Kitabı oku: «Fide Sanctus 1», sayfa 3
Ответа не было уже почти час.
– Баран, – лениво протянул Внутренний Прокурор. – Какого чёрта ты отправил эту ересь про поганую курицу? Да не собирается она отвечать.
– Больно надо! – глухо рявкнул Внутренний Адвокат, счищая с рубашки следы хозяйской заинтересованности.
Чёртова лучница.
Нахмурившись, Свят бездумно заполнил строчку конспекта чередой мелких нот и решительно взял телефон, чтобы написать одному из «Викторов Петровичей». Словно испугавшись этой перспективы, трубка поспешно завибрировала в руках.
Три слова. «Благодарю. В полной».
Три слова? Всего три слова?!
Одно из которых «в», твою мать.
– Непривычно, самовлюблённый крендель? – пропел Прокурор, триумфально потирая руки. – Плевать она хотела на твои текстовые конвульсии.
– Не слушай его. Ты и так сделал ей колоссальное одолжение, первым начав этот диалог, – ободряюще сообщил Адвокат, похлопав по хозяйской спине.
– У неё не было его номера, – протянул Внутренний Судья, окинув подчинённых снисходительным взглядом. – Ну а меньше слов употребляет тот, кому…
…более безразлично.
Адвокат охнул так, словно его сочно задели за живое.
Округлив глаза, Свят уставился в экран, приглушив голоса во Внутреннем Зале Суда.
А встречный вопрос? А бабские семьдесят процентов диалога?
Измайлович готова губы в порошок стереть, но свои семьдесят процентов отвоюет.
Можно только кивать, плавая по волнам собственных мыслей.
Вспомнив пикапское правило получаса, он нехотя отложил телефон.
Хуже, чем ждать, только дожидаться.
– Зачастую, – гнусавил преподаватель, утирая пот с мясистого лба, – при формулировке законов спроса и предложения мы вынуждены руководствоваться не проверенными схемами, а действовать гибко – подстраиваясь под фактическую ситуацию, принимая во внимание конкретного потребителя.
Действовать гибко. Внимание на конкретного потребителя.
Внутри дёрнулась и зазвенела какая-то прозрачная струна.
Нет, не нужно. Не нужно применять правила пикапа к клетчатой лучнице.
– А сама-то лучница успешно применила правило, – напомнил довольный Прокурор, ритмично дёргая бровью вверх-вниз. – Промурыжила тебя час. Подвесила за яй…
С досадой выключив голос Прокурора, Свят поспешно выжал из клавиш встречный вопрос – «Ты её хорошо спрятала?» – и отправил сообщение в полёт.
Что за хрень написал?..
Вопрос завуалированно попахивал чем-то тупым и пошлым.
Начал с курицы, закончил за упокой.
– Она и на первую чушь ответила исключительно из вежливости, – сияя, поздравил Хозяина Прокурор. – А ты тут же припечатал второй.
Лишь подпитал её решение не замечать скудоумные письма с этого номера.
Звук сообщения влетел в висок, как пластиковый дюбель.
«О, я её очень хорошо спрятала. Я её съела».
Смотри-ка, она не сочла вопрос тупым и пошлым.
Можно было гордиться: теперь её ответ содержал куда больше слов, чем его вопрос. Но вместо высокомерной гордости в груди росло детское любопытство.
Откуда же это? Такое знакомое.
– К примеру, вы изучаете спрос на комнатных попугайчиков! – ударив ладонью по столу, увлечённо заорал препод. – Или нет, давайте возьмём столь популярных нынче котят!
Ну конечно.
Губы растянулись в искренней улыбке.
«Я очень хорошо спрятал котлету. Я её съел», – сказал котёнок Гав своему приятелю: белому щенку с чёрным ухом.
Котёнок Гав. Светло-коричневый. Золотистый. Goldy.
Дебильная улыбка словно прилипла к лицу.
Повернувшись на стуле, Марина снова сверкнула ярко накрашенными глазами и подмигнула ему: со смесью чувственности и заискивания.
А вот и чёрная кошка подоспела.
Автоматически махнув ей в ответ, Свят встретил звонок с пары за набиранием новой фразы.
Её Уланова наверняка тоже поймёт правильно.
«А ты помнишь, как они с двух сторон ели сосиску?»
