Kitabı oku: «Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата», sayfa 4
– Это копия, где же оригинал?
– Оригинал с курьером движется в сторону Газы, затем морским путем последует в метрополию.
– Хм…. Арканий, расскажите мне подробно обо всем этом.
– Извольте. Вчера мне стало известно, что жалоба, – Арканий кивнул в сторону свитка, – подготовлена и подписана Кайафой и кое-кем из состава Синедриона. Я немедленно поручил Лупусу организовать наблюдение за дворцом Кайафы и за перемещениями первосвященника по городу. Калвус занялся выяснением: кто из особо доверенных лиц Кайафы находится в городе. Вечером того же дня Кайафа, облаченный в светское платье, посетил некоего Рафаила, проживающего в доме недалеко от Овечьих Ворот. С Рафаилом проживают жена, двое детей и служанка. По счастью, служанка дружит с Калвусом, и виделась с ним до прихода Кайафы. Тем же вечером служанка сообщила Калвусу и о визите Кайафы, и о том, что хозяин собирается рано утром выехать в Газу. Пришлось Калвусу отправиться в качестве легионера на службу у южных городских ворот. Так он убедился, что Рафаил с двумя сопровождающими действительно собрался покинуть город. Но прежде чем Рафаил выехал за городские ворота, Калвус показал его своему человеку и тот с опережением отбыл в Газу. Там он в качестве попутчика пристанет к ним.
– Это правильно, – живо согласился Пилат, – далекие путешествия всегда чреваты опасностями. И в городах полно всякого сброда, и на дорогах не всегда спокойно. Не так ли?
– Да. Так, значит, прокуратор полагает… – начал Арканий, но Пилат прервал его:
– Я полагаю, что курьер должен выполнить свою миссию и благополучно вернуться. Не будем доставлять Кайафе лишнее беспокойство, он должен пребывать в убеждении, что дело сделано и остается только ждать.
Пилат задумался: – «Ни из Газы, ни из Пелусии суда в метрополию не ходят. Значит, курьеру придется сухопутным или морским путем добираться до Александрии. Дорога от Иерусалима займет минимум пять дней. Это моя фора».
– Вот что, Арканий, немедленно пошлите гонца в Иерусалим, мне срочно нужен Калвус. Он поедет в Рим с моим поручением.
– Калвус здесь, он прибыл со мной.
Прокуратор широко открытыми глазами посмотрел на Аркания и произнес:
– Повторю то, что уже говорил ранее: я рад, что судьбой нам предопределено работать вместе. Вы еще раз оправдали мои самые лучшие ожидания.
– Ваши слова делают мне честь, прокуратор.
– Однако уже поздно. Пора отдыхать. Продолжим утром. Повернув лицо к дворцу, Пилат позвал:
– Луция!
Арканий поднял с пола свой тяжелый пояс. Прокуратор, глядя на него, и, как будто вспомнив что-то, спросил:
– Простите мою наблюдательность, Арканий, но, когда вы доставали свиток из тубуса чуть было не выпал второй. Он имеет отношение к нашему делу?
– Прямое. Он касается вашего поручения, о котором я не успел доложить: об Иисусе и его учении.
– Дайте мне его. Я прочитаю, ибо чувствую, что сон не скоро придет ко мне этой ночью. Это написал Он?
– К сожалению, нет. Древние пророки, как утверждается, извещали о Его приходе, их письмена пришли из глубины веков. Он же, придя, не оставил письменных документов. Ни одного. Это странно, но факт!
Подошедшая египтянка, держа в руке светильник, ждала указаний. Прокуратор обратился к ней: – Луция, проводи гостя, ты мне сегодня более не понадобишься. С легким поклоном женщина отступила и, грациозно развернувшись, пошла к входу во дворец. Попрощавшись с прокуратором, Арканий последовал за ней. Обе фигуры скоро пропали в покоях дворца. Пилат остался один в крошечном освещенном клочке пространства, окруженный ночной тьмой. Расстелив свиток перед собой, Пилат начал читать пояснения Аркания о том, что текст содержит подробное изложение проповеди Иисуса, с которой он обратился к своим последователям в горах недалеко от Геннисаретского озера. В этой проповеди, названной потом Нагорной, Иисус, словно предчувствуя скорую смерть, изложил в лаконичной форме суть своего учения.
