Kitabı oku: «О духовных явлениях в искусстве и науке», sayfa 2

II. Парацельс как врач

Выступление перед Швейцарским обществом истории медицины и естественных наук на ежегодном собрании Общества исследований природы 7 сентября 1941 г. в Базеле в ознаменование 400-летия со дня смерти Парацельса. Первая публикация: «Schweizerische medizinische Wochenschrift» (Базель), 81 (1941): 40, 1153–1170. Книжное издание: «Paracelsica. Zwei Vorlesungen über den Arzt und Philosophen Theophrastus» (Цюрих, 1942 г.).

¹⁸ Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с сочинениями этого великого врача, чьей памяти мы воздаем должное сегодня, знает, что невозможно в одной лекции уместить все достижения, которые сделали имя Парацельса бессмертным. Он пронесся по своей эпохе поистине как буря (Sturmwind), вырывая с корнем все подряд и оставляя за собой груду обломков. Подобно извергающемуся вулкану, он опустошал и разрушал, но одновременно оплодотворял и оживлял. Невозможно судить его по справедливости: этого человека можно только недооценивать или переоценивать, и потому, сколько бы усилий ни приложил, всегда будешь оставаться неудовлетворенным собой в попытках постичь характер и разнообразие дарований и свершений Парацельса. Даже если сосредоточиться лишь на Парацельсе-«враче», этот врач предстает перед нами в таком обилии проявлений и столь часто меняет облик, что любой его словесный портрет неизбежно грозит превратиться в лоскутное одеяло. Поразительные по своему содержанию литературные труды Парацельса здесь почти не помогают, не устраняют общего впечатления путаницы; к тому же не будем забывать, что по сей день ряд наиболее важных его произведений подвергается сомнениям с точки зрения их подлинности, а в самих текстах встречается чрезвычайно много противоречий и загадочных терминов, которые делают Парацельса одним из величайших tenebriones³⁵той эпохи. В нем все чрезмерно преувеличено, все как-то чересчур и в избытке. Длинные и унылые рассуждения – по сути, полнейшая чепуха – чередуются с вдохновенными озарениями, столь глубокими и проницательными, что никак не удается отделаться от неприятного ощущения: быть может, ты каким-то образом упустил из виду основную нить его доводов.

¹⁹ К сожалению, не могу ни назвать себя специалистом по Парацельсу, ни притязать на всеохватное знакомство с его Opera omnia³⁶. Если кому-либо понадобится по роду деятельности обратиться к чему-либо в той эпохе, помимо самого Парацельса, то вряд ли он сумеет добросовестно и скрупулезно изучить две тысячи шестьсот страниц издания Хузера 1616 года или еще более полное издание Зюдхоффа. Парацельс – это океан или, выражаясь более пристрастно, первозданный хаос, алхимический тигель, в который люди, боги и демоны той великой поры (речь о первой половине шестнадцатого столетия) щедро вливали свои гуморы³⁷. Первым бросается в глаза при чтении его произведений желчный и сварливый норов автора. Он постоянно бранит ученых врачей, нападает на признанные авторитеты вроде Галена, Авиценны, Разеса³⁸ и прочих и не щадит всех остальных. Единственными исключениями (кроме Гиппократа) для него выступают алхимические светила – Гермес, Архелай, Мориен³⁹ и другие; их он цитирует с одобрением. В целом он не нападает ни на астрологию⁴⁰, ни на алхимию, ни на какие-либо народные суеверия. Потому его произведения – кладезь полезных сведений для фольклористов. Лишь несколько трактатов, вышедших из-под пера Парацельса (не считая богословских), избавлены от фанатичной ненависти к ученой медицине. Снова и снова натыкаешься в его сочинениях на яростные выпады, за которыми явно стоят общая озлобленность и личные обиды. Совершенно ясно, что это уже не объективная критика; это плод многочисленных личных разочарований, особенно горьких вследствие того, что Парацельс не осознавал собственных недостатков. Я упоминаю об этом факте не для того, чтобы привлечь внимание к личной психологии, а для того, чтобы подчеркнуть одно из главных впечатлений от его сочинений; именно такое впечатление выносит читатель. Едва ли не на каждой странице мы наблюдаем человеческую, зачастую слишком человеческую⁴¹печать этой странной и могущественной личности. Говорят, что его девизом было выражение «Alterius non sit, qui suus esse potest» («Да не станет чужим тот, кто может быть собой»⁴²); если тут подразумевалась безжалостная, чтобы не сказать – жестокая, приверженность свободе, то, конечно, у нас нет недостатка в литературных и биографических доказательствах свободолюбия Парацельса. Между прочим, эта склонность к мятежу и суровость нрава резко противоречили его привязанности к церкви и тому мягкосердечию и сочувствию, какие он проявлял по отношению к своим пациентам, в особенности к обездоленным.

²⁰ Парацельс был одновременно традиционалистом и революционером. Он хранил верность основам церковного вероучения, астрологии и алхимии, но проявлял скепсис и восставал, на практике и в теории, против ученой медицины. Во многом именно этому обстоятельству он обязан своей известностью, а в остальном лично я затрудняюсь отыскать какое-либо медицинское открытие фундаментального свойства, которое восходило бы непосредственно к Парацельсу. Важное для нас причисление хирургии к области медицины для Парацельса было не развитием новой науки, а всего-навсего заимствованием плодов ремесла цирюльников и полевых хирургов, наряду с плодами ремесла повитух, ведьм, колдунов, астрологов и алхимиков. Пожалуй, следует заранее принести извинения за столь еретические слова, но мне кажется, что Парацельс, живи он сегодня, оказался бы стойким защитником всех тех занятий, которые ученая медицина не позволяет принимать всерьез, будь то остеопатия, магнитопатия, иридодиагностика⁴³, исцеление верой, различные диеты или что-то еще. Если на мгновение вообразить чувства преподавателей современного университета, где вдруг открылись кафедры иридодиагностики, магнитопатии и «Христианской науки»⁴⁴, то мы вполне сможем понять возмущение медицинских факультетов Базеля по поводу Парацельса – тот сжигал классические учебники по медицине, читал свои лекции на немецком языке и, презирая надлежащее ученое облачение, расхаживал по улицам в рабочей куртке. Славная базельская карьера «дикого осла из Айнзидельна», как его называли, завершилась быстро. Проказы Парацельсова духа были неприемлемы для почтенных врачей того времени.

²¹ В этом отношении у нас есть ценное свидетельство современника-врача, ученого доктора Конрада Гесснера из Цюриха. Это письмо, написанное на латыни, личному врачу императора Фердинанда I Крато фон Краффтгейму от 16 августа 1561 года⁴⁵. Пускай текст составлен через двадцать лет после смерти Парацельса, в нем до сих пор ощущаются отголоски тех чувств, которые Парацельс вызывал у окружающих. Отвечая на вопрос Крато, Гесснер заявляет, что у него нет списка сочинений Парацельса и вообще он не видит надобности в таковом, поскольку имя Теофраста совершенно недостойно упоминать рядом с именами уважаемых авторов, не говоря уж о врачах-христианах, а тем более заодно с именами благочестивых граждан, к коим можно отнести и язычников. Сам Парацельс и его последователи – мерзкие еретики-ариане⁴⁶. Более того, Теофраст не чужд колдовству и призывает демонов. «Базельский Carolostadius⁴⁷, – продолжает Гесснер, – рекомый Боденштайном⁴⁸, несколько месяцев назад он прислал сюда для печати трактат Теофраста «De anatome corporis humani»⁴⁹. В оном сей муж [Теофраст] уязвляет насмешкой врачей, каковые изучают отдельные части тела и тщательно определяют их местоположение, форму, число и природу, но забывают о самом главном, а именно, о том, каким звездам и каким областям неба подчинена каждая такая часть».

²² Гесснер заканчивает письмо лапидарно: «По счастью, наши типографы отказались печатать сей труд». Еще письмо сообщает, что Парацельса не считали одним из «boni scriptores»⁵⁰. Его даже подозревали в занятиях различными видами магии и, хуже того, в приверженности арианской ереси⁵¹. Оба проступка в те времена признавались тяжким преступлением. Подобные обвинения отчасти объясняют, полагаю, неугомонность Парацельса и его тягу к странствиям, которая никогда его не покидала и гнала из города в город через пол-Европы. Не исключено, что он просто-напросто опасался за собственное благополучие и доброе здравие. Нападки Гесснера на трактат «De anatome corporis humani» оправданы в том отношении, что Парацельс и вправду насмехался над анатомическим вскрытием, которое тогда начинали практиковать, и утверждал, что врачи вообще ничего не видят в разрезанных органах. Сам он интересовался преимущественно космическими соотношениями органов, как учила астрологическая традиция. Свое учение об «astrum en corpore»⁵²он проповедовал повсеместно, оно излагается в каждом его труде. Верный представлению о человеке как о микрокосме, он находил «небесную твердь» в человеческом теле и называл ту astrum или Sydus⁵³. Созвездия этих эндосоматических [внутри организма] небес не совпадали с астрономическими; они устанавливались по рождению человека, по «асценденту»⁵⁴или гороскопу.

²³ Письмо Гесснера ясно показывает, как воспринимали Парацельса коллеги-современники, уважаемые в своем деле. Однако теперь попробуем составить представление о Парацельсе-враче из его собственных сочинений. Для этого я позволю Парацельсу высказаться самому, но, поскольку в его текстах довольно много тех слов, что были им придуманы, мне придется время от времени кое-что уточнять и комментировать.

²⁴ Частично удел врача состоит в том, чтобы усваивать специальные знания. Парацельс тоже придерживался этого мнения⁵⁵. Сам он, кажется, учился в Ферраре и получил там докторскую степень. Еще он изучал классическую медицину по Гиппократу, Галену и Авиценне, уже усвоив некий набор знаний от своего отца. В книге «Paragranum» об искусстве врача говорится так: «Что же такое искусство врача? Надлежит ему ведать, что полезно, а что вредно для неосязаемого, для belius marinis⁵⁶, для рыб, что приятно и неприятно, здорово и нездорово для животных; сии суть искусства, к естественному порядку относящиеся. Что еще? Благословения ран и их силу, почему и по какой причине они действенны; каковы Melosina и Syrena, permutatio, transplantatio и transmutatio⁵⁷ и как их нужно понимать; что возвышается над природой, что выше вида, что выше жизни, что зримо и что незримо, что производит сладость и горечь, каков вкус, что такое смерть, что полезно рыбакам, что должно быть ведомо гонцу, кожевнику, красильщику, кузнецу и плотнику, что принадлежит кухне, погребу, огороду, что принадлежит времени, о чем осведомлены охотник и горец, что подобает страннику, а что человеку оседлому, чего требует война, что приносит мир, почему одни клирики, а другие миряне, каково всякое призвание и на что оное обращено, что есть Бог, что сатана, что такое яд и противоядие, что особенного в женщинах и в мужчинах, что отличает женщин от девиц, желтое от белого, белое от черного, красное от желтого во всем на свете, почему тут один цвет, а там другой, почему одно коротко, а другое длинно, почему одни преуспевают, а другие терпят неудачу; и в чем это знание применимо ко всему вокруг».

²⁵ Эта цитата немедленно побуждает заняться поисками диковинных истоков эмпиризма Парацельса. Вот он перед нами, бродячий ученый в дороге, с компанией спутников; вот он входит в деревенскую кузню, хозяин которой, будучи главным врачебным авторитетом, знает все заклинания для заживления ран и остановки крови. От охотников и рыбаков он слышит дивные рассказы о наземных и водных существах – об испанских древесных гусях, каковые, разлагаясь, превращаются в черепах, и об оплодотворяющей силе ветра в Португалии, порождающего мышей в снопе соломы, что подвешен на шесте⁵⁸. Паромщик рассказывает о лориндах, вызывающих таинственный, загадочный «плач и шелест вод»⁵⁹. Животные болеют и исцеляются, как люди, а горцы твердят даже о болезнях металлов, о медной проказе и тому подобном⁶⁰. Все это должен знать врач, которому полагается разбираться также в чудесах природы и осознавать причудливое соответствие микрокосма и макрокосма, не только видимого мироздания, но и незримых космических тайн, или мистерий. Мы встречаем одну из этих тайн – Мелюзину, волшебное существо, принадлежащее наполовину фольклору, наполовину алхимическому учению Парацельса, что дока- зывается ее связью с permutatio и transmutatio. По Парацельсу, Мелюзина обитает в крови, а поскольку кровь является древним местопребыванием души, можно предположить, что Мелюзина – это своего рода разновидность anima vegetativa⁶¹. Фактически это вариант меркурианского духа⁶², которого в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях изображали в виде чудовища женского пола. К сожалению, я должен воздержаться от более подробного рассмотрения этой фигуры, так как подобное рассмотрение заведет нас в глубины алхимических рассуждений. Но для описания подлинного Парацельса-врача никак не избежать хотя бы упоминания о средневековой подоплеке его воззрений.

²⁶ Вернемся теперь к нашей теме – к врачебной науке в представлении Парацельса. В книге «Paragranum» говорится, что врач «зрит и ведает все болезни вне человеческого тела»⁶³, что он «должен исходить из внешнего, а не из самого человека»⁶⁴. «Посему врач исходит из того, что предстает его взору, а по тому, что ему явлено, он зрит то, что скрыто, то бишь из внешнего он прозревает внутреннее. Лишь внешнее наделяет знанием о внутреннем; без внешнего познать внутреннее невозможно»⁶⁵. Это означает, что врач приобретает знание о болезни не столько от больного, сколько от прочих явлений природы, никак, по-видимому, не связанных с человеком, – прежде всего от алхимии. «Если врачам сие неведомо, – говорит Парацельс, – значит, им неведомы и тайны. Если они не знают, как возникает медь и что порождает Vitriolata⁶⁶, то им неведомо, откуда берется проказа. Если они не знают, отчего случается ржа на железе, то им неведомо, откуда появляются язвы. Если они не знают, почему бывают землетрясения, то им неведомо, откуда происходит губная простуда. Внешнее учит и раскрывает причины человеческой немощи, а сам человек не постигает свою немощь»⁶⁷.

²⁷ Получается, что врач узнает – скажем, по болезням металлов, – от какой болезни страдает человек. Следовательно, он должен быть алхимиком. Ему пристало «применять Scientia Alchimiae⁶⁸, а не грязное зелье школы Монпелье⁶⁹», каковое представляет собой «столь мерзкую чушь, что даже свиньи предпочли бы есть потроха»⁷⁰. Он должен знать здоровье и болезни элементов. Поскольку species lignorum, lapidum, herbarum⁷¹таковы и в человеке, они тоже подлежат изучению. Золото, например, служит «естественным утешением» для человека⁷². Наряду с «внешним искусством алхимии» имеется alchimia microcosmi ⁷³, воплощенная в пищеварении. Желудок, по Парацельсу, – это алхимик в человеческом чреве. Врач должен знать алхимию, чтобы делать лекарства, в частности, столь важные, как aurum potabile, tinctura Rebis, tinctura procedens, Elixir tincturae и все остальное⁷⁴. Здесь, как часто у него бывает, Парацельс высмеивает самого себя, ибо он «не умеет» этого делать, однако говорит об ученых врачах следующее: «Вы все несете вздор и составляете себе диковинные словари и вокабуляры. Никто не сможет в них заглянуть без того, чтобы не обмануться, а ведь с этими непонятными словесами людей посылают в аптеку, хотя у них в огороде найдется лекарство получше»⁷⁵. В парацельсовской терапии тайные средства играют немалую роль, особенно при лечении психических заболеваний. «Ведь посредством arcanis, – говорит Парацельс, – туф становится гиацинтом, печеночный камень – алебастром, кремень – гранатом, глина – благородным болюсом⁷⁶, песок – жемчугом, крапива – манной, а ungula⁷⁷ – мазью. Таков порядок мироздания, и в оном врачу надлежит быть хорошо осведомленным»⁷⁸. В заключение Парацельс восклицает: «Разве лживы слова, что Плиний никогда ничего не доказывал? Тогда что он написал? Он записывал услышанное от алхимиков. Если тебе неведомо сие и как все устроено, то ты – шарлатан!»⁷⁹Выходит, врач должен знать алхимию, чтобы ставить диагнозы людям по аналогии с болезнями минералов. Кроме того, он сам подчинен алхимическому процессу трансформации, поскольку «созревает» в его протекании.

²⁸ В этих словах вновь проступает обращение к тайному учению. Алхимия – вовсе не просто химическая процедура, как мы понимаем ее сегодня; в гораздо большей степени это процедура философская, особая разновидность йоги (йога тоже стремится вызвать психическую трансформацию). По этой причине алхимики сопоставляли свои transmutatio с церковной символикой преобразования.

²⁹ Врач должен был быть не только алхимиком, но и астрологом⁸⁰, ибо вторым источником знаний для него является «небесный свод». В книге «Labyrinthus medico- rum» Парацельс говорит, что звезды небесные должны быть «сведены вместе» и что врачу следует «извлекать из них суждение о небесном своде»⁸¹. Не владея искусством астрологического истолкования, врач оказывается всего лишь pseudomedicus⁸². Небосвод – не только космические небеса, но и тело, которое выступает частью или содержанием человеческого тела. «Где тело, там собираются орлы. А где лекарство, там собираются и врачи»⁸³. Небесное тело (corpus sydereum) есть телесное воплощение астрологических небес⁸⁴. Раз астрологическое «сведение» делает возможной постановку диагноза, оно также указывает на способ лечения. В этом отношении можно сказать, что небесный свод содержит «лекарство». Врачи собираются вокруг небесного тела, как орлы вокруг туши животного, потому что, как говорит Парацельс, прибегая к не слишком-то приятному сравнению, «туша естественного света» покоится на небосводе. Иными словами, corpus sydereum – источник освещения для lumen naturae, «естественного света», который так важен для сочинений Парацельса и для всей его мысли. Данное интуитивно понятие, на мой взгляд, принадлежит к числу достижений величайшей исторической важности, и хотя бы поэтому никто не должен оспаривать неувядающую славу Парацельса. Это понятие оказало немалое влияние на его современников и еще большее – на поздних мистических мыслителей, но его значение для философии в целом и для теории познания в частности пока толком не осознано и еще ожидает своего полного постижения.

³⁰ Врач должен научиться познавать это внутреннее небо. «Ибо если небо ведомо ему лишь извне, он пребудет астрономом и астрологом; а вот если он соотнесет оный порядок с человеком, то познает два неба. Сии два наделяют врача сведениями о той части, на кою воздействует верхняя сфера. Эта [часть?] должна присутствовать без немощи у самого врача, дабы мог он познать Caudam Draconis в человеке, разглядеть Arietem и Axem Polarem, Lineam Meridionalem⁸⁵, Восток и Запад». «Из внешнего мы учимся познавать внутреннее». «Посему есть в человеке твердь, как на небесах, но не цельная; оных две. Ибо длань, отделившая свет от тьмы, и длань, сотворившая небо и землю, совершила то же самое в микрокосме внизу, забрав сверху и замкнув в кожу человеческую все, что есть на небе. По этой причине внешние небеса есть проводник к небесам внутри. Каков же тогда врач, не ведающий неба внешнего? Ведь мы живем на том же небе, и оно раскинуто перед нашим взором, тогда как небо внутри нас – не перед глазами, а за ними, и потому мы не можем его видеть. Кто способен зреть сквозь кожу? Никто»⁸⁶.

³¹ Невольно вспоминается кантовское изречение – «звездное небо надо мной и нравственный закон во мне»⁸⁷– тот «категорический императив», который, говоря психологически, занял место Heimarmene (принуждения от звезд) стоиков. Не может быть никаких сомнений в том, что Парацельс пребывал под влиянием герметического представления о «небе вверху и небе внизу»⁸⁸. В своих рассуждениях о внутреннем небе он сумел узреть вечный изначальный образ, заложенный в нем самом и во всех людях, воспроизводимый всегда и всюду. В каждом человеческом существе, говорит он, есть особое небо, цельное и нерушимое. «Дитя, будучи зачатым, уже наделено небом»⁸⁹. «Как великое небо раскинуто, так оно запечатлевается при рождении»⁹⁰. У человека есть «Отец небесный, а также воздушный, он как дитя, сотворенное и рожденное из воздуха и из тверди». Linea lactea⁹¹прочерчен на небе и в нас. «Galaxa пролегает сквозь чрево»⁹². Полюса и зодиак также находятся в человеческом теле. «Необходимо, – говорит он, – чтобы врач распознавал асценденты, конъюнкции, экзальтации⁹³ и прочие положения планет, чтобы понимал и знал все созвездия. Если он познает все внешне в Отце, то, следовательно, он будет знать их в человеке, пускай число людское столь велико, и будет знать, где найти небо с его соответствием в каждом из нас, отыскать здоровье и болезнь, начало, конец и смерть. Ибо небо есть человек, а человек есть небо, и все люди суть одно небо, а небо – всего один человек»⁹⁴. Упомянутый «Отец небесный» – само звездное небо. Небо – homo maximus, а небесное тело – воплощение homo maximus в индивидууме. «Человек рождается не от человека, ибо первый человек не имел прародителя, но был сотворен. Из сотворенной материи вырос Limbus⁹⁵, а из Limbus был сотворен человек, коий в нем и остался. А раз так, то его надо постигать через Отца, а не через себя самого, потому что он заключен в кожу (и через оную никто не может видеть, и происходящее внутри скрыто). Ибо внешнее небо и небеса внутри – суть одно, но состоят они из двух частей. Как Отец и Сын – это двое [стороны единого Божества], так и анатомия одна [с двумя сторонами]. Кто познает одно, тот познает и другое»⁹⁶.

³² Небесный Отец, homo maximus, тоже может заболеть, и это позволяет врачу ставить диагнозы человеку и давать прогнозы. Небеса, говорит Парацельс, сами себя лечат, «как собака зализывает раны». Но человек на это не способен и потому должен «искать средоточие всех болезней и здоровья в Отце и помнить, что один орган подвластен Марсу, тот – Венере, а тот – Луне» и т. д.⁹⁷Это, очевидно, означает, что врач должен диагностировать болезнь и здоровье исходя из состояния Отца, или небес. Звезды являются при этом важными этиологическими факторами. «Всякая зараза начинается со звезд, а от звезд затем проникает в человека. То есть если небо заразно, то зараза обживается в человеке. Небо вовсе не входит в человека, – не следует на сей счет говорить глупости, – но звезды в человеке, как заповедано Господом, воспроизводят то, что небо начинает и рождает извне, и потому оно проникает в человека. Так солнце сияет сквозь стекло, а луна освещает землю, но их свет не вредит человеку, не растлевает его тело и не вызывает болезни. Само солнце не нисходит на землю, а звезды не входят в человека, и лучи их ничего не дают человеку. К тому призваны Corpora⁹⁸, а не лучи, иначе Corpora Microcosmi Astrali⁹⁹, переносящие природу Отца»¹⁰⁰. Астральные тела соответствуют ранее упомянутому corpus sydereum или astrale. В другом месте Парацельс говорит, что «болезни исходят от Отца»¹⁰¹, ведь жук-древоточец не порождается деревом.

³³ Astrum в человеке важна не только для диагноза и прогнозов, но и для лечения. «Вот какова причина того, что небеса неблагосклонны к вам и не станут направлять ваше лечение, а значит, вы ничего не добьетесь; нет, небо должно направлять ваши действия. Искусство, следовательно, заключено именно там [на небесах]. Не говори, что мелисса хороша для матки или что майоран хорош для головы; пусть о том вещают невежды. Задавай вопросы Венере и Луне, а если хочешь, чтобы лечение подействовало, заручись благосклонностью небес, иначе все бесполезно. В том и состоит заблуждение, нынче распространившееся в медицине: просто раздавайте лекарства, и если они подействуют, то подействуют. Это дело по плечу любому крестьянину, тут не нужны ни Авиценна, ни Гален»¹⁰². Когда врач приводит corpus astrale, то есть физиологический Сатурн (селезенка) или Юпитер (печень) в правильную связь с небом, тогда, говорит Парацельс, он «встает на верный путь». «Он должен знать, соответственно, как сопоставить Марс астральный и физический [corpus astrale] друг другу, как их сочетать и соединить. Такова основа, до которой ни один врач до меня не добирался. Тут-то и понимаешь, что лекарство надлежит готовить на звездах и превращать в небесное. Ведь звезды наверху несут болезни и смерть, а также дарят здоровье. Если что-либо вообще возможно сделать, это все делается лишь при содействии Astra. А если что-либо делается при посредстве Astra, то подготовку нужно завершать тогда же, когда лекарство делается и готовится небесами»¹⁰³. Врач должен «распознавать вид лекарства по звездам и знать, следовательно, что есть звезды как вверху, так и внизу. А раз врачевание ничего не может без небес, оно должно подчиняться небу». Это означает, что астральное влияние должно направлять алхимическую процедуру и приготовление тайных средств. «Путь небес наставляет в приготовлении и силе огня в атанаре¹⁰⁴. Добродетель сапфира исходит с небес посредством растворения, коагуляции и фиксации»¹⁰⁵. О практической пользе лекарств Парацельс говорит так: «Врачевание выполняется по воле звезд, подчиняется звездам и звездами направляется. То, что принадлежит мозгу, направляется в мозг Луной; то, что принадлежит селезенке, направляется к селезенке Сатурном; то, что принадлежит сердцу, направлено к сердцу Солнцем, а в почки – Венерой, в печень – Юпитером, в желчь – Марсом. Так обстоит дело не только с этими [органами], но и со всеми остальными, о которых нельзя здесь говорить вслух»¹⁰⁶.

³⁴ Названия болезней также должны соотноситься с астрологией, как и анатомия, которая для Парацельса означала астрофизиологическое представление о человеке, «соответствие machina mundi»¹⁰⁷, вовсе не похожее на анатомию в понимании Везалия¹⁰⁸. Недостаточно просто вскрыть тело, уподобившись «крестьянину, глядящему на Псалтирь»¹⁰⁹. Для Парацельса анатомия была сродни анализу, потому он и утверждал: «Magica есть Anatomia Medicinae¹¹⁰. Magica расчленяет corpora [тело] врачевания»¹¹¹. А еще анатомия – это своего рода воспоминание изначального знания, врожденного человеку и явленного посредством lumen naturae¹¹². В трактате «Labyrinthus medicorum» он говорит так: «Скольких усилий и тяжких трудов стоило Mille Artifex¹¹³вырвать эту анатомию из памяти человеческой, заставить забыть это благородное искусство и внушить вместно оного суетные упования и прочие нелепости, в коих нет искусства, но кои бесполезно поглощают все время, отведенное человеку на земле! Ибо тот, кто ничего не знает, ничего и не любит… а кто понимает, тот любит, наблюдает и видит»¹¹⁴.