Ответ поступил моментально. Каеда опустил трубку, тут же вновь ее поднял и набрал другой номер. Этот разговор тоже шел на японском языке и был короток.
Повесив трубку, он подошел к столу, сел на стул и сообщил:
– Все в порядке. Наши поручения приняты к платежу. Полагаю нужным сообщить печальную весть: господа Корнев и Каеда прекратили существование. Однако, – театрально продолжил он, – позвольте сообщить и хорошую новость – появились господа Бок, точнее фон Бок, и Маеда – акционеры и совладельцы пока еще безвестной, но, я уверен, перспективной фирмы. Господин Бок, примите поздравления и уверения в почтении. – Затем уже нормальным голосом, – на сборы час. Подойдет машина – и в путь-дорогу. Нам предстоит, пожалуй, самый опасный отрезок пути – более двух часов днем в воздухе в ясную погоду без какого-либо прикрытия. Вы, Бок, человек набожный, помолитесь перед дорожкой.
За сборами время пробежало незаметно. С улицы послышался клаксон автомобиля и сразу вежливый стук в дверь. Маеда открыл. Перед ним вытянувшись стоял тот же юный водитель, который привез их сюда. Через час компаньоны были уже в воздухе, занимая те же места на жестких лавках, напротив друг друга. Бок не мог понять: почему после того, как самолет оторвался от земли, сразу же прекратил набор высоты, войдя в режим бреющего полета. Перекрикивая шум двигателей, Маеда объяснил, что полет проходит над оккупированной японскими войсками территорией, следовательно, поскольку нет угрозы снизу, это самый безопасный режим.
– Вот оно что, – думал Бок, – значит, им удалось – таки оккупировать все прибрежные территории, значит, они достигли цели, поставленной еще несколько лет назад. Это успех. Но, … вероятно, запоздавший и потому бесполезный.
Миновали два часа. Двигатели сбавили обороты, машина накренилась на левое крыло, затем выравнялась, и, спустя несколько секунд, уже бежала по летному полю военного аэродрома в сторону пространства, закрытого сверху маскировочной сеткой. Самолет остановился около деревянного ангара, последний раз взвыл двигателями и замер. Спрыгнув на траву, Маеда и Бок, разминая затекшие ноги, отошли в сторону, наблюдая как летчики суетятся с дозаправкой. Маеда посмотрел на часы:
– Отлично. Идем по графику. Нам повезло, Бок. Мы долетели без приключений. Наверное, американцы сегодня решили отдохнуть. Далее полетим над морем, а там, увы, полные хозяева они, поэтому будем дожидаться сумерек. – Затем без всякого перехода добавил, – Я понимаю ваше состояние и представляю, какие вопросы мучают вас, но все же давайте оставим их на предстоящую морскую прогулку. Уверяю вас, у нас будет достаточно времени, чтобы обсудить все в деталях. А сейчас, пока есть время, я хотел бы кое-что рассказать о себе. Должны же вы знать хотя бы общее о своем компаньоне? Тем более что это имеет прямую связь с нашим делом. Имеет отношение и к вам. Так вот. Я происхожу из рода ронинов – потомственных безземельных самураев, которые из поколения в поколение, на протяжении многих веков, служили даймё Симадзу. По – вашему – княжескому дому Симадзу. Это могущественный дом, которому на принципе вассальной зависимости служило множество родов ронинов. По воле случая в группе ученых-вирусологов из отряда №731 – так обозначался упомянутый мной исследовательский Центр по созданию биологического оружия – были двое потомков ронинов даймё Симадзу. Оба признанные лидеры или, как у вас говорят, закоперщики, генераторы идей. Я курировал отряд №731, поэтому знаю это. Они, конечно же, знают о моем происхождении тоже. Не мне объяснять вам, как полезно для работы, если отношения между людьми складываются не только на чувстве долга, профессиональных обязательствах, служебных обязанностях, но и на личных симпатиях и привязанности, подкрепленных вековыми традициями. Поскольку они люди гражданские, то не думаю, что им придет в голову сотворить сэппуку, когда все кончится. И потому рассчитываю, что они будут живы и здоровы. Они – наша цель. Говоря об этих людях, я упомянул о воле случая. Но есть еще воля судьбы. Волею судьбы один из потомков даймё Симадзу – назовем его Тано – является членом «Годзенкайги» – Высшего Совета Империи. Он знает обо мне все, я о нем – немного. Да это и понятно: и по происхождению, и по общественному положению – между нами пропасть. Я упомянул о нем потому, что предвижу ваш вопрос и хочу сразу дать ответ. Полковник Каеда обладал достаточным объемом власти, чтобы сохранить жизнь полковнику Корневу – арестованному резиденту советской разведки. Но его власти было бы недостаточно для вызволения Корнева из тюрьмы, появления Бока, Маеды и организации их тура в другую часть мира с определенной целью. Вы поняли меня?