Прокуратор углубился в чтение. Оно сразу захватило его. Склонившись над свитком, Пилат вчитывался в строки, возвращался назад, вскидывал голову к небу, обдумывая прочитанное, и продолжал чтение. Его охватила внутренняя дрожь и ощущение того, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного и в то же время очень простого, что он прикоснулся к чему-то огромному, чистому, светлому и… такому… недоступному.
Дочитав, Пилат отложил свиток в сторону и уставился на огонек светильника. Его охватило состояние оцепенения. Не отрывая взгляда от огня, прокуратор достал из кожаного мешочка на поясе высушенный и скрученный в небольшой шарик снотворный корень мандрагоры, морщась, сжевал его и запил вином. Огонек светильника запрыгал в попытке удержаться на фитиле, недовольно зашипел и погас. Освещенное пространство сжалось и это вызвало непонятную мысленную ассоциацию с только что прочитанным текстом. Но эту не оформившуюся мысль оттеснили куда-то видения прошлого.
Пилат увидел самого себя, идущего шаткой походкой к своим солдатам, хрипящего из последних сил: – прощены! – и падающего в траву. Он вспомнил, как свет в его глазах начал меркнуть и сжиматься пока не превратился в точку, которая тоже исчезла в темной тишине. Потом резкий запах и прямо перед ним невозмутимое лицо центуриона Потера, держащего в руках тряпку, смоченную уксусом.
Очнувшись, он не мог понять, сколько времени был в забытьи. Кое-как встал, опираясь на мощную руку центуриона, и стал осматриваться. Он увидел вокруг себя радостные лица легионеров. Радостные оттого, что они победили, что они остались живы, что они прощены и избежали децимации и позорной казни. Он увидел, как солдаты уносят раненых к уже поставленным шатрам эскулапов, затем возвращаются и укладывают тела своих погибших в бою товарищей в ряд, показавшийся тогда Пилату бесконечным. Затем бегут к поверженным, но еще живым врагам. Те ковыляют, бегут, ползут, пытаясь спастись, или просто катаются и корчатся на окровавленной траве, завывая от боли и страха. Но убежать, уползти, спрятаться и спастись не удается никому.
Начинается кровавая вакханалия. Перед Пилатом поплыли лица его солдат, теперь искаженные ненавистью, обезумевшие от крови, потерявшие человеческий облик. Пилат хочет крикнуть им: – Опомнитесь, римляне! Вы же воины, а не убийцы! – Но нет сил. Да и… бесполезно.
Послышался треск и шипение. Погас и второй светильник. Пилат в полной темноте вытянулся на ложе и закрыл глаза. Теперь он мысленно видел перед собой избитое, в кровоподтеках лицо осужденного, его полный достоинства спокойный взгляд уже отрешенный от этого мира, который он хотел видеть совсем другим и за который готовился принять смерть. Перед этой светлой величественной фигурой стоит согбенный, черный Кайафа, потрясающий рукой со скрюченными пальцами, сверкающий глазами и брызгающий слюной. Пилат хочет оттолкнуть черную фигуру, но не может поднять ватную руку. Тогда он решил увести осужденного от этого злобного фанатика, но не смог сделать и этого. Свинцовые ноги не отрывались от пола.
Последней мыслью Пилата, прежде чем сон окончательно завладел им, была: «И этот человек с его Учением и Верой, да в наше-то время?! О, небо! О, люди»!
