Kitabı oku: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1», sayfa 31
– Знаете что, друзья, – сказал он, – мне в редакции дали на командировку всего двести рублей. Около ста стоил билет, кое-что пришлось купить на дорогу, и когда я сел в поезд, у меня оставалось около 80 рублей. Билет на обратную дорогу мне приобретут во Владивостоке, ну а жить-то – и в дороге, и там, на месте, нужно будет на свои деньги. После двух дней ресторанной жизни я понял, что моих средств мне едва хватит на питание в дороге, а что я буду делать, приехав? Тем более, по вашим рассказам, питание и жильё во Владивостоке обходится дорого. Вот я и решил экономить. Я ведь совершенно не представлял, какие расходы мне предстоят!
Алёшкины, услышав этот рассказ, сперва удивились, потом разозлились на начальство, отправившее такого неопытного юнца, не обеспечив его материально. Себя они уже считали чуть ли не стариками по сравнению со своим попутчиком, хотя и были-то старше его на каких-нибудь 4–5 лет. Стали думать о том, как же помочь его горю. Катя предложила:
– Вот, что, Юра, возьмите-ка деньги у нас, потом отдадите. Ведь мы домой едем, там уж обойдёмся. Вам в нашем городе без денег будет очень трудно. Борис, ведь мы можем ему дать взаймы рублей двести?
Борис ответил кивком головы, подтверждая своё согласие с проектом супруги, но Юра категорически отказался от денег. Он говорил, что ему неудобно занимать такую большую сумму у людей, с которыми он случайно познакомился только несколько дней тому назад. Борис перебил его, доставая бумажник и протягивая деньги:
– Всё на свете случайно! Берите, берите! Разбогатеете, отдадите.
Наконец, после долгих уговоров Юра согласился взять 100 рублей, пообещав вернуть их при первой возможности. После этого все отправились в ресторан и вновь весело пообедали. Дальнейшее путешествие прошло без приключений.
Глава седьмая
По возвращении домой Борис и Катя Алёшкины нашли в своей семье некоторое изменение: нашлась исчезнувшая незадолго до этого Вера. Акулине Григорьевне удалось-таки разыскать дочь, которая, оказывается, болела брюшным тифом, лежала в больнице, а теперь вновь поселилась дома. Она была острижена наголо и со своими коротенькими, чуть курчавящимися волосами, походила на мальчишку. Вера, кончено, стеснялась своей стриженой головы и ходила постоянно в платочке.
Эла очень обрадовалась появлению мамы и папы и, конечно, привезённым московским игрушкам.
Побыв два дня дома, Борис Яковлевич и Екатерина Петровна приступили каждый к своей работе только с той разницей, что Катя вынуждена была заняться составлением различных планов, заявок, отчётов, распределением нарядов и организацией выдачи материалов многочисленным почтовым ящикам, число которых с каждым днём непрерывно увеличивалось, а Борис, придя в трест, получил работу, несколько отличную от той, которую он исполнял ранее. Хотя он и продолжал курировать те же отделы, которые были за ним закреплены, но, по предложению директора треста Новикова, временно – хотя бы на весеннюю путину, должен был побывать на кораблях, чтобы как следует ознакомиться с траловым делом и в то же время подкорректировать действия тральщиков, оставленных в пределах залива Петра Великого. Таких судов было восемь. В прошлом, 1932 году эту функцию выполнял сам директор. Его зам. по производству Машистов, как и ранее, руководил второй основной группой судов, работавших в районе Камчатки.
Нужно отметить, что благодаря поездке Николая Александровича, а затем и Бориса в Москву, их личным контактам в Главрыбе и других снабжающих организациях, а также и большей оперативности нового руководства отдела снабжения, несмотря на возрастающие трудности в получении дефицитных материалов, снабжение ими Тралового треста в 1933 году проходило лучше, чем раньше. Улучшилось также оснащение тральщиков, финансовое положение треста. Этому немало способствовало успешное выполнение плана первого квартала 1933 года.
В тресте появился новый парторг ЦК – товарищ Меднис, по национальности латыш, большевик чуть ли не с 1903 года, очень серьёзный, вдумчивый, глубоко принципиальный и удивительно добросердечный человек. Высокий, чуть сутуловатый, уже пожилой, совершенно одинокий, он весь свой пыл, всю свою энергию, а её у него, несмотря на возраст, имелось ещё много, отдавал работе. Немудрено, что уже через несколько месяцев его знали и уважали не только все работники треста, но и все экипажи судов. Несмотря на недавнее вступление в должность, к моменту возвращения Бориса из Москвы Меднис успел познакомиться с командами почти всех траулеров. Между прочим, как потом узнал Алёшкин, именно по его совету Николай Александрович направил Бориса на тральщики. Меднис говорил:
– Судя по некоторым данным, Алёшкин – парень с головой, с течением времени из него может получиться неплохой руководитель солидной организации. Для этого ему, конечно, нужно бы учиться, но так как сегодня отпустить его на учёбу мы не можем, надо попытаться дать ему возможность учиться на практике. Если же он будет всё время сидеть в кабинете, пробивать получение различных дефицитных материалов, да без конца улаживать разные финансовые затруднения, а нашего производства – живого дела знать не будет, то из него, в конце концов, не руководитель, а чиновник выйдет. Ему нужно обязательно поработать какое-то время на тральщиках.
Как мы знаем, Новиков послушался совета парторга. Более трёх месяцев Борис, переезжая с одного судна на другое, участвовал в их работе, связывался по радио с Новиковым (в тресте уже была установлена своя центральная радиостанция), докладывал ему о ходе лова и, получив соответствующие указания, со своего судна, на котором в данный момент находился и которое тогда считалось флагманским, управлял действиями всех тральщиков группы.
Вначале Алёшкину эта работа казалась очень сложной, но вскоре он с ней освоился. И так как во многом его роль сводилась скорее к диспетчерским функциям, чем к работе настоящего руководителя, а также и потому, что, ежедневно связываясь с Николаем Александровичем Новиковым, он получал соответствующие указания, а по ряду вопросов без стеснения консультировался с капитанами, то при его врожденной сообразительности и незаурядных организаторских способностях, Борису удалось создать такие условия, что к концу июня южная группа тральщиков не только выполнила, но даже и перевыполнила свой план. Конечно, главная заслуга в этом деле принадлежала капитанам и командам судов, которые более или менее стабилизировались, были хорошо укомплектованы и, в конце концов, набрались уже достаточно опыта в проведении лова. Но всё же немалую роль сыграло и то, что все тральщики работали согласованно, своевременно собирались на обнаруженной банке, равномерно заходили под выгрузку рыбы и погрузку углём и, вообще, работали слаженно, а этим как раз и руководил Алёшкин.
Организация и строительство порта для тральщиков в бухте Диомид продвинулись значительно вперёд. На разгрузку и погрузку судов времени теперь уходило почти втрое меньше, чем в прошлом году. К сожалению, Камчатская группа, нацеленная в основном на лов более ценной рыбы – трески, в этом полугодии план недовыполнила. Опять постоянно возникали затруднения с погрузкой угля в Рогатинских копях, продолжались трудности и с транспортировкой выловленной продукции.
Хотя в этом 1933 году в распоряжении Тралового треста имелся уже постоянно прикреплённый рефрижератор, он со своей задачей из-за сравнительно небольшой тоннажности (около 1 500 тонн водоизмещения) не справлялся, и приходилось большую часть выловленной рыбы солить, что значительно снижало её качество. Да и места скопления и миграции трески в районе Охотского моря и Татарского пролива были изучены слабо. Очень часто работа велась на ощупь. Всё это привело к тому, что полугодовой план по тресту был опять не выполнен.
С июля месяца 1933 года Борис Алёшкин снова осел в своём кабинете. Было необходимо срочно пересоставить мобплан в соответствии с указаниями, полученными из Москвы, а это требовало большой и кропотливой работы. Как мы знаем, в обязанности Бориса входила также и работа в спецчасти: начальника этого отдела до сих подобрать не могли, имелась только секретарь-машинистка. Поэтому всю основную техническую работу спецчасти Борису приходилось делать самому.
В связи с невыполнением плана вновь возникли финансовые трудности, а Николай Александрович в этих вопросах совсем не разбирался. Борису с начальником фин. отдела, а чаще одному, так как Виноградов продолжал прихварывать, приходилось вновь выклянчивать субсидии от Востокрыбы и ссуды из Госбанка. Это требовало немалой изворотливости и настойчивости. С начала июля Алёшкин был с головой погружён во все эти дела, а директор треста Новиков выехал на тральщики, на этот раз в Камчатскую группу. Парторг Меднис был отозван обкомом ВКП(б) и назначен председателем комиссии по чистке партии в Дальгосрыбтресте и АКО. Техническим секретарём этой комиссии он взял комсомолку Екатерину Петровну Алёшкину.
Начавшаяся чистка со временем должна была пройти и в партячейке Тралового треста. Борис Яковлевич Алёшкин относился к ней без какого-либо волнения, он знал, что всё это время работал не за страх, а за совесть, и если и допускал иногда какие-нибудь служебные ошибки, то отнюдь не по злому умыслу или небрежению в работе, а по неопытности или незнанию. Ошибок, которые могли бы его опорочить в глазах партии, у него, как он считал, не было.
Гораздо более волновался Николай Александрович Новиков, вернувшийся из района Камчатки. Производственный план не выполнен, а ответственность за него лежала целиком на нём. Этим вопросам партия придавала особое значение. Волновался и начальник снабжения Вшивцев – перебои в снабжении продолжались. Председателем комиссии по чистке были назначены капитан какого-то военного корабля Кузнецов и два члена её – Морозов (тралмейстер одного из тральщиков, старый член партии) и второй из числа работников ДГРТ.
Чистка ячейки Тралтреста проходила в середине августа 1933 года. Первым, как водится, шёл секретарь партячейки. В то время это был Захаров – в прошлом механик одного из тральщиков, затем механик треста, а с появлением должности главного механика треста и назначением инженера Чёрного, Захаров стал его помощником, но в основном занимался партийной работой. К этому времени в аппарате Тралового треста находилось более сотни служащих и ИТР, партячейка состояла из 26 человек. Захарова основательно пробирали, главным образом за то, что он имел пристрастие к спиртным напиткам. Даже на работе иногда появлялся, как говорили, под мухой. Конечно, досталось ему и за невыполнение плана. Чистка первого члена ячейки ВКП(б) Тралтреста заняла целый вечер, потом работа комиссии по чистке проводилась ежедневно. Каждый день красный уголок ДГРТ, где собиралась комиссия, вмещавший человек 200 народу, бывал набит битком. На чистке присутствовали не только работники треста и команды тральщиков, находившихся в порту, но и некоторые служащие аппарата ДГРТ. Не было только парторга Медниса, он в это время проводил чистку в АКО.
Как было принято, руководство треста проходило чистку в самом конце. В числе первых прошёл чистку Борис Алёшкин. Быстро рассказав свою короткую биографию и ответив на ряд вопросов, заданных ему председателем и членами комиссии, в том числе и на вопросы политические, Борис с облегчением вздохнул, так как подумал, что всё уже кончено. Оказалось не так: председатель комиссии, заглянув в какую-то бумажку, лежавшую перед ним, вдруг спросил:
– Хорошо, товарищ Алёшкин, что вы можете сказать по делу Семёнова?
Борис растерялся, он никак не ожидал такого вопроса:
– Какого Семёнова? – спросил он.
– Ну, как какого? Вашего начальника ОКСа, который вкупе со своим главным инженером растратил 15 тысяч рублей и недавно был осуждён на десять лет.
Алёшкин искренне изумился. Конечно, он знал, что Семёнов и Сытин были задержаны где-то около Москвы, возвращены во Владивосток, и что в то время, когда он находился на тральщиках, над ними проходил суд, их осудили. На суде от треста выступали, как главные свидетели, главбух и бухгалтер, проводивший ревизию. Вот и всё, при чём тут он? Он так и спросил председателя:
– Простите, но при чём же здесь я? По моей инициативе провели ревизию в ОКС, при обнаружении растраты я немедленно сообщил в соответствующие органы. На работу Семёнова принимал директор треста, он же курировал ОКС. Я, право, не понимаю, почему меня спрашивают об этом.
Председатель комиссии взорвался:
– Ах, он не понимает! Вы же курировали финансово-счётный отдел! Почему не предупредили и не обнаружили растрату раньше? Вы курировали спецчасть, почему же допустили, что в аппарате треста оказались жулики и растратчики?!!
Борис попытался возражать:
– Ho ведь у Семёнова была путёвка из ЦК и партийный билет.
– Ну и что! – не унимался председатель. – Всё равно вы за его действия ответственны.
– Да я с себя и не снимаю ответственности, – ответил Борис, тоже начинавший выходить из себя, – но я же не могу один отвечать за всех! Есть же и директор треста…
– Ах, вот как! Мало того, что вы себя виновным не признаёте, вы ещё пытаетесь свалить вину и на директора треста? Ладно, вопрос ясен. У вас вопросы есть? – обратился председатель к членам комиссии. Те отрицательно покачали головами. – Хорошо, можете идти. Кто хочет высказаться?
После того, как выступило несколько человек из работников треста и команд судов, отзывавшихся о Борисе Алёшкине положительно, председатель раздражённо заметил:
– Ну, мы тут хвалебных речей слушать не будем. Кто может добавить что-либо из компрометирующих материалов?
Когда зал ответил молчанием, то председатель заявил:
– На этом заседание закрывается. Завтра приступаем к чистке директора треста, товарища Новикова Николая Александровича. Желающие подать компрометирующие материалы могут сдать их секретарю комиссии в письменной форме, фамилии их оглашаться не будут…
Борис был чрезвычайно удручён резким тоном, которым с ним велась беседа и, главное, ошарашен обвинением, как ему казалось, совершенно беспочвенным. Между прочим, так казалось не только ему. Возвращаясь с собрания, окружённый товарищами, он слышал:
– Да не волнуйся ты, Борис Яковлевич. Просто, наверно, председатель не с той ноги встал, вот он и взъелся на тебя.
Пожалуй, ещё более удручённым шёл домой Новиков. Слушая, как председатель комиссии резко разговаривал с его молодым заместителем, он невольно думал: «Ну, если так он разделывал Алёшкина, то что же будет со мной? Ведь я-то за всё отвечаю: и за невыполненный план, и за Семёнова, да мало ли ещё за что! Припомнит мне моё меньшевистское прошлое – плохо дело… Так будут трепать, что, пожалуй, ещё и вычистят».
Действительно, чистка директора Тралтреста Новикова продолжалась два вечера, ему припомнили не только меньшевизм, все недостатки, которые имелись в немалом количестве в Тралтресте, но и все грехи управления Морлова ДГРТ, к которым он уж никакого касательства не имел. Крепко ему попало и за вложение больших средств в строительство холодильника, которое, по мнению председателя комиссии, почему-то вообще было ненужным. Досталось ему, конечно, и за Семёнова, и за ОКС вообще. Одним словом, в своих ядовитых вопросах и замечаниях Кузнецов с такой откровенной яростью обрушивался на Новикова, как будто перед ним был не старый член партии, а махровый белогвардеец.
Между прочим, до чистки Бориса Алёшкина Кузнецов вёл себя значительно сдержаннее и до сих пор к таким резким и грубым выражениям, которыми он осыпал Бориса Яковлевича и Николая Александровича, ни разу не прибегал. Все были изумлены. Когда при высказываниях старались оттенить положительные стороны в работе треста и его директора Новикова, то Кузнецов обрывал выступавших и требовал сообщать только компрометирующие материалы:
– А какой он хороший, мы и без вас знаем! – говорил он.
Наконец, и этот, последний день чистки был окончен. Кузнецов объявил, что следующее заседание с оглашением результатов, а также вручением партийных билетов, состоится через неделю (каждый, проходивший чистку, подходя к столу комиссии, вынимал свой партийный билет и на глазах всех присутствующих передавал его председателю комиссии, который, проверив уплату членских взносов и сличив записи с лежавшим перед ним личным делом коммуниста, отдавал билет секретарю; таким образом, все проходившие чистку, на некоторое время становились как бы беспартийными).
Само собой разумеется, что чистка чисткой, а работа треста должна была идти своим чередом. Несмотря на волнения и переживания, все коммунисты, в том числе Новиков и Алёшкин, продолжали работать с полной отдачей сил. К этому времени Меднис уже освободился от своих обязанностей по чистке партячеек ДГРТ и АКО, и хотя в результате его работы было наложено немало взысканий и исключено в обеих ячейках пять человек, решения комиссии встречали аплодисментами. Все признавали действия комиссии, возглавляемой Меднисом, вполне справедливыми.
Когда Николай Александрович Новиков поведал Меднису о своих волнениях и тревогах, тот только улыбнулся и сказал:
– Ну, если таких, как ты, вычищать, так в ДГРТ и АКО больше половины надо вычистить, там Яков Михайлович Беркович один чего стоит! Ведь в прошлом ярый бундовец, а ты знаешь, как Ленин к БУНДу относился? Да и в настоящем дела у него идут не лучшим образом: план выполняется хуже, чем у нас. Однако, разобравшись, мы его только выговором наградили.
Но вот прошла неделя. Зал красного уголка снова был забит. Когда Кузнецов начал чтение протокола комиссии, то все слушали, затаив дыхание. Было так тихо, что казалось, будто зал пуст. В этой тишине отчётливо звучал голос Кузнецова, перечислявшего фамилии коммунистов и заключение комиссии. Уже были названы почти все члены ячейки, большинство прошли чистку без замечаний, кое-кому предлагалось повысить уровень своих политических знаний, нескольким были объявлены выговоры. Наконец, прозвучала фамилия директора треста. Заключение комиссии перечислило тёмные стороны биографии Николая Александровича, его меньшевистское прошлое, многочисленные недостатки в работе треста, в том числе и действия растратчика Семёнова, неправильное вложение средств в строительство холодильника. Было вынесено решение:
«За совершение всех перечисленных проступков товарищ Новиков Н. А. должен бы быть исключён из рядов ВКП(б), но, принимая во внимание его рабочее происхождение, большой партийный стаж, чистосердечное раскаяние, а также и меры, направленные им на исправление недостатков в работе треста, комиссия считает возможным ограничиться строгим выговором с предупреждением».
Вслед за тем Кузнецов зачитал короткое заключение по чистке секретаря партячейки Захарова: «За систематическое пьянство – исключить». Наконец, последним было оглашено постановление о Борисе Яковлевиче Алёшкине. В констатирующей части его говорилось, как Алёшкин не уследил за тем, что в аппарате треста окопались два проходимца, совершившие растрату в 15 тысяч рублей; что Алёшкин также, как и директор треста Новиков, неправильно ориентировался на строительство холодильника, и не только не препятствовал выделению средств на это, но и способствовал ему; в вопросе с Семёновым он пытался свалить свою вину на директора треста, а потому «за притупление классовой бдительности Алёшкина Бориса Яковлевича из рядов ВКП(б) исключить».
Такое заключение было неожиданным не только для Бориса, но и для всех присутствующих. Вместо обычных аплодисментов, которыми, как правило, всюду сопровождались решения комиссии по чистке, оглашение данного протокола сперва вызвало полное молчание, а затем какие-то перешёптывания и переговоры. Помолчав несколько минут и так и не дождавшись положительной реакции на своё решение, Кузнецов произнёс:
– Члены партии, прошедшие чистку, могут подойти к секретарю комиссии и получить свои партбилеты, исключенные имеют право подать апелляции в городскую комиссию по чистке.
Услышав заявление о том, что собрание закрыто, Меднис бросился на сцену и начал, что-то горячо доказывать Кузнецову, но тот лишь отрицательно качал головой. После этого Меднис, видимо, не сдержался, выругался и сошёл в зал. Удивлённые и подавленные люди расходились по домам, зал опустел. Никто не думал, что Бориса Яковлевича Алёшкина, пользовавшегося авторитетом, уважением и даже любовью у коммунистов и вообще среди сотрудников, вот так вдруг возьмут и исключат. Нашлись и те, кто говорил примерно так:
– Исключили – значит за дело! Может Кузнецов-то нам всего и не прочитал, мало ли, что там ещё было. Может, всего-то и рассказывать нельзя. Зря не исключат!
Всегда ведь находятся такие провидцы, предполагающие за любым человеком самое худшее, что только может подсказать их воображение. Так, конечно, было и здесь. Все разошлись, а Борис остался сидеть в углу зала, ещё не вполне осмыслив, что же произошло. Он продолжал надеяться, что это какое-то недоразумение, какая-то глупая шутка, вовсе к нему не относящаяся. Он был настолько уверен, убеждён в своей невиновности перед партией, что даже не сразу понял слова Медниса и Новикова, подошедших к нему и предлагавших как можно скорее подать апелляцию в городскую комиссию по чистке. Меднис видел, какое состояние овладело его молодым другом, а он с самых первых дней возвращения Алёшкина из Москвы был частым его гостем. Видимо, он очень привязался к Борису, к Кате и их дочурке и с удовольствием коротал у них редкие свободные вечера. Он решил проводить Бориса домой.
Когда они пришли, Екатерина Петровна, весело встретив их, предложила скорее садиться ужинать и пить чай. Но тут она заметила вид своего мужа и сразу всё поняла:
– Исключили?!! – воскликнула она.
Борис кивнул головой.
– Недоразумение, – сказал Меднис, – завтра Борис подаст апелляцию в горкомиссию и будет восстановлен. Пожалуйста, не волнуйтесь.
Он отказался от чая и оставил Алёшкиных одних. Акулины Григорьевны дома не было, а Вера и Элочка, как и в прошлом году, жили с детсадом на даче.
– Борька, да что же это такое? За что тебя исключили? Что ты такое наделал-то? – прижавшись к Борису и стараясь уместиться с ним вместе на одном кресле, спрашивала Катя.
– За Семёнова – вяло ответил он.
– За Семёнова?!! – даже засмеялась Катя. – Какая ерунда, ты-то тут при чём? Что же, ты виноват в том, что разоблачил этого жулика, так что ли? Ну, тогда это действительно ерунда.
Она вскочила, приготовила постель, стала раздеваться и, помолчав несколько минут, продолжила:
– Раздевайся, ложись спать и плюнь на всё. Вот, я писала протоколы у Медниса. Да там такие дела открывались, что твой Семёнов – муха! И то никому ничего не было, самое большое – выговор. Перестань, Борька, не расстраивайся, восстановят. Спи.
Но, однако, Борис в эту ночь не спал, не мог уснуть. И не потому, что был взволнован исключением, его возмутил самый факт такой вопиющей несправедливости, такого невероятного, ничем не объяснимого, не совместимого, в его понятиях о коммунисте, поступка со стороны Кузнецова. Почему-то он был уверен, что именно Кузнецов настоял на его исключении и был инициатором этого решения. Между прочим, так и оказалось. Морозов впоследствии рассказывал, что он голосовал против этого решения, а второй член комиссии поддался влиянию Кузнецова.
Мысленно Борис ещё и ещё раз перебирал всю свою сознательную жизнь, считал все свои вольные или невольные преступления – ни одно из них на чистке не упоминалось (знаем о них сейчас только мы), и всё же приходил к выводу, что он был полезным членом партии, исключение его – ошибка. Гораздо позже, обсуждая этот вопрос с Меднисом, Борис узнал, что Кузнецову было поручено разгромить руководство Тралового треста, который не справлялся с выполнением производственного плана. Новиков был рабочим, старым коммунистом – применить к нему самые строгие меры Кузнецов не решился. Алёшкин происходил из служащих, был ещё очень молодым членом партии, вот Кузнецов на нём и отыгрался.
Через несколько дней дело Бориса Яковлевича Алёшкина разбиралось на городской комиссии по чистке, куда он, по совету своих старших друзей, подал апелляцию буквально на следующий день после злосчастного собрания. Так уж случилось, что в день разбора его апелляции, председателем апелляционной комиссии снова был тот же Кузнецов. Конечно, разбирая жалобу на своё же решение, ему, как всякому порядочному коммунисту, следовало бы отказаться от её рассмотрения и передать дело другому председателю. Но он поступил не так – настоял на утверждении своего предыдущего решения. Разбор дела Алёшкина длился всего десять минут. Секретарь зачитал решение комиссии, по которому Борису не было задано ни одного вопроса, затем ему предложили выйти и подождать в соседней комнате. Сквозь закрытую дверь он слышал, как что-то зло и убеждённо говорил Кузнецов, затем какое-то робкое возражение одного из членов комиссии, затем опять раздражённый голос Кузнецова. Через несколько минут после этого в комнату, где сидел Борис, вышел секретарь и сказал:
– Плохо ваше дело, товарищ Алёшкин… Городская комиссия утвердила решение о вашем исключении, вынесенное местной комиссией. Если вы не согласны, можете подавать заявление в комиссию при обкоме партии. Срок подачи заявления – две недели.
Борис даже особенно не удивился и не огорчился вынесенному решению потому, что уж очень сильно он был потрясён всеми предыдущими событиями, или потому, что, увидев в комиссии Кузнецова, уже приготовился к самому худшему и, собственно, другого решения и не ждал.
В тресте продолжали втихомолку шушукаться и обсуждать непонятное решение комиссии, однако вслух никто ничего не говорил. Николай Александрович утешал Алёшкина надеждами на решение обкомовской комиссии, а Меднис негодовал, возмущался поведением Кузнецова и сетовал на то, что Борис поспешил с подачей апелляции в горком:
– И чёрт меня дернул советовать тебе, Борис, торопиться с апелляцией! – говорил он. – Не думал я, что очередь работать в городской комиссии выпадет на Кузнецова, не думал я также, что он возьмётся разбирать апелляцию на своё собственное решение. Вот уж, свинья так свинья! Ведь с завтрашнего дня председателем городской комиссии буду я, ну что бы на два-три дня задержаться с разбором твоего дела! Совсем другой результат бы был. Ну да ладно, пиши апелляцию в обком партии, обязательно укажи, что твоё дело дважды разбирал один и тот же человек. Я от себя тоже кое-что добавлю. Апелляцию давай мне, я её сам передам в обком.
Борис в этот же день написал новое подробное заявление и, зайдя в кабинет Новикова, где находился Меднис, передал ему. Затем он обратился к директору треста:
– Николай Александрович, – сказал он, – теперь, когда я, по сути дела, стал человеком беспартийным, мне неудобно оставаться твоим заместителем, очевидно, придётся кому-то передать мои дела. Ну, а меня можешь использовать на любой работе по своему усмотрению…
Меднис и Новиков переглянулись, и последний ответил:
– Мы ждали такого заявления от тебя и только что об этом говорили. Вот что я тебе скажу. Во-первых, мы, дирекция треста, не считаем решение о твоём исключении окончательным, а во-вторых, в здесь работают не только партийные люди. И у нас, как ты знаешь, один из заместителей директора, Иван Васильевич Машистов – человек беспартийный, поэтому мы считаем, да и не только мы, я говорил об этом в Востокрыбе и в обкоме, там придерживаются нашего мнения, что поскольку по службе, по работе мы тебя можем характеризовать только положительно, то нет никаких оснований освобождать тебя от занимаемой должности. Продолжай работать, как работал. Так я говорю? – повернулся он к Меднису.
Тот согласно кивнул головой и, улыбнувшись Борису, подтвердил:
– Так-так. Не вешай, Борис, носа, а лучше старательнее работай, докажи, что обвинения, притянутые Кузнецовым, ничего не стоят. Между прочим, это будет влиять на решение комиссии при обкоме. Как я вижу, там разбор дела произойдёт не скоро, очевидно, не раньше, чем через три-четыре месяца, и чем лучше ты это время будешь работать, тем будет лучше, в первую очередь, для тебя же. Так что давай-ка берись по-прежнему за дела, тем более что мы сейчас на тебя думаем одно важное дело взвалить, – добавил он, посмотрев на Новикова.
– Видишь ли, Борис Яковлевич, – вмешался в разговор директор, мы должны передислоцировать управление Тралтреста в бухту Диомид. На этом настаивает управление Востокрыбы и секретарь Приморского обкома партии. Нужно сосредоточить управление траловым флотом в одном месте, и, конечно, лучше всего это сделать там, где имеется наша флотская база. Здание для нас, как ты знаешь, переоборудуется из старой казармы ещё с весны, но идёт это дело очень медленно. Ты должен будешь ускорить это переоборудование и постараться к 1 октября перебазировать наше управление в бухту Диомид. Причём это надо сделать так, чтобы на работе отделов треста и, конечно, на руководстве флотом это никак не отразилось. Продумай вопрос и о переселении, а на первое время – о доставке сотрудников из города к новому месту работы.
Весь следующий месяц Алёшкин почти не бывал дома. Он проявил всю свою энергию, изобретательность и смекалку, чтобы выполнить возложенное на него задание. С неиссякаемым упорством он искал необходимые материалы, рабочих, буквально заездил нового начальника ОКС и начальника снабжения Вшивцева, но так или иначе, а в первых числах октября 1933 года Дальневосточный Траловый трест праздновал своё новоселье. Правда, пока ещё дело с жильём для сотрудников обстояло неважно, и не столько потому, что его невозможно было найти на мысе Чуркина, сколько потому, что большинство имело хорошие квартиры в городе и переселяться оттуда, естественно, не хотело.
В одной из недостроенных казарм, расположенных вблизи той, в которой разместилось управление треста, стараниями Алёшкина отделали несколько комнат. Их можно было использовать как общежитие для работников управления, вынужденных задерживаться в тресте допоздна.
В ноябре из Москвы пришло предписание ввести в командах тральщиков должности помощников капитана по политчасти, и, кроме того, ввести для всех членов команды судов и служащих треста специальную форму, как это было уже введено на траловом флоте в Мурманске. Для её пошива была уже отгружена соответствующая материя, поступили в трест и образцы формы. По этому новому статуту директор треста становился одновременно и командующим траловым флотом, поэтому его форма имела множество золотых нашивок на рукавах. Все его заместители получали звание помощников командующего, количество нашивок у них было несколько меньшим. Форма эта выдавалась за деньги, но по государственной стоимости. Перед отделом снабжения, а, следовательно, и перед его шефом Борисом Алёшкиным встала задача своевременного изготовления формы для всего личного состава, поиск мастерских, оформление с ними договоров на пошив. Конечно, одновременно не должна была ослабевать работа и по обеспечению выполнения производственного плана.