– Да, я понял. Пока у нас есть время хочу спросить о главном. Мы должны преодолеть огромное расстояние, обосноваться в незнакомой стране, чтобы начать поиск людей там, где их сейчас нет и где они, предположительно, только предположительно, появятся? Вам не кажется это наивным? Почему вы рассчитываете, что они вообще останутся живы? Война еще не закончилась.
– Для них закончилась. Они в метрополии. Помните, я говорил вам? И в относительно безопасном месте.
– Но почему вы думаете, что американцы будут разыскивать ученых-вирусологов? Может быть, им вообще ничего неизвестно об этих исследованиях?
– Известно. Еще в 1942 году Рузвельт поручил военному секретарю Стимсону организовать исследовательские работы по созданию биологического оружия ввиду того, что работы такого профиля проводятся в Японии. Нам не удалось тогда обнаружить канал утечки информации. Но факт есть факт. И есть германский пример Вернера фон Брауна и его команды. Ах, да, извините, вы не знаете кто такой Вернер фон Браун. Этот человек – родоначальник германского военного ракетостроения. Брауна и его команду американцы нашли и вывезли в США. Так что японцев искать тоже будут. А если у них возникнут затруднения – им поможет Тано. Будут искать и Советы. И найдут. В Америке. Благодаря воскресшему Корневу, ну… и, конечно, мне. Так что, будем готовиться… – психологически. Чтобы отвлечь вас немного от раздумий, я расскажу о своем маленьком секрете. Представляете, мне регулярно стал сниться, кто бы вы подумали? Нет, угадать невозможно – Понтий Пилат. К чему бы это?
– Пилат, который казнил Иисуса? Вы не шутите?
– Отнюдь. Да, именно тот Пилат, который казнил Иисуса, и которого, к примеру, коптские и эфиопские христиане, и некоторые другие, тем не менее, причисляют к лику святых. Я думаю, здесь скрыта одна из тайн Христианской Церкви, тщательно оберегаемая Ватиканом вместе с апокрифическими Евангелиями, которые на протяжении веков хранятся за семью замками. Знаете, Бок, я по образованию историк и славист. Русский язык я знаю с детства. Несколько лет я жил с родителями в русском квартале Гонконга. У меня была возможность общаться с русскими детьми, а это, понятно, самая лучшая языковая практика. А раннехристианская эпоха – мое увлечение с юношеских лет. Причем настолько сильное, что я даже несколько лет самостоятельно изучал латынь. Что? Странное для юного самурая увлечение? История или язык? И то, и другое? Категорически не согласен! Что касается Истории, будь то История Рима или Египта, России или Германии – это общечеловеческое достояние! Да! Так вот, представляете, теперь это увлечение вернулось ко мне и захватило мои сны. Причем это не обрывочные сновидения, нет. Они приведены в систему и подчинены логике. Это странно, не правда ли? Маеда взглянул на часы, – у нас есть еще время. Я развлеку вас. Вот, послушайте:
Глава IV. Встреча с Арканием
С террасы дворца прокуратор увидел Аркания, поднимающегося пружинистым шагом по дугообразной лестнице, спадающей от дворца к площади. Быстро промелькнув, тот пропал за громадой здания.