Пилат проснулся с восходом и первое, что увидел: пылающего в лучах солнца на Стратоновой Башне императорского орла. Прокуратор встал с ложа и, накинув на плечи плащ, подошел босой к каменным перилам террасы и замер. Утреннее солнце, наполовину выплывшее из-за линии горизонта, ласкало лицо первыми нежными лучами. Это восхитительное время, когда солнце еще мирится с соседством ночной прохлады. Но оно, увы, непродолжительно. Как только светило оторвется от земли, его лучи, теряя нежность, зальют все горячими, а затем испепеляющими потоками света, раскаляя камни и стремясь выжечь все живое. Наслаждаясь минутами утреннего покоя, Пилат вернулся мысленно к вечеру минувшего дня: к беседе с Арканием, к прочитанным свиткам и той последней, врезавшейся в память мысли: – «И этот человек – Иисус, с его Учением и Верой в наше-то время!»
Пилат уловил движение за спиной, обернулся и увидел служанку, принесшую воду для умывания и убирающую со стола кувшины и чаши вечернего застолья.
– Тертулла, – обратился он к ней, – принеси принадлежности для письма.
Служанка замерла в вопросительной позе, в ее глазах застыло виновато-удивленное выражение.
– Ах, да, – вспомнил прокуратор, – она же не знает латыни. Осторожный Вителлий давно ввел правило: деловые встречи и просто дружеские приемы должны обслуживаться прислугой, не знающей латыни, так удобнее гостям и спокойнее хозяину. – Пилат повторил просьбу на арамейском, подошел к столу, сполоснул лицо и руки, и сел за стол. Быстроногая служанка уже расставляла перед ним письменные принадлежности.
Склонив голову над столом, прокуратор быстро написал первое письмо, адресованное жене Клавдии, которая сейчас находилась в Риме. В письме он кратко описал ситуацию и просил супругу передать его письмо, упреждающее донос, и копию самого доноса Макрону. Пилату было известно, что маниакально подозрительный Тиберий получал всю адресованную ему корреспонденцию из рук Макрона – префекта преторианской стражи, обеспечивающей охрану императора. Помахивая письмом, чтобы оно быстрей просохло, Пилат задумался.
Дряхлеющий император, итак имевший целый букет не очень приятных качеств, в старости присовокупил к ним еще несколько: болезненную подозрительность, мелочную придирчивость, склочность, склонность раздувать свои больные фантазии, придавать им причудливые формы и затем видеть в них посягательства на священную особу императора и государственную власть. Терзаемый страхами и подозрительностью, Тиберий давно уже обосновался на острове Капри, полагая, что в сравнении с шумным и неспокойным Римом, здесь он будет в большей безопасности. Естественно, наклонности императора способствовали процветанию в его окружении интриг, доносительства, наветов и клеветы, создавая тухлую обстановку вражды и неприязни.
Положив перед собой чистый пергамент, прежде чем приступить к написанию письма Макрону, Пилат спросил сам себя: – А каков он сейчас, Макрон? – Постоянно находясь при особе императора в этой, прямо скажем, гнилой среде, может быть, и он изменился? И можно ли к нему относиться как к тому Макрону, которого я знал ранее? Неизвестно. Тем не менее, письмо с приложением –доносом следует, пожалуй, отправить. Я ни о чем не буду просить Макрона. Я введу его коротко в курс дела, детали же сообщит Клавдия. Доносы на меня поступали и ранее. И это никого не удивляло. Обстановка в Иудее никогда не была простой. Но в этом случае мы подошли к Рубикону.
Ах, Кайафа, Кайафа! Следует признать, что этот хитрец осведомлен и о характере императора, и об обстановке при его дворе. Следовательно, есть кто-то в Риме, а может быть и на острове, кто информирует Кайафу. И это человек непростой. Да, непростой. Располагая информацией об обстановке при дворе, Кайафа не может не знать, как все же непросто добиться внимания императора и, тем не менее, рассчитывает на это. Можно предположить, что именно к этому человеку направляется с доносом Рафаил. Но кто же это? Надежда на Калвуса. Он умен, хитер, изворотлив, исполнителен и… ему всегда нужны деньги. Впрочем, кому они не нужны?
Итак, после встречи с Клавдией, Калвус вернется в порт Путеолы, куда прибывают суда из Александрии и будет дожидаться Рафаила.
