Kitabı oku: «Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата», sayfa 5

Прокуратор прилег на ложе. Следуя его приглашению, Арканий расположился напротив, и теперь оба наблюдали за ловкими движениями красивых женских рук, выставляющих на стол блюда, чаши, кувшины. Закончив сервировку, Луция наполнила чаши вином. Пилат кивнул и обе служанки пропали в лестничном проеме. Легкие шаги босых ног по каменным ступенькам затихли вдали.

Пилат поднял чашу, его гость тоже, и оба осушили их до дна за здоровье императора. Вновь наполняя чаши вином, Пилат сказал:

– Прекрасное вино, не правда ли? Это старое сабинское. У него есть своя история. Гай Меценат, владелец Сабинского поместья, собрал лучших виноградарей и виноделов, и им удалось создать это чудо. Гай вообще был интересный человек. У него была и другая страсть – поэзия – настолько сильная, что он подарил Сабинское поместье своему другу Горацию, чтобы он там творил. Гораций пленил Гая своим талантом. У них было много общего. Оба были ценителями женщин, вина и высокой поэзии. Их дружба была крепкой, они были неразлучными друзьями, настолько неразлучными, что даже умерли в один год с разницей в несколько дней. И, представляете, даже похоронены рядом! А незадолго до этих печальных событий их третий друг – император Август – начал перепись населения Империи. Вы упоминали о ней. Узнав о смерти друзей, Август с горечью констатировал: – Они были вольнодумцами и всегда игнорировали власть и ее мероприятия. И в этот раз им это удалось! Да. Всех троих давно уж нет, а вино, поэзия и память о них живы.

Вообще хочу сказать, что люди, способные совершать поступки яркие и неординарные, выделяющие их из массы, всегда интересны. И, на мой взгляд, тем более интересны, если их индивидуальность носит черты, порицаемые обществом.

Вот и этот Варавва – Дивес – тоже интересен в своем роде. Интересное прозвище— Дивес. Такое же имел Марк Красс. Он был богатейшим человеком Империи, тем не менее, всепоглощающая страсть терзала его – страсть к золоту. Несколько десятилетий назад ослепленный страстью Красс, командовавший в этих краях римской армией, проглотил парфянскую наживку и повелся как карась на уду. Дело закончилось разгромом, гибелью армии и пленением Красса. Парфянский царь, наслышанный о страсти пленника, приказал удовлетворить ее. Марку влили в глотку изрядную порцию расплавленного золота. Пилат замолчал, видимо решив, что длинный монолог вредит аппетиту и пора последовать примеру Аркания, который, внимая собеседнику, кивал головой, не забывая о мясе, рыбе, овощах и острых приправах, с явным удовольствием молодости и здоровья поглощал выставленные яства. И только при упоминании имени Вараввы гость замер, но длилось это лишь мгновение. Когда хозяин и гость насытились, Пилат легко подергал бечевку. Послышалось шлепанье босых ног, и из лестничного проема выпорхнула Тертулла с разносом и посудой с водой для мытья рук. Пилат сполоснул руки и продолжил:

– Вернемся к нашему Дивесу. Мне кажется, было бы неплохо для дела, если бы он обзавелся другом – игроком и… кредитором, который мог бы ссужать деньги Варавве, либо покрывать его проигрыши, собирая, таким образом, его долги и предоставляя отсрочку. Ведь вы говорите, он всегда отдает долги?

– Да, прокуратор, пока ему это удавалось, иначе он вряд ли дожил бы до этих дней.

– Вот, вот, и, тем не менее, надо позаботиться о нашем подопечном. Вы говорите, он смышлен?

– Да, смышлен, сообразителен, эмоционален и очень подвижен. Может быть, именно поэтому он не может сосредоточиться и посвятить себя какому-нибудь одному полезному делу.

– Да, да. Люди такого склада, как правило, непостоянны, но любопытны, точнее даже любознательны и, что важно, скоры и решительны. Мне думается, возвратившись из поездки, он попытается узнать подробнее о том человеке, с которым судьба свела его, выведя на грань жизни и смерти, и так удачно для него развела. Как бы и что Варавва о себе не думал, на нем кровь, а на том, другом, крови не было, но именно он пошел на смерть.

– Прокуратор желает, чтобы Варавва узнал все?