* * *
«Конечно. Они замечательные. А какие ещё мультики ты любил в детстве?»
«Карлсона. Простоквашино. Чёрный плащ. Аладдин. Ёж в тумане. И Пуха. А ты?»
«Первые два твоих и последний. Русалочку. Земляничный дождик. Мама для мамонтёнка. Я очень плакала от последнего».
«Я плакал над Герасимом в школе. Только не смейся».
«Не буду. Я тоже. Когда он мычал и протягивал барыне пряничного петушка».
«Да-да, мычал и петушка. Не думал, что кто-то ещё помнит эту деталь».
«Не думала, что кому-то признаюсь в своих слезах на этом моменте».
Он улыбался уже полчаса, но почему-то не ощущал боли в лицевых мышцах, что обычно появлялась при долгих улыбательных упражнениях.
Видимо, болят лишь улыбки, притянутые за уголки и наклеенные на рот.
* * *
– Нет, я дома поем.
– Так я и говорю, приезжай домой!
Дом там, где верят в твою боль.
– У себя дома, я имел в виду, – поджав губы, пояснил Свят.
– Мы зря решили, что ты теперь будешь жить отдельно! – капризным тоном припечатала мать. – Зря, Святуша! Лучше бы сдавали эту квартиру! Чем было плохо жить у нас, в своей комнате?!
Откровенно скучая под эти трели, Свят молчал, держа Нокию не слишком близко к уху и вполглаза наблюдая за свободной от трафика дорогой. Не верилось, что в это время дня машин в городе так мало. Как и не верилось, что Рома в кои-то веки решил что-то толковое, отселив потомка на Белые Росы.
Раз в год и палка стреляет.
– Святуша, ты лучше в столовой обедай! Что ты там готовишь хоть?
Святуша – это просто кошмарное насилие над офигенным именем.
– Всё подряд, – хмуро отозвался он. – Фарши кручу, пасту с морепродуктами делаю, шарлотки пеку.
Мать залилась визгливым, пластилиновым смехом. В этом году Ирина Витальевна была как в воду опущенная, держала глаза на мокром месте и липла ко всем подряд просто малярным скотчем.
Как будто очень боялась быть одна.
– Пусть Мариша что-нибудь приготовит, – отсмеявшись, распорядилась мать. – Хорошая девочка. Не обижай её. А то будешь иметь дело со мной.
Отрубил царевич одну голову, да выросло на том месте ещё две.
– Святуш, я платье купила, – внезапно томно протянула мать. – Может, глянешь, смотрюсь я в нём или нет? Скажешь, красивая ли женщина твоя мама.
Свят поморщился, рассеянно ожидая от светофора зелёной подачки.
Твою мать, Олег всё же прав. Она уже третий раз за неделю назначает меня «мужем».
– Это Рома, думаю, лучше подскажет, – сухо ответил Свят.
– Не называй папу по имени!
В голосе матери снова послышалась капризная тоска.
А ты не называй его моим папой.
* * *
Плюхнув на сковороду полуфабрикатные блинчики, Свят потёр переносицу и привычным жестом откинул волосы со лба. Телефон хотелось держать поближе, даже мóя руки. Так удивительно легко писать необременённые двойным дном фразы и так удивительно просто получать такие же прямые ответы.
Легко и просто. Просто и легко.
Как удивительно долго наш мозг может обходиться без того, в чём мы когда-то разочаровались – до того безотчётно, что запретили себе считать это важным. И до чего сильное облегчение и острую тоску мы чувствуем, когда наконец это получаем.
Тоску по дням, когда могли это получать, но убеждали себя, что не очень-то и хотим.
Как, оказывается, он скучал по общению с равным без подтекста и риска получить поток двусмысленностей в ответ на слово «сосиска». С ней было… просто. Но просто не как с чугунной сковородой и не как с доисторическим компьютером.
А как-то по-иному.
– Нужно ещё подумать, как, – распорядился Внутренний Судья.
«Мне лестно быть тем, кому ты призналась в слезах над пряничным петушком».
«Мне лестно быть той, о сохранности чьей курицы ты вспомнил на парах».
«Правда воруют?»
«Правда. У меня однажды палку копчёной колбасы стянули».
Забыв о пикапских требованиях к паузам, Свят быстро бегал пальцами по кнопкам.