Пилат начал быстро писать. Остро отточенный конец стила, поскрипывая, бегал по листу пергамента. Заканчивая письмо, Пилат оторвался на миг и поднял левую руку, вызывая слуг. Услышав за спиной легкие шаги, прокуратор повернулся вполоборота. Это была Луция. Взглянув в лицо девушки, Пилат подумал: «Хм. Пожалуй, это можно назвать румянцем на смуглом лице. А глаза! Глаза! Похоже, Арканий оправдал не только мои ожидания!»
– Луция, пригласи Аркания.
Тень легкого смущения обозначилась на лице прекрасной служанки, в глазах мелькнуло озорное выражение. Она поклонилась и побежала. Легкая льняная ткань облегала при каждом движении изумительную фигуру убегающей красавицы.
Скоро послышались шаги Аркания. Пилат, предваряя процедуру приветствия, махнул ему рукой, приглашая занять место перед собой:
– Сегодня в полдень из Кесарии в Путеолы и далее в Остию (Рим) отбывает судно. С ним должен отбыть и Калвус. Документы он передаст моей жене. Чуть позже я сам вручу ему их. Затем он должен вернуться в Путеолы и ждать там Рафаила. Задача – выяснить, кому Рафаил везет донос Кайафы. Рафаил, как я уже говорил, выполнив поручение, должен благополучно вернуться в Иерусалим.
Пилат замолчал, глядя в морскую даль. Арканий, не отрывая глаз и не шевелясь, смотрел на прокуратора.
– Да, вот еще что, – продолжил тот, – помните, я говорил вам о тех опасностях, которые поджидают путешественников в городах и на дорогах? Так вот. В метрополии дела с этим обстоят еще хуже, чем в провинциях. Имейте это в виду и проинструктируйте Калвуса.
– Есть, правда, один нюанс, – после некоторой паузы продолжил прокуратор, – Путеолы – это ближайший к острову Капри порт. Может случиться так, что Рафаил или тот, кому он передаст послание, пожелает сразу отправиться на остров. Впрочем, Калвус, полагаю, достаточно предусмотрителен, и я надеюсь на него. Пилат отвел глаза, всматриваясь в даль, и тихо произнес: – Представляю, какое разочарование постигнет разбойников, когда они обнаружат какую-то кляузу.
Пилат обратил лицо к собеседнику, его пытливый взгляд уперся в глаза хранящего молчание Аркания. Прокуратор чуть помедлил, затем взмахом руки подозвал Луцию и приказал: – Калвуса ко мне.
Луция, которой раньше не доводилось слышать это имя, подавилась смешком и пропала в покоях дворца. Долго Калвуса искать не пришлось. Через мгновение коренастая фигура предстала перед прокуратором. Последовало традиционное приветствие: – Salve Caesar imperator!
Пилат ответил взмахом руки и подошел к нему почти вплотную.
Перед прокуратором почтительно стоял среднего роста атлетического телосложения молодой мужчина. Несмотря на возраст, его когда-то буйная шевелюра решила почему-то покинуть этот мощный череп, оставив, видимо на память, светлые, легкие, редкие завитки у висков, ушей и на затылке. Полностью лишенная волос тотальная лысина темени была загорелой и блестела на солнце. Лицо же было розовато-белым, будто солнце его не касалось вовсе. Большие серые глаза выделялись на фоне удивительно голубых белков. Эти глаза, обрамленные ресницами, длине которых могла бы позавидовать любая красавица, внимательно смотрели на прокуратора. Это был взгляд человека, знающего себе цену. На могучей шее, сбоку над сборкой плаща, билась жилка, как бы напоминая, что эта сила и мощь являются всего лишь живой плотью.
Глядя ему в глаза, прокуратор сказал:
– Я слышал о вас только хорошие отзывы и надеюсь на вас.
– Благодарю. Прокуратор может располагать мною.