– Нет, Арканий, нет. Не сразу. Все ему знать пока не надо. Ему надо узнать все об Учителе, его Учении и Вере. Узнать, чтобы возненавидеть его убийц: прокуратора Понтия Пилата и первосвященника Кайафу. Как вы думаете, найдется такой человек, который мог бы возбудить любопытство Вараввы и затем удовлетворить его? Причем так, чтобы он задумался – этот игрок, вор и убийца?

Арканий подумал: «Именно этого хотел и к этому призывал тот, кого казнили, чтобы люди задумывались о том, что они творят», – и сказал:

– Это непросто. Надо подумать.

– В вашем деле, полагаю, простого вообще ничего нет. Подумайте, прошу вас. – Пилат замолчал: «Кажется все».

Арканий вежливо поблагодарил за обед и беседу и, чуть помедлив, поинтересовался: – Могу ли я быть свободен?

Последовал короткий ответ: – Да.

Пилат подергал бечевку и, когда в зал вошли служанки, попросил проводить гостя. Арканий в сопровождении Луции покинул зал, Тертулла быстро убрала со стола.

Пилат, оставшись один обменялся взглядом с Амоном, покосился на еле различимый силуэт князя тьмы, и занял кресло за рабочим столом с намерением осмыслить ситуацию. После встречи с Арканием многое прояснилось, но не все. Неясно, почему Кайафа, настояв на казни Иисуса, пошел дальше? Почему он думает, что ему будет лучше, если император отзовет меня и назначит другого? Пожалуй, объяснение может быть только одно. Страх. Кайафа боится, он опасается моей мести, он понимает, что наместник императора никогда не смирится с мыслью, что его использовали как слепое орудие и никогда не простит этого. А коли так, то, с точки зрения Кайафы, все средства хороши, ибо хуже уже не будет. Да, вероятно, так. Однако, конфликт с Кайафой, это все же частный случай. Но за ним вырисовывается и кое-что общее: сложившаяся форма власти – римской и иудейской – дает возможность местным иерархам вести хитрую политику за спиной Рима, осторожно и тайно разжигать антиримские настроения в народе и на этой основе укреплять собственную власть.

Пример хитрого и коварного Кайафы в провоцировании волнений в Иерусалиме показателен. Прав Арканий – народ хворост, а факел в руках Кайафы и может быть брошен в толпу в любой момент. Ах, Кайафа, Кайафа, змеиная ты порода, ты открылся и открыл мне глаза. Теперь я знаю, что делать, и это знание – мое лекарство.

В то время, когда Пилат во дворце разбирал ситуацию, одинокий всадник пересек городскую черту у южных ворот и покинул город, направляясь в Иерусалим. Поднявшийся весенний ветер бросал ему в лицо волны раскаленного воздуха вместе с пылью, песком и стебельками прошлогодней высохшей травы. Из-за этого, несмотря на высокое еще солнце и жару, всадник кутался в свой плащ, опустив на голову капюшон и подвязав его под подбородком стягивающей тесьмой. Отдохнувший идумейский конь бодро нес седока по хорошо известной дороге.

Голова всадника, а это был Арканий, была занята мыслями о только что закончившейся встрече. Прежде всего, реакция прокуратора. Она была ожидаемой. Однако некоторые моменты оказались вне прогноза.

Арканий ожидал, что прокуратор, осознав положение, в котором оказался по милости Кайафы и Синедриона, подтянет вожжи административного контроля, пересмотрит практику автоматического утверждения приговоров местной власти и поручит Тайной Службе отслеживать: кого и за что отправляет местный суд, сиречь Кайафа, на смерть под град камней. Мысль о таком контроле давно владела Арканием, но он никак не мог найти подходящего случая, чтобы высказать ее щепетильному, ревнивому и осторожному в таких делах прокуратору. А ведь как полезно было бы для Службы выявить пару-тройку дел, явно попахивающих сведением счетов или столкновением материальных интересов. Помиловать осужденных, возвратить им жизнь и обрести, таким образом, друзей из числа злейших врагов Кайафы. Но нет. Пилат пошел другим, более сложным путем, нацеливая Службу на Варавву.