Опустив руки на каменные перила, прокуратор стоял, приподняв голову и подставляя лицо свежему морскому бризу. Вспомнилась первая встреча с Арканием в день прибытия в Иудею. Весь тот день Арканий провел с Пилатом. Сопровождал его в поездке по городу, присутствовал на приеме членов Синедриона, потом Ирода Антипы, прибывшего из Кесарии Филипповой с многочисленной свитой, вечером на ужине с Импатом – старшим трибуном расквартированной в Иерусалиме Второй Сводной когорты Двенадцатого Молниеносного легиона. После ужина Пилат отпустил Импата, но оставил Аркания, с которым хотел переговорить с глазу на глаз. Их беседа затянулась далеко за полночь. Пилат помнил, что испытал тогда удовлетворение: его личные впечатления от знакомства с Арканием совпали с теми характеристиками, которые ему дали в Риме.
Перед отъездом в Иудею Пилат посетил Магистрат и встретился с эдилом – членом магистратуры, отвечающим за обеспечение общественного порядка, полицейскую и тайную службы Империи. Там он впервые услышал это рабочее имя – Арканий (arcana – тайна) и имена двух его помощников: Калвус (calvus – лысый) и Лупус (lupus – волк). Узнал, что они родом из Рима, из сословия квиритов – свободных полноправных граждан. Последние двое подобраны для службы в Иудее самим Арканием. Пилат был удивлен и несколько разочарован тем, что его визит в магистратуру и беседа с эдилом незначительно раздвинули границы знаний о структуре и принципах работы имперской Тайной Службы. Эдил, уловивший разочарование Пилата, сказал ему: – Все, что необходимо знать вам сообщит Арканий.
Пилат вспомнил, что потребовалось совсем немного времени для того, чтобы он проникся доверием к начальнику Тайной Службы. Пилат знал свою черту. Он всегда и везде выискивал и выделял профессионалов, в этом ему помогали интуиция и опыт. Эти люди становились его опорой.
Но вот на террасе появился гость. По его учащенному дыханию было видно, что он торопился. Направившись к прокуратору и не доходя шагов пяти, Арканий остановился, вскинул в традиционном приветствии вперед и вверх правую руку, затем приложил ее к груди и слегка наклонил голову:
– Здравия и долгих лет прокуратору!
Прокуратор подошел, коснулся рукой плеча гостя, показывая тем самым расположение к нему и указывая другой рукой на ложе напротив того, на котором недавно возлежал сам. Арканий скинул плащ, отстегнул широкий кожаный пояс с закрепленными на нем с одной стороны ножнами с мечом, с другой – ножом и небольшим тубусом, и положил пояс с оружием рядом с ложем. Лязгнули ножны меча и ножа.
Тотчас на террасе появилась смуглая служанка с кувшином, глиняной плошкой и вышитым замысловатыми узорами куском чистого полотна. Сполоснув лицо и руки, Арканий занял предложенное ему место подле прокуратора. Служанка, приняв из рук Аркания полотенце, стрельнула взглядом в гостя и легкой, грациозной походкой направилась в покои дворца. Мужчины невольно проводили взглядом удаляющуюся высокую, стройную фигуру.
– Арканий, мне кажется, вы произвели впечатление. При мне она так не ходит. А взгляд!
– Да, взгляд! Взгляд красоты. Но я не помню, чтобы видел ее раньше. Новенькая?
– Все новенькие. Мы поменялись с Вителлием. Он прислал мне своих слуг, а я отправил ему с Гермидием в Антиохию моих. Вителлий, как и я, считает, что прислугу периодически надо менять. К ним начинаешь привыкать, они врастают в местные условия, возникают какие-то отношения, выходящие за рамки их прямого предназначения. Это ни к чему. Однако новых слуг надо учить, обмен решает эту проблему.
– Она не арамейка?
– Нет, египтянка.
Вновь послышались легкие шаги. Египтянка в сопровождении второй служанки вернулась на террасу. В руках обеих были разносы, уставленные кувшинами, чашами и блюдами. Слегка приседая и мило наклоняясь, женщины расставляли яства на небольшом столе между ложами, стараясь делать все быстро и точно. Служанки закончили сервировку стола и замерли, почтительно и вопросительно глядя на прокуратора. Прокуратор окинул взглядом стол и кивнул головой. Женщины наполнили чаши вином и удалились. Мужчины подняли чаши, Пилат произнес:
– Здоровье императора Тиберия. – Смакуя вино, прокуратор опорожнил чашу. Гость последовал его примеру и теперь с интересом рассматривал играющую резными гранями и узорами чашу, выполненную из стекла. Это было настоящее произведение искусства. – Римская работа, – пояснил Пилат, – позволяет, в отличие от глиняной посуды, сохранять вкус вина, и… просто красиво. Прокуратор теперь уже сам наполнил чаши вином и, неспешно отрывая ягоды винограда от свесившейся с блюда грозди, с видимым удовольствием наблюдал, как проголодавшийся в дороге гость утолял голод.