– Вам предстоит ответственная миссия. Эти документы вы должны вручить в Риме моей жене. Здесь все есть, – Пилат передал Калвусу свернутые в свиток листы пергамента, – остальное вам скажет Арканий. И, обращаясь уже к обоим: – В случае успешного выполнения задания вас будет ожидать награда. Успеха! Да поможет нам Беллона! Все. Когда закончите, вас, Арканий, жду на берегу. Пилат по узкой, каменной, извилистой лестнице, обвитой местами диким виноградом, стал спускаться к берегу.
Солнце, зависшее над выжженной землей, готовилось к нанесению дневного удара.
Пилат спустился к берегу и оказался в небольшой бухте, созданной причудливым очертанием дворцовой скалы. Она же – эта скала – закрывала собой от солнца почти до полудня прибрежную часть бухточки, куда и вела лестница с террасы дворца. Пилат сбросил плащ, скинул сандалии и направился к грубой каменной лавке, сооруженной прямо у кромки воды. Легкие волны с тихим плеском подкатывались к ней, задумывались на мгновение и отступали, готовясь к новому пришествию. Пилат любил это место. Здесь он рассчитывал продолжить вчерашний неоконченный разговор с Арканием. А пока Пилат бездумно закапывал ступни ног в песок, поглядывая иногда влево, где вдалеке вспыхивал на солнце через небольшие промежутки времени шлем легионера, несущего охрану территории дворца и мерно повторяющего один и тот же маршрут.
Наконец, послышались быстрые шаги, петляющие вместе с лестницей, и шелест песка под ногами спустившегося Аркания.
– Присоединяйтесь ко мне, Арканий, места здесь достаточно.
Арканий, следуя призыву и примеру прокуратора, сбросил плащ, отстегнул и аккуратно сложил на плоском камне тяжелый пояс с мечом и ножом, скинул калиги и, осторожно ступая по воде, присел на другом краю каменной лавки.
– Итак, Арканий, продолжим разговор. О личности, происхождении, семье Иисуса говорить не будем. Тем более, что говорить-то особенно не о чем. Странные обстоятельства: с момента рождения и до последних дней его жизнь изобилует всякого рода слухами при полном отсутствии достоверных данных. Чего стоит хотя бы этот слух о том, что отцом Иисуса является легионер Пантер, и что будто муж выгнал жену с прижитым на стороне ребенком из дома, и она скиталась с ним в Египте и Индии? Каково? Я прямо-таки вижу за всем этим Кайафу. Кстати, не он ли постарался, чтобы человек принявший смерть за веру ушел и не оставил никаких письменных свидетельств? Да. Однако вернемся к рождению этого человека. По вашим сведениям он родился в тот год, когда по указу императора Августа проводилась перепись населения Империи. Это так? Вы не могли ошибиться?
– Ошибка исключена. Он родился в пути. Местная власть обязала иудеев проходить регистрацию не по месту фактического проживания, а по месту рождения. Вообще, должен сказать, история той переписи в Иудее темна и скандальна, но детали мне неизвестны.
– Пилат живо вступил в разговор: – Мне они известны. Я помогу вам ликвидировать этот пробел в знаниях. Мне эту историю поведал в Риме Копоний. Он специально приехал ко мне, когда узнал о моем назначении в Иудею. Почтенный старец рассказал мне и об этой переписи. Именно он был прокуратором Иудеи в то занятное время. По его словам, он не придал значения и как-то пропустил инициативу местной власти относительно механизма проведения переписи в Иудее и только позже уяснил, в чем тут дело. Что такое перепись по месту рождения? Кто-то был в отъезде, кто-то болел, кто-то просто не имел возможности поехать в родные места или не захотел. Таким образом, данные переписи оказались существенно занижены по сравнению с фактической численностью населения. А сбор подушного налога осуществляется по месту фактического проживания, но контролируется Римской квестурой по данным переписи. Улавливаете? Пока Копоний разбирался в ситуации, кто-то хорошо погрел руки на разнице. Такая вот история. Но мы отвлеклись, прошу вас, продолжайте.
– Да. Так вот и пришлось беременной женщине с мужем из города Назарета, где они проживали, ехать в Вифлеем, откуда оба были родом. И вышло так, что выехали двое, а к месту назначения прибыли втроем. Так что ошибки быть не может. – Прокуратор что-то подсчитал в уме и сказал: – Мне он показался моложе. Ну, хорошо. Обратимся к Учению Христа. Я прочитал свиток и составил свое мнение. Но хотел бы выслушать ваши соображения. Прошу.
– Благодарю. Начну с проповеди, которую вы прочитали. Она есть прямое и краткое изложение всего Учения и Веры Христовой. Нетрудно заметить, что базой Учения Христа являются те же заповеди Моисея: не убий, не укради, не возжелай и так далее. Возникает вопрос: так в чем же тогда суть идейного конфликта Иисуса с первосвященником Кайафой? На мой взгляд, ключ к пониманию этого дал сам Иисус в той же проповеди. Этим ключом является фраза: «Не думайте, что пришел я нарушить Закон или пророков, не нарушить пришел я, но исполнить», и далее перечисляет заповеди. Тем самым Иисус говорит: – Эти заповеди и только они – Закон, все остальное – вне его. А что же это остальное? Остальное – это надстройка, которую создали и создают первосвященники и фарисеи – книжники, якобы, на основе того же Закона. Вот примеры.
Написано: «Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен». Это постулат. А как же тогда «не убий»? А как же быть с вами, прокуратором, наместником Императора, носителем римской власти, поклоняющимся многим богам? И что представляет собой покоренный Римом народ, которому этот постулат вдалбливается в голову? Это сухой хворост, а зажженный факел в руках Кайафы.
Другой пример. Написано: «Не мсти, не имей злобы на сынов народа твоего». Остальным, по смыслу, можно мстить как угодно. И «возлюби ближнего своего», следовательно, относится только к одной категории людей и распространяется только на иудеев.
Теперь наложим это на Заповеди или Закон Моисея, и что от него останется? Останется инструмент, которым ловко манипулируют Кайафа и иже с ним. Иисус видит это и говорит: – Нет, это не Закон, Закон – вот он. Иисус идет дальше. Он говорит в Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано: „люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего“. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Он призывает там же: «Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким и будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Он видел торговцев и менял в Храме недалеко от Соломонова притвора, и там же овец и коз, словно на рынке у Овечьих Ворот. В гневе он разогнал и людей, и животных, и сказал: «Никто не может служить двум господам….. Не можете служить Богу и мамоне (богатству)». Он обращался ко всем, но отнесли эти слова, в первую очередь, на счет первосвященников и левитов.
Я полагаю, именно отсюда исходит причина упорства Кайафы и его желания придать смерти Учителя. И это понятно, ведь его, Кайафу, хотят лишить инструмента, с помощью которого он судит кто прав, кто виноват, кому как жить или не жить вовсе, кому торговать в Храме, кому нет, и кому и какие делать подношения храму и ему, Кайафе?
– Довольно, Арканий, отдохните, посидите здесь. Пилат встал и медленно пошел прочь по берегу, утопая стопами в мокром песке. Его вновь захлестнула волна желчи, теперь имеющая явный привкус ненависти. Движение сбивало и поглощало эту волну. Прокуратор мысленно повторил: «Инструмент! Инструмент – это и я, Пилат. Инструмент Кайафы! Может быть не только инструмент, но и символ. Ложь о том, что Пилат подослал Учителя с его проповедями, забудут быстро. Правду о том, что я послал его на смерть, будут помнить долго»
Прокуратор успокоился, вернулся и сел на свое место:
– Арканий, продолжайте.
– Итак, логическое понимание конфликта есть. Теперь обратимся к вопросу: почему Кайафе нужно было сотворить казнь именно руками римской власти? Это принципиальный вопрос! Помните, я докладывал о третьей цели – компрометации прокуратора Иудеи? Это и есть ответ и объяснение. По логике Кайафы, как излагается в доносе Императору, когда Иисус был уже схвачен местной стражей, и дело дошло до суда, прокуратор стал опасаться огласки своей роли в организации беспорядков в городе. Из-за этих опасений он перевел арестанта в римскую преторию и затем предал Иисуса смерти на кресте, предотвращая, таким образом, возможность огласки своей преступной роли. И в этот логический посыл органично вписываются и спровоцированные самим первосвященником беспорядки в Иерусалиме, и появление Гермидия на суде-совещании, и обращение к императору. Арканий замолчал. Прокуратор поднял голову и увидел, что солнце скоро поднимется над скалой и превратит их убежище в пекло.
– «Да, есть логика в рассуждениях Аркания. Она многое объясняет», – подумал прокуратор, вслух же сказал: – По этому вопросу достаточно. Перейдем к следующему.
– Следующий – Варавва. Везунчик Варавва. Ему 29 лет, не женат, происходит из хорошей семьи. Его отец торговал посудой, был уважаемым человеком. После смерти отца Варавва и зять – муж сестры – продолжили дело. Но скоро Варавва заскучал, бросил дело, стал гулять, но, что хуже, стал играть. Игроки дали ему почему-то латинское прозвище – Дивес (dives – богатый). Сестра пыталась образумить его, помогала ему, когда он спустил свою долю наследства. Но бесполезно. Он опустился, говорят, стал воровать. Попался. Убил стражника при попытке задержать его. Но, должен доложить, история эта темная. Физически он очень силен. Смышлен, азартен и авантюрен. Он отличается от обычных обывателей, и не потому, что хочет выделиться, нет. Он другой, особенный. Он быстро сходится с людьми, но его не всегда понимают и, по-моему, поближе узнав, начинают относиться с некоторой опаской. Живет, где придется, но всегда возвращается к Саре – одинокой женщине, проживающей в Верхнем Городе. Похоже, Сара любит непутевого Варавву и потому прощает ему все: и его длительные отлучки, и постоянные долги, и преследования кредиторов и многое другое. Вероятно, и он любит ее. По-своему. Наделав долгов и осев у Сары, он начинает искать возможность заработка, чтобы рассчитаться с долгами. Человек он, несомненно, неглупый и даже способный. Все, за что он берется, у него получается. Он и строитель, и гончар, и медник. Но как только он достигает успеха и рассчитывается с долгами, тут же теряет интерес к делу и берется за старое. И вновь все идет по кругу. Какое-то время он работал во дворце Кайафы. Менял черепицу на крыше, потом укладывал плитку вокруг дворца. Руки у него действительно хорошие. Говорят, что Кайафа предлагал ему постоянную работу при Храме. Но где там? Ушел. Сейчас у него после чудесного спасения период просветления. Вместе с зятем он уехал в Александрию за товаром.
– Что можете сказать о Саре?
– Очень красивая женщина. О ней говорят – шикса, она родилась от смешанного брака иудея с гречанкой. Очень чистоплотная и трудолюбивая женщина. Она швея. Шьет талифы, талесы, хитоны, синдоны, кефи, платки, покрывала и прочее.
Прокуратор поднял голову и посмотрел вверх. Солнце уже вышло из-за скалы и сожгло все очарование этого уголка.
– Пойдемте, Арканий, иначе мы изжаримся здесь.
Пилат накинул плащ и капюшон на голову. Арканий надел калиги и застегнул на себе свой тяжелый пояс с мечом и ножом. Пилат, глядя на меч, спросил: – Это не гладиус эспанус, не стандартный образец, верно?
– Да, это не стандартный образец. Этот меч выкован из дамасской стали. Она прочнее, поэтому можно сделать меч уже, но длиннее при том же весе.
– Да, да, я припоминаю. Еще диктатор Сулла в свое время интересовался и этой сталью, и оружием из нее. Сулла всегда питал интерес к оружейным новинкам. Но я не помню, почему он оставил это дело?
– Оставил, насколько мне известно, потому что убедился в невозможности организовать массовое производство из-за дефицита каких-то присадок или добавок к стали. Да и мастера – их мало, и они фанатики. Они готовы подставить головы под собственные мечи, но сохранить свои секреты.
За разговором поднялись на террасу дворца. Не было ни малейшего ветерка. От плиток пола веяло таким жаром, что воздух подрагивал. Прокуратор посмотрел в сторону залива. Бухту покидала и выходила в открытое море небольшая флотилия. С высоты Стратоновой Башни, расправив крылья, гордо и напутственно вслед ей смотрел императорский орел.
Прокуратор и Арканий направились к дворцу.
– Арканий, уже полдень – время прандиума, прошу Вас отобедать со мной. Потом я отпущу вас. Я думаю, к тому времени жара несколько спадет.
– Благодарю.
Войдя под своды дворца, прокуратор и его спутник по внутренней дворцовой лестнице спустились в помещение, вырубленное под дворцом в теле скалы. Это был довольно просторный округлый зал с высоким сводом, в котором были прорублены два туннельных окна. Туннели от свода зала шли под наклоном и заканчивались окнами южной стены дворца. Благодаря этим окнам помещение и проветривалось, и освещалось в дневное время мягким рассеянным верхним светом. Стены зала были условно поделены на четыре части и покрыты грубоватыми барельефами четырех культур. Восточная часть была посвящена месопотамской или шумерской культуре. Южная – египетской, северная – эллинистической, западная – римской.
Валерий Грат, предшественник прокуратора в этой должности, приведя Пилата впервые в этот зал, рассказал ему, что и город, и дворец были построены царем Иродом в честь Рима и в дар ему. Затем подвел Пилата к южной части зала и показал высеченный на каменной поверхности расплывчатый силуэт египетского бога Амона – Ра. Единственной четко очерченной деталью барельефа был глаз. В глазную впадину был вправлен отполированный, идеально круглый черный турмалиновый глаз. Глубина глазной впадины и размеры глаза были подобраны так, что в каком месте зала ты бы ни находился, взгляд божества был направлен на тебя. В яркую солнечную погоду его взгляд был спокойным и теплым. В сумерках становился грустным. При свете лампад блик на отполированной поверхности турмалина напоминал зрачок. Теперь это был взгляд из вечности, холодный и беспристрастный. В грозу при сполохах молний силуэт Амона на стене становился ясным и четким, глаза же не было видно вовсе, словно бог был недоволен и закрывал его. В восточной части на фоне шумерского орнамента Валерий показал Пилату еще более расплывчатую фигуру. Это, сказал он, иудейский ангел бездны, губитель Аваддон. Никто не знает, изображен он греческими мастерами по недосмотру Ирода и назло ему, или же это был замысел царя. Дескать, смотрите римляне! Помните, римляне! Я есть! И я здесь! И, если в свете молний Амон закрывает свой единственный глаз, не желая смотреть на разгул темных сил, то Аваддон, наоборот, широко раскрывает оба своих и смотрит издевательски и нагло, а кривая рожа изображает невиданно мерзкую ухмылку.
Убранство зала было простым. Большой рабочий стол и кресло размещались прямо под окнами свода как раз под фигурой Амона. Напротив, по диагонали располагался, как его называл прокуратор, «триклиниевый» отсек со столом и ложами вокруг него. Зачастую зал превращался в кубикул – спальню прокуратора. Рядом с рабочим и обеденным столами на стенах висели свитые из конского волоса бечевки, убегающие по закрепленным металлическим скобам в лестничный проем и по нему наверх к колокольчикам вызова прислуги. Каменный пол был покрыт чудесными коврами ассирийской работы. Они скрашивали каменную серость и тяжесть, придавая помещению жилой вид и уют. Этот зал, собственно, и был резиденцией прокуратора Иудеи. Здесь он работал с документами, здесь принимал посетителей и гостей, здесь и спал в холодное время года и в непогоду.
Луция и Тертулла уже хлопотали в триклиниевом отсеке, готовя обеденный стол.