«Ничего себе. А можно держать холодильники в комнате?»
– Уже и вопросами на поддержание не брезгуем? – ехидно пропел Внутренний Прокурор. – Разве не холодильник теснил твои плечи в комнате Марины?
Уланова тоже плевала на пикапские паузы, и он не успевал вытирать руки от блинчиков.
«Да. Планируем взять его в аренду. Думаем, как поднять из холла на третий этаж».
«Я могу помочь», – чуть не написал Свят, но вовремя затормозил. Оторвав глаза от экрана, он задумчиво уставился на бежевую занавеску, что трепетала у открытой форточки.
Нет. Слишком навязчиво.
«Может, нужна юридическая помощь с арендой? Или погрузочно-разгрузочная?»
«Никакая не нужна, спасибо, Святослав. Есть кого попросить из местных».
Да ладно. Под кожей ладоней шевельнулось ворчливое разочарование, политое раздражением.
Разочарование? Раздражением?
Уж наверняка Улановой найдётся кого попросить занести наверх холодильник.
Это не моё дело.
«PostScriptum: А вот юридическая – правда, в иной области – нужна», – постучалось в экран её послесловие. Увидев латинский термин, Свят невольно улыбнулся. Количество её сообщений превысило количество сообщений его, но желания злорадствовать почему-то не было.
Как приятно, оказывается, когда собеседница применяет латынь.
Итак. Ей есть о чём спросить. А значит, будет ещё разговор.
Пусть и в формате смс-ок.
«Ты расскажешь мне, в чём дело?» – слишком мгновенно настрочил он. Ответ прилетел тут же: «Да. Потом».
Сказала, как отрезала.
По горлу поползло новое раздражение: последнее слово осталось не за ним. Но что-то подсказывало, что Уланова не подпишет перечень правил его самолюбия. Раздражение было самым привычным из чувств и давно вело себя в груди как дома. Без аппетита доев блинчики, Свят швырнул тарелку с вилкой в мойку. Угодив в раковину, посуда звонко зазвенела, и осколки раздражения прибились вплотную к вискам.
Мазохист.
Однако интерес перед новым разговором в кои-то веки был куда сильнее раздражения. Ведь холодильник может перенести любой Гриша Пончиков.
А спросить что-то по юриспруденции она решила у меня.
* * *
Волну удовольствия от сообщений сторожа курицы предсказуемо смыло звонками Димы.
Он звонил уже третий раз, и трубку пора было брать; ибо себе дороже.
А впереди простиралось непаханое поле теории по фонетике и социологии. Фонетику и социологию она бы ещё разместила между уставшими полушариями, а вот для шавельских тезисов ночлег искать не хотелось.
– Доброго вечера, ну как ты, зая?
В груди шевельнулось нечто вроде уставшего тепла.
– Нормально, Дима, – стараясь звучать ласково, ответила Вера. – А ты?
– Ты всё-таки перезвонила утром. А я думал, я совсем не важен уже тебе. Полностью.
Несмелое тепло вмиг сменилось раздражением.
Не успели остыть приветствия, как он снова манипулирует.
Если Дима не спал, Дима пытался получить от мира и людей безусловную любовь.
А если спал, то видел мир своей мечты во сне.
Он кошмарно неуклюже строил фразы: потому что читал только освежители воздуха.
И это тоже раздражало всё сильнее.
Терпеливо сжав губы, Вера молчала, а в трубке мерно гудел ветер.
– Чем сегодня занималась моя девочка? – не дождавшись ответа, спросил Шавель. – О чём думала?
Думала над ответами на сообщения двухметрового юриста.
– Да нет, ну не два же метра, – задумчиво протянула Верность Себе.
Метр девяносто где-то, наверное.
– О курсовой думала в основном. И о выступлении на Хэллоуине. Ну и о тебе, конечно, – наизусть зная, какой ответ нужен, отозвалась Вера.
Давай, начни снова скандалить, что я буду «как шалава» петь перед полным залом.
Стоило вспомнить оскорбления, которыми Шавель осыпал её накануне знакомства со сторожем курицы, как в груди опять вспыхнул обиженный, знойный гнев. Поджав губы, Вера постаралась сосредоточиться на рисовании. Контур ладоней в мелких порезах оседал на бумаге необычайно живо.
Их хотелось касаться.