Насытившись, гость отодвинул блюдо и вежливо поблагодарил прокуратора. Тот поднял свою чашу, приглашая гостя. Пилат видел, как Арканий, осушив небольшими глотками чашу, с наслаждением прислушивается к вкусовым ощущениям. Прокуратор поднял руку, появились служанки, убрали со стола блюда, оставив кувшины с вином и водой, и фрукты.
– Я полагаю, теперь мы можем перейти к делу, – Пилат благожелательно поглядывал на гостя, предоставляя ему инициативу.
– Начну с главного. Подозрения о том, что волнения в Иерусалиме накануне праздника Пасхи были делом рук зелотов и сикариев, подтверждения не нашли. (Зелоты – антиримская партия, сикарии – боевое крыло партии, от слова sica – лат. кинжал. Примеч. авт.) Беспорядки в городе были спровоцированы самим первосвященником Кайафой.
– С какой целью? – быстро спросил прокуратор. По выражению лица прокуратора можно было понять, что его посетила именно сейчас догадка, причем догадка странная настолько, что он боится поверить ей. Арканий, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, уловил это движение мысли и отвлечение на нее Пилата и выдерживал паузу, дожидаясь пока его внимание вернется к нему.
– Да, да, Арканий, продолжайте. Прокуратор кашлянул и отвалился на подушки ложа. Теперь он был само внимание.
– Цели три. Все они взаимосвязаны. Итак, первая. Уничтожить Иисуса, и не просто уничтожить, а уничтожить непременно руками римской власти. Вторая – подорвать веру в те идеи, в то учение, которое проповедовал Иисус, поскольку оно несет опасность для ортодоксальной иудейской веры и болезненно затрагивает интересы иерархов. Третья – компрометация прокуратора, как носителя имперской власти и в глазах Императора и Рима, и в глазах иудеев.
– Так, так – произнес Пилат, – так вы полагаете, что решение спровоцировать волнения в городе, было принято Кайафой после моего отказа рассмотреть дело и утвердить смертный приговор Иисусу?
– Точно так, прокуратор. Теперь это известно доподлинно.
– Мне помнится, – прокуратор устремил взгляд в сторону Стратоновой Башни, – я вернул дело Кайафе до полудня, а сразу пополудни начались волнения. Как же ему удалось так быстро все организовать?
– Это оказалось несложно. Представьте базар в Давидовом Городе у Старых Ворот, заполненный горожанами и приезжими с праздничными товарами и покупками, толпы богомольцев, нищих, воров и просто бездельников. И в этой возбужденной, словно улей, предпраздничной лихорадкой разношерстной толпе вдруг появляются десятка два людей, которые будоражат всех своими речами, призывают идти к Башне Хананела, где уже собралась толпа. А с Башни вещает……
– Позвольте, я прерву вас, Арканий, поскольку это очень важно. Чтобы поджечь толпу, даже готовую вспыхнуть, нужен толчок, искра. Что это могло быть? Ведь не мог же Кайафа через своих эмиссаров прямо подталкивать народ к бунту против власти? Ведь не глупец же он? – В глазах прокуратора вспыхнул нехороший огонек, как будто в нем самом загорелся какой-то материал.
– Да, прокуратор, Кайафа умен и хитер. Его люди не подстрекали народ к бунту против Рима и, уж тем более, против местной власти. Они призывали людей выступить против Иисуса подосланного, да, да… подосланного Понтием Пилатом. Они кричали на базаре, что он подослан прокуратором для того, чтобы внести сумятицу, разрушить веру отцов и извратить законы предков. По моему поручению Лупус провел тайное расследование. Ему удалось через своих людей установить кое-кого из этих крикунов и даже узнать: кто и сколько им заплатил за это.
– Они были допрошены?
– Нет. Пока в этом не было необходимости.