Второй неожиданностью было отсутствие интереса прокуратора к Анна, тестю Кайафы, бывшему первосвященнику, смещенному Пилатом. Это было пять лет назад, когда разгорелся скандал по ходу строительства водопровода и канализации в Иерусалиме. Пилат, как истинный римлянин, затеял это полезное дело исходя из принципа целесообразности и, рассчитывая, что именно в силу очевидной необходимости проекта, дело пойдет быстро и работы будут проводиться качественно. Но его ждало разочарование. Местную власть больше интересовала другая сторона вопроса: кому и на каких условиях отдать тот или иной подряд и что с этого можно поиметь. Расплодилось неимоверное число посредников и просто мошенников всех мастей. Вмешательство прокуратора ускоряло и упорядочивало дело, но и порождало волну слухов о том, что он, Пилат, наживается на распределении подрядов. Посыпались доносы и наветы. Несколько образчиков, перехваченных Службой, Арканий показал прокуратору. Тот, прочитав доносы, усмехнулся и сказал:

– Не мешайте им, Арканий, пусть пишут. Пусть в Римском Сенате тоже посмеются над тем, как Пилат, который может купить с потрохами всю Иудею, наживается на еврейских делах.

Анна прокуратор тогда все же сместил и тут же, неожиданно для всех, назначил на это место Кайафу – зятя смещенного первосвященника. Нехорошо ухмыльнувшись, Пилат прокомментировал это назначение так: – Нет бессребреников. Кого ни поставь – он тут же начнет создавать свои схемы, чтобы воровать. Это только затормозит дело. У этого же все готово – тесть постарался.

Это было давно. В нынешней же ситуации один Кайафа, это просто грязный Кайафа, провокатор и доносчик. А Кайафа и Анна – это совсем другое дело, это – заговор. Однако Пилат даже не вспомнил об опальном первосвященнике, которого иначе как Змеем не называл (Hannah – Анна – лат. кобра). Почему? Загрузившись этим вопросом, Арканий не замечал, что ветер утих, а солнце уже зависло над еще видимым с дороги морем.

Маеда замолчал, посмотрел на быстро темнеющее небо, затем на летчиков, лежащих на траве под крылом самолета, и сказал: – Однако, коллега, нам пора. Если мой рассказ заинтересовал вас, то как-нибудь мы вернемся к этой теме.

Глава V. Круиз-кроссворд с комментариями.

Переваливаясь с крыла на крыло, как перекормленная утка, «Суйсэй» развернулся против ветра, взревели двигатели, короткий разбег и вот уже, задрав нос, машина устремилась прочь от земли в надвигающуюся тьму. Появился один из пилотов с охапкой летных курток в руках. Наклонившись, что-то прокричал Маеде на ухо, оставил одежду и ушел. Японец передал Боку две куртки, показывая знаком, что надо одеваться. Сам одел одну, второй укутал ноги. Бок последовал его примеру. Сделано это было вовремя: с набором высоты температура в чреве самолета резко упала. Монотонный шум моторов и обретенное тепло делали свое дело. Голова японца начала медленно склоняться к груди, потом вскидывалась, замирала и вновь опускалась книзу. Бок закрыл глаза и тоже попытался заснуть, резонно полагая, что это лучшее занятие в продолжительном полете.

Однако сон не шел к нему. Мешал раздражающий фактор. Этим фактором был разговор с Маедой о цели их путешествия, о Тано, и вообще обо всем предприятии в целом. Несмотря на все пояснения Маеды и его логику, выглядело все это довольно странно и даже подозрительно. К этим невеселым мыслям непонятным образом примешивался образ заболевшего местью римского прокуратора Понтия Пилата. Он то и подталкивал к желчной мысли, что, может быть, японец что-то не договаривает, что-то оставляет за кадром? С него станется. И все гораздо хуже и жестче? Чувствуя, что попал в логический тупик, Бок увел мысли в прошлое – к своей последней поездке в США.

Это был 1938 год. Бок тогда посетил США и, выполняя указание Центра, перевел на другие счета большую часть средств, аккумулированных им в банках этой страны. Один из этих счетов принадлежал юридическому лицу, второй – физическому. Зашифрованная запись второго счета сохранилась в записной книжке, возвращенной ему Каедой в Шанхае, в памяти же сохранилось имя владельца счета. Тогда, в 1938-м, он просто выполнил указание Центра, не задаваясь вопросом: кому и почему он переводит немалые деньги. Теперь он полагал, что сохранившийся счет физического лица и его имя могут сослужить неплохую службу, поскольку возвращение к жизни, скорее всего, не будет простым.

Самолет начал снижение, немилосердные встряски отрывали пассажиров от скамьи и тут же впечатывали их обратно, вызывая не очень приятные ощущения. Маеда, испытавший первый такой старт и жесткую посадку в сонном, расслабленном состоянии, теперь сидел с обиженным видом, вцепившись руками в металлический поручень. Рассмотреть что-либо в иллюминаторе было невозможно. Внизу была черная бездна. Но все кончается и иногда благополучно. Короткая пробежка по земле и вот уже открыт люк, и пилот жестом показывает на выход. Оба пассажира не заставили просить себя дважды, спрыгнули по лесенке на траву. Была теплая, влажная тропическая ночь. Если бы не свет фар приближающейся машины и не бортовые огни самолета, темнота была бы полной. Из остановившейся в нескольких метрах от самолета машины выскочил офицер, быстро подошел к пассажирам, близко рассмотрел Маеду, что-то спросил и махнул рукой в сторону машины. Маеда повторил этот же жест для Бока, и скоро все затряслись на жестком вездеходе прочь от самолета.

– Расслабьтесь, Бок, дорога дальняя, – Маеда втиснулся плотнее в сиденье автомашины, потом добавил, – и некомфортная.

Через несколько часов ужасной езды компаньоны не могли уже думать ни о чем другом, а только о том, когда это кончится. На востоке появилось серое пятно, когда машина, выбравшись, наконец, на бетонную дорогу, проскочила спящий город и выкатилась к причалу.

С борта пришвартованного небольшого судна на причал был спущен трап. Офицер, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, выпрыгнул из машины и быстро поднялся по трапу на борт. Казалось, прошла вечность, прежде чем его силуэт вновь появился над бортом судна, и дробные шаги застучали по трапу. Офицер сказал несколько слов Маеде. Тот повернулся к своему спутнику:

– Как у вас говорят, с корабля на бал, у нас же получилось наоборот. – Компаньоны забрали свои вещи и поднялись по трапу. Маеда махнул офицеру рукой, тот откозырял, запрыгнул на сиденье, и машина сорвалась с места.

Похожий на ребенка вьетнамец в матросской робе повел вновь прибывших пассажиров к их каюте. Металлический звук выбираемой якорной цепи известил о том, что судно готовится к отплытию. Через полчаса утомленные дорогой путешественники спали в узкой каюте, слегка раскачиваясь от качки в поскрипывающих гамаках. Вечером этого же дня помощник капитана собрал всех немногочисленных пассажиров и сообщил, что по радио объявлено о капитуляции Японии. Война закончилась.

– Пойдемте, Бок, – Маеда под руку увел своего спутника на корму, – раз наступил мир, мне хочется поведать вам одну мирную историю. Эта история из прошлого, но имеет прямое отношение к нашему настоящему и будущему. Нет, нет, Пилата здесь не будет.

Компаньоны удобно устроились на сиденьях спасательной шлюпки и Маеда начал:

– Много лет тому назад из Германии, говорили, что из Майнца, в Польшу переселилась скромная еврейская семья Вассерблюмов. Точнее даже не в Польшу, а в литовскую часть объединенного в те времена Польско-литовского государства, которое носило гордое название Речи Посполитой. Обосновалась семья в городе Вильно. Шли годы, менялись поколения, менялась и карта Европы. Вышло так, что и Литва, и Польша вошли в состав Российской Империи. Тогда же благополучная во всех отношениях и законопослушная семья Вассерблюмов по каким-то причинам решила расстаться со второй частью фамилии. Так появилась семья Вассеров. В конце девятнадцатого века обстановка в Империи стала меняться не в лучшую сторону: появились какие-то народовольцы, социалисты, бомбисты и, что вовсе неприятно, горластые черносотенцы со своими черными знаменами, выраженной юдофобией и огромными, всегда готовыми к применению кулачищами. Да и в семье не все стало ладно. Патриарх семьи – престарелый Натан – очень переживал за внука от старшего сына, за Якова, который вместо того, чтобы постигать науки в лучшие студенческие годы и готовить себе карьеру, связался с какими-то революционерами, натворил что-то и теперь пребывал в бегах. Из-за него в домах почтенного многочисленного семейства стали частыми гостями полицейские чины, проверяющие не приютил ли кто из родственников беглеца. Это нервировало и беспокоило всех.

Отрадой для деда был Хаим – младший внук от младшего сына, который с детских лет демонстрировал блестящие математические и лингвистические способности, решая задачки для балбесов-одноклассников и бойко болтая дома на иврите.

Наступил 1905 год, и вместе с ним грянула революция. Пролилась кровь. Теперь дело не обходилось просто визитами полиции. Начались повальные обыски с оскорблениями, порой и мордобоем, и унизительным тыканьем в иудино родство. Беглеца Якова все же изловили и определили на долгий срок в Сибирь.

Натан после тяжких раздумий принял решение покинуть Россию и попытать счастья в Америке. Решению подчинились все, кроме старшего сына, который заявил, что не может бросить своего мальчика на каторге. Причина, конечно, была веской. Итак, семья разделилась, как тысячи лет назад разделились колена израилевы.

На американской земле семейная фамилия эмигрантов вновь претерпела трансформацию: новоприбывшие стали называться Уотерами, приобретя, таким образом, очень американское звучание фамилии, и сохраняя ее смысловое значение. Но если взрослые члены семьи получили только новую фамилию, то семейный вундеркинд приобрел еще и новое имя – Гарри. Ребенок быстро адаптировался к новым условиям. Годы шли. Юноша с блеском окончил школу. В духе американских традиций оставил родителей в Нью-Йорке и, влекомый жаждой знаний и блеском американской мечты, подался в Калифорнию в Стэнфордский Университет изучать экономику и право. Способного студента заметили. Впереди было еще два года учебы, а Гарри уже имел очень солидные предложения относительно будущего трудоустройства. Но тут произошло важное событие: Соединенные Штаты вступили в 1917 году в войну, полыхающую в Европе, и недоучившийся студент, полагая, что не может остаться в стороне от этого исторического поворота, оставил учебу и ушел добровольцем в армию. На поля сражений, правда, не попал. Пока студента переучивали в армейского офицера, война закончилась. Но ничто не пропадает даром. Армейская служба и офицерское звание открыли дорогу в Гарвард. Затем научная и преподавательская деятельность, и, очень скоро, имя Гарри Уотера стало известным не только в широких кругах экономистов и правоведов, но и в высоких сферах американского истэблишмента.

В середине тридцатых годов Министерство финансов США после долгих дебатов получило наконец-то от правительства карт-бланш на реконструкцию образованного еще в 1860 году отдела информации и специальных исследований и на создание на его базе министерской спецслужбы. Подбор сотрудников в новый департамент контролировал сам министр, но Гарри успешно преодолел все барьеры, ибо по всем показателям был много выше планки предъявляемых требований. Началась блестящая министерская карьера. К 1941 году Гарри был правой рукой министра и его опорой. Зачем я рассказал эту историю? Затем, что именно он – Гарри Уотер – готовил тот злополучный меморандум, послуживший толчком к войне в Тихом Океане. Помните, я говорил об этом?

А что же российская ветвь семьи? Как же Яков? Здесь тоже произошли важные события. В России произошла революция, затем октябрьский переворот и партия Якова стала партией власти. Сам Яков, который к тому времени стал Яковом Водиным, служил, где бы вы подумали? В иностранном отделе ВЧК, потом ГПУ – ОГПУ —НКВД. Бок, может быть, вы знаете Якова Вассера – Водина? Нет? Жаль. Это упростило бы нашу задачу.

Следы Якова теряются в Испании в тридцатых годах. Возможно, он сбежал, как некоторые, от сталинской «массорубки», а может быть, перешел по заданию на нелегальное положение. В этом случае возникает очень перспективная версия.

– Маеда, что нам это дает? Даже если братья и встречались, мы никогда не узнаем об этом.

– Ну, у нас есть небольшая зацепка. Дело в том, что, несмотря на существенную разницу в возрасте, братья похожи как близнецы, а это, согласитесь, уже кое-что.

– Хорошо. Так с чего же мы начнем?

– Начнем с Аргентины. Но сначала надо попасть в эту страну.

Маеда замолчал, показывая своим видом, что наговорился достаточно и продолжать не хотел бы. Бок тоже отвел взгляд в морскую даль. Компаньоны молча сидели в шлюпке.

Усилившийся ветер пригнал откуда-то стаи облаков. Но как только они заволокли небо, ветер утих, посчитав, видимо, задачу выполненной. Наступила тропическая ночь.

Вернувшись в свою тесную и душную каюту, оба долго не могли заснуть. Уже под утро сон смилостивился и первым снизошел на Бока. Маеда, услышав его ровное и спокойное дыхание, тоже стал засыпать. И сразу провалился в продолжение виденного ранее сна, словно киномеханик склеил порванную ленту.