Удовлетворённо кивнув, она взлетела любимым карандашом выше и наметила острые костяшки, широкие ногти и тугие жилы тыльных сторон.
– Я тоже о тебе думал, – страдальчески сообщила трубка. – Мне хочется больше видеться. Ты приедешь на выходных?
На смену обиженному гневу пришло липучко-застёжковое чувство вины.
Но поддаваться этой вине всё больше надоедало.
Он даже не извинился за диагнозы, которых надарил.
И пытается намёками заставить между пением и им выбрать его? Ещё чего.
– Хэллоуин, Дима, я же говорю, – сухо отчеканила она. – Да и я ведь недавно была.
– Ну как недавно, – прочистив горло, ответил Шавель. – Две недели назад. Вер… Ты не хочешь приезжать потому, что я редко звоню и много говорю?
Редко?!
– Скорее мало слышишь, – вырвалось у неё.
Дёрнувшись, карандаш нарисовал лишний порез на большом пальце сторожа курицы.
– Это потому, что я редко звоню и мало слышу? – послушно уточнил Шавель.
– Нет, Дима, это потому, что ты отрабатываешь на мне манипуляции, швыряя трубки и наблюдая, буду ли я перезванивать! – с жаром воскликнула Верность Себе; её голубые глаза пылали. – Это потому, что ты критикуешь каждый мой шаг и указываешь, где дышать, а где задержать дыхание!
А потом снимаешь ошейник и участливо интересуешься, не успела ли я подохнуть.
– Нет, звонишь ты достаточно, – с нажимом произнесла Уланова.
– В последнее время ты стала гораздо дальше, – с расстановкой проговорил он.
– Я два года назад уехала учиться в другой город, – мрачно съязвила она.
Верность Другим вытирала слёзы умиления, прижимая к груди фразы Шавеля.
– Может, я часто делаю как не надо, – выплеснул Дима. – Но я сумею научиться.
А вот сумею ли я дождаться получения этого диплома?
– Дима, мы все порой ведём себя не так, как надо, – устало признала Вера; висок тихо пульсировал. – Я вижу и свои ошибки тоже.
Верность Себе самоотверженно защищала рисунок ладоней в порезах от Верности Другим, готовой разорвать это вопиющее творчество.
– Мы просто… устали, что ли. Давай не будем клещами тянуть друг из друга нужное поведение. Дай мне подышать подумать. Побыть одной. Мы уже почти четыре года вместе.
Я уже забыла, какая я сама по себе.
– В каком смысле побыть одной? – тут же окрысился его голос.
– Я хочу общаться немного меньше, – твёрдо ответила Вера, решительно отшвырнув жалость. – У меня порой не хватает времени даже выспаться. Я сначала учусь, потом делаю переводы, а потом ты скандалишь со мной по телефону. У меня даже нет времени побыть… собой! Сделать что-то для себя!
Последние слова она почти выкрикнула; но не пожалела об этом.
Прекрасно; это наконец удалось сказать.
– Я понял! – отрывисто крикнул Дима и издал звук, похожий на кряканье утки. – Тебе надо свободы ценой наших отношений!
Знаешь, любой. Уже любой ценой.
– Странно, что я могу быть собой только ценой наших отношений, – негромко проговорила она, остановив взгляд на тёмном окне.
– Быть собой – это надевать шлюшное платье и петь на всеобщем обозрении? – прошипел Дима.
Вера скрипнула зубами, из последних сил сдерживая влажный комок злости в горле. Вот сейчас она прольётся прямиком в микрофон, выльется у Шавеля из динамика, затопит его, его комнату, его город и мир его мечты.
Он не поймёт, тормози.
– Быть собой – это прислушиваться к своим потребностям. Это делать хоть что-то без оглядки на твою реакцию и без страха перед ней, – медленно проговорила Вера.
Слова для этой фразы пришлось выбирать так тщательно, словно она составляла доклад для ректората.
– Отлично, развлекайся.
Подбор слов Шавель не оценил. В трубке что-то мерзко прошуршало, и экран погас. Швырнув Самсунг на кровать, Вера глубоко вдохнула и обхватила голову – но это никогда не помогало выдавить оттуда остатки его слов. Шавель слишком часто говорил то же самое, что мать и отец.
Самые первые тираны.