– Хорошо. Вернемся к сути. Итак, подосланный Иисус, беспорядки и все прочее. Но позвольте, Арканий, зачем это нужно прокуратору, ведь это надо как-то объяснить?
– Есть объяснение. Прокуратор инициирует сумятицу и беспорядки, тем самым, показывая и доказывая, что местная власть не выполняет свои функции. Одним словом, Пилат добивается прямого римского правления, понимай – единоличного, как в большинстве других римских провинций, где местная власть вовсе не нужна.
«Да, – подумал Пилат, – действительно, в том виде как сейчас -не нужна. И если бы тогда, накануне Пасхи, я увез Гермидия и увел когорту Импата из Иерусалима, это было бы доказано. У меня был реальный шанс, но я его не использовал. Тиберий получил бы повод изменить установления своего великого предшественника – императора Августа, который ввел эту форму правления в Иудее. И сделать это не по собственной инициативе. Изменение формы власти было бы вынужденной мерой, продиктованной местными причинами». – Эти горькие, выстраданные мысли пронеслись в голове прокуратора. Он вздохнул и сказал:
– Ах, вот как! Ах, Кайафа, ах коварный чернец! О, Небо! Эта догадка пришла ко мне, но пришла слишком поздно. Итак, уничтожение проповедника, как посланца римской власти! Неприятие народом его учения как заведомо враждебного по источнику происхождения – от той же самой римской власти! Конечно, с точки зрения ортодоксальных иудеев кто как не римская власть вложила в уста Иисуса слова: «Возлюбите врагов своих…»! Как просто! Да, и еще вы говорите, третья цель. Так, так… – Пилат задумался. Теперь глаза его полыхали желтым огнем, как будто пришедшее к нему озарение воспламенило бурлящую желчь. Арканий, глядя на прокуратора, подумал: – «Все. Он уже понял все и дополнил картину сам». – Как бы в подтверждение этого прокуратор продолжил, рассуждая вслух:
– Теперь мне кажется понятной до конца и роль Иуды. Предательство Иисуса – это только первая часть отведенной ему роли, вторая – свидетельствовать… против меня. Сохрани я жизнь Иисусу, – Пилат спасает государственного преступника. Предавая его казни, Пилат прячет концы в воду, скрывая собственное преступление. И есть показания своего, ручного свидетеля – Иуды, и невольного – Гермидия. Ах, Кайафа! И Тит Плавт, и Росций Галл в одном лице! (Тит Плавт и Росций Галл – знаменитые в те времена в Риме сценарист и актер.) Пилат замолчал, устремив отсутствующий взгляд в морскую даль, где уже сгущались вечерние сумерки. Огоньки в его глазах погасли. Мгновение – и прокуратор преобразился. Лицо стало жестким, глаза потемнели и приобрели холодный блеск.
– Арканий, если все это так, то следует ожидать следующего хода…
– Он уже последовал, прокуратор.
Арканий наклонился, поднял с пола пояс и отстегнул от него небольшой тубус. Вновь глухо звякнул металл. Из тубуса Арканий извлек свиток и передал прокуратору. Приняв свиток, он поднял руку и, обратив лицо в сторону дворца, крикнул: – Светильники сюда. – В густеющих сумерках от дворцового входа к ложу прокуратора двинулась фигура, освещенная двумя светильниками. По мере ее приближения, прокуратор и гость рассмотрели третий источник света: мерцающие прекрасные глаза египтянки. Отпустив служанку, прокуратор развернул свиток и, пристроив пергамент между светильниками, стал читать. Даже в этом неверном свете Арканий увидел, как лицо прокуратора стало преображаться, приобретая хищные черты. Дочитав, Пилат бросил свиток на стол и брезгливо потряс кистями рук, словно они были испачканы. Взяв кувшин и наливая в чаши вино, прокуратор чуть слышно с отвращением повторял:
– Императору Тиберию… Понтий Пилат… провокация…
….подстрекательство к бунту… пренебрежение к закону… попытка спасти от наказания государственного преступника… им же подосланного… самоуправство… стремление к власти, сравнимой с императорской… Иуда… Гермидий, – наполнив чаши, Пилат, приглашая, поднял свою и, подождав гостя, осушил ее до дна. Затем бросил косой взгляд в сторону свитка и спросил:
