Kitabı oku: «Темноборец», sayfa 18
– У призраков есть особая зона в мозгу, ответственная за целеполагание, – нечаянно или нарочно не обращая внимания на намеки, ответил художник. – Они нащупывают ее достаточно быстро, после чего движутся напролом к отщеплению своей внематериальной частицы от субстрата.
– Субстрат – внематериальная частица живого разумного существа?
– Как правило, да. Вообще, если честно, тебе лучше поговорить об этом с Карпатовым, – попытался перевести стрелки художник. – Мне интереснее искусство, а не наука. Как там все устроено физиологически или психически, меня не особо волнует.
– Из любых правил есть исключения, – не позволил оборвать нить разговора Стопарин. – Ведь так?
– Пожалуй, – согласился художник.
– И субстратом для остатка вематериальной частицы призрака необязательно должна служить внематериальная частица живого разумного существа? – продолжил рассуждать Андрей, чувствуя, что перевес аргументов вот-вот окажется на его стороне. – Как насчет, скажем, м-м-м, картины?
– На что ты намекаешь? – художник приподнялся с унитаза и сверкнул гневным взглядом.
– На то, что от твоей новой формы живого веет призрачьим старьем! – разразился разоблачительной речью Андрей.
Художник замер в исступлении, переваривая услышанное. В его глазах читалось испуганное прозрение. Правда, от которой он хотел отказаться, прилетела ему в лицо отвратительным плевком. Стопарин копнул в его личность так глубоко, как никогда не отваживался копать сам художник. Ныряя все глубже в сознание темноборца, он не подумал, что обнажает свои собственные сокровенные тайны.
– Я прав? – взволнованно спросил Андрей, глядя на художника сверху вниз.
Художник молчал, и его молчание означало согласие. Ему нужно было время на то, чтобы осознать и принять свою новую сущность. Андрею же это время было ни к чему. Он получил ответ на свои вопросы, а потому без зазрения совести пинком вытолкнул художника из своего сознания.
Прежде чем телепатический сеанс оборвался, художник успел наклониться к мейн-куну, вырвать синицу из его пасти и начать пережевывать ее сам, размазывая птичью кровь вокруг губ. Это было очередным символом, даже больше – угрозой Андрею.
Но Андрей не боялся. Напротив, он чувствовал облегчение. Художник, лишившийся своей тяги к прекрасному, казался ему неопасным. Конфликт интересов между любовью к искусству и призрачьим компасом должен был разорвать сознание маньяка на мелкие части. Андрею же оставалось наблюдать за этим процессом, не давая художнику приближаться к своему разуму. Так что дело осталось за малым.
Стопарин посмотрел на горящие в руках свечи и почувствовал себя гроссмейстером, выигравшим партию на мировом шахматном турнире. Пламя холодное – не живое. Художник – всего лишь призрак, заключенный в двух свечках, оставшихся от картины. Теперь эта мысль нашла свое подтверждение.
В какой момент художник стал призраком? Да в тот самый, когда вернул темноборцу зрение! Когда Ярый, или кто бы то ни было другой, покончил с телом художника, его внематериальная частица осталась подвешенной в пустоте и окончательно прикрепилась к субстрату. Примерно то же самое произошло с Олегом в тот момент, когда Андрей убил его на Красной площади.
Элементарно! Даже в случае смены творческой парадигмы живой художник не решился бы разрушить свою композицию, вернув Андрею зрение. А вот мертвый, призрак – вполне. Он, как и Олег, решил последовать за тем, кто способен привести его к освобождению внематериальной частицы от субстрата.
Андрей удовлетворенно вздохнул и бросил свечи обратно в рюкзак. Метался между двух призраков, а теперь близок к тому, чтобы остаться наедине с одним. Стоило бы это отметить. Жаль, что Карпатов запрятал спирт.
Глава 32. Последний экспириенс
Обсессия. Навязчивая идея. Обсессивно-компульсивное расстройство личности. Андрей не знал названий этого заболевания, но испытывал на себе все симптомы: от постоянной тревоги до холодного пота во сне.
Причина скрывалась в двух свечках, болтающихся в его рюкзаке. Разговор с художником перевернул все с ног на голову. Художник – призрак. Его мотивы мелочны и пусты. Но что с того? Как это облегчит жизнь темноборцу?
Андрей упивался своей победой около часа. Потом проклюнулось зерно разума. Художник способен справиться с разрывающими его противоречиями, найти внутренний баланс и вернуться к своей затее в здравом уме и трезвой памяти. Гроссмейстер уронил свою доску, раскидав фигуры по полу. Он не выиграл партию. Он разменял пешку, отдав ферзя.
Окружить свое сознание непробиваемой кирпичной стеной оказалось труднее, чем представлялось. Художник подкатывал к этой стене все тараны, имевшиеся в его распоряжении. Сила ударов возрастала с каждой попыткой. Как же наивно было полагать, что простой темноборец способен справиться со столь могущественным колдуном, обладающим телепатией!
Андрей не мог позволить себе расслабиться ни днем, ни ночью. Стоило ему снять напряжение с мозга, перед глазами возникал окровавленный образ художника, пожирающего синицу. То же самое случится с тобой, Андрей. Ты хоть понимаешь, на чьи силы позарился?
«Избавиться от художника». Андрей сформулировал свою навязчивую идею в три слова. Он произнес это вслух и почувствовал свалившуюся на плечи решимость.
Художника нужно… убить? Нет, убить его невозможно. Утилизировать, выбросить – это другое дело.
Загвоздка состоит в том, как это сделать. Попытка швырнуть горящие синим пламенем свечи в Москву-реку закончилась неудачей. Не оттого ли, что этот любитель синичек и кошек постоянно находится в голове у Андрея? Что, если его образ, будто скопированный из одной файловой системы в другую, построил свое уютное гнездышко именно там? Что, если он и сейчас находится на глубоких слоях подсознания темноборца и раздалбливает все стены не только снаружи, но и внутри?
Олег! Перемещаясь в его тело, Андрей чувствовал себя совершенно иначе. Это все еще был его разум, но будто в ином агрегатном состоянии. Мысли те же – ощущения совершенно иные. Будто черпаешь ладонями воду в полиэтиленовых перчатках и без, будто занимаешься сексом в презервативе и сняв его ко всей Хэйловой армии! То же самое, но не совсем.
Андрей нарочно старался мыслить обрывисто, чтобы запутать художника. Переселение в тело Олега. Выход в город. Две свечки червивым в руки.
Олег не заразится, потому что он призрак. Подтверждение тому – Гетеборг. Хотя, радиация и черви, пожирающие внематериальные частицы – совсем не одно и то же. Тело призраков невредимо, потому что у них его как бы и нет. Однако червям Карпатова плевать на тела. Их пища – внематериальные частицы.
Что с того? Пусть даже Олег заразится. Ему все равно умирать через пару месяцев. Главное, чтобы не заразился Андрей. Если он вовремя покинет зараженное тело, опасность инвазии будет минимизирована. Выходит, вылазка в город, как это ни парадоксально звучит, – самое безопасное, что можно сейчас предпринять.
«Я слишком долго думаю об одном и том же, – предупредил себя темноборец. – Художник мог слышать мои размышления».
Череда мыслей про Углонаклонную башню. Безопасная мысль об Ане. Кучка собравшихся в стаю мыслишек о Скрижалях и исследованиях Карпатова. Достаточно для отвлекающего маневра?
Андрей разбудил Олега, толкнув его в бок:
– Извини, опять не предупредил, что хочу воспользоваться твоим телом. Объяснять долго. Расскажу тебе все потом.
Стопарин переселился в мускулистое призрачье тело и сразу почувствовал облегчение. Художник отстал. Должно быть, продолжает терзать пустующую голову темноборца, не понимая, каким образом тому все еще удается противиться. Нет там никого! Пусто!
Руками Олега Андрей снял рюкзак с плеч своего тела, стоящего посреди комнаты с остекленевшими глазами. Потом уложил подкосившееся тело в кровать и укрыл его одеялом, так, чтобы правдоподобно изобразить сон. Для Карпатова? Для художника? Для первого и, в особенности, для второго.
– Спокойной ночи, – пожелал своему телу Андрей и двинулся к выходу.
С замком пришлось повозиться. Осторожный Карпатов имел обыкновение закрывать двери на ключ. Осторожный, но недостаточно. Пока ученый в очередной раз надраивал свои драгоценные унитазы, Андрей нашел в лаборатории связку ключей. Какой-нибудь должен был подойти. Крестовой. Дверь поддалась приложенному усилию и распахнулась.
Андрей вдохнул майский воздух города Железнодорожный и пошлепал по лужам, оставшимся от проливных дождей. Солнце, катившееся к полуденному зениту, светило ему в спину. Стопарин смотрел на свою мускулистую тень и в очередной раз подивился сложению призрака. Жаль будет такой кладезь силы и мышц отдавать на съедение червякам. Может быть, обойдется без этого? «Не обойдется», – подсказал внутренний голос.
Грязь, клокочущая под ногами, оказалась перемежающимися размытым асфальтом клочками черноземного грунта. Подъезды к лабораторному комплексу нуждались в ремонте. Андрей закатал свои джинсы почти по колено, чтобы лишний раз их не мочить. С кроссовками можно уже распрощаться, а вот сухие джинсы Олегу в лаборатории еще пригодятся. Круглосуточно лицезреть голоштанного призрака и размазываемую по полу грязь – удовольствие сомнительное.
Углонаклонная башня находилась метрах в трехстах от лабораторного комплекса. Андрей понял, что это именно она, интуитивно. Разве могло быть в маленьком городке Подмосковья больше одной башни, царапающей шпилем небесную твердь? Расположение этого столба, вздымающегося от земли до небес, было выбрано неслучайно. Карпатов постарался обеспечить себе возможность перемещения между научными комплексами пешим ходом. Удобно – ничего не скажешь. Повезло, что позволил рельеф.
Андрей окинул любопытным взглядом башню, обвешанную солнечными батареями, как новогодней гирляндой и мишурой. Углонаклонная башня напоминала своим видом Останкинскую. Построенная на широкой овальной площадке, к верху она сужалась, протыкая небо своим заточенным, словно штык, шпилем. На высоте полукилометра от земли располагалась рубка со смотровой площадкой. Предназначение оных было окутано тайной. Неужели архитектор бездумно скопировал наводненное туристами Останкино?
Углонаклонную башню возвели на месте торгового комплекса, от которого ныне остался скелет, представленный двумя покосившимися стенами. Снести полностью комплекс не удосужились. Видимо, эпидемия не позволила довести построение до ума.
К башне примыкал пригородный вокзал, от которого паутиной расходились рельсы во все направления. На некоторых путях стояли заброшенные электрички. Когда-то на них можно было с комфортом добраться до станций московского метрополитена. Теперь же все, на что были годны электрички, – это разогнаться и, упершись в ограничители миров, сойти с рельсов и съехать в кювет. Такой себе аттракцион.
«Интересно, а горизонт, что я вижу, – это и есть ограничители миров? – задумался Андрей. – Или это всего лишь горизонт, за которым будет еще один горизонт, а вот за ним, уж верно, ограничители?»
Углонаклонная башня встретила темноборца сорванными с петель дверьми. Внутри было темно. Никакого искусственного освещения – только солнечный свет, не проникающий в дальние уголки здания. Темнота, чернеющая из дверного проема матовой бездной, приглашала войти. Андрея раздирал интерес. Черпая грязь в кроссовки, он побрел к Углонаклонной башне, желая познакомиться с ней поближе.
«А ты не думаешь, что там может быть логово у червивых?» – напомнил о безопасности внутренний голос. Червивые могли селиться в Углонаклонной башне, но с той же вероятностью они обитали снаружи.
– Железная!
– Дорога!
Вибрирующий мужской голос прозвучал со спины, прямо у Андрея под ухом. Андрей по инерции сделал несколько шагов вперед, а затем обернулся. Сзади него стоял мужчина, облаченный в изодранные рубашку, брюки и галстук. На его босых ногах желтели нестриженные загнутые ногти. Руки мужчины дрожали, как при болезни Паркинсона, а голова раскачивалась из стороны в сторону. Бессвязная речь, диктуемая то одним, то другим червем, источалась вибрациями беззубого рта. Мужчина не шевелил языком. Он вибрировал, словно бы издавал ультразвук. Он говорил не ртом, а всем телом, содрогавшимся от каждого произнесенного слова. Андрей догадался, что разговаривает с червями Карпатова так же, как и с художником – телепатически.
– Железная дорога!
– Здесь был торговый центр!
– Ты знаешь, как пользоваться башней?
– Вкусно! А ты такой же вкусный, как он?
– Был ли здесь торговый центр?
Каждый червь вибрировал в своем ритме. У них были разные голоса, которые Андрей сразу же научился отличать друг от друга.
– Старость. Надоело питаться дохлятиной. Хочу скушать свежее.
– Ты пришел отдать нам свое тело?
Андрей выхватил пистолет, но нажать на курок не успел. Мужчина, трясущийся, словно подвешенная на ваге марионетка, схватил темноборца за горло и оторвал от земли.
– Почему ты меня видишь? – отчаянно прохрипел Стопарин. – Я же пришел в теле призрака!
– Потому что я тоже призрак, – ответил мужчина единственным голосом, которого Андрей боялся больше, чем голосов всех червей вместе взятых.
– Уйди! – закричал темноборец. – Давай закончим эту комедию здесь и сейчас! Ты же знаешь, что 21 июня все будет кончено! Оставь меня и подожди хоть немного!
Мужчина говорил своим шепелявым ртом, избавившись от мучающих тело вибраций. Управление его голосом больше не принадлежало червям Карпатова. Им управлял художник.
– Тебе страшно? – спросил он, пытаясь изобразить поврежденным ртом зараженного гельминтозом мужчины какую-то исковерканную эмоцию.
Андрей промолчал, но его молчание было столь же красноречивым, как недавнее молчание художника, признававшего свою призрачью сущность.
– Мне тоже, – признался художник, опуская Андрея на землю. – Ты заставил меня бояться.
– Боишься своего прирачьего компаса? – неуклюже попытался съязвить Андрей, и тут же понял свою ошибку.
Мужчина, чье тело художник использовал для диалога, сильнее сжал его горло, намереваясь сломать хребет. У Андрея перехватило дыхание. Он принялся судорожно ловить воздух, захлебываясь в потугах. Глупая смерть в двух месяцах от воскрешения Ани.
Но разве художник станет убивать темноборца? Его призрачий компас указывает на Лифт между мирами. Андрей должен воспользоваться Лифтом, чтобы художник избавил свою внематериальную частицу от удерживающего ее субстрата. Нет, Стопарин сейчас не умрет. Не сегодня.
В подтверждение этих мыслей червивый ослабил хватку и швырнул темноборца в грязь. Андрей почувствовал боль от удара о скрытый под грязью булыжник. Посмотрев на свой локоть, Стопарин убедился, что ссадин на теле призрака не осталось.
– Не вставай, – предупредил художник. – Я не боюсь смерти или бесконтрольного к ней стремления. Я боюсь предать самого себя, обесценив свое искусство. Ты справедливо заметил, что мне приходится оправдывать, как ты его называешь, призрачий компас своими художественными композициями. Вот это меня и страшит. Я потерял способность трезво судить о ценности художественного произведения. Знаешь, каково художнику, просыпающемуся каждый день с мыслью, что его талант похоронен?
Андрей молчал. Любая неосторожная фраза могла послужить провокацией. После случившегося темноборцу хотелось зашить себе рот.
– Я в отчаянии, если тебе интересно, – продолжил художник, слезливо шмыгая носом червивого. – Но на тебя я не злюсь. Я тебе благодарен. Ты открыл мне глаза на правду. Если бы не твое вмешательство, я бы и дальше мнил себя величайшим из деятелей искусства, ошибочно приписывая себе достижения, которых никогда не было. Правда всегда лучше лжи, сколь горькой бы она ни была.
– Если не злишь, тебе нет смысла мне мстить. Тогда чего ты от меня хочешь?
– Я думал над этим с момента нашего последнего разговора. Мы обсудили бы все заранее, если бы ты не противился и пустил меня в свою голову. По твоей воле, приходится разговаривать уже здесь.
– Ты знал, что я приду сюда?
– Знал. Тебя выдал Олег. Не зря же он утверждал, что вы с ним – две личности в одном теле. Когда я не смог поговорить с тобой, у меня не осталось другого выхода, кроме как разговаривать с ним.
– Призрачья солидарность? – съехидничал темноборец.
– Можешь назвать так, если хочешь, – художник выдержал театральную паузу, после чего разродился очередной устрашающе-путаной речью. – У меня созрел новый творческий план на твой счет. Ты помнишь Скрижаль Любви? Помнишь silence? Держу пари, ты помнишь также Камиллу, пожертвовавшую собой, чтобы воспользоваться Скрижалью. Это был ее love подвиг. Но я, как и ты, не припомню другое. В чем состоял твой love подвиг, позволивший тебе взять в руки Скрижаль Любви? Подвига не было, и я хочу предложить тебе его совершить.
– А как же центральная точка творчества? Про нее ты забыл? – несколько дней назад желавший избавиться от художественной сущности заточенного в свечах призрака, Андрей с надеждой взывал к ее остаткам.
– Центральная точка творчества – идея призрака, оправдывающая его стремление к смерти. Оформленная в красивый жест выжимка из биологического процесса. Композицию, о которой ты говоришь, мне придется завершить, но это отнюдь не мое творческое желание. Это навязанное призрачьим компасом устремление. Тебе же я предлагаю сделку. Ты хочешь избавиться от меня, и я дам тебе такую возможность. Мне все равно, где умирать: в стерильной лаборатории Карпатова или в грязной луже города Железнодорожный. От тебя потребуется осуществить последний экспириенс, мой заключительный творческий опыт.
– Что нужно сделать? – обреченно спросил Андрей, понимая, что выбора уже нет.
– Зайди в Углонаклонную башню, как ты и собирался.
– Что внутри?
– Внутри обитают мимфы, зараженные червями Карпатова.
– Мимфы? – переспросил Андрей.
– Не важно. Увидишь. Суть экспириенса в том, чтобы ты доказал возможность любви к самым гадким существам в Мидлплэте. К червям Карпатова. Опосредованно, через их носителя, но этого будет достаточно, чтобы успокоить мое творческое возбуждение. Сложно не будет. Все случится само.
– Я заражусь? – догадался Андрей.
– Это часть опыта. Так должно быть, – червивый мужчина поправил непроизвольно опускающуюся челюсть и указал темноборцу на дверь Углонаклонной башни. – Не заставляй меня ждать. Ты же знаешь, мне не составит труда сделать так, чтобы ты сам захотел мне помочь. Если ты сомневаешься, вспомни «Ослепшее око бессмертия». Если тебе и этого мало, подумай о том, что в твоем нынешнем теле по-прежнему сохраняется часть внематериальной частицы Олега. Если я не смогу тебя заставить, то он сможет.
– Это никакое не искусство! – воскликнул Андрей, цепляясь за последнюю возможность спастись. – Призрачий компас снова диктует тебе, что делать! Ты не хочешь дожидаться 21 июня, а твой последний экспириенс – только способ приблизить запуск Лифта между мирами!
Художник изобразил задумчивость настолько, насколько это было возможно на изможденном лице червивого. Мысли бегали по глазам, вращаясь зрачками то вправо, то влево. Андрей прав. Отказ от признания его правоты станет ложью самому себе, не имеющей ничего общего с высоким искусством.
– Капэйн! – художник выругался на родном для себя языке, а потом протянул руку Андрею, помогая ему подняться. – Да, ты прав. Ну и пусть! Противостоять призрачьему компасу не так-то и просто. Есть вещи, перед которыми лучше склонить голову, чем бороться. Во всяком случае, мой последний экспириенс будет красивым – чему бы он ни служил: искусству или призрачьим прихотям.
Последняя нить надежды оборвалась, как только художник договорил. Андрей посмотрел сначала на стекающую с тела черную грязь, а затем на такой же черный проем, зияющий в Углонаклонной башне. Капэйн! Налившиеся свинцом ноги отказывались двигаться вперед.
– Тебе нужен стимул? – спросил художник, сверля взглядом спину нерешительного темноборца.
– Опять будешь запугивать? Ни к чему! Я уже понял, что выбора у меня нет.
– Отнюдь. Я предлагаю тебе выполнить свою часть нашего договора. Можешь избавиться от меня.
Андрей болезненно усмехнулся. Недостаточный стимул ринуться в Углонаклонную башню, чтобы отдать себя на скормление червям Карпатова. Однако приятное обстоятельство. Как будто новая серия любимого сериала, показанная смертельно больному раньше премьеры. Даже если режиссер лично приедет продемонстрировать умирающему фанату свое детище, причина его приезда все равно будут важнее кинопросмотра.
Андрей достал из рюкзака свечи и выбросил их в ближайшую лужу. Художник не сопротивлялся, как и обещал. Вслед за свечами с грохотом упало на чернозем распухшее грузное тело червивого. Художник покинул сознание Карпатовских тварей, а может и вовсе убил их.
Соблазн не соблюдать свою часть договоренности был велик, как никогда. Но Андрей знал, что очередная его победа окажется мнимой, если он ослушается воли художника. Темноборец шагнул в дверной проем Углонаклонной башни.
Мимфы. Андрей вспомнил, что представляли собой существа, которых упомянул художник, и суть экспириенса стала прозрачной. Мимфы были Темными владычицами российского севера. Они представлялись чудесницами, чьи голос и тело пленяли мужчин, подчиняя их своей воле. Сначала мимф относили к колдуньям и хотели их всех истребить, но потом сочли безобидными для широких слоев населения и оставили в покое.
Не хочешь столкнуться с мимфой – не зарься на прекрасный голос и разгуливающее по улице обнаженное тело. Достаточно подумать о своей настоящей любви, чтобы избавиться от наваждения. Если ты не влюблен в женщину в романтичном смысле, подумай о матери или сестре. Существуют разные формы любви, спасительной от мимфийских чар.
Но художник не хотел, чтобы Андрей сопротивлялся желаниям мимф. Ему следовало подчиняться. В этом состоял его love подвиг и последний экспириенс.
Андрей подошел к лифту, установленному в Углонаклонной башне, и в полутьме нащупал кнопку вызова. На висевшем над лифтом табло красными буквами высветилось: «ошибка». «Не везет мне с лифтами», – подумал Андрей.
Как только глаза стали привыкать к темноте, справа от лифта темноборец разглядел винтовую лестницу. Стоило Андрею поставить ногу на первую ступеньку, до него донеслось пение завораживающих своей красотой голосов. Мимфма спускалась темноборцу навстречу.
– Куда уносят реки…
– Твои сладкие речи…
– Москва слезами кроет…
– Журчащее синее море…
Сладким пением казалось все то же вибрирование, источаемое червями Карпатова. Вибрирование на умопомрачительно сексуальных частотах. Андрей не знал, что звуковые частоты бывают сексуальными, но сегодня ему довелось в этом убедиться. Даже пораженные червями мимфы сохраняли свои познания в психоакустике. По их вокалу складывалось впечатление, что они дирижируют оркестром поющих внутри червей. Иначе откуда в бессвязных текстах появляется мелодичность и рифма?
– Не плачь, возлюбленный…
– Капрон не купленный…
– Паром обугленный…
– Напролом по углям мы…
Мимфа спускалась, держась за перила. На ней не было ничего, кроме размазанной по отдельным участкам тела грязи. Грязь соблазняла, добавляя в женщину изюминки и загадки. Возрастные изменения лишь слегка тронули округлости этой женственной дамы за тридцать пять. Немного обвисшие груди тянулись вниз не то, чтобы с признаками старения, а даже наоборот – с особой, взрослой эротичностью, не свойственной молодым девушкам.
Андрей не хотел возбуждаться. Он любил Аню, и не при каких обстоятельствах не готов был ей изменять, но мимфийские чары уже подействовали, и в паху что-то зашевелилось. Капэйн!
– Сладкие ягоды манят…
– Все вы, люди, болваны…
– Мирно цветет сирень…
– Любовь – злая мигрень…
Тело мимфы вибрировало от телепатического пения. Она тянулась к Андрею и готова была упасть в его объятия или же кубарем скатиться по лестнице. Мимфа не сомневалась в эффективности своих чар. Она наклонилась вперед и, улыбаясь, упала на темноборца.
Андрей поймал ее сильными призрачьими руками, обхватил за талию и прикоснулся губами к губам. Он страстно желал этого поцелуя. Его тело содрогалось в такт дрожи мимфы, испытывая сладострастный экстаз.
Черви. Андрей почувствовал, как они ползут по сплетениям языков, перемещаясь изо рта в рот. Ему было противно и одновременно приятно. Маленькие, склизкие существа оказались в ротовой полости темноборца и приготовились провалиться в желудочный сок или направиться вверх, к аппетитному мозгу, приправленному, словно специями, внематериальной частицей и разумом.
Андрей понимал, что заражением тела Олега замысел художника не ограничился. Призраки все продумали. Утром следующего дня Олег нашпигует червями Андрея. Заражение испортит все планы по спасению Ани.
Но какое это имеет значение, когда ты истекаешь слюной, целуясь взасос с восхитительной мимфой?