И эти слова не могли не болеть в каждом нерве.
Ты не «мало» слышишь, Дима. Ты не слышишь вообще ничего.
Как же невероятно сложно общаться с тем, кто принимает тебя ровно до тех пор, пока ты следуешь написанному им сценарию.
Если же ты отходишь от выданной роли, готовься стоять не на жизнь, а на смерть.
Тебя дрессируют. Манипулируют стыдом и виной. Забрасывают тезисами о том, как ведут себя «хорошие» удобные люди. Навязывают тебе ценность своего одобрения. И когда ты почти веришь, что их одобрение и правда для тебя важно, его тут же отбирают: с малейшим твоим «проступком».
Всем порой нужно ласковое одобрение. Но искать его лучше только под своими рёбрами.
– А ведь в чём-то он прав, – с тоской произнесла Интуиция, прижав ладони к щекам. – Ты действительно выберешь свободу, если придётся выбирать.
На свете не было, наверное, ни одного человека, который понимал бы её слова так, как они звучат.
Без додумываний. Без искажений смысла своими кривыми линзами.
Не было таких. И только отвернувшись к стене и привычно закутавшись в плотный одеяльный кокон, она внезапно ясно поняла: их не было, да.
А теперь, кажется, один такой есть.
* * *
О какой юридической помощи она хочет попросить?
Выключив уныло трещащий компьютер, Свят поднялся из-за стола, любовно погладил его гладкую поверхность, шагнул к покрытой пледом тахте, стащил джинсы и забрался под мятную пушистость. Плед приятно касался плеч. Прочитав домашку на несколько дней вперёд, он не понял в ней ни слова.
Мозг был прочно занят другим.
Прокурор, Адвокат и Судья уже пару часов кряду бились над каким-то вопросом. Подкинув и поймав подушку, Свят размашисто хлопнул по ней и пристроил пухлый валик под локтем. Именно для этого в его постели были нужны плед и подушка – из них строился уютный кокон, в который не проникал шумный мир. Спокойствие всё не приходило.
Похоже, без ответа будет не уснуть – а ещё неясен сам вопрос.
Легонько надавливая на глазные яблоки, он степенно расшвыривал в стороны сумбурные периферические мысли. Вопрос сидел уже на кадыке и настойчиво рвался к мозгу.
Ты хотел понять что-то о лучнице? О ней ведь? Думай.
Ответ и вопрос – немыслимо! – финишировали практически одновременно.
Ну конечно!
– «Это же твоя собственная тень», – сказала чёрная кошка котёнку Гаву, смеясь над его желанием вести искренние беседы. – «Она и разговаривать не умеет».
– «Не умеет», – вежливо согласился золотистый котёнок. – «Но она всё понимает».
С Улановой было просто, легко и спокойно. Как с кем? Вот что он хотел понять! И только сейчас его озарило: ему с ней было легко, как котёнку Гаву с белым щенком. Как с тем, кто понимает твои слова так, как они звучат.
С тем, кто тебя видит и слышит.
ГЛАВА 3
– СВЯТОСЛАВ РОМАНОВИЧ! – разнёсся по коридору громогласный вопль.
Свят резко обернулся, пытаясь удержать в ладонях пухлую папку с кипой распечаток, а во рту – юркую ручку. Он оказался возле Шумского так быстро, словно подъехал к нему на роликах. Сегодня не хотелось таскаться по коридорам как унылый сгусток энергии.
Сегодня хотелось прыгать в самую гущу кипучей деятельности.
Если бы ещё не застёгнутая по великому и могучему этикету под самое горло рубашка, мир бы вконец перестал казаться опостылевшим.
– Добрый день, Андрей Николаевич, – достав изо рта ручку, поздоровался Святослав.
Пожав его ладонь, Шумский вкрадчиво поинтересовался:
– Как успехи, Свят Романыч? Слышал, вы уже определились с темой? Рановато третьекурсникам в октябре думать о курсовой! Особенно тем, у кого столько альтернатив в виде очаровательных сокурсниц под носом!
Пень ты трухлявый, а всё туда же.
– Рано, безусловно, Андрей Николаевич, – беззаботно согласился Свят, наклеив на лицо светское почтение. – Но не для тех, у кого в научных руководителях ходит самый беспристрастный судья.
Беспристрастный подхалим явно будет польщён.
Шумский расхохотался, запрокинув одутловатое лицо и широко раскрыв пухлогубый рот.
Отвратительно. Зачем только я это ляпнул?
– О, верно, Свят Романыч, за словом в карман не полезете! Отличный навык для правоведа. Сын своего отца! Браво!
Спасибо, урод, оскорбления хуже мне слышать не доводилось.
– И что за тема? – добродушно спросил препод.
Щёлкнув ручкой, Свят разместил её в нагрудном кармане пиджака и сухо проговорил:
– «Право и религия в современном мире».
Мясистое лицо Шумского приняло слегка озадаченное выражение.
– Право и религия?..
Елисеенко твёрдо кивнул.
Сейчас он ринется в бесконечные расспросы и попытки сослаться на мнение…
– А отец одобряет ваш выбор? Точнее, Роман Алексеевич, – выпалил препод в отменно шумском подобострастном духе, – не считает ли тему несколько… специфичной?
Под кадыком зашевелилось утомлённое презрительное раздражение.
– Я бы непременно заручился одобрением Романа Алексеевича, напиши он мне хоть одну главу, – не скрывая иронию в голосе, отрезал Свят.
Лезть в карман снова не пришлось, и основательно подпалённые раздражением слова сами летели в огромные уши бесцеремонного мясника.
– А поскольку совершать академические потуги придётся только моим нейронам, то и тему я выбрал в соответствии с их, – постучав по вискам, добавил он, – предпочтениями.
Николаевич заулыбался, немного отступив – как в прямом, так и в переносном смысле.
– Вы, Свят, как носитель своей фамилии… Если вы понимаете, о чём я… Можете, конечно, – какую бы тему ни выбрали – рассчитывать на всестороннюю мою поддержку.
Избавь носителя от лишних напоминаний о ноше.
– Непременно, Андрей Николаевич, – проговорил Свят тоном, каким обычно прощаются.
Не распознав цвет тона, преподаватель переложил портфель из одной руки в другую, крякнул и вновь заступил за стенки мыльного пузыря.
– А быть может, «Антидемократические политические режимы»? «Концепции государственного управления»? Есть много готового материала. На четвёртом курсе сможете продолжить ту же тему.
Святослав сжал зубы, и ноздри тут же рефлекторно раздулись.
Вот ведь упёртый скот. Что тебе твой Алексеевич пообещал за нужную тему?
– Нет, – позволил он лицу выразить лёгкое нетерпение. – «Право и религия в современном мире». С вашего позволения, Андрей Николаевич.
С твоего позволения, да. Иди спроси у Ромы позволения посетить сортир.
Андрей сука Николаевич сдулся, как гелиевый шар. Запахнув на необъятном животе полы пиджака, он как бы между прочим бросил:
– Раз уж мы побеседовали, передайте старосте, что подопечные кафедры вашего батюшки переезжают с завтрашнего дня в главный корпус университета.
Мозг уже начал уныло съёживаться…
Твою мать, опять адаптироваться к чему-то новому.
…как вдруг между полушариями что-то вспыхнуло.
– Главный корпус? – старательно выровняв голос, небрежно поинтересовался Свят. – Это там, где языковеды и переводчики физики и математики?
– Да, – кивнул Шумский и воодушевлённо помахал жирной ладошкой пробежавшей мимо лаборантке. – По улице Ожешко. На четвёртом этаже там физики и математики, а вы будете делить второй и третий этажи с филологами.
С филологами.
– Не с теми, которые на белорусском говорят? – как можно беспечнее спросил Свят.
Мысли летели по мозгу быстрее самоходных роликов.
– Нет, – засмеялся пончик Николаевич. – С лингвистами. С иностранцами.
С лингвистами. С иностранцами. Да не может быть.
– Я передам Олегу, хорошо, – глухо пробормотал Свят.
Хотелось надеяться, что Шумский примет граничащую со слабоумием отстранённость его лица за признаки академического перегруза.
Долбаное руководство кафедры вряд ли допустило бы переселение народов, если бы знало, что это принесёт столько удовольствия сыну.
«Я передам Олегу, хорошо». Вот кто будет недоволен.
Ходил в универ из общаги за пять минут, а теперь в троллейбусах тереться.
Бодро завернув за угол, Святослав услышал визжащий звонок на пару и постарался придать лицу максимально недовольное выражение.
– Старался придать лицу недовольное выражение? – переспросил Прокурор, еле успевая за азартными шагами Хозяина. – А откуда у тебя в толпе довольное взялось?
Почему бы кому-то другому не сообщить Марине, что он – кафедра уголовного права и криминологии – переезжает в главный корпус к лингвистам, а она – кафедра международного права – остаётся здесь? Перебрасывая рюкзак с одного плеча на другое, он так и сяк теребил в мыслях возможные минусы этого решения, чтобы выложить их перед Измайлович, сохраняя чертовски расстроенное лицо.
Но в голову, как назло, лезли только сплошные плюсы.
– В главном корпусе отличная столовая, – сообщил отвоевавший право первого голоса Адвокат. – А ещё ты хочешь туда потому, что возле него просторная парковка.
– Потому что на третьем этаже лингвисты, – нараспев произнёс Прокурор, лениво поигрывая галстуком.
– В главном корпусе эстетично стилизованы холлы и коридоры, – поспешно продолжил Адвокат, заглядывая в свои записи. – Визуальный рай. Ремонт.
– Она ходит по тем коридорам, – беспечно вставил Судья, переглянувшись с Прокурором.
– В главном корпусе больше места и меньше толп, – исподлобья разглядывая начальство, с уже меньшим энтузиазмом проговорил Адвокат.
– Она сидит за теми партами, – с ухмылкой припечатал Прокурор.
– В главном корпусе лучше оборудованы кабинеты! – не сдавался защитник. – Новейшие компьютеры в свободном доступе! Огромные библиотечные архивы!
– УЛАНОВА! – рявкнул Прокурор; выхватив у Судьи молоток, он ляпнул им по столу и победно поднял глаза.
Да, чёрт, потому что там она. Потому что там она.
Рванув на себя дверь лекционного зала, Свят ввалился внутрь и лоб в лоб столкнулся с поникшей Мариной. Благое утро, поистине благое. Она тут же избавила его от необходимости сообщать ей новость, тщательно контролируя каждый улыбательный мускул.
– Святуш! Ты уже знаешь, заяц?..
* * *
Прижавшись к перилам лестницы, Вера недовольно взирала на толпы паломников к святыне корпуса – ароматной столовой. Что-то определённо двоилось в её гудящей голове.
Ещё вчера людей в корпусе толклось куда меньше.
Бесконечные потирания чужих плеч о её плечи взрывали в голове шутихи. На кеды то и дело наступали чьи-то туфли. Несчастные сенсорные каналы хотелось вырвать с корнем.
Лишь бы они так оглушительно не выли.
В низу лестницы мелькнуло смуглое лицо Рустама Гатауллина, и Вера, вздрогнув, побежала в обратную сторону – на третий этаж.
Только его не хватало. Не отлипнет до вечера.
Добравшись до кабинета страноведения, она по привычке погладила карту средневековой Великобритании на двери, вошла и негромко поинтересовалась:
– Что творится в коридорах?
Майя Ковалевская – длинноволосая брюнетка с курносым носом, салатовыми ногтями и прозрачными запястьями, что торчали из чёрных кружевных манжет, – отложила томик Гордон Байрона и кратко пояснила:
– Ад.
Вера рассеянно усмехнулась.
Всё это время, оказывается, было лишь чистилище.
Красноречиво подняв к потолку подведённые чёрным глаза, Майя нетерпеливо пошевелила пальцами, будто отыскивая эпитет получше. Не найдя его, она хмыкнула и задумчиво обвела острым ногтем кокетливую родинку на бледном предплечье. Ковалевская придерживалась готического стиля в одежде и металлического жанра в плейлисте. Она точно так же не могла терпеть давку и дефицит кислорода.
С ней можно было это обсудить, не рискуя прослыть тактильной неврастеничкой.
– К нам переселили юристов, – с готовностью сообщила звонкая тараторка Меркулова со второй парты.
Что?..
Мысли рванулись врассыпную, столкнулись в центре лба и завизжали. Резко обернувшись, Вера громко уточнила:
– Всех?
– Нет, – отозвалась Меркулова, суетливо усаживаясь. – Кафедру уголовного чего-то.
– Ну так добавь целую кафедру с первого по пятый курс – и ногу поставить некуда в коридоре, – подал голос Юра Гайдукевич, чья макушка едва виднелась из-за рюкзака на его парте.
– Только с третьего по пятый переехали! – приглушённо крикнула Меркулова, с досадой отмахнувшись от Гайдукевича. – Курсовичи и дипломники!
И где только она постоянно берёт самые свежие новости?
Нужно знать эти места, чтобы туда не ходить.
Вспомнив манерные жесты и хитрые глаза Гатауллина, Вера нервно ухмыльнулась и почесала щёку о плечо. Лучше бы отсюда переселили математиков.
Хорошо хоть он живёт в другой общаге.
Прозвеневший звонок внёс в кабинет преподавателя, и атмосфера на паре тут же перешла в статус судорожной дремоты.
– К нам переселили кафедру «уголовного чего-то», – пропела Верность Себе.
С момента получения новости она танцевала и изящно трясла помпонами чирлидерш.
Подперев подбородок рукой, Уланова автоматически повторила за одногруппниками процедуру открытия конспекта. Под ложечкой прыгал на батуте какой-то прохладный мешок.
Чёрт, как же угодливо всё складывается.
А ведь она вчера почти подавила желание задать ему тот вопрос, без детального разбора которого курсовая теряла свою привлекательность.
А всё вокруг плевать на это хотело. Всё вокруг будто просит это желание не подавлять.
– Ты собиралась больше не писать на этот номер, – сурово процедила Верность Другим, ткнув холёным пальцем в хозяйское плечо. – А пытаться наладить отношения с Димой.
– Она будет их налаживать, а он – снова ломать! – побагровев, крикнула Верность Себе. – Прекрасно! Этот круг замкнут, зато бесконечен!
Верности привычно спорили, а рука уже нащупывала в кармане джинсов телефон.
Да? Или нет?
Взгляд упал на пенал Гайдукевича, вяло листающего учебник. На пенале красовалась всемирно известная надпись «NIKE», а ниже бежали мелкие буквы «Just do it8».
Ты пожалеешь.
Решительно открыв поле для сообщений, Вера пустилась в уверенный полёт по кнопкам.
Пожалеешь в обоих случаях.
* * *
«Доброго дня, Святослав. Я прошу тебя рассказать мне об отличиях между текстами законов с интенцией предписания и с санкционной интенцией. И о том, как их грамотно комбинируют, чтобы воздействие на общество было результативным. PostScriptum: Специалист лучше Гугла».
Напряжённо глядя на экран, Елисеенко уже третий раз перечитывал долгожданное сообщение с золотистого номера. За грудиной копошились объективно несовместимые, но всё же фривольно смешанные в кучу эмоции.
Великолепный вопрос. Увесистый, глубокий гуманитарный оргазм. Прекрасная тема для беседы. С бабой?
Удивление приподнялось и крикнуло: «Я!»
Ни смайликов, ни признаков интереса моей персоной, ни жеманств, ни подтекстов, ни ужимок.
Обида поджала губы и подняла дрожащую руку.
Ни ошибок, ни заумных канцеляризмов, ни лексических уродств, ни кривых перифраз.
Уважение мазнуло по воздуху запястьем.
Такая пространная и насыщенная тема требует длительных рассуждений. Устных.
Предвкушение просияло и воздело обе руки.
Маловато знает «специалист лучше Гугла», чтобы это изложить в нужном объёме.
Страх сощурился и исподлобья взглянул на смс.
Всё-таки написала.
Радость тихо произнесла: «Здесь».
В Зале Суда шли душные прения, но сегодня у Хозяина с собой был вентилятор.
Нужно ответить в тон. Не сесть в лужу.
«Доброго дня, Вера. Конечно, я расскажу про интенции законов. PostScriptum: Но в текстовой переписке это очень сложно».
Хотев поначалу добавить «к сожалению», он всё же решил не врать.
…За окном лекционного зала пролетело два голубя. Преподаватель нарисовал на доске три убойные схемы. На партах главного корпуса совсем нет зазубрин. Олег стагнирует – про границу между летом и осенью получилось всего полтора листа. Артуру вчера надо было усерднее закусывать. Поля слева на пару миллиметров короче, чем поля справа. Лера Карпюк посмотрела сюда шесть раз. Кто-то не пожалел парфюма широкой зоны поражения.